Дэнни Шугермэн Беверли Хиллз, Калифорния 7 страница

На первой неделе января были выпущены и альбом под названием “Двери”, и сингл “Прорвись насквозь”. Рекламный щит, изображающий их портреты и надпись: ““DOORS”: прорвись насквозь с электрическим альбомом”, стал первой рок-вывеской на Сансет Стрип, а группа тем временем отправилась в Сан -Франциско, в “Fillmore Auditorium” Билла Грэхэма, третьим номером после “Young Rascals” и “Sopwith Camel”. Гонорар был минимальным - 350 долларов, но место - лучшим в Америке.

Они приехали в Сан-Франциско рано, во время Human Be-In on Wednesday, катализирующего и духовно кульминационного события, которое вошло в поп-мифологию даже ещё до своего окончания. Все “Doors” были чрезвычайно потрясены этим праздником в Парке Золотых Ворот. Эра “Haight Ashbury” началась на той неделе в Сан-Франциско, и “Doors”, все как один, чувствовали себя её частью.

Они начали выступление в “Fillmore” с сингла “Прорвись насквозь”, а потом сыграли песню, которую Джим посвятил Махариши - “Принимай всё, как есть”, обе эти песни были написаны в одно время. Обычно группа, которая значится внизу афиши, заслуживает мало внимания на подобных концертах, но к третьей песне фаны “Young Rascals” и “Sopwith Camel” в “Fillmore” стали толпиться у сцены, чтобы смотреть и слушать более внимательно. Группа играла “Зажги мой огонь”.

Ты знаешь, что это будет неправдой,

Ты знаешь, что я солгу тебе,

Если мне придётся сказать тебе:

“ Девочка, нам не достичь

ещё большего кайфа ”.

Эта была, по существу, песня Робби. Он написал мелодию и почти все слова, с небольшой помощью Джима. Но Рэй придумал карнавальное вступительное соло на органе, которое вскоре будут считать отличительным знаком саунда “Doors”. Более важно было то, что песня длилась семь или восемь минут, и была в основном инструментальной, что заставляло вспомнить: “Doors” - это не только Джим Моррисон. Группа заявляла, что они никогда не играли эту песню одинаково, но использовали её как звуковые очертания, чтобы на их фоне плести замысловатую джазовую импровизацию, достигая головокружительной кульминации.

Время сомнений прошло,

Нет времени толочь воду в ступе.

Попробуем сейчас,

иначе мы многое потеряем

И наша любовь станет

погребальным костром.

Давай, baby, зажги мой огонь,

Давай, baby, зажги мой огонь,

Попробуем провести ночь в огне,

Попробуем провести ночь в огне-е-е!

Аудитория “Fillmore” застыла, будто под гипнозом.

Во втором отделении “Doors” показали “Конец”, и Джим, пытаясь схватить микрофон, упал на барабаны, поранив спину. После этого падения и вопля “Мать... Я хочу трах-х-х-хнуть тебя -я-а-а!” аудитория приняла это падение за элемент странной хореографии. К следующему вечеру слово стало известно в городе: “Идите в “Fillmore” посмотреть новое действо”.

Через три недели “Doors” вернулись в Сан-Франциско на ещё одну серию выступлений в “Fillmore”, на сей раз третьими после “Grateful Dead” и “Junior Wells Chicago Blues Band”.

 

Глава 5

Чтобы отметить это событие, Джим потратился и купил костюм - сшитое на заказ одеяние из чёрной кожи, столь облегающее, что когда он надевал его и подходил к зеркалу, то отражение было похоже на обнажённое тело, погружённое в чернила.

Он долго стоял перед зеркалом, меняя позы, снимая и вновь натягивая свой кожаный прикид. Наконец, он отбросил верхнюю часть, согнул гибкие, но мускулистые руки, выпятил грудь, живот - под “мрамор”, собрал в пучок мышцы на шее. С тёмными волнистыми волосами и впалыми щеками, он был похож на Дэйвида, явившегося в Голливуд - будто кулак в чёрной лайковой перчатке.

В тот июнь, - говорил позже Дэнни Филдз, - когда я увидел Джима, окружённого закулисными группиз в “Fillmore”, я решил, что если я намерен отдать себя под власть этого образа, образа этой личности, и даже если я ничего больше не сделаю, то я должен по крайней мере улучшить его вкус в выборе женщин.

В июле Дэнни по телефону представил Джима Глории Стэйверс, редактору журнала “16”. Затем, узнав, что кто-то из “свиты” Энди Уорхола остановился в “Castle” - часто пустующем доме актёра Филиппа Ло, он обнаружил, что Джим познакомился с одной из девушек Уорхола.

Нико была нестареющей, непредсказуемой, обаятельной. В своей родной Германии она была “девушкой с обложки”, в 1958-м году она появилась в “Сладкой жизни” Феллини; когда-то она была любовницей французского актёра Алена Делона, была близкой подругой Боба Дилана и Брайана Джонса, была одной из звёзд в “Chelsea Girls” Уорхола. Сейчас она стала вокалисткой в эксцентричной, близкой к року группе Уорхола “Exploding Plastic Inevitable”* [*"Взрывающееся Пластическое Неизбежное"]. Ростом она была где-то вровень с Джимом; и вне зависимости от того, насколько он был уже известен, она взяла над ним верх. Она тоже любила выпить. Для Джима она была неотразима.

Это было похоже на фильм Ингмара Бергмана по сценарию Бертольда Брехта в постановке Ионеско. Джим пил вино; вдруг он узнал, что у Дэнни есть 7 граммов хэша и выкурил их. Потом он вспомнил, что у него есть немного кислоты, и проглотил её с водкой.

Дэнни говорил о делах:

Ты должен понять, как важен журнал “16”. Это тот самый ключ к подросткам.

Джим рассеянно посмотрел на Дэнни.

У тебя есть Tuinal? - спросил он.

Это важно для создания общественного имиджа, Джим.

Ты уверен, что хэш мы уже закончили?

Джим и Нико устроились в арке дверного проёма, уставившись в пол между собой.

Поздно ночью с заднего дворика в “Castle” раздавались вопли - это Джим держал Нико за волосы. В конце концов она вырвалась, а через несколько минут Джим, совершенно голый, гулял по парапетам “Castle” в белом блеске полной луны.

На следующий день Джим рассекал воды пруда в “Castle”. Метр за метром он плыл агрессивный, одинокий “ягнёнок”.

Джим ненормальный, - говорила Нико своим глубоким вагнерианским голосом. - Он совершенно ненормальный.

Было очевидно, что она обожала Джима.

На следующий день Джим вернулся к Памеле. Нико, как и некоторые другие, ещё будет появляться в его жизни, но именно Памела, как он считал, была его “космической супругой”, это выражение он применял только к ней одной. В жизни Джима дюжины женщин, подобных Нико, приходивших из голливудской ночи, были закуской, десертом, аперитивом; Памела была его пищей.

Во многих отношениях Памела была похожа на Джима. Она была яркая, привлекательная внешне, и домашняя, не склонная к атлетизму, избегавшая солнечного света, предпочитавшая анонимность сумерек. Она была не прочь экспериментировать с наркотиками - хотя, в отличие от Джима - предпочитала психоделикам транквилизаторы, а иногда и чуть-чуть героина, - и она не противилась случайным гостям или ночёвкам в незнакомом месте. Она не признавала традиционную мораль - жизнь в шестидесятые была более экзистенциальной, более гедонистической, менее регламентированной.

В некоторых отношениях Памела была также похожа и на мать Джима. Джим говорил друзьям, что она была “хранительницей очага”, хорошо готовила. Но она и ворчала, чувствуя свою отдалённость от других “Doors”, и непрестанно говорила Джиму, что ей не нравится его выбор карьеры, что лучше бы он посвятил себя поэзии. Она также говорила ему, что он слишком много пьёт. Иногда это доходило и до Джима, и он подчинялся ей. Она говорила, что его сопротивление наиболее ярко и жестоко проявлялось в устной форме. Как и в тот раз, когда они собирались в “Cheetah” в Лос-Анджелесе на концерт “Doors” по случаю их возвращения домой.

Джим был в своей “коже”, расчёсывая в ванной перед зеркалом свои вымытые шампунем волосы. Он втягивал скулы и играл мышцами шеи, хлопая руками по заднице и бёдрам, принимая нахальную “двуполую” позу.

- Сегодня будет хороший концерт, - сказал он Памеле, которая одевалась в соседней комнате.

- Я это предчувствую. “Cheetah” - это же в Венеции, ты знаешь.

Ох, Джим, - сказала она, - ты опять собираешься надеть те же самые кожаные штаны? Ты никогда не меняешь одежду. От тебя начинает вонять, ты знаешь это?

Джим ничего не ответил. Он услышал внизу гудок машины - это подъехал лимузин, который должен был отвезти их на полоску лос-анджелесского пляжа, где почти ровно два года назад Джим встретил Рэя и спел ему “Прогулку в лунном свете”. Они сбежали вниз по ступенькам, но когда Памела подошла к лимузину, чтобы сесть в него, Джим встал у неё на пути.

Джим? - сказала она. - Что...

Я передумал. Я не хочу, чтобы ты ехала туда. Ты обязательно сделаешь что-нибудь, чтобы вывести меня из себя.

Джим сел в машину и приказал водителю ехать, оставив Памелу на тротуаре.

“ Зажги мой огонь” оставалась на первом месте до середины августа, и с большой самоуверенностью “Doors” начали запись своего второго альбома, “Странные дни”. Прошёл уже год с тех пор, как они записали первый альбом, и за это время количество действующих дорожек на аппарате Студии 1 на Сансет Стрип удвоилось - до восьми. “Doors” использовали все возможные от этого выгоды для записи песен.

За школьным стихотворением Джима “Лошадь терпит” Пол и звукоинженер Брюс Ботник создали фон из музыкального подражания природным звукам. На одну дорожку Брюс записал обычный шум магнитофона, вручную изменяя скорость перемотки, и получил что-то, по звучанию напоминавшее ветер. Джим, Джон, Робби и Рэй играли на музыкальных инструментах каким-нибудь необычным способом - например, дёргая струны пианино, звуки органа искажались электроникой, при этом делались ещё различные скорости и другие эффекты. Они даже вылили в металлическое помойное ведро бутылку кока-колы, растолкли на кафельном полу кокосовую скорлупу и записали душераздирающие вопли нескольких своих друзей. На этом фоне и прямо поверх него Джим вырикивал строки своего стихотворения:

Когда спокойное море

становится зловещим...

На заглавной песне, “Странные дни”, Рэй одним из первых в роке записал свою партию на синтезаторе “Moog”. На третьей песне, “Несчастная девочка”, ему пришлось играть всю песню задом наперёд, а Джон играл медленно и важно, обеспечивая мягко льющийся ритм.

Были и другие эксперименты. Для записи некоторых песен Пол старался создать особую студийную атмосферу. При записи одной из баллад, “Я не могу мысленно увидеть твоё лицо”, Пол страстным шёпотом попросил ребят представить, что они в Японии, и вокруг, будто “вне пространства этот таинственный звук koto”. “Doors” ответили шумным негодованием. Затем Пол предложил Джиму выбрать какую-нибудь девушку, чтобы она склонялась над ним, когда он поёт “Ты потерянная маленькая девочка” - балладу, которую, как они надеялись, Фрэнк Синатра запишет для Миа Фарроу. Полу так понравилась эта идея, что он согласился даже заплатить этой девушке. Но Памеле идея понравилась тоже; справа, где стояла в контрольной комнате, она разделась и тихонько прокралась в вокальную кабину к Джиму. Пол ждал, медленно считая до шестидесяти, потом сказал:

- Ты дашь мне знать, когда будешь готов.

Минут через двадцать Джим вышел в контрольную комнату, и Пол пожал плечами.

Ну, сказал он, - ты не можешь взять их всех.

Интенсивность творчества Джима не спадала. В “Лошадь терпит” было очарование жертвенной смертью при затоплении испанских жеребцов. В “Прогулке в лунном свете” была своя неповторимая концовка. В песне “Люди странные” была честная и болезненная неуверенность. В одиннадцатиминутной “Когда музыка закончилась” содержался злой протест: “ Мы хотим мир, и мы хотим его сейчас! ” - столь же сильный, как и продолжающийся интерес Джима к собственной смерти (“ Прежде, чем я провалюсь в глубокий сон / Я хочу услышать / Крик бабочки ”). И, наконец, в “Несчастной девочке” (“ Ты заперта в тюрьме своей собственной постройки ”) и в заголовке “Ты потерянная маленькая девочка ” было унижение женщин. Второй альбом был обычным каталогом физических толчков и болей, как первый, но в нём был ещё и изумительный для 1967-го года перечень несчастий - когда все остальные, казалось, пели о фимиаме, мятных лепёшках и небе из повидла. У альбома была ещё и совершенно необычная обложка: силач, корнет, два акробата, фокусник, два карлика, залезших в клетку, с единственным упоминанием группы - маленькая афиша на уличной стене. “Elektra” хотела, чтобы на обложке была фотография группы, Джима, - но сама группа, и особенно Джим, были непреклонны - никаких фото на конверте. В качестве компромисса была затемнённая фотография на внутренней стороне пыльного пиджака, к стихам.

В конце лета 1967-го года, “Doors” перекрёстно объехали всю страну. Сначала они появились перед девятитысячной аудиторией “Anaheim Convention Center” в южной Калифорнии. Джим был одет в грязнораскрашенный безрукавный спортивный хлопчатобумажный серый свитер поверх чёрных кожаных штанов. Он бросал в зал зажжённые сигареты, а зал в ответ начал чиркать спичками, когда группа заиграла “Зажги мой огонь”. Потом они поехали на восток на неделю выступлений в Филадельфии, Бостоне и Нью-Гэмпшире; вернулись в Лос-Анджелес, чтобы ещё раз сыграть в “Cheetah” с “Jefferson Airplain”. В течение трёх недель “Зажги мой огонь ” продолжала оставаться на первом месте, а затем пропустила вперёд песню “Beatles” “ Всё, что тебе нужно - это любовь”. На той же неделе “Elektra” выпустила следующий прессрелиз:

“Elektra Records” просит Ассоциацию Звукозаписи Америки (RIAA) подтвердить, что альбом и сингл “Doors” оба классифицированы как “золотые” диски. К этой неделе (30 августа), по заявлению президента “Elektra” Джека Холзмана, альбом под названием “Двери” значительно перешагнул рубеж в миллион долларов по общей сумме проданных экземпляров; также на рынок было выпущено более миллиона копий сингла “Doors”.

Менеджер “Elektra” по продажам Мел Познер объявил, что LP и сорокопятка преодолели миллионную отметку одновременно.

Этот мощный сдвоенный коммерческий успех сделал “Doors” сильнейшей из групп, появившихся на попсцене с начала года. Теперь “Doors” отличились тем, что они были в этом году единственной группой, ставшей “золотой” с первым же LP; более того, из всех групп, записавших в 1967-м году свои дебютные пластинки, только у “Doors” был сингл, проданный в количестве миллиона экземпляров...

Многое другое в конце августа также было впервые. Концерт в “Cheetah” был первым, когда в афише они поднялись выше своих сан-францискских соперников “Jefferson Airplain”. И на этом концерте Джим впервые во время выступления прошёл по туго натянутой проволоке, балансируя на кромке сцены в три метра высотой, а потом “упал” в зал. Это выглядело как случайность и было крайне сенсационно. Толпа была в экстазе.

К этому времени “Doors” отшлифовали и усовершенствовали то, что можно было бы назвать “беременной паузой” в их музыке и шоу. Иногда они могли вдруг смолкнуть в середине песни, или, например, Джим мог запросто сделать паузу между слогами. Оусли, легендарный производитель кислоты и друг сан -францискских рок-групп, говорил “Doors”, что эти паузы сводили его с ума. Иногда кое-кто в аудитории смеялся. Когда это однажды случилось в Беркли, Джим обиделся и сказал: “Когда вы смеётесь над представлением, вы на самом деле всего лишь смеётесь над собой ”. Позже он объяснял: “По-настоящему я раскрываюсь единственно и только на сцене. Маска спектакля даёт мне такую возможность, место, где я прячусь, и тогда я могу раскрыться. Это потому, что я вижу наш концерт как нечто большее, чем спектакль, выход на сцену, исполнение нескольких песен и уход. Я действительно всё это переживаю лично. Я не чувствую, что действительно сделал всё замечательно, пока мы все вместе не ощутим такого единения. Иногда я прямо останавливаю песню и непосредственно позволяю себе все скрытые враждебности, беспокойства и напряжённости до тех пор, пока мы не вовлечём в наше действо всех”.

Вскоре после применения “беременной паузы” в Беркли Джим опробовал её в университете в Нью -Йорке. В середине “Конца” он остановился на четыре минуты, но выкриков за это время не было. Вместо выкриков в студенческой аудитории получился эффект, напоминавший положение внутри скороварки. Когда в скороварке повышается давление, там растёт температура, и в тот момент, когда аудитория уже готова была взорваться, Джим дал сигнал группе, и они вернулись к песне.

Это как рассматривание фрески, - говорил он позже. - Это движение - и вдруг оно замораживается. Мне нравится наблюдать, как долго они могут это выдерживать, и в тот момент, когда они вот-вот сломаются, я позволяю им двигаться дальше.

Но что ты будешь делать, если они взбесятся и разрушат сцену, - спросили его однажды, - не от восхищения, а как если бы они хотели тебя убить?

Джим вспомнил Нормана О. Брауна и свою собственную теорию о сексуальном неврозе толпы. Он казался самоуверенным.

Я всегда знаю точно, когда это нужно сделать, - сказал он. - Это возбуждённые люди. Знаете, что произойдёт? Они испугаются, а страх очень возбуждает. Людям нравится внезапно пугаться. Это в точности напоминает момент перед оргазмом. Каждый этого хочет. Это кульминационный опыт.

Ничего не знавший о Джиме до тех пор, пока “Зажги мой огонь” стала первым номером, его отец достиг вершины в своих чартах, став в возрасте 47 лет самым молодым адмиралом флота США. Его назначили в Пентагон, и Моррисоны - Энди было теперь восемнадцать лет, а Энн двадцать - переехали в Арлингтон, штат Вирджиния.

Однажды к Энди зашёл приятель и принёс запись первого альбома “Doors”.

Посмотри сюда, - сказал он. - Это не Джим?

Энди сказал, что он уже слышал “Зажги мой огонь” и не узнал голос своего брата. Он попросил эту запись у приятеля, и в тот же вечер вместе с родителями прослушал её. Клара отложила книгу, которую читала, а адмирал продолжал читать газету. Когда пошла эдипова часть “Конца”, газета начала дёргаться, сначала медленно, а потом всё более яростно, по мере того, как становилось ясно - о чём песня. С этого дня адмирал никогда больше не комментировал работу сына.

На следующее утро мать Джима позвонила на “Elektra Records” в Нью-Йорк и сказала, что пытается найти сына. Представив некоторые убедительные доказательства того, что она действительно была его матерью, она получила номер телефона гостиницы в Манхеттене и имя гастрольного менеджера “Doors”. Она повесила трубку и снова набрала Нью-Йорк.

Алло! Это миссис Моррисон. Можно Джима?

Какого Джима?

Джима. Джима Моррисона. Это его мать.

Да? - в голосе прозвучала досада.

В трубке послышался другой голос:

Алло.

Джим? О, Джим...

Да, мама...

Она, волнуясь, говорила ему, как рада слышать его голос, спрашивала о здоровье, упрекала, что не писал, говорила, что очень беспокоилась о нём и уже хотела нанимать частного детектива, но адмирал упорно не разрешал ей этого сделать. После утешения наступила досада. Ответы Джима на её вопросы и заботу о нём были ворчливы.

Джим...

Да, мама... - Он вздохнул.

Пожалуйста, приезжай домой на старомодный праздник - День Благодарения* [*Последний четверг ноября.]. Энди и Энн...

Хм... Я думаю, что буду очень занят, - сказал Джим.

Пожалуйста, постарайся, Джим. Пожалуйста...

В конце концов Джим сказал, что скоро у него должен быть концерт в Вашингтоне и что, может быть, она бы приехала туда.

Ещё одно, Джим. Не сделаешь ли ты своей матери одно большое одолжение? Ты знаешь, каков твой отец, не сделаешь ли ты стрижку перед приездом домой?

Джим попрощался и повернулся к присутствующим в комнате, которые стояли и молча слушали.

Я не хочу больше разговаривать с ней.

Концерт был в танцевальном зале Хилтонской гостиницы в Вашингтоне, и миссис Моррисон вместе с Энди приехала туда ещё днём, ожидая в вестибюле, пока кто-то у конторки не упомянул имя “Doors”. Это был Тодд Шиффман, агент группы; Клара представилась ему и сообщила, что хотела бы видеть своего сына. Тодд послал кого-то в танцзал, где всю ночь сидели “Doors”. Вернувшись, тот шепнул Тодду: “Джим сказал - не пускать”. Таким образом, следующие четыре часа Тодд держал Клару и Энди подальше от Джима, пригласил их обедать и всё время извинялся, говоря, что они увидятся с Джимом вечером.

Мы все делали то же самое, - говорит Рэй. - Мы все взяли её в оборот, таким образом отвлекая.

О, не все мы! - говорит Билл Сиддонз, который был тогда симпатичным девятнадцатилетним парнем и гастрольным менеджером “Doors”.

Рэй рассказал такой случай:

Да, мадам, он здесь, я видел, как он сюда входил.

А я видел, как он отсюда выходил, - добавлял Сиддонз, подыгрывая.

Клара рано приехала на концерт, и услышала замечание Билла:

Что-то не в порядке с РА* [*РА - 1) аппарат; 2) личный счет]?

Клара не знала, что такое РА, но спросила:

Что вы имеете в виду? Что не в порядке? Где Джим? Что случилось с личным счётом моего сына?

Тем вечером Клара и Энди стояли у сцены рядом с Тоддом Шиффманом, который уверял их, что они встретятся с Джимом после концерта. Клара была ошеломлена, а Энди смутился от того, как в тот вечер Джим спел “Конец”. После вопля “Мать? Я хочу... ТРАХНУТЬ ТЕБЯ!” он бросил незаметный взгляд на мать, и потом прокричал эту фразу ещё раз, теперь показывая зубы.

После концерта Тодд отвёл Клару и Энди в гостиничный номер, где, как им сказали, Джим ждал с ними встречи, но там он признался, что Джим уже уехал в Нью-Йорк, чтобы участвовать в Шоу Эда Салливана.

Каждую ночь за кулисами театра Эда Салливана на Пятьдесят четвёртой улице творился бедлам. Иногда там бывало более ста человек гостей, плюс обслуживающий персонал. В коридорах и гримёрках раздавались звуки настройки, шум микрофонных стоек, сопрано, чечётка, а персонал разносил кушанья, пытаясь организовать неуправляемую толпу.

В своей гримёрке “Doors” обнаружили Боба Прехта. Это был зять Эда Салливана, столь же приятный, как и хозяин шоу.

У нас есть маленькая проблемка, - сказал Прехт, держа кольцом указательный и большой пальцы правой руки. - Ничего важного, но...

Четверо “Doors” перебросились вопросительными взглядами.

Это по поводу песни “Зажги мой огонь”, которая, на мой взгляд, просто замечательна.

“Doors” по-прежнему молчали.

Так вот, по радио - наше шоу передают по радио - то есть, я имею в виду, CBS, нельзя петь слово “higher”. Я знаю, это глупо, - он драматически пожимал плечами и жестикулировал, - но мы должны будем слегка переделать песню. - Он вытащил из кармана пиджака клочок бумаги и прочитал: - Это строчка “Девочка, мы не сможем достичь ещё большего кайфа”.

Джим и остальные не удивились. Разве их собственная компания звукозаписи не вырезала слово “high” из песни на первом альбоме? Джим также знал, что неделей раньше на другой программе CBS подвергли цензуре Пита Сигера - в популярном шоу братьев Смотерсов, и что сам Прехт лично подверг цензуре Боба Дилана - тоже в шоу Эда Салливана.

Да, - сказал Джим, - я думаю, мы сможем спеть другую строчку.

Прехт широко улыбнулся, сказал “Doors”, что они классные ребята, вприпрыжку побежал к двери раздевалки и позвал своего тестя. Прехт называл его “мистер Салливан”.

Вы, ребята, кажетесь великими, когда улыбаетесь, - сказал Салливан. - Не будьте такими серьёзными.

Джим, прищурившись, взглянул на телевизионного импрессарио и сказал:

Ну, мы-то из разряда мрачных групп.

Когда Прехт и Салливан вышли из комнаты, Джим и остальные обменялись взглядами. Хорошо. На репетиции они споют новую строчку, а потом, на концерте, они споют оригинал.

В контрольной комнате, когда это случилось, Боб Прехт начал кричать от злости.

Ты не можешь этого сделать! - кричал он на крошечную картинку в телемониторе перед собой. - Вы, чучела, умерли на этом шоу! Вы никогда больше здесь не выступите!

После шоу он подошёл к ребятам, подвывая:

Вы обещали мне, ребята, вы же обещали...

Вот это да, - сказал Джим, пожимая плечами, - я думаю, мы совершенно обо всём забыли от возбуждения.

На той же неделе была вечеринка в винном погребе “Delmonico’s” - дорогом ресторане на Парк Авеню. Приходили известные журналисты и редакторы, были там и ведущие радиопрограмм, а также Стив Пол (хозяин “Scene”) и Энди Уорхол. Сидел, потягивая вино с Глорией Стэйверс, Дэнни Филдз. Приходили сюда выпить плохие и хорошие группы. Джим напился пьяным, и бросался в девушек кубиками льда. Дэнни предложил закрыть бар. Джим протестовал. Он хорошо знал, в чью честь была эта вечеринка, и открыл бутылку шампанского, отбив у неё горлышко о край стола. Он продолжал в том же духе, вытаскивая с полок бутылки марочного вина, разбивая их, поднимая и предлагая их собутыльникам.

Его поведение не изменилось и после вечера. Энди Уорхол подарил Джиму Французский телефон из слоновой кости с золотом. Вскоре Джим уже сидел на заднем сидении лимузина вместе со Стивом Полом, Глорией и Дэнни. Когда лимузин завернул за угол Пятой Авеню на Пятьдесят третью улицу, Джим высунулся из окна и выбросил в мусорный ящик Французский телефон, крича на проезжающие мимо машины.

Было около трёх часов ночи, и Джим решил заодно достать и Джека Холзмана - за то, что тот не был на вечеринке. Джек не видел причины для своего появления там, так как для его клиентов всё шло удачно - действительно, ведь это был вечер по случаю успеха “Зажги мой огонь ”, и он должен был сыграть роль официального посвящения “Doors” в “звёздность” на журналистской вечеринке. Ясно, что Джек хорошо сделал своё дело, так почему же он должен был там присутствовать? Вскоре ему пришлось понять, что он ошибся.

Громким, искажённым виски голосом Джим приказал водителю лимузина ехать по адресу Холзмана в Челси. Глория вздрогнула, Дэнни переспросил Джима, чего он хочет, а Стив умолял выпустить его, чтобы поймать такси. Джим не обращал на них внимания.

Около дома Джека Джим настоял, чтобы все они сопровождали его к дверям шикарных апартаментов Джека. Он попытался позвонить ему снизу, но из квартиры Джека никто не ответил, и он стал звонить во все остальные квартиры, пока какой-то рисковый сосед не провёл компанию через чёрный ход.

У двери Джека спектакль, разыгрываемый Джимом, перешёл от упорных звонков в дверь к тому, что Джим стал ломиться в дверь всем своим потным от пьянства телом. Упав в итоге на пол, но так и не получив ответа, Джим вспорол в коридоре половину ковра и затем с шумом повёл свою компанию вниз через восемь пролётов лестницы в мраморный вестибюль, где он осторожно и методично выпроводил их всех на улицу.

Потом “Doors” снова отправились на Запад.

Список “А” в рекламном бизнесе - это журналисты и издания, упоминание в которых наиболее важно для артистов. Это - “Time”, “Newsweek”, “The New York Times”, а в 1967-м году ещё и “Saturday Evening Post”, “Life” и “Look”. Для “Doors” список “А” был шире, чем для других ведущих групп, потому что потенциально они обращались к более широкой аудитории. Это значило, что их список “А” растягивался от “Times” до андеграундной прессы, от “Vogue” до журнала “16”.

Он делал прекрасные подарки пишущей братии, - говорит Дэнни Филдз, - агент “Elektra”. Он был таким сильным. Он давал великолепные интервью и сыпал легендарными цитатами. Он буквально бросался ими. И журналисты начали писать о нём. Он заставлял их получать от этого удовольствие. Поэтому они не смеялись над ним. Они воспринимали его совершенно серьёзно.

Джим и остальные “Doors” хотели, чтобы их воспринимали серьёзно. Поэтому их интервью звучали весьма похоже на колледжские анекдоты. Интервью представителю “Newsweek” в Лос -Анджелесе в октябре, когда они вернулись из Нью-Йорка, было тому хорошим примером. “Есть вещи, о которых вы знаете, - говорил Рэй, цитируя Джима, - и вещи, о которых вы не знаете, вещи известные и неизвестные, а между ними двери - это мы”. Позднее эти слова будут приписаны Уильяму Блэйку.

“ Это поиски, - говорил Джим, - открывание одной двери за другой. Здесь нет ещё последовательной философии или политики. Чувственность и зло - сейчас это привлекательный для нас образ, но мы воспринимаем его как змеиную кожу, которая будет когда -нибудь сброшена. Наша работа, наши концерты - стремление к метаморфозе. Вот сейчас я больше интересуюсь тёмной стороной жизни, злом, обратной стороной Луны, ночью. Но в нашей музыке это проявляется так, будто мы ищем, стремимся, пытаемся прорваться насквозь, в некое более чистое, более свободное царство.

Это как ритуал очищения в алхимии. Сначала вы должны пройти через беспорядок, хаос, возврат к первородным страданиям. При этом вы очищаетесь и находите новый источник жизни, который всю её изменяет, изменяет суть и саму личность, пока в конце концов, с надеждой, вы не разберётесь в этом и не согласитесь со всеми этими дуализмами и противоположностями. После этого вы говорите уже не о добре и зле, а о чём-то неопределённом и чистом. Наша музыка и мы сами, как видно по концертам, ещё в состоянии хаоса и беспорядка с, может быть, зарождающимися элементами чистого начала. Недавно, когда мы появились на сцене, это стало сливаться воедино”.