Первый день школьных занятий 11 страница

— И все? — спросила Чарли. — Совсем все? Больше никто ничего не получит?

— Насколько я помню, нет. — Шон посмотрел на Лили. — А ты?

— По-моему, мы перечислили всех.

— Уф! — выдохнула Чарли, откидываясь на спинку дивана.

— Следовало упомянуть кого-то еще? — спросил Шон.

— Нет. Никого, — немедленно отозвалась Чарли.

Шон подумал, что она очень забавная девчушка. Ее не так-то просто понять. Камерон посмотрел на сестру и одними губами произнес что-то, чего Шону не удалось разобрать. Чарли показала ему язык.

— Значит, нас определят в приемные семьи или как? — осведомился Камерон.

— Ну конечно, нет, — ответил Шон.

— Мы же находимся под опекой. Вот я и думал, что нас отправят в семьи опекунов. У Чарли задрожал подбородок.

— Я не хочу в приемную семью.

— Твой брат просто приду… он неправильно понял. — Шон старался терпеливо

относиться к выходкам Камерона, но это было непросто. — Никто вас никуда не отправит. Вы будете жить со мной. Или, если говорить точнее, я буду жить с вами. Здесь, в этом доме.

Ему странно было произносить эти слова. Еще неделю назад Шон был сам по себе, и вот уже у него есть дом в пригороде и трое детей. Шон никак не мог привыкнуть к этому. Как сказала Лили, этот приговор — пожизненный.

— А Лили и дальше будет жить в гостевой комнате? — спросила Чарли.

— Она не может остаться, дурочка, — отозвался Камерон.

— Нет? — Взмахнув хвостиками волос, Чарли посмотрела на Лили.

— Я не могу, солнышко, — сказала Лили. — Но обещаю всегда быть рядом. Мы будем каждый день видеться в школе, и я буду с вами по вечерам, когда ваш дядя работает.

Шон перевел дыхание. Вместе с социальным работником они обсудили то, что называлось «предварительным родительским планом». Шон видел, что Лили была согласна не со всеми его пунктами, однако перед детьми она не показала своих чувств. Это одно из ее главных достоинств. Она действительно ставит детей на первое место. Шон знал, что завещание привело Лили в ярость, однако ради детей она держала свое недовольство при себе.

— А кто будет заботиться о нас, когда мы поедем к папе? — спросила Чарли.

— Мы больше не поедем к папе, тупица, — ответил Камерон. — Его там нет. Ты что, не понимаешь?

— Эй, — оборвал его Шон, — хватит! Чарли повесила голову.

— Послушай, все будет хорошо, — заговорил было Шон, однако его никто не услышал, потому что именно в этот момент Эшли дотянулась до кнопки, включавшей измельчитель под раковиной. Измельчитель взревел, и глаза Эшли распахнулись от ужаса. Потом ее личико сморщилось, как смятый носовой платок, и она издала свой коронный пронзительный визг.

Все, кто был в кухне, бросились к ней: Шон, Лили, Камерон, даже Чарли, и попытались успокоить малышку. Шон взял ее на руки и прижал к себе. В середине недели Эшли решила, что он заслуживает доверия, и теперь разрешала ему брать себя на руки. Она прижалась к нему, и постепенно ее рев затих. Потом, упершись кулачками в грудь Шона, Эшли посмотрела ему в глаза.

— Па!

Странное чувство сдавило ему грудь.

— Дядя Шон. Меня зовут дядя Шон. Можешь так сказать?

— Па! — снова сказала она и засунула в рот большой палец.

 

Поздно ночью Чарли пришла в комнату Камерона в материнской ночной рубашке. В ней Чарли казалась крошечной и потерянной. Ее глаза были огромными — Камерон посмеялся бы над сестрой, если бы не почувствовал, что девочка до ужаса напугана.

— Что случилось? — спросил он. — Почему ты не спишь?

— Из-за Эшли, — тоненьким, испуганным голоском произнесла Чарли. О господи! Еще и Чарли. Кто еще знает об этом?

Камерону стало жаль сестру — он обнял ее и прижал к себе. Она была теплая, а волосы пахли детским шампунем.

— А что с ней такое? — спросил он, заранее зная ответ. Боже, Камерон сам был

напуган не меньше Чарли.

— Мама сказала, что наш папа не отец Эшли. Что она не его.

Камерон глубоко вздохнул. И что теперь делать — сказать сестре, что ее мать солгала или что она спала со всеми подряд?

— А когда она это сказала?

— В начале весны. Она очень разозлилась, когда папа увез нас в Калифорнию. Камерон похолодел.

— Она сказала об этом папе?

— Нет. Только мне. Она… ну, она была грустная и злая, и ей больше не с кем было поговорить.

Наверное, тем вечером она выпила бутылку вина, как и тогда, когда сказала Камерону. Злость на мать, как кислота, жгла его. Ужасно злиться на родителей, когда их уже нет в живых, однако иногда он не мог справиться с собой.

— Наверное, здесь какая-то ошибка, — заметил Камерон. — Ты неправильно поняла.

Она имела в виду что-то другое.

— Она сказала мне, — повторила Чарли. — Многие думают, что я дурочка, но это неправда. Она сказала, что у Эшли другой папа, и теперь я боюсь, что он придет и заберет ее.

Камерон тоже боялся этого.

— Самое главное — ничего никому не говорить. У нас будут большие неприятности, если ты скажешь кому-нибудь.

— Я не скажу, — прошептала Чарли.

— Правильно. Никто ее не заберет у нас. — Камерон положил руку на плечи Чарли Произнося эти слова, он снова ощутил то, что преследовало его в последнее время: Камерон не знал, говорить правду или нет.

Чарли снова заплакала, и он покрепче обнял ее.

— Эй! — Он поглаживал сестру по спине сквозь шелковистую ткань слишком большой для нее рубашки, которая все еще хранила запах их матери. — Давай-ка успокоимся, ладно?

— Я стараюсь, но я очень скучаю о них, Кам! Мне хочется поговорить с ними, обнять их. Я очень, очень скучаю! — От плача она едва дышала.

— Я тоже скучаю. — Камерон погладил сестру по голове. В каком-то смысле Чарли повезло больше, чем ему. Ее чувства к родителям были простыми и ясными. Она обожала, боготворила их. Даже то, что она узнала про Эшли, не повлияло на ее любовь. Думая о родителях, Чарли вспоминала только их достоинства, а не грехи.

Камерон, уже почти взрослый, понимал, что его родители были людьми небезгрешными. И все-таки ему хотелось, чтобы у них с отцом не случилось дурацкой ссоры в то утро, поскольку оно было последним, которое они провели вместе. Он жалел, что не отнесся добрее к матери, когда она рассказала ему про Эшли.

— Они мне очень нужны, Кам! — Чарли прижалась к его груди. — Я хочу, чтобы они вернулись.

— Да. — Голос Камерона прозвучал глухо, в глазах у него защипало. — Я тоже.

Глава 24

Шон посмотрел на потек овсяной каши на стене кухни, потом перевел взгляд на младшую племянницу.

— Критиковать каждый горазд, — заметил он. Она тоже посмотрела на него.

— Каша фу!

— А ну-ка ешь! — прикрикнул он.

Эшли с шумом вдохнула, как будто Шон ударил ее, и разразилась плачем.

— Каша — фу, — всхлипывала она. — Фу!

— Ну ладно, Эшли, перестань, — попросил он. — Я не хотел на тебя кричать. — Но она всхлипывала и не слышала его. — Черт побери! — прошептал Шон.

— Чертоери, — эхом повторила Эшли. Не успел он остановить ее, как она снова подняла ложку. На этот раз каша попала ему в лицо, и теперь, едва теплая, стекала у него по щеке.

Эшли боязливо притихла. Ей было всего два, но она знала, что так делать нельзя.

Шон почувствовал, что выходит из себя. Сегодня ему пришлось встать еще раньше, чем обычно, и надеть приличную рубашку с галстуком, потому что он должен был везти Чарли и Камерона в школу. Каша медленно сползла по щеке в утолок рта. Малышка приготовилась к новому взрыву плача.

— Ничего себе! — сказал он, пробуя кашу. — И правда фу! — Шон скорчил гримасу и сжал шею одной рукой.

Эшли не могла устоять: она смеялась до тех пор, пока у нее не началась икота. Шон старался счистить овсянку с лица и с воротника рубашки, чем еще сильнее рассмешил ее. Успокоившись, он уговорил Эшли съесть кусочек бананового кекса — это было одно из бесчисленных подношений заботливых друзей и соседей. Холодильник уже не вмещал всей еды, которую они приносили. Шон думал, что при таком раскладе ему еще год не придется учиться готовить. В любом случае осваивать приготовление овсянки он не собирался.

Чарли вошла в кухню с недовольным выражением лица и бросила на пол портфель.

— Что на этот раз? — спросил Шон.

— Камерон заперся в ванной и торчит там уже лет сто, а я не могу даже причесаться.

— Причесаться? — Шон протянул ей кусок бананового кекса и стакан молока. Подбородок Чарли дрожал.

— Мама всегда причесывала меня, когда мы были здесь, а не у папы.

Шон понял: нужно что-то делать, иначе Чарли тоже расплачется. Когда Чарли начинала плакать, Эшли тут же присоединялась к ней, и они возвращались обратно, в пункт 1.

— А папа причесывал тебя?

Она удивленно взглянула на Шона.

— Никогда.

— Уверен, я смогу, — сказал он.

— Ну да!

— Конечно. — Шон открыл выдвижной ящик, в котором раньше заметил несколько расчесок, яркие заколки и резинки.

— Присаживайтесь, мадам.

Поглядывая на Шона с подозрением, Чарли забралась на барный стул. Эшли смотрела на нее как завороженная. Шон с ужасом думал о том, во что он ввязался. У его племянницы были светлые, шелковистые локоны. На его взгляд, они не нуждались ни в какой прическе, но Чарли хотела косички и заколки. Волосы были удивительно мягкие — никогда раньше Шон не прикасался ни к чему подобному. Он не знал, как заплетать косы, однако ловко вышел из затруднительного положения.

— Это самые лучшие в мире косы, — убеждал он Чарли, перевивая две пряди волос. Потом взял самые яркие разноцветные заколки и резинки, и через несколько секунд прическа была закончена.

— Готово, — сообщил Шон. — Ты похожа на Шер.

— А кто такая Шер?

— Одна из самых красивых женщин в мире. Ешь свой кекс.

— Я не хочу идти в школу, — сказала Чарли, теребя кусок кекса в руках. В кухню вошел Камерон. Его волосы были еще мокрыми после душа.

— Я тоже.

— Отлично. Тогда оставайтесь дома и делайте уборку. — Шон обвел рукой кухню. Лили уехала только вчера, но тарелки уже переполняли раковину, а все вертикальные поверхности были заставлены всякой всячиной. — Выбирайте, — предложил он.

Чарли увидела потек каши на стене.

— Школа, — нежнейшим голоском произнесла она.

— Без разницы, — отрезал Камерон.

— Я бы хотела поехать в Италию, — сказала Чарли.

— Почему именно в Италию?

— Потому что это далеко отсюда. Лили едет в Италию на все лето.

«Везет же Лили», — с завистью подумал Шон.

 

Лили наблюдала, как Шон шагает к ней по коридору, ведя за руку Чарли. Он шел быстро, поэтому девочка почти бежала, чтобы поспеть за ним. Оба были мрачны, и широкая улыбка Лили, казалось, осталась незамеченной.

— Заходи скорей, солнышко, — сказала она, — ребята ждут тебя.

Слава богу, Линдси Дэвенпорт схватила Чарли за руку и потянула в класс.

— Ничего не получается, — признался Шон, когда Чарли уже не могла их расслышать.

— Что не получается? — негромко спросила Лили. Она не спускала глаз с Чарли — сейчас девочка снимала с плеч портфель. Другие дети подошли, чтобы поздороваться с ней: они восхищались ее прической и обращались с ней с трогательной нежностью, которую инстинктивно проявляли по отношению к тем, кто перенес тяжелый удар.

— Ничего. Все не так. В доме полный бардак, приходится одновременно будить всех, заниматься Эшли, вовремя выезжать в школу. Это безумие.

— Женщины делают это каждый день, — не сдержалась Лили.

— Больше ты ничего не можешь сказать? — Шон поскреб ногтем пятно на воротнике рубашки. Чарли подошла к ним, и лицо Шона осветила улыбка.

— Пока, дядя Шон!

Неловко, но очень нежно он погладил ее по голове.

— Приятного дня, кнопочка.

— Угу. — Чарли окружили несколько друзей — им хотелось взглянуть на ее дядю. В

твидовых брюках и рубашке с галстуком он выглядел немного встрепанным, но очень привлекательным. Дети потянулись к нему, как будто распознали в нем родственную душу.

— Дай знать, как все пройдет сегодня, — шепнул он Лили.

И, честно говоря, в течение всего дня ей казалось, что все идет неплохо. Она не могла отрицать, что испытала облегчение, вернувшись в свой класс, в свой спокойный мирок, где контролировала все происходящее. Здесь Лили была на своем месте — уверенная, заботящаяся об учениках. После бестолковой, эмоционально насыщенной недели в доме Кристел Лили наконец-то чувствовала себя в норме.

Почему же она скучала по этому дому?

Лили отогнала от себя праздные мысли и сосредоточилась на Чарли. Весь день та вела себя довольно спокойно, и это обнадежило Лили. В конце занятий она по традиции усадила всех учеников в кружок, чтобы почитать им вслух.

— Ребята, — сказала Лили, опускаясь на брошенную на пол подушку и подзывая их к себе. — Сегодня мы начинаем читать новую книгу, «Сети Шарлотты». Ее написал Ю.Б. Уайт.

— Я видела мультик по телевизору, — сообщила Идеи.

— Книга всегда лучше, правда, мисс Робинсон? — спросила Сара.

Лили кивнула и сделала паузу, дожидаясь, пока дети успокоятся. Она открыла книгу на такой знакомой первой странице. При сложившихся обстоятельствах это был рискованный выбор, однако Лили полагалась на свою интуицию. Она считала «Сети Шарлотты» лучшей книгой, когда-либо написанной для детей. И для взрослых тоже. Надеялась, что история о дружбе, такой сильной, что она преодолела даже смерть, будет иметь для Чарли особое значение.

Сделав глубокий вдох, Лили начала читать:

«Куда пошел папа с этим топором? — спросила Ферн у мамы, когда они накрывали стол для завтрака…»

Наверное, на свете есть кое-что и похуже, чем вернуться в школу после того, как твои родители свалились на машине с обрыва, однако сейчас Камерон не мог придумать ничего равноценного. Хуже некуда. Когда его дядя остановил машину перед Комфорт-Хай-Скул, мальчик почувствовал себя так, будто проваливается в черную дыру — так же, как в то утро, когда Шон приехал домой с ужасной новостью.

Не обращая внимания на лепет младшей сестренки, Камерон захлопнул дверцу машины и посмотрел на фасад школы. К ней отовсюду стекались ученики. Члены дискуссионного клуба растягивали плакат с каким-то воззванием между двумя большими сикоморами. Мистер Азертон, заместитель директора, следил за тем, как ученики, наказанные за разные провинности, собирали мусор.

Камерон отвернулся и постарался плечом прикрыть лицо, надеясь, что тот не узнает его. Услышать традиционное приветствие Азертона «вперед-вперед-труба-зовет» казалось ему невыносимым. Оставалось надеяться, что в школе с ним будут обращаться так, будто ничего не произошло.

Этот переменчивый апрельский день позволял надеяться, что погода испортится и занятия отменят. Раньше Камерон обрадовался бы этому, сейчас же ему было все равно. Ему не хотелось ни возвращаться домой, ни идти в школу. Ему не хотелось никуда.

Он перекинул рюкзак с одного плеча на другое и направился вперед по дорожке. Ветер надувал его куртку, трепал волосы.

— Камерон?

Он не остановился, хотя узнал этот голос.

— Камерон, я только хочу сказать: мне очень жаль, что все так случилось. — Бекки Пилчук пыталась идти с ним в ногу.

Бекки Пилчук. Что за наказание! Камерон огляделся, пытаясь понять, видит ли кто- нибудь, что он идет вместе с ней. На доске, висевшей в мужской раздевалке, они с Друзьями составили хит-парад девчонок из их класса — Бекки значилась в нем одной из последних. Это была их, мальчишеская, игра, и девчонки наверняка обиделись бы, узнай они об этом.

— Я хотела поговорить с тобой после прощальной службы, но не нашла тебя, — сказала Бекки.

— Значит, я не хотел, чтобы меня нашли. — Тогда Камерона одолевало желание что- нибудь сломать или разбить. Впрочем, он так и поступил. Из церкви Камерон вышел на стоянку. Гробы родителей переставляли на катафалки, и смотреть на это было невыносимо. Гроб отца несли Тревис, Шон и еще несколько игроков в гольф, гроб матери — мужья ее подруг из Комитета альтернативных Олимпийских игр, садоводческого клуба и прочих дурацких организаций, в которых она состояла. Слишком дико было думать о том, что они лежат там, запертые в этих блестящих ящиках, поэтому Камерон потихоньку улизнул оттуда. Он бежал до тех пор, пока его дыхание не сменилось тяжелыми всхлипываниями, а потом вернулся к церкви — подошел с задней стороны и уставился на окно в форме арки с разноцветными стеклами. Такие окна были изображены в учебнике по всемирной истории, в разделе готической архитектуры. В его верхней части голубь парил над пламенем — Святой Дух.

Камерон подобрал с земли гладкий круглый камень, замахнулся и изо всех сил метнул его вверх. Когда камень разбил окно, послышался звон, и это принесло странное удовлетворение. Камерона не беспокоило, что этот звон привлечет внимание людей: из динамиков доносилась траурная музыка, все уже выходили из церкви и направлялись на это дурацкое кладбище, чтобы закопать его родителей в землю. Не спеша он присоединился к остальным в длинном лимузине, где висел освежитель воздуха с запахом перезрелых бананов.

Камерон старался не смотреть на Бекки, но это не удавалось ему. Она производила на него завораживающее впечатление с тех самых пор, как переехала сюда прошлой осенью. У нее было все, что положено отличнице: ум, очки, полное пренебрежение к одежде, — и все- таки она вызывала у него такую странную реакцию. Сердце у Камерона застучало, он нервничал. Когда Бекки упомянула о его родителях, у него в груди и в глазах закололо, как будто он собирался заплакать.

— Ну ладно. — Голос Бекки слегка дрогнул. — Если вдруг захочешь поговорить об этом, я всегда готова выслушать тебя.

На мгновение Камерона охватило желание рассказать ей об окне в церкви, а еще о том, что, когда он крушил и ломал какие-нибудь вещи, ему становилось немного легче. Он сам не знал, почему так происходит. Вроде бы это ничего не меняло. Вообще, это было довольно глупо, ведь потом кому-то приходилось чинить то, что он сломал. Ну и ладно. Расскажи он об этом Бекки, она поймет, какой он кретин.

— Вряд ли мне когда-нибудь захочется говорить об этом. Это полный отстой. Вот и все.

— Что ж, извини. Мне пора. Я еще должна занести вот этот листок до начала уроков. — Бекки улыбнулась, и на зубах у нее блеснула скобка. — Увидимся позже, ОК?

Камерон ничего не ответил, но посмотрел ей вслед: она вытащила из папки какой-то листок и направилась к дверям школы. Когда она уже подходила к зданию, порыв ветра вырвал листок у нее из рук и отнес на несколько метров.

Бекки попыталась поймать листок, но он отлетел еще немного, туда, где стояла группка парней, толкавшихся и поддразнивавших друг друга. Один из них ногой прижал листок к земле. Бекки подбежала к нему и хотела поднять листок, но потянула слишком сильно, и он порвался.

Парни захохотали, хлопая друг друга по рукам, а Бекки, покраснев, подобрала обрывки листка и пошла к дверям. Проходя мимо Камерона, девочка на секунду перехватила его взгляд — наверняка она поняла, что он все видел. Камерон почувствовал себя виноватым в том, что не пришел к ней на помощь, а потом разозлился: ему очень не нравилось чувствовать себя виноватым.

Почему-то его злость обратилась против нее. Дура! Должна же она понимать, что он не желает разговаривать о родителях, а последняя, с кем он стал бы говорить об этом, — Бекки Пилчук.

Войдя в класс, Камерон попытался незаметно проскользнуть к своему месту на последней парте. Но ему не повезло. Шеннон Крейн заметила его и закричала: «Камерон вернулся! Мы о тебе скучали!»

Он старался вести себя как обычно, когда одноклассники окружили его. Некоторые из них присутствовали на похоронах, но Камерон почти не говорил с ними. Он был слишком занят тем, чтобы не попасться на глаза репортерам с разных каналов, которые тыкали своими микрофонами ему в лицо. Сейчас, стоя среди своих друзей, Камерон ощущал себя одиноким как никогда.

Они болтали, сообщая ему школьные сплетни: Марис Бродски порвала с Чедом Гришемом, тренер волейбольной команды девочек получил предупреждение за сквернословие, а темой выпускного будет море и корабли. Как будто ему это интересно! Камерон не двигался; он чувствовал себя здесь чужим, пришельцем с другой планеты. Он не знал, как теперь вести себя. Когда ему можно будет снова шутить и дурачиться с друзьями? Когда он сможет думать о чем-то еще, кроме страшной пустоты внутри? Когда станет снова ухаживать за девушками?

Камерон не знал ответов на вопросы, которые один за другим всплывали в голове. Вскоре друзья перестали обращать на него внимание, и он в одиночестве уселся за свою парту, глядя на ее блестящую поверхность. Из кармана рюкзака он достал циркуль. Это был довольно дорогой инструмент, как сказал учитель геометрии, раздавая циркули ученикам. На иголку следовало надевать защитный колпачок, чтобы случайно что-нибудь не поцарапать.

Камерон не случайно поцарапал свою парту. Он сделал это нарочно — на ее поверхности он начал писать «Пошли все…», но не успел закончить. Прозвенел звонок, все повскакали с мест, направляясь к двери. Камерон воткнул циркуль в столешницу парты, закинул рюкзак за спину и вышел из класса вместе с другими.

В этот день было немало моментов, когда он пожалел, что снова вернулся в школу. Когда учитель английского языка, мистер Голдман, положил руку ему на плечо и спросил:

«Ну, как дела?» — Камерон чуть не сорвался.

— Отлично, — ответил он. — Просто супер!

— Может, ты хочешь поговорить с кем-нибудь об этом?

Только этим Камерон и занимался все последние дни.

Он говорил с социальными работниками, психологами, с Лили, с Шоном. Его уже тошнило от разговоров.

— Нет, — отрезал он.

Этот день не принес ему ничего хорошего.

Часть четвертая

Ребенок может вынести все, что угодно.

 

Мария Монтессори

Глава 25

Итак, — сказал Грег Дункан в пятницу, стоя рядом с Лили и наблюдая за тем, как ученики ее класса расходятся по машинам и автобусам, — какую отговорку ты придумаешь сегодня?

Лили помахала на прощание последнему из своих учеников и повернулась к Грегу.

— Отговорку?

— Чтобы не пойти со мной куда-нибудь сегодня вечером. Она опустила глаза и постучала каблуком по асфальту.

— Ну, ты меня пока еще никуда не приглашал.

— Теперь приглашаю.

— А я отвечаю: спасибо, нет. — Лили попыталась изобразить улыбку, однако уголки ее губ дрожали. — Я сейчас не самый приятный спутник. — Лили хотела бы, чтобы Грег был ей другом, на которого можно положиться, которому можно рассказать, как тяжесть утраты вымотала ее — эмоционально и физически. Конечно, он не был таким другом. По здравом размышлении Лили могла сказать, что все их разговоры вертелись вокруг его игры в гольф и алиментов, выплачиваемых детям, которых он никогда не видел. При этой мысли она почувствовала себя виноватой. — В любом случае, спасибо. Я очень ценю это, Грег.

— Я тебе так скажу. — Он раскачивался взад-вперед. — Когда поймешь, что готова куда-нибудь выйти, позвони мне, ладно?

Лили кивнула и улыбнулась, на этот раз искренне.

— Позвоню. Обещаю.

Грег пошел к группе других учителей, наблюдавших за тем, как отъезжает последний автобус. Непринужденная беседа и взрывы смеха казались такими… нормальными. Но Лили этого больше не ощущала, словно не разбираясь в том, что нормально, а что нет. Она вернулась в свой класс. Посмотрела на календарь. До конца учебного года оставалось семь недель. Потом наступит лето, время приключений и обновления.

Лили подумала о путешествии, которое так тщательно спланировала. Представила, как будет сидеть в кафе в Позитано, сама по себе, потягивая лимончелло и глядя на рыбаков в их разноцветных лодках. Она точно знала, о чем будет думать там — о детях Кристел.

Схватив свою сумку, Лили вышла из кабинета. Неважно, что написал Дерек в своем завещании и какое решение вынес судья по делам наследства. У нее были свои обязательства в отношении семьи, пусть и не зафиксированные в документах.

Вместо того чтобы ехать к себе, Лили направилась к дому Кристел. Она обещала Чарли что будет приезжать очень часто, если понадобится — каждый день, и старалась сдержать слово.

— Лили! — Чарли распахнула дверь еще до того, как она позвонила, и крепко обняла ее. — Заходи! Мы как раз сели перекусить.

Шон вышел поздороваться с ней. Эшли прокричала что-то, при этом у нее изо рта полетели крошки.

— Хочешь? — спросила она Лили, показывая на кофейный столик. Он был заставлен упаковками с плавленым сыром и печеньем, банками лимонада и лучшими бокалами Кристел, предназначенными для коктейлей.

— Шон сказал, у нас «счастливый час», как в баре, — объяснила Чарли. — Давай

намажу тебе печенье.

Шон подвинулся, освобождая для Лили место на диване.

— «Счастливый час»? — переспросила она.

— На самом деле я совсем не чувствую себя счастливой, — призналась Чарли, — но дядя Шон говорит, что нам нужно есть.

— Это правильно. — Лили повернулась к Шону, и их взгляды пересеклись. Между ними возникла какая-то связь, будто они были уцелевшими жертвами кораблекрушения.

Лили быстро отвела глаза; она опасалась, как бы Шон не разглядел в них то, чего не должен видеть.

— Держи, — Чарли протянула ей крекер с целой горой сыра. Угощение олицетворяло нездоровый образ жизни.

— М-м, аппетитно. — Избегая необходимости немедленно отправить его в рот, Лили кивнула на коробочку, стоявшую на столе. — Твои скаутские значки?

— Да, их надо пришить на ленту и носить вместе с формой. — Девочка взяла один и растерянно посмотрела на него. — Мама собиралась помочь мне с ними.

Лили попыталась сказать что-нибудь, но у нее перехватило дыхание. Такое случалось постоянно, не только с Чарли, но и со всеми членами семьи. Дела остались незаконченными, и в этом сказалась страшная жестокость безвременной гибели.

Пока Лили подыскивала слова, Шон налил лимонад в один из стаканов для коктейлей.

— Мы с тобой займемся этим вместе, ладно, скаут Чарли?

— Ладно.

— Вам с оливкой или с лимоном? — шутливо спросил он.

— Оливки? Фу!

— Тогда без ничего. — Шон подал племяннице стакан.

Лили незаметно положила свой крекер на стол. Конечно, нет ничего ужасного в том, что они взяли лучшие стаканы Кристел.

Судя по состоянию дома, они, возможно, единственные чистые. С каждым днем дом становился все более и более запущенным. В одном конце гостиной был разложен искусственный газон для мини-гольфа. На полках возле двери громоздились стопки старых журналов и книг. По лестнице спустился Камерон, неряшливый и Угрюмый.

— Привет, Лили, — бросил мальчик. Он намазал сыр на крекер и целиком отправил его в рот. — Кто-нибудь видел циркуль? Мне нужно делать домашнюю работу.

— Что такое циркуль? — спросила Чарли. Камерон закатил глаза.

— Неважно, тупица.

— Дядя Шон! Он называл меня тупицей.

Шон стирал плавленый сыр с подбородка Эшли.

— Перестань обзывать сестру! Чарли показала Камерону язык.

— Ты злишься потому, что дядя Шон установил родительский фильтр на твой компьютер.

— Подумаешь! Тупица!

— Дядя Шон! Лили!

Где-то в доме запищал таймер, его звук напоминал гудок, возвещающий конец боксерского поединка.

— Это сушилка, — сказал Шон. — Камерон, пойди вытащи вещи и сложи их.

— Но…

— Сейчас же.

Их взгляды скрестились. Камерон прищурился и медленно вышел из комнаты. Чарли обиженно шмыгнула носом.

— А ты помоги ему, — сказал Шон.

— Но…

— Давай, Чарли.

Девочка взглянула на Лили, словно ища у нее поддержки, но та промолчала. Подбородок Чарли задрожал, она повернулась и побрела прочь, словно приговоренная к казни.

Шон придержал банку лимонада, чтобы Эшли могла отпить из нее. Лили снова прикусила язык, их глаза встретились над головой девочки.

«Это моя жизнь, и я делаю то, что считаю нужным», — говорил его взгляд.

— Ты продержался еще один день, — сказала ему Лили, стремясь приободрить его. — Ты держишься уже целую неделю.

— Тем лучше.

Эшли забралась к нему на колени и щекой прижалась к его груди. Своей огромной ладонью, накрывавшей почти всю ее спину, Шон с удивительной нежностью обнял племянницу. По щеке у нее был размазан сыр, однако она удовлетворенно улыбалась. Эшли сонно заморгала, потом закрыла глаза. Лили не сомневалась, что время дневного сна давно прошло. Наверняка ее сегодня трудно будет уложить ночью.

«Прекрати», — сказала она себе.

— Я отнесу это все в кухню, — обратилась она к Шону.

Он промолчал, поэтому Лили собрала печенье, сыр, банки из-под лимонада и стаканы и в два приема отнесла их в кухню. С чувством глубокого удовлетворения она бросила коробку с плавленым сыром в мусорное ведро. Несколько минут Лили потратила на то, чтобы загрузить посудомоечную машину и убрать в кухне. Повсюду стояли кастрюльки, противни и пластиковые контейнеры — друзья Холлоуэев с большой щедростью стремились накормить обитателей этого дома. После трагедии их дары казались странными и трогательными.

Разобравшись с посудой, Лили решила рассортировать почту. Она обещала Шону заняться делами Кристел, закрыть счета, отменить подписки, отправить чеки на выплату. Особенно страшно было разбирать счета: видеть, что Кристел покупала, какие суммы тратила на косметику и одежду для детей, подарки и бензин для своего автомобиля. Кристел никогда не отличалась практичностью, но была безгранично щедра.