Тетрадь, найденная в заброшенном доме 10 страница

Я закричал — и, по счастью, потерял сознание. И снова разум мой лихорадочно суммировал известные мне факты, и я мысленно задавался вопросом, а зачем Пеш-Тлену призывать этот кошмар из глубин — или откуда бы он ни взялся. Наверху, в моей комнате (если, конечно, Джулиан не побывал там и не забрал его), лежал ответ — там, где я его бросил: перевод профессора Уолмзли! Разве Джулиан, или Пеш-Тлен, или кто бы это ни был, не написал в дневнике: «Теперь придется вступать в контакт с моим настоящим обличьем, чтобы воссоединиться с ним»?

Затмение длилось не дольше минуты, потому что когда я снова пришел в чувство, то увидел: эта сущность в углу по-прежнему не вполне оформилась. Вращение прекратилось, центр потемнел и потускнел, но очертания все еще зыбко подрагивали: так бывает, когда видишь что-то сквозь дымовую завесу. Тварь, когда-то бывшая Джулианом, стояла чуть в стороне, простирая руки к нечеткому, размытому существу в углу; напрягшееся лицо нетерпеливо подергивалось. Отвратительный вид!

— Взгляни же, — холодно потребовала тварь, полуобернувшись ко мне. — Смотри, что совершили мы с Глубоководными! Узри же своего брата, о смертный, — узри Джулиана Хотри!

До конца дней своих — а думаю, осталось их немного — не забыть мне этого зрелища! Пока все прочие вкушают мирный сон, мне суждено отчаянно цепляться за барьер сознания, не смея закрыть глаза — из страха перед тем, что по сей день таится под моими веками. А как только Пеш-Тлен произнес эти слова — существо в углу окончательно материализовалось!

Вообразите себе черную, влажно блестящую десятифутовую гору извивающихся, тягучих и липких щупалец и разверстых ртов… Вообразите очертания чуждого, покрытого мерзкой слизью лица, на котором, глубоко посаженные в зияющих глазницах, просматриваются останки лопнувших человеческих глаз… Вообразите, что вопите в железных тисках первобытного, мятущегося страха и ужаса, а теперь вообразите, что описанная мною тварь отвечает на ваши вопли безумно знакомым голосом — голосом, который вы тотчас же узнаете!

— Филлип! Филлип, ты где? Что происходит? Я ничего не вижу… Мы всплыли на поверхность моря, а затем вихрь подхватил меня и понес, и вдруг я услышал твой голос. — Гора щупалец заходила ходуном. — Филлип, не отдавай меня им!

Да, это был голос моего брата, но не прежнего, вменяемого Джулиана, которого я когда-то знал! Вот тогда и я тоже сошел с ума, но то было безумие, подчиненное определенной цели, если угодно. Когда я незадолго до того потерял сознание, внезапное расслабление всего тела, по всей видимости, довершило мою борьбу с веревками. Я рванулся, чтобы встать, — и путы упали на пол. Гигантское слепое чудовище тяжело заковыляло ко мне, слегка подергивая на ходу щупальцами. Одновременно красноглазый демон в теле Джулиана неспешно двинулся к нему, жадно протягивая руки.

— Джулиан, — заорал я, — осторожнее! Он может вновь войти в тебя, только установив контакт, а тогда он намерен убить тебя и забрать тебя с собою на дно.

— С собою на дно? Нет! Нет, ни за что! Я не пойду!

Неуклюжий, громоздкий кошмар с голосом моего брата слепо завертелся на месте, молотя во все стороны щупальцами, и опрокинул чародея на пол. Я выхватил кочергу из огня (она опять лежала на прежнем месте) и угрожающе повернулся к распростертому передо мною получеловеку-полумонстру.

— Джулиан, не приближайся! — бросил я через плечо, обращаясь к морскому ужасу, едва маг вскочил на ноги. Неуклюжее чудище застыло на месте. — А ты, Пеш-Тлен — назад!

В моем взбурлившем сознании не было никакого плана; я знал одно: нельзя подпускать этих двоих существ друг к другу. Я приплясывал на месте, точно боксер в поединке, с помощью раскаленной кочерги отгоняя Пеш-Тлена, а тот вдруг словно взбесился.

— Час пробил, час пробил! Контакт необходимо установить немедленно! — визжала красноглазая тварь. — Прочь с дороги… — Голос его утратил всякие человеческие интонации. — Ты меня не остановишь… я должен… должен… должен установить… надежный контакт! Я должен… бхфг — нгии фхтлхлххем — йех’ххгнарккххх’иии! Тебе меня не одурачить!

Из-под исполинской громадины передо мною стремительно растекалась слизь, точно след гигантской улитки; издавая вопли, Пеш-Тлен внезапно прыгнул вперед, приземлился точно в лужу — и поскользнулся в вонючей жиже. И — потерял равновесие. Размахивая руками, упал лицом вниз — прямо на твердую нагретую докрасна кочергу у меня в руках. Меня затошнило: четыре дюйма раскаленного металла вошли, точно теплый нож сквозь масло, в один из ужасных глаз. Раздалось шипение, в следующий миг его заглушил один-единственный пронзительный крик боли, над лицом твари сгустилось облачко зловонного пара — и чародей рухнул на пол.

Сей же миг влажно мерцающая черная громадина позади меня издала вопль ужаса. Я стремительно развернулся, выронив дымящуюся кочергу, — чудище из океанских глубин раскачивалось взад-вперед, заботливо обвив щупальцами голову. Спустя несколько мгновений оно затихло, эластичные конечности безвольно упали, открыв лицо с множеством ртов и мертвыми, догнивающими глазами.

— Ты убил его, я знаю, — произнес голос Джулиана, уже спокойнее. — С ним все кончено — и все кончено со мной, я уже чувствую, как они меня отзывают. — А в следующий миг голос сорвался до истерического визга: — Живым я им не дамся!

Чудовищная громада затряслась, заходила ходуном, очертания ее начали расплываться. Ноги у меня подкосились — как запоздалая реакция на пережитое, — и я рухнул на пол. Вероятно, я снова потерял сознание — не поручусь, что так! — но, когда я снова посмотрел в том направлении, кошмарная тварь исчезла. Остались лишь лужа слизи и гротескный труп.

 

Не знаю, откуда в мышцах моих взялось достаточно силы, чтобы вывести мое пошатывающееся, невменяемое тело из проклятого дома. Признаю: не здравый смысл меня вел, о нет, ибо я был совершенно безумен. Меня тянуло встать под смертоубийственной молнией и выкрикивать проклятия гнусным звездам за пеленою дождя. Мне хотелось скакать и прыгать и плыть в безумии своем сквозь таинственные глубины кощунственной черной крови. Мне хотелось припасть к колыхающейся груди Йибб-Тстлла. Да, безумен — я был безумен, говорю я вам, я стонал и бормотал нечто нечленораздельное и, пошатываясь, бродил по одуревшим от грома улицам до тех пор, пока молния с грохотом и треском не повергла меня наземь, вернув мне рассудок…

Остальное вы знаете. Я очнулся — в мире белых простынь, в вашем мире, господин полицейский психиатр с мягким, тихим голосом… Зачем вы настаиваете, чтобы я продолжал рассказывать? Вы всерьез надеетесь, что я поменяю свою версию? Это правда, говорю вам, чистая правда! Я признаю, что убил тело моего брата, но выжег я не его разум, нет! Что вы тут болтаете мне про серьезные глазные болезни? Не страдал Джулиан никакой глазной болезнью! Вы действительно считаете, что тот второй глаз, невыжженный, который вы обнаружили в том теле — на лице моего брата, — действительно принадлежал ему? А лужа слизи на полу в подвале, а мерзкая вонь? Вы идиоты или притворяетесь? Вы попросили написать заявление — так вот же оно! Смотрите, черт вас дери, смотрите, как я вожу ручкой по бумаге… этот ваш треклятый багровый глаз… неотрывно следит за мною… кто бы мог ожидать, что губы Бугг-Шаша этак причмокивают? Смотрите, вы, вы, красное пятно… остерегайтесь Алого Пожирателя! Нет, только не забирайте бумагу…

 

Примечание:

 

 

Сэр.

По вашему совету мы связались с доктором Стюартом; осмотрев Хотри, он дал заключение о том, что пациент еще более безумен, нежели когда-либо был его брат. Он также предположил, что глазная болезнь Джулиана Хотри развилась вскорости после его психического выздоровления — вероятно, как следствие постоянного ношения темных очков. После того как доктор Стюарт покинул палату, Хотри пришел в ярость и написал вышеприведенное заявление.

Наш специалист Дэвис лично осмотрел тело погибшего в подвале и убежден, что младший брат действительно страдал от какой-то чрезвычайно неприятной, неизвестной глазной болезни.

Отмечено, что в бредовых галлюцинациях обоих братьев наблюдаются одно-два примечательных совпадения в том, что касается недавних событий, но, разумеется, это только совпадения и ничто иное. Одно такое происшествие — это возникновение вулканического острова Суртсей. Должно быть, Хотри что-то услышал о Суртсее уже после того, как поступил под наблюдение. Он попросил, чтобы ему разрешили прочесть нижеприведенный газетный отчет, а после того разразился дикими криками, то и дело повторяя: «Богом клянусь, не этот миф здесь уместен!» В результате на него пришлось надеть смирительную рубашку с фиксирующими ремнями для рук.

 

 

РОЖДЕНИЕ ОСТРОВА

Вчера утром, 16 ноября, встающее солнце осветило протяженный, узкий остров из тефры, возникший в море к северу от Шотландии на 63°18′ северной широты, 20° 36,5' западной долготы. Суртсей, поднявшийся со дна 15 ноября, на тот момент достигал 130 футов в высоту и неуклонно рос. Свидетелями фантастического "рождения" острова стала команда рыболовецкого судна "Айлейфер II", которое находилось на тот момент к западу от Гейрфугласкера, самого южного из островов архипелага Вестманнаэйар. На море наблюдалось сильное волнение, препятствующее наблюдению; результатами подводной вулканической деятельности стали такие явления, как впечатляющие столбы дыма двух с половиной миль в высоту, фантастические грозы и разлетающиеся во все стороны глыбы застывшей лавы. Острову дали название Суртсей[97]в честь великана Сурта, который — согласно скандинавской мифологии — "явился с Юга с огнем, дабы сразиться с богом Фрейром в битве Рагнарёк", каковая битва предшествует гибели мира и Сумеркам богов. Подробности и фотографии — ниже».

 

Хотри, все еще затянутый в смирительную рубашку, наконец успокоился и взмолился, чтобы ему прочли и остальные любопытные статьи. Доктор Дэвис взялся за газету, и, когда дошел до следующей новости, пациент вновь разволновался не на шутку:

 

 

ЗАГРЯЗНЕНИЕ ПОБЕРЕЖИЙ

Сегодня утром Гарвин-Бей, пляж на крайней северной оконечности побережья, подвергся вопиющему загрязнению. На территории протяженностью в четверть мили волны вынесли на песок липкую, жирную, черную субстанцию. Эти неопознанные осаждения источали такое зловоние, что рыбаки не смогли выйти в море. Лабораторный анализ показал, что это вещество органического происхождения — предположительно какой-то нефтепродукт. Местные специалисты по судоходству пребывают в недоумении: насколько известно, ни один танкер не заплывал в здешние воды вот уже более трех месяцев. На берег также выбросило огромное количество мертвой и гниющей рыбы; жители соседнего Беллоха вынуждены принять радикальные санитарные меры. Хочется надеяться, что ночной прилив очистит зараженную область…»

 

Дослушав статью до конца, Хотри промолвил:

— Джулиан сказал, что живым он им не дастся.

И как был, в смирительной рубашке, каким-то непостижимым образом встал с постели и выбросился из окна палаты на третьем этаже полицейского госпиталя. Он обрушился на окно с такой дикой яростью и с такой силой, что выбил решетку вместе с рамой. Все произошло так быстро, что остановить его не представлялось возможным.

Настоящее дополнение прилагается к моему исходному отчету.

Сержант Дж. Т. Мюир.

Городская полиция Глазго.

23 ноября 1963 г.

 

 

Рэмси Кемпбелл [98]

Черным по белому

 

…Ибо даже приспешники Ктулху не смеют называть имя И’голонака; однако ж наступит время, когда И’голонак придет из бездны вечности и вновь объявится меж людьми…

«Откровения Глааки», том 12

 

Сэм Стратт лизнул пальцы и обтер их носовым платком — подушечки посерели от снега со столба на автобусной остановке. Бережно вытащил книгу из полиэтиленового пакета на соседнем сиденье, вытащил из книги автобусный билет, переложил вплотную к обложке, чтобы руками не заляпать, и погрузился в чтение. Как оно часто случается, кондуктор решил, что билет — именно на эту поездку; Стратт не стал его разубеждать. Снаружи снег заметал тротуар, ложился под колеса сторожких автомобилей.

Стратт вышел у Бричестерской центральной; жидкая слякоть плеснула ему в ботинки. Спрятав пакет под пальто для вящей сохранности, он, давя под ногами свежевыпавшие снежинки, протолкался к книжному киоску. Стеклянные панели были закрыты неплотно; снег проникал внутрь и припорашивал глянцевые журналы.

— Вы только гляньте! — пожаловался Стратт юноше, что стоял рядом и беспокойно озирал толпу, втягивая шею в воротник, точно черепаха. — Просто возмутительно! Никому и дела нет!

Юнец, вглядываясь в мокрые лица, рассеянно кивнул. Стратт перешел к соседнему прилавку, где продавец выдавал газеты.

— Послушайте! — окликнул его Стратт.

Продавец, отсчитывая покупателю сдачу, жестом велел ему подождать. Сквозь запотевшее стекло над книгами в мягкой обложке Стратт видел, как юнец кинулся вперед, обнял какую-то девушку, ласково обтер ей лицо платком. Стратт скользнул взглядом по газете в руках у покупателя, ожидающего сдачи. «Зверское убийство в разрушенной церкви» — прочел он; накануне ночью в стенах лишенной крыши церкви в Нижнем Бричестере обнаружили труп; когда же мраморно-недвижное тело очистили от снега, взгляду открылись чудовищные увечья — овальные, похожие на… Покупатель забрал газету и сдачу и вышел. Продавец, улыбнувшись, обернулся к Стратту:

— Извините за задержку.

— Да-да, — отозвался Стратт. — А вы сознаете, что вон те книги снег засыпает? Может, их кто-нибудь купить захочет, знаете ли.

— Вот вы — хотите? — парировал продавец.

Стратт, поджав губы, вышел навстречу шквалам снежной пыли. И услышал, как за его спиною стеклянные панели со звоном сдвинулись вплотную.

«Книги на автостраде» — вот и укрытие; укрывшись от хлещущего дождя со снегом, Стратт критически оглядел ассортимент. На полках новые поступления гордо демонстрировали обложки, прочие — развернулись корешками. Девицы хихикали над комическими рождественскими открытками; какой-то небритый верзила — занесло его сюда порывом снежной метели — застыл на пороге, недоуменно озираясь. Стратт поцокал языком: в книжные магазины не следует пускать бродяг, они, чего доброго, книги запачкают. Искоса поглядывая в его сторону, не станет ли этот проходимец отгибать обложки или ломать корешки, Стратт медленно шел между полок, но того, что нужно, не находил. Кассир болтал с продавцом — тем самым, что на прошлой неделе порекомендовал Стратту его тогдашнюю покупку, «Последний поворот на Бруклин»,[99]и терпеливо выслушал весь список недавно прочитанных Страттом книг, хотя названия, похоже, ничего ему не говорили. Стратт обратился к продавцу:

— Здравствуйте. Нет ли на этой неделе еще чего-нибудь интересненького?

Продавец озадаченно поднял взгляд.

— Еще чего-нибудь?..

— Ну, знаете, книг в таком вот духе?

Стратт поднял повыше полиэтиленовый пакет, демонстрируя серую обложку издательства «Алтимейт-пресс»: «Мастер порки» Гектора Кв.

— А, нет. Не думаю. — Продавец потеребил нижнюю губу. — Разве что… Жан Жене?[100]

— Кто? А, Дженнет? Нет, спасибо, это ж тоска зеленая.

— Тогда мне очень жаль, сэр, но боюсь, я не в силах вам помочь.

— А!

Стратт почувствовал, что ему дают от ворот поворот. Продавец его словно не узнал — или, может, притворялся. Стратт и раньше встречал ему подобных — и те относились к его литературным предпочтениям с молчаливой снисходительностью. Стратт снова оглядел полки, но ни одна из обложек не привлекла его внимания. В дверях он украдкой расстегнул рубашку, чтобы спрятать книгу понадежнее, и тут на плечо его легла рука. Грязные пальцы скользнули к его руке, коснулись пакета. Стратт сердито стряхнул с себя руку и возмущенно обернулся к бродяге.

— Минутку! — прошипел незнакомец. — Вы ищете вот такие же книги? Я знаю, откуда они берутся.

Такой подход оскорбил Стратта в его лучших чувствах: да, он читал и будет читать книги, которые никто не имеет права запрещать или изымать из продажи! Стратт выхватил пакет из жадных пальцев.

— Значит, тебе они тоже нравятся?

— Ага. У меня таких полным-полно.

— Например? — провокационно уточнил Стратт.

— О, «Адам и Эван», «Бери меня как хочешь», все приключения Гаррисона, ну, сами знаете, много их есть…

Стратт был вынужден признать, что незнакомец и впрямь знает, о чем говорит. Продавец у кассы не сводил с них глаз; Стратт вызывающе встретил его взгляд.

— Хорошо, — отозвался он. — Ну и где он, этот твой магазинчик?

Бродяга подхватил его под руку и нетерпеливо увлек под косой снег. Плотнее запахивая воротники, пешеходы пробирались между машинами, которые ждали, пока эвакуируют забуксовавший впереди автобус; дворники размазывали снежинки по углам лобовых стекол. Незнакомец протащил Стратта сквозь рев и визг гудков, затем — между двух магазинных витрин, за которыми самодовольные девицы наряжали безголовые манекены, и увлек в переулок. Стратт узнавал этот район, его он тщетно прочесывал в поисках нелегальных магазинчиков: удручающие ниши с подборками мужских журналов, то и дело накатывающая волна жаркого, пикантного аромата кухни, машины под снеговыми шапками, шумные пабы — островки тепла среди непогоды. Проводник Стратта нырнул в дверной проем уличного бара отряхнуть пальто; белая глазурь пошла трещинами и осыпалась на пол. Стратт последовал примеру незнакомца и пристроил поудобнее пакет с книгой, спрятанный под рубашкой. Потоптался на месте, сбивая снежную корку с ботинок, но тут же остановился, когда спутник его в свою очередь поступил так же: ему не хотелось уподобляться незнакомцу даже в таком пустяке. Стратт с отвращением глядел на бродягу, на его распухший нос, которым тот то и дело шмыгал, втягивая сопли; на щетину, что топорщилась и шевелилась, когда, раздувая щеки, бродяга сморкался в ладонь. Подобная неряшливость вызывала у Стратта брезгливый ужас. Снаружи снег уже понемногу заметал их следы.

— Больно быстро мы идем, мне бы горло промочить после такой пробежки, — проговорил бродяга.

— Ах вот, значит, в чем фокус?

Но впереди ждала книжная лавка. Стратт первым вошел в бар и взял две пинты пива у пышнотелой барменши, на груди которой топорщились гофрированные оборки: она колыхалась туда-сюда, переставляя стаканы, и залихватски управлялась с пивными кранами. Старики посасывали трубки в полутемных нишах, радио изрыгало марши, завсегдатаи с кружками играли в дартс, с развеселой небрежностью промахиваясь и по мишени, и по плевательнице. Стратт встряхнул пальто и повесил его рядом, бродяга раздеваться не стал — просто сидел и пялился в свое пиво. Твердо вознамерившись в беседу не вступать, Стратт разглядывал мутные зеркала, где отражались бурно жестикулирующие компании за замусоренными столами, которые в поле видимости не попадали. Но со временем молчаливость соседа стала его удивлять: такие типы, думал Стратт, обычно куда как словоохотливы, их еще не вдруг замолчать заставишь! Это просто невыносимо: торчишь тут непонятно зачем в душном баре на задворках, а ведь мог бы быть уже в пути и книгу читать, — надо что-то делать! Он одним глотком допил пиво и с глухим стуком водрузил кружку на подставку. Бродяга вздрогнул, затем, заметно смешавшись, принялся потягивать пиво маленькими глотками — ему отчего-то было явно не по себе. Наконец стало очевидно, что он лишь тянет время и на дне не осталось ничего, кроме пены, и бродяга отставил стакан и отрешенно уставился на него.

— По-моему, пора идти, — заметил Стратт.

Незнакомец поднял взгляд — глаза его расширились от ужаса.

— Господи, да я насквозь промок, — пробормотал он. — Я вас лучше туда свожу, когда снег перестанет.

— Ты мне эти свои фокусы брось! — заорал Стратт. В глубине зеркал все глаза обратились к нему. — Я тебе пиво поставил не просто так! И не затем я тащился в такую даль…

Незнакомец заерзал на месте — он понимал, что загнан в угол.

— Да ладно, ладно, не кипятитесь — просто я, чего доброго, в такую метель магазина не отыщу.

Отговорку столь нелепую Стратт даже ответом не удостоил. Он встал, застегнул пальто и вышел под заснеженные своды, свирепо оглянувшись через плечо на своего спутника — не отстает ли?

Последние несколько магазинных витрин, за которыми громоздились пирамиды жестяных банок, украшенные безграмотными рекламными плакатами, уступили место рядам стыдливо занавешенных окон в монотонной череде краснокирпичных домов; за оконными стеклами, точно погребальные венки, повисали рождественские украшения. Через дорогу, в обрамлении оконной рамы, женщина средних лет задернула занавески спальни, полностью закрыв от взглядов мальчишку-подростка за ее плечом. «О-ё, опять за своё», — подумал, но не сказал Стратт; ему казалось, он вполне способен управлять своим спутником, идущим впереди, даже не обращаясь к нему; в любом случае, ему совершенно не хотелось заговаривать с бродягой, когда тот останавливался, дрожа всем телом — несомненно, от холода, — и вновь прибавлял шагу, едва Стратт, на дюйм выше его пяти с половиной футов и крепче сложенный, воздвигался за его спиной. В какое-то мгновение, когда налетел снежный вихрь и снежинки заплясали перед глазами, превращая пейзаж в передержанный кадр, и впились в щеки хрупкими ледяными бритвами, Стратта вдруг потянуло на исповедь — рассказать о ночах, когда он лежал без сна у себя в комнате, слушая, как наверху, в мансарде, дочку домохозяйки избивает ее отец, и напрягал слух, пытаясь различить в скрипе пружин иные приглушенные звуки: этажом ниже жила супружеская пара. Но мгновение это прошло, словно его и не было, улетело на крыльях метели. Улица закончилась, разделилась «островком безопасности» на две дороги, густо занесенные снегом: одна, извиваясь, затерялась между домами, вторая, покороче, влилась в кольцевую развязку. Теперь Стратт знал, где находится. Несколькими днями раньше он заметил из окна автобуса знак «держитесь левой стороны» — беспомощно опрокинутый навзничь на «островке безопасности»: видать, кто-то пнул его в сердцах.

Стратт и его спутник перешли развязку, опасливо прошли по осыпающемуся краю колеи, наполненной обманчиво-льдистыми озерцами, — там, где прошел бульдозер, согласно проекту реконструкции застройки, и двинулись дальше сквозь кружащееся белое крошево к пустырю, где снег сжирала одинокая жаровня. Проводник Стратта нырнул в переулок, Стратт поспешил следом, стараясь не отстать, сбивая по пути снег с крышек мусорных баков и шарахаясь от дверей черного хода, за которыми рычали и царапались собаки. Бродяга свернул налево, затем направо, петляя в узком лабиринте стен, между домов, чьи резкие, острые края иззубренных оконных рам и косо посаженных дверей не мог смягчить даже снег, более милосердный к зданиям, нежели к людям. Последний поворот — и провожатый вышел на тротуар перед полуразвалившимся магазинчиком: зияющая пустотой витрина обрамляла несколько брошенных винных бутылок под плакатом: «Хайнц 57 видов». С костяка навеса сорвался и упал снежный ком — и канул в сугроб внизу. Бродяга затрясся всем телом, но под испытывающим взглядом Стратта в страхе указал на противоположную сторону дороги:

— Вон там — вот я вас и привел.

Шлепая по лужам и забрызгивая слякотью брюки, Стратт бегом пересек дорогу, мысленно отмечая, что, в то время как провожатый попытался сбить его с толку и запутать след, сам он уже вычислил, где лежит основная дорога — ярдах в пятистах отсюда. Надпись над магазином гласила: «Американские книги: купля-продажа». Стратт взялся за оградку перед темным окном ниже уровня улицы (под ногти тут же забилась влажная ржавчина). И оглядел выставку в витрине: «История розги»[101]— ей-же-ей, прескучная книжица! — втерлась в ряды научной фантастики и гордо выпячивалась среди томов Олдисса,[102]Табба[103]и Гаррисона,[104]что стыдливо прятались за сенсационно-аляпистыми обложками; «Садизм в кино»,[105]«Вуайерист»,[106]«Обед нагишом»[107]— ровным счетом ничего ст о ящего, решил Стратт.

— Ну что, пошли внутрь.

Стратт втолкнул провожатого в дверь и, скользнув взглядом по окну подвального этажа — краснокирпичную кладку стены источила непогода, а в раму взамен одного из разбитых стекол впихнули зеркало от туалетного столика, — вошел следом. Бродяга снова замешкался, и на неприятную долю секунды пальцы Стратта коснулись его пропахшего плесенью пальто.

— Ну же, где тут книги-то? — потребовал он и, оттолкнув своего спутника, шагнул в помещение.

Желтый дневной свет, просачиваясь сквозь загроможденную книгами витрину, становился еще более мутным; с внутренней стороны стеклянной двери висели журналы в стиле пин-ап; пылинки лениво повисали в рассеянных лучах. Стратт задержался, чтобы проглядеть названия книжек в бумажных обложках, распиханных по картонным коробкам на одном из столов, но там обнаружились лишь вестерны, да фэнтези, да американская эротика за полцены. Поморщившись при взгляде на книги, что топорщились страницами точно зацветающие бутоны — лепестками, Стратт проигнорировал тома в твердых обложках и, сощурившись, заглянул за прилавок. Закрывая за собой дверь под безъязыким колокольчиком, он словно бы услышал где-то поблизости короткий вскрик, тотчас же и оборвавшийся, — и теперь это его слегка беспокоило. Впрочем, в здешних трущобах такое на каждом шагу встречается, подумал он и повернулся к своему спутнику:

— Я не вижу того, за чем пришел. Тут вообще работает кто-нибудь?

Бродяга широко открытыми глазами пялился на что-то за спиной у Стратта; Стратт, в свою очередь, обернулся — и увидел дверь матового стекла; отбитый угол стеклянной филенки был заклеен картоном, черным на фоне тусклого желтого света, просачивающегося внутрь. Офис книготорговца, надо думать, — уж не услышал ли хозяин последнее замечание? Стратт вызывающе развернулся к двери, уже изготовившись к нелюбезному приему. Но тут бродяга, оттолкнув его, метнулся за прилавок; лихорадочно покопавшись, открыл застекленный книжный шкаф, битком набитый томами в грубых серых суперобложках, и наконец извлек из тайника в углу полки сверток в оберточной бумаге. Сунул его Стратту, бормоча: «Вот вам, вот, берите», — и выжидательно застыл, наблюдая, как тот вскрывает упаковку, — лишь кожа под нижними веками судорожно подергивалась.

«Тайная жизнь Уэкфорда Сквирса».[108]Ага, отлично! — одобрил Стратт, на миг позабывшись, и потянулся за бумажником, но сальные пальцы вцепились в его запястье.

— В следующий раз заплатите, — взмолился бродяга.

Стратт заколебался: ему и вправду сойдет с рук, если он уйдет с книгой, не заплатив?

В это самое мгновение по матовому стеклу скользнула тень: безголовая фигура тащила что-то тяжелое. По всей видимости, головы не видно из-за матового стекла и сгорбленной позы, решил про себя Стратт. И тут же подумал, что книгопродавец наверняка связан с издательством «Алтимейт-пресс» и не следует ставить это полезное знакомство под угрозу кражей книги. Стратт стряхнул с себя цепкие пальцы и отсчитал два фунта; бродяга попятился назад, в паническом страхе вытянув перед собою руки, скорчился у офисной двери, за стеклом которой промелькнул и исчез силуэт, — и едва не рухнул прямо на грудь Стратту. Стратт с силой оттолкнул его и положил банкноты на освободившееся место на полке, где некогда стояла книга, а затем снова накинулся на провожатого:

— Как насчет завернуть? Впрочем, нет, не надо, я лучше сам.

Громыхая рулоном, Стратт отмотал широкую полосу оберточной бумаги, оторвал выцветший край. Пока он заворачивал книгу, выпутываясь из брошенной на пол ленты, что-то с грохотом обрушилось на пол. Это бродяга, пятясь в сторону выхода, зацепился широким обшлагом за угол картонной коробки с дешевыми изданиями. Книги разлетелись во все стороны, бедолага застыл, разведя руки, открыв рот, придавив ногою раскрытый роман — точно расплющив бабочку. Повсюду вокруг него пылинки вплывали в лучи света, испещренные просеянным снегом. Где-то щелкнул замок. Стратт резко выдохнул, заклеил сверток липкой лентой и, брезгливо обойдя своего провожатого, открыл дверь. Ноги обдало холодом. Стратт поднялся вверх по ступеням, спутник его кинулся было следом. Он уже ступил на порог, когда сзади послышались тяжелые шаги. Бродяга обернулся — и дверь с лязгом захлопнулась. Стратт подождал; затем ему пришло в голову, что неплохо было бы поторопиться — и оторваться от провожатого. Он поднялся на тротуар; ветер пополам со снежным крошевом жалил ему щеки, стирая затхлую пыль книжной лавки. Стратт отвернулся, сбил корку инея с заголовка отсыревшей газеты и зашагал к главной дороге, что, как он знал, проходила неподалеку.

 

Стратт проснулся, весь дрожа. Неоновая вывеска за окном его квартиры, шаблонная, но неумолимая, как зубная боль, слепяще-ярко вспыхивала в ночи каждые пять секунд, и по ней, равно как и по сквознякам, Стратт понял, что на дворе раннее утро. Он снова закрыл глаза, но, хотя веки его отяжелели и пылали огнем, в мыслях по-прежнему царила сумятица. За пределами памяти затаился сон, его разбудивший; Стратт неуютно заерзал на кровати. Отчего-то вспомнился отрывок из книги со вчерашнего вечера: «Адам уже шагнул было к двери, как вдруг ощутил железную хватку Эвана: тот заломил ему руку за спину, повалил на пол…» Стратт открыл глаза, успокоения ради поискал взглядом книжный шкаф; да, вот она, книга, в целости и сохранности, при надежной обложке, аккуратно поставлена в ряд с остальными. Он отлично помнил, как однажды вечером вернулся домой и обнаружил, что «Мисс Роззга, гувернантка старой школы» втиснута в «Префектов и "шлюшек"», просто-таки оседлана ими. Хозяйка объяснила, что, должно быть, ненароком сместила книги, закончив стирать пыль, но Стратт-то знал: она нарочно повредила переплеты — из чистой мстительности. Он купил шкаф с замком, а когда хозяйка попросила ключ, ответил: «Благодарю, но о своих книгах я сам позабочусь». В наши дни друзей завести непросто. Стратт снова закрыл глаза; комната и книжный шкаф, что возрождались в неоновом свете на пять секунд и гибли с той же частотой, наполнили его своей пустотой, напомнили, что до начала следующего семестра еще не одна неделя — не скоро встанет он перед своим первым классом утром спозаранку и добавит: «Ну, теперь вы меня уже знаете» в придачу к своему традиционному вступительному слову: «Как вы со мной, так и я с вами». Рано или поздно всегда находился мальчик, готовый проверить, а так ли это, — тут-то он Стратту и доставался; ему так и представилось туго обтянутое белыми спортивными шортами седалище — до чего ж отрадно с силой пнуть по нему ногой в кроссовке! Стратт расслабился и вскоре заснул — убаюканный эхом топочущих по деревянному полу ног, лихорадочной дрожью шведской стенки, по которой мальчишки карабкались к самому потолку, а он стоял и смотрел снизу вверх…