Экскурс 1. Метод: по стопам Маркса 6 страница

2.3. Зачатки множества

вели не только к экономическому краху, но и породили бедственную политическую ситуацию, когда общественность не имеет возможности активно участвовать в управлении. Он даже выступал против реформ в рамках рузвельтовского «нового курса», потому что они шли недостаточно далеко: Дьюи пропагандировал не плановую экономику, а то, что можно назвать планирующей демократией¹²⁰. Иными словами, он настаивал на отделении политического от хозяйственного, чтобы произвести политическую реформу в духе прагматизма. С точки зрения Дьюи, если хозяйственная сфера обречена на инструментальность (поскольку в промышленности эпохи модернити навык выступает лишь как тупое повторение), то в политической области коммуникация и сотрудничество способны осуществить демократическое обещание, заложенное в прагматических понятиях привычки и общественного поведения. Таким образом, Дьюи демонстрирует как применимость прагматизма к политическим реформам эпохи модернити, так и его ограниченность этим периодом. Сегодня же следует руководствоваться понятием производства и продуктивности общего, которое в равной мере распространяется с политики на экономику и все сферы биополитического производства. Продуктивность общего должна предопределить не просто реформу существующих социальных организмов, а их радикальную переработку в производящую плоть множества.

Впрочем, существуют многочисленные теории, в которых подобная трансформация прослеживается вплоть до условий постмодернити. Смысл этих теорий состоит в концептуальном переходе от понятия привычки к представлению об исполнении роли как ключевом моменте создания общности людей. Примеры дают феминистские и гомосексуальные теории пер-формативности (самовыражения человека через исполнение им некой роли), которыми отмечена антропологическая трансформация эпохи постмодернити¹-¹. Новые теории о человеческом теле, возникшие в 1990-е годы, идут дальше старого изречения, согласно которому нам следует «помнить тело», поскольку игнорируя его и не признавая половых различий, как это традиционно имело место в философии и политике, ^мы содействуем восприятию мужского тела как нормы, увеко-

247 Часть 2. Множество

вечивая и маскируя тем самым подчиненное положение женщин. Феминистскому отношению к телу свойственна неизбывная противоречивость, так как, с одной стороны, тело есть сфера угнетения женщины, но, с другой стороны, особенности женского тела служат основой феминистской активности. Новые теории о теле как будто бы разрешают такой парадокс в той мере, в какой они действительно выступают против тела и за всеобщую перформативность социальной плоти, лишенной конкретных признаков пола. Здесь можно усмотреть некую связь с прагматизмом и его представлением о коллективной социальной жизни. Джудит Батлер формулирует наиболее насыщенную и изощренную концепцию, направленную против тела, а также четко обрисовывает перформативный характер процесса самоутверждения человека. Батлер критикует естественническое представление о сексуальных различиях, а именно - традиционную феминистскую концепцию, согласно которой тендер является социальным конструктом, тогда как пол обусловлен самой природой. Естественническое толкование пола и социально-политического положения «женщины», по ее мнению, уводит на второй план различия между женщинами в плане расы и сексуальных предпочтений. В частности, такой подход подразумевает восприятие гетеро-сексуальности как нормы, что ущемляет права гомосексуалистов. Как поясняет Батлер, пол не натурален; не является таковым и наделенное полом тело «женщины». Скорее, подобно тендеру, пол и тело каждый день «исполняются» в качестве некой социальной роли, поскольку в повседневной жизни женщины демонстрируют женственность, а мужчины - маскулинность. Люди с нестандартным поведением представляют себя окружающим иначе и тем самым нарушают норму. Критики обвиняют Батлер в том, что ее понимание тендерной перформативности наделяет индивидуального субъекта слишком большой волей и автономией, как если бы каждый из нас мог решать каждое утро, какую роль исполнить в наступивший день. В ответ Батлер приходится вновь и вновь настаивать, что подобные представления ограничиваются как грузом исполнения прежних ролей, так и социальным взаимодействием. Исполнение роли, как и привычка, не связано ни с

2.3. Зачатки множества

неизменной, непреложной природой, ни со спонтанной личной свободой. Оно располагается между ними. Это своего рода совместное действо, основанное на сотрудничестве и общении. Однако, в отличие от прагматического понимания привычки, гомосексуальная перформативность не привязана к воспроизводству или реформированию общественных организмов эпохи модернити. Политическая значимость признания того, что пол, наряду со всеми другими социальными признаками, ежедневно создается и постоянно воспроизводится в результате исполнения нами соответствующей роли, заключается в том, что мы можем исполнять и нечто другое, разрушив существующие общественные организмы и изобретя новые формы социума. Апология гомосексуализма и лесбийства -прекрасный пример подобного перформативного коллективного проекта бунта и самоутверждения. В сущности, речь идет не о создании гомосексуальных идентичностей, а о ниспровержении логики идентичности как таковой. Не бывает неправильных организмов, существует только необычная плоть, пребывающая в коммуникации и сотрудничестве в рамках социального поведения.

Еще один пример новой роли перформативности можно почерпнуть из лингвистических теорий, пытающихся постичь экономическую трансформацию постмодернити. Когда Дьюи имел дело с индустриальной парадигмой модернити, он считал, что особенности фабричной работы противоположны демократическому обмену, а потому ведут к формированию молчаливой и пассивной публики. Однако ныне постфордистская практика и нематериальная парадигма производства воспринимают перформативность, коммуникацию и сотрудничество как свои основные характеристики. Исполнение роли обернулось трудом¹²². Каждый вид труда, ведущий к производству нематериального блага, такого как взаимоотношения или эмоции, решение проблем или предоставление информации, от организации продаж до финансовых услуг, в сущности являются своего рода исполнительством: товаром стала деятельность как таковая. В экономическом плане очевидно, что всем обсуждениям привычки и исполнения нужно придать смысл ^с°вершения или делания, связав их с творческими способнос-

249 Часть 2. Множество

тями субъекта труда. Паоло Вирно верно ухватил природу этой новой парадигмы хозяйствования, использовав понятие «лингвистического исполнения» и в качестве метафоры, и как ме-тоним для новых аспектов современного производства. По его словам, если фабричный труд безмолвен, то нематериальный -говорлив и общителен. Он часто предполагает лингвистические, коммуникационные и эмоциональные навыки. Если рассуждать шире, то у него те же главные характеристики, что и у лингвистического исполнения. Прежде всего, язык всегда производится совместно: он никогда не бывает продуктом, созданным индивидуально. Напротив, его всегда порождает «языковое сообщество», находящееся в общении и сотрудничающее. Во-вторых, в меняющихся условиях лингвистического исполнение зависит от способности к привнесению новшеств, которые опираются на прежние практики и обычаи. Фабричный труд тяготел к специализации и фиксированным, четко установленным действиям, повторяемым на протяжении длительных периодов времени. Труд нематериальный требует способности к постоянной адаптации в новых условиях - гибкости и мобильности, о которых мы говорили выше -и к демонстрации хорошего исполнения роли в ситуации нестабильности и неопределенности. Тут важно умение решать проблемы, завязывать взаимоотношения, генерировать идеи и так далее. Языковой дар, то есть данная от природы способность говорить, тот неопределенный потенциал, который предшествует всякому конкретному высказыванию, согласно Вирно, не только составляет важный компонент нематериального труда, но и является ключом к пониманию всех его форм. «Современная организация труда, - пишет Вирно, - мобилизует родовую человеческую лингвистическую способность. При выполнении бесчисленных задач и функций дело состоит не столько в знакомстве с определенным видом формулировок, сколько в обладании даром предлагать формулировки различного рода; не столько в том, что конкретно сказано, сколько в чистой и простой способности говорения»¹²³. Связь, которую Вирно находит между лингвистической и хозяйственной пер-формативностью, вновь выводит на первый план тройственное отношение к общему. Наша сила говорения базируется на

23. Зачатки множества

общем, то есть на разделяемом нами языке; каждый речевой акт создает нечто общее; наконец, само языковое действо совершается вместе - в диалоге и коммуникации. Эта тройственная связь с общим, демонстрируемая языком, характерна для всего неовеществленного труда.

Нет необходимости особо говорить о том, что коллективная жизнь, присущая процессу нематериального производства, еще не означает, будто мы уже пришли к свободному и демократичному обществу. Как мы писали выше, сегодня эксплуатация непосредственно сказывается на поступках людей, поскольку общее контролируется капиталом. Однако уже можно утверждать, что широкое распространение в нашем мире коллективной деятельности и ее исключительное экономическое значение для социума создают условия, делающие возможной стратегию формирования демократии, основанной на свободном самовыражении и жизни в сообществе. Реализация такой возможности и станет проектом множества.

За пределами частного и общественного

Прежде чем двигаться дальше, нужно несколько конкретизировать философскую дискуссию о производстве общего, связав ее с правовой теорией и практикой. Право всегда было привилегированной сферой, в которой устанавливался и фиксировался контроль над общим. Как мы убедились, взглянув на дело с философской точки зрения, производство общего обычно смещает традиционные границы между личностью и обществом, между субъективным и объективным, а также между частным и общественным. В правовой области, особенно если говорить об англоамериканской традиции, концепт общего издавна затушевывался понятиями публичного и частного, причем нынешние тенденции в юриспруденции еще оольше разъедают сферу распространения общего. С одной ^СТоР°ны, в последние годы мы наблюдали многочисленные изменения в юридической области, которые наращивают возможности социального контроля, разлагая «частные права» (именуемые «субъективными правами» согласно континентальной традиции права, тогда как мы назвали бы их «правами

251 Часть 2. Множество

личности»). Например, в Соединенных Штатах права женщин на легальный аборт и юридические права гомосексуалистов отстаивались и подкреплялись во имя частной жизни - на основании утверждения, что соответствующие действия и решения лежат вне публичной сферы и, таким образом, не подлежат правительственному контролю. Силы, выступающие против абортов и прав сексуальных меньшинств, противостоят неприкосновенности частной жизни и направлены против ее защиты. Помимо всего прочего, нападки на частную сферу многократно усилились с началом войны против терроризма. Законодательство Соединенных Штатов, в частности т. н. PATRIOT Act*, заметно расширило компетенцию правительства в деле надзора за собственными и иностранными гражданами. То же самое произошло и в Европе. Кроме того, новые возможности для наблюдения возникли с появлением передовых технологических систем, таких как «Эшелон», представляющий собой секретный план разведывательных ведомств США и других правительств по мониторингу всемирной электронной связи, включая телефонные, электронные и спутниковые каналы. Все это ломает ту черту, которая отделяет и ограждает сферу частной жизни. Фактически, если следовать логике борьбы с терроризмом и противодействия мятежам, то, коль скоро безопасность должна, в конечном счете, возобладать над всем остальным, ничего «приватного», в сущности, не остается. Безопасность - это абсолютная неизбежность для общего или, на самом-то деле, это извращение, из-за которого ко всему общему относятся как к объекту контроля.

С другой стороны, мы уже приводили примеры из экономической области, касающиеся юридических нападок на публичную сферу. Приватизация является центральным звеном неолиберальной идеологии, определяющим стратегию крупнейших держав, заправляющих мировой экономикой. В це-

2.3. Зачатки множества

USA PATRIOT Act - антитеррористический закон, принятый в США после трагический событий 11 сентября 2001 года и продленный в 2005 году. Обычно его название переводится на русский язык как Патриотический акт или Акт о патриотизме. Если быть более точным, то речь идет об аббревиатуре, которая расшифровывается как «Uniting and Strengthening America by Providing Appropriate Tools Required to Intercept and Obstruct Terrorism» («Объединим и укрепим Америку путем создания необходимых средств для пресечения и искоренения терроризма). - Прим. ред.

лом то «публичное», что приватизируется в согласии с неолиберализмом, - это собственность и предприятия, прежде находившиеся под контролем государства, начиная с железных дорог и тюрем и заканчивая парковыми насаждениями. В этой главе мы уже обсуждали широкое проникновение частной собственности в сферы жизни, прежде находившиеся в коллективном владении, которое осуществлялось через системы патентов, защиты авторских прав и с помощью иных правовых инструментов. Порой, доводя такую логику до крайности, экономисты заявляют даже, будто каждая полезная вещь должна находиться в частной собственности ради максимизации ее продуктивного использования. Другими словами, в общественном плане тенденция состоит в том, чтобы все сделать публичным, то есть открыть для правительственного наблюдения и контроля; в то же время в экономическом плане дело идет к приватизации и подчинению всего и вся праву частной собственности.

Нам не понять эту ситуацию, если не разобраться в путанице, вызванной терминологическими особенностями. Считается, что к «частному» относятся права и свободы социальных субъектов наряду с правами частной собственности, вследствие чего разница между тем и другим стирается. Такая ошибка проистекает из идеологии «собственнического индивидуализма», присущей нынешней теории права, в особенности в ее англоамериканском варианте. Согласно такой идеологии, всякий аспект или атрибут субъекта, начиная с его интересов и желаний и заканчивая его душой, считается «достоянием», которым личность владеет, что ограничивает грани субъективности исключительно экономическими пределами¹²⁴. То есть понятие «частного» способно смешать в кучу все наши «пожитки», как субъективные, так и материальные. Но и понятие «публичного» скрадывает важное различие между государственным контролем и тем, чем владеют и управляют совместно. Нам нужно перейти к разработке альтернативной правовой стратегии и соответствующих ей рамок: к такой концептуализации личной жизни, которая выражает единичность социальных субъектов (а не частной собственности). Требуется также такое понимание публичного, которое базируется на

Часть 2. Множество

2.3. Зачатки множества

общем (а не государственном) контроле - можно сказать, что речь в данном случае идет о постлиберальной и постсоциалистической теории права. Ясно, что традиционных концепций частного и публичного для решения подобной задачи недостаточно.

Наилучшим известным нам примером современной правовой концепции, основанной на личности и общности, является школа «постсистемной теории», которая, используя формально-юридическую терминологию, формулирует представление о правовой системе как о прозрачной и демократичной самоорганизующейся сети плюральных подсистем, каждая из которых формирует нормы многочисленных частных (или, лучше сказать, единичных) режимов. Она дает молекулярное понимание права и создания норм. Такое право, выражаясь нашим языком, основано на постоянном, свободном и открытом взаимодействии между личностями, порождающими общие нормы в процессе взаимной коммуникации¹²⁵. Подобное понятие единичных прав лучше всего трактовать как выражение этического понимания перформативности, о котором мы говорили выше. Права продуцируются общностью в ходе социальной коммуникации и, в свою очередь, они продуцируют само общее. Следует подчеркнуть, что подобное понимание прав, основанное на общем, не равнозначно «коммуни-тарной» или какой-нибудь еще концепции прав, которая неким образом диктовалась бы общиной. Термин община часто используется для обозначения некоего нравственного единства, возвышающегося над населением и его взаимодействиями подобно суверенной власти. Общее не относится к традиционным понятиям общины или публичной сферы; оно опирается на коммуникацию между единицами, которые не умаляются в общем, а свободно выражают в нем самих себя. Возвращаясь к приведенным выше примерам в очерченных таким образом рамках, следует уточнить, что свобода в области сексуальных и репродуктивных практик должна быть гарантирована не по той причине, что они личные или персональные, а потому, что они особенные и сосуществуют в открытой связи с другими, формируя общее. Конечно, в этом аспекте неверно было бы утверждать, будто приемлемы лю-

бые практики (к примеру, сексуальное насилие). Точнее было бы сказать, что решение установить законные права приходит в процессе коммуникации и сотрудничества между личностями.

Впрочем, вплоть до настоящего момента мы ставили вопрос исключительно в формально-юридической плоскости. Между тем требуется выяснить, каким образом «общее» может быть оформлено в нынешнем мире в политическом плане. Как сотрудничающие личности могут проявить свою власть над общим и как в то же время подобная власть могла бы быть выражена в юридических терминах? Здесь нужно разобраться с правовыми рамками, учрежденными в контексте неолиберальных режимов, с которыми ведут борьбу движения множества. Эти правовые рамки содействуют реализации плана по приватизации публичных благ (таких как вода, воздух, земля и все системы по управлению жизнью, включая здравоохранение и пенсии, прежде, в период государства благосостояния, обращенные в государственные функции). Кроме того, вероятно, еще важнее, что речь идет о приватизации государственных услуг (в том числе телекоммуникаций и других сетевых отраслей, почтовой службы, общественного транспорта, энергетических систем и образования). Следует помнить, что эти общественные блага и услуги как раз и составляли основу суверенитета эпохи модернити, оказавшегося в руках национальных государств. Как можно представить себе сопротивление приватизации общих благ и услуг, не впадая в прежнее противопоставление между частным и общественным?

В этой ситуации для юридической или правовой теории общего важно сначала решить негативную задачу: доказать ошибочность неолиберального принципа, по которому «все определяется рынком». Даже самый фанатичный идеолог неолиберализма (или, коли уж на то пошло, сторонник доктрины свободы воли) не может утверждать, будто такой принцип и в самом деле включает все. Всякий должен признать, что либерализация общественных благ и услуг не обязательно ведет к их полной приватизации и что «общий», или «публичный», интерес каким-то образом необходимо сохранять по закону, Даже если ограничиваться лишь формальными кодексами, обес-

255 Часть 2. Множество

печивающими доступность и использование общественных услуг. (Так, даже самые преданные приверженцы дерегулирования и приватизации энергетических отраслей должны признать, что общество нуждается в гарантиях надежности энергоснабжения.) Однако такого исходного ограничения права частной собственности и такой возможности для общественного (или, в сущности, государственного) правового контроля еще недостаточно.

Здесь необходимо (и в этом состоит следующая задача правовой теории общего) заменить концепцию «общего», или «публичного», интереса такими рамками, которые допускают общее участие в регулировании соответствующих благ и услуг. Таким образом, мы полагаем, что правовая проблема, связанная с трансформацией биополитического производства по завершении модернити, не уводит нас вспять от общественного интереса к частному контролю, основанному на разных социальных идентичностях, а ведет вперед от публичного интереса к общим рамкам для личностей. Новый общий интерес - в противоположность тому агрегированному интересу, на который опиралась правовая догма национального государства, - фактически представляет собой созидание множества. Другими словами, общий интерес есть такой обобщенный интерес, который не переходит в абстрактную форму под контролем государства. Он возвращается к личностям, которые сотрудничают в общественном, биополитическом производстве: это публичный интерес, который находится не в руках у бюрократии, а демократично достигается множеством. Иначе говоря, это не только вопрос права. Он совпадает с хозяйственной или биополитической активностью, которые мы анализировали выше, говоря об общности, порождаемой позитивными экстерналиями или новыми информационными сетями и, в более широком плане, всеми кооперативными и коммуникативными видами труда. Короче говоря, общее обозначает новый вид суверенитета, а именно демократический суверенитет. Выражаясь еще точнее, речь идет о создании новой формы социальной организации, способной заменить систему суверенитетов, формы, в которой личности контролировали бы через свою биополитическую активность блага и услуги, обес-

2.3. Зачатки множества

печивающие воспроизводство множества. Все это ознаменует переход от pec-публики (Res-publica) к pec-коммуне (Res-communis).

Ясно, что утверждение нами правовой концептуализации общего в противоположность как частному, так и публичному принципиально расходится с традицией и конституирующими опытами якобинства и социализма, каковые имели место в XIX и XX веках. В сущности, современная родовая концепция дисциплинарного государства (получившая развитие в условиях монархического абсолютизма) полностью перешла в юридические формы и правовые структуры как якобинской, так и социалистической версии республиканского государства. Иначе говоря, концепции публичных благ и услуг складывались под влиянием правовой теории, рассматривавшей публичное как наследственное имущество государства, а принцип агрегированного интереса - как атрибут суверенитета. Когда возникает понятие общего - но не в качестве изначального единства или органической сущности национального сообщества (Gemeinschaft), являющегося аналогичным продуктом, а в качестве производящей активности личностей, объединенных во множество, - оно нарушает непрерывность суверенитета государства эпохи модернити и поражает биовласть в самое сердце, разоблачая миф об ее неприкосновенном ядре. Все, что есть общего или публичного, должно вернуться в собственность множества и им же регулироваться, становясь тем самым совместным. Такое понимание общего не только означает решительный разрыв с республиканской традицией якобинского и/или социалистического государства, но и свидетельствует о метаморфозе права, его природы и структуры, его содержания и формы.

Такая теория общего подразумевает, помимо прочего, глубокое изменение в сфере международного права. Если, согласно традиции национального права, «общественный договор» заключался между отдельным индивидом и государством, тогда ^как на традиционной вестфальской территории международного права контракт заключался между национальными государствами, то сегодня отношения между субъектами обычно ^Непосредственно обозначаются совместным владением. Как мы

257 Часть 2. Множество

доказываем в этой книге и других своих работах, договорная парадигма международного права, согласно которой строились отношения между национальными государствами, сейчас подрывается и преобразуется новой формой глобального порядка и имперского суверенитета, которые исходят из принципа общности (немедленно пытаясь затемнить его смысл). Как мы полагаем, нет ничего плохого в том факте, что этот процесс или эта тенденция продолжаются и развиваются, поскольку они подрывают современную парадигму государственного суверенитета, согласно которой государство действует на международной сцене как «частная сторона в договоре». В отсутствие суверенных государственных субъектов нет другой основы для производства норм, кроме множества. С традиционной точки зрения, новое «общее» возникает просто как отсутствие чего-то, но на деле его наполняет биополитическое производство. В третьей части, когда мы будем говорить о всемирной демократии, мы убедимся, что связь между биополитическим производством и общим дает шансы выстроить иные общественные взаимоотношения. Они основывались бы на новых правовых взаимосвязях, на сложносоставных фигурах нормативного производства местного и глобального уровня и на разнообразии соперничающих между собой юридических процедур. Опять-таки понятно, что это не только вопрос права, но также непосредственная проблема экономики, политики и культуры.

Имперская трансформация международного права ведет к разрушению как публичной, так и частной сфер. Фактически такой парадокс развития уже просматривался во всех современных утопиях космополитического права, начиная с аббата де Сен-Пьера и закачивая Гансом Келсеном. Любопытно, что, хотя многие из подобных авторов придерживались реакционных взглядов в отношении внутреннего права, они становились на удивление демократичными, когда рисовали общепланетарные правовые рамки, космополитическое право «по согласию» (jus contendum). Суть дела в том, что когда мы затрагиваем мировые взаимоотношения, правовые вопросы утрачивают исключительную связь с применением власти, а отныне предполагают также учет всех ценностей, относящих-

23. Зачатки множества

ся к глобальному общему. На нынешней стадии закон пред-_стает _не в виде консолидированного нормативного результата, но как процесс, не в виде археологии, но как генеалогия в действии. Он возвращает себе конституирующий элемент и берется разрешать то, что оказывается новым в нашем мире. Поэтому общее становится единственным базисом, на котором закон может выстроить социальные взаимосвязи согласно сетям, организованным многочисленными исключениями, творящими для нас новую глобальную действительность. Конечно, такой путь не прямолинеен, но нам он представляется единственной дорогой, ведущей вперед. Во внутреннем праве концепты личности и общего содействуют обновлению правовых рамок общественных связей за пределами частного и публичного, давая шанс множеству личностей на свободное и равное сотрудничество. Так и в международном праве личность и общее предоставляют собой единственно возможное основание для нашего мирного и демократичного сосуществования на планете. Как мы еще более явно обнаружим на основании материала финальной части этой книги, в этом состоят некоторые из условий для появления демократии множества.

Карнавал и поток

Множество, базирующееся на производстве общего, представляется некоторым авторам новым субъектом суверенитета, организованной идентичностью, родственной прежним общественным организмам современности, таким как народ, рабочий класс и нация. Другим, напротив, в нашей концепции множества, составленного из самобытных личностей, видится чистая анархия. Действительно, до тех пор, пока мы остаемся в плену подходов времен модернити, определяемых альтернативой - либо суверенитет, либо анархия, понятие множества останется невразумительным. Нам нужно вырваться из прежней парадигмы и признать такой способ социальной организации, который не связан с суверенностью. Небольшое отступление в литературу, упоминание понятия карнава- ⁴⁰ из книги Михаила Бахтина о проблемах творчества Достоевс-^к°го, может поспособствовать совершению необходимого кярадигмалъного скачка.

259 Часть 2. Множество

Аргументация Бахтина представлена в строго академичной форме отзыва на прежнюю литературную критику романов Достоевского и преследует две основные теоретические цели. Прежде всего, его книга объявляет войну русскому формализму - традиции, господствовавшей тогда в литературной критике. Бахтин ведет боевые действия с материалистических позиций. Иными словами, он отдает приоритет говорящим субъектам и их формам выражения как ключу краскрытию истории знаковых систем^т. Материалистическая литературная критика не предполагает в данном случае низведения поэтических форм до экономических, политических или социальных условий жизни. Но она означает признание того, в какой мере литература, будучи языковым производством, является частью реальности, и вычленение экспрессивного субъекта в свете подобных взаимоотношений. Бахтин устанавливает эстетические границы формализма, показав его неподвижность и безжизненную кругообразность, причем для него такие границы непосредственно выдают тот факт, что построить некий мир, в котором каждый субъект не основывался бы на собственном признании другого, невозможно. Отсюда становится ясно, почему Бахтин ведет свою полемику, ссылаясь на романы Достоевского. Ведь, как он поясняет, у Достоевского повествование всегда диалогично, даже если речь идет о диалоге между действующим лицом и его кошкой. Создается впечатление, что у каждого из романов Достоевского не один автор (выступающий в монологе), а несколько мыслящих авторов, задействованнъш в диалоге, таких как Раскольников, Порфирий Петрович и Соня Мармеладова или Иван Карамазов и Великий Инквизитор. Ведется нескончаемый разговор, который постоянно обогащает каждого вовлеченного в него субъекта, вследствие чего в их отношении совершается антропологический переворот. Однако диалог — это не просто беседа двух или трех лиц; он способен стать открытым механизмом, в котором у каждого субъекта равная сила и достоинство относительно всех других. Таким образом, романы Достоевского - это великие полифонические инструменты, порождающие такой мир, в котором открытая, расширяющаяся группа субъектов взаимодействует и ищет счастья.