Из показаний М. Тынышпаева от 4 августа 1930 Г.

Показания М.Тынышпаева от 4 августа 1930 г.

<…> Генерал Куропаткин от генерала Давлетшина узнал обо мне и вызвал меня в Ташкент для выяснения причин волнений казахов. Я дал понять, что причиной является невероятных размеров взятничество высших и низших чинов администрации Края <…>. Кажется, в октябре он совершил поездку в Семиреченскую область (до Алма-Аты) <…>. «Моя роль сводилась к тому, чтобы собирать заявления казаков и киргиз на администрацию.

На собраниях крестьяне требовали возвращения женщин, увезенных в плен киргизами в 1916 г. в Китай.

Я затем возвратился в Коканд, где находилась моя семья. В это время был съезд мусульман. На съезде мусульман был М.Чокай, помощник поверенного Абдр.Уразаев и др. «Когда выбирали членов правительства, выбрали и меня (председателем). Кроме меня были выбраны Чокаев и Уразаев. Это было в последних числах ноября».

У Правительства «не было политической программы, не было денег. Его окружали улемы (духовенство) и значительная часть баев. Эта часть была против русских. Это меня пугало. <…> все это «могло выльется в форме «газавата»

<…>. Само Правительство было бессильно направлять умы в определенное русло. При таких условиях нужно было расписаться в бессилии и разойтись. Поэтому через две недели я предпринял самороспуск правительства. Со мной не согласились. Тогда я попросил освободить меня. Они меня сняли, как слабого председателя и поставили Чокаева, а меня попросили все же остаться. Я остался на две недели и так как положение оставалось в таком же виде, я после этого ушел и, несмотря на их уговоры, уехал из Коканда. После, через две-три недели произошли кокандские события, при которых действительно правительство осталось не причем, так как событие это прошло почти мимо него.

В Семипалатинск намеревался прибыть с определенной мыслью легализоваться и работать. Полагая, что Советская власть там окрепла, как в Туркестане. По приезде туда, я узнал, что Алаш-ординцы во главе с Букейхановым находятся в степи. Я остался жить в городе. (Декабрьским) съездом в Оренбурге я заочно был выбран в члены алаш-ординского правительства, как бывший националист. Через несколько дней власть большевиков в Семипалатинске была свергнута русскими казаками и через неделю с небольшим из степи прибыл Букейханов, Габбасов, Дулатов и другие которых я не помню.

Первое заседание Алаш-Орды было 11-12 июля. Главным руководителем политики был Букейханов. Про себя, по совести, не могу сказать, что я был активным. В течение одного-двух месяцев было вынесено несколько постановлений. Осенью 1918 г. постановлением Омского Правительства Алаш-Орда была объявлена закрытой и после этого как политическая организация не работала. Власть облкомиссара Омского правительства в Семипалатинске была сильней, чем наша. Вскоре я поступил в уездную земскую управу инженером по строительно-дорожной части.

Насколько помню, во время одной беседы. Я предложил разъехаться всем по своим родным местам и приступить к работе по переходу на сторону Советской власти и в общем мое предложение не встретила сочувствия. После этого, в августе 1919 г., я совсем уехал из Семипалатинска с определенным намерением подготовить лепсинских найманов к сотрудничеству с Советами.

Вопрос о нахождении моем при штабе Анненкова категорически отрицаю.

В январе прибыл в район Аксу пред.штаба Красной Армии из Талды-Кургана для личного свидания со мной и переговоров, что и состоялось в одной зимовке в степи. Здесь я подтвердил все, что сообщали мы до этого в Талды-Курган и Алма-Ату. Через некоторое время я случайно узнал, что о наших переговорах известно в Колем (Копальске?). (Анненкову). Передавали в то же время, что меня ожидает Анненков, но я уклонился встретиться с офицером, посланным им, и просил казахов передать, что сам еду к Анненкову, Жену, жившую в другом месте, предупредил, что если будет телеграмма о вызове меня, передать, что я уже выехал к Анненкову. Ясно, что ловушка была поставлена. Сам после этого дня поехал действительно в сторону Анненкова и так сказал непосвященным в секрет лицам. Пробыв в одной зимовке до 11 ч. ночи, я повернул назад и на рассвете около Боска-Акая, чтобы скорей переехать реку Аксу (ниже поселка многих лепсинских казаков действительно создал впечатление, что поехал к Анненкову и только посвятил в это дело зимовщиков.

Оказалось, что телеграмма действительно была и в тот же вечер и жена сказала, что я говорил. Затем я перешел границу, а в поехал в р-н Талды-Кургана и в самом Талды Кургане прибыл в штаб Кр.Армии. Вследствие жестоких буранов не успел прибыть в условленное место.

<…>.Генерал Щербаков арестовал жену, которую привезли в Сарканд, где она должна была быть расстреляна, но случайно спаслась, благодаря тому, что через несколько дней войска генерала Щербакова были разгромлены (красными) и отступили из Сарканда.

После ликвидации фронта, по предложению властей, с разрешения Турккомиссии осенью приехал в Ташкент, где и начал работать

1920/21 – был начальником железной дороги Туркестана.

1922 – начальником водного управления Туркестана

1923 – заведовал ирригационной частью НКЗем. Туркестана

1924 – заведовал ирригационной частью в Ташкете.

1925 – заведовал работами по ремонту зданий в Кзыл-Орде

1926 – заведовапл дорожным отделом Джетысуйского Губисполкома.

1927-30 – на разных должностях на Турксибе.

*** *** ***

(№) ПОКАЗАНИЕ М.ТЫНЫШБАЕВА [33]

Мы в данном случае говорим не как организация, а как группа злоумышленников, большей частью симпатизирующая правому уклонству. Потому что правые уклонисты не предполагали такого форсирования как переход к колхозному строительству, а им было близко переходное государственное устройство. Поэтому мы посчитали, что нам признаки Советской власти подходят. У <…> Садвакасова связь должна была быть через <…>, потому что он был близок с Бокейхановым, и они жили вместе. <…> Садвакасов встречался с ним несколько раз, но ни разу не говорили на эту тему. Или он мог иметь с ним связь через <…> -ага.

О связи промышленности и обработки продукции промышленности в нужном направлении не могу сказать определенно. Возможно, этот вопрос остается открытым, но я сотру его. Во всяком случае, взгляды промышленника Каратлеуова расходились с нашими. Султанбекова я видел два раза, но на эту тему не разговаривали. Первый раз мы сидели на заседании, почему и не пришлось разговаривать. Второй раз виделись на улице, ему мы сказали, чтобы он не ходил в <…>, требовал отказа по обстоятельствам, чего он от всей души придерживался, переписывался со Смагулом Садвакасовым. Я вам еще не сказал, потому что не считал возможным порекомендовать его в директорию. По поводу осторожности я был с ним согласен. О Султанбекове я говорил с Бокейхановым в Москве, видел только один раз после 1926 года. Я его видел на заседании комитета по содействию с председателем Рыскуловым в Кремле, после этого я его видел еще один раз, так что мы с ним часто не виделись.

Некоторое время я работал с Ходжановым, и конечно, я испытывал частичное влияние от него. Ходжанов в некоторых случаях был более резок. Мне кажется и Ходжанов, и Асфендияров не знали о существовании организации. А Каратлеуов, если и знал, то только теоретически. Не знаю, знал ли об этом Рыскулов, но у меня с ним разборок не было.

С Рыскуловым у меня строились довольно хорошие отношения с 1926 года. История моего знакомства с Рыскуловым очень любопытна.

В 1914 году я был на посту Семиреченской ветки около станции Тулькубас, поселившись в этом ауле, который оказался состоящим в Алматинском округе. Места там были очень хорошие, когда я там был в 1914-15 годах. В 1915 году мне рассказали, что один из казахов встретил Рыскулова, который по его словам <…> в учение, причем у него самого ничего нет. Попросил привести коня, и тут я впервые увидел Рыскулова. По-видимому, он очень нуждался, потом я собрал нужный список и сто рублей, по-братски спросил у него, что если нужны будут деньги, пусть напишет. И после этого я совершенно забыл про него.

В 1920 году, когда я приехал с Северного фронта, мне сказали, что Рыскулов <…> Облкома, тот самый мальчик, с которым я когда-то познакомился и помог. Я тотчас написал ему письмо, и он мне на него ответил. После этого он меня пригласил в Ташкент. Приехав туда, я Рыскулова не застал, потому что он был в Москве. Когда в 1920 или 21 году, он был в Ташкенте, зашел ко мне, и обратно уехал в Москву. Об организации я с ним ни разу не говорил. С Жандосовым в официальных встречах тоже ничего не было.

Наши ташкентские группы больше имели связь с ташкентскими коммунистами – с Асфендияровым, с Ходжановым. Но мы часто встречались, беседовали. Они могли перенять наши взгляды. Дело в том, что туркестанские коммунисты не были коммунистами в полном смысле этого слова. Как-то было выступление одного профессора в Ташкенте, в каком году я не могу сказать, там были я, Асфендияров и Ходжанов. Рассматривались вопросы о переселении. Я выступал по поводу доклада, сказал, что прежде всего нужно устроить кадровые перестановки, После этого я сказал, если не хватит земли, то русские могут пойти туда, откуда они пришли.

Потом вспомнил такой случай: в 1922 году Асфендияров обратился ко мне по поводу того, что говорили о существовании казахских земледельческих хозяйствах, которые не хуже русских крестьянских. Я поискал и нашел в одной книге инженера Васильева о Семиреченской области как о колонии, в которой некоторые казахи снимают урожай в среднем 55 пудов, тогда как крестьяне не выше 51 пуда. Это я показал Асфендиярову, и он теперь мог, опираясь на книгу Васильева, выступить с этим вопросом на народном заседании. После 1925 года я очутился в Кызылорде. Из <…> Бокейханов. Был приглашен Швецов. К вопросу о землеустройству готовились дружно и сплоченно такие видные деятели как Каратлеуов, Садвакасов, Рыскулов, ну и я был с ними.

Организационного плана работы по ряду важнейших вопросов государственного строительства за последнее время у нас не было. Ну вот в отношении колхоза мы предполагали, что хорошо было бы, чтобы колхозы были рядовые и мелкие. Если они такими будут, то практически сохранят свой скот, а если будут крупные, то потеряют назначение товарности. Но на практике мы ничего не могли сделать.

Далее относительно <…> на заготовки. Мы не предполагали тогда, что эти заготовки коснутся казахского наследия, и впоследствии повергли за собой такие последствия <…> и со стороны казахских баев. Оказалось, что заготовки будут распространены на скотоводов, поэтому им приходилось заниматься хлебопашеством и продавать для этого имущество. Должен сказать, у нас по этому вопросу не было ни одного собрания.

По вопросам переселения разговор был еще в 1924 году или 25-ом. В последнее время таких разговоров не было. Сейчас я вспомнил, что по этому вопросу я говорил не с Султанбековым, а с Кудайбергеновым Бекмухамедом. Я говорил ему, чтобы не было скопления народа внизу, и чтоб они возвращались на место. Кудайбергенов говорил мне об этом в феврале, а не в январе месяце. Спустя некоторое время я по этому вопросу обменялся мнением с Ермековым и с Досмухамедовым Халелом, но они на это никак не отреагировали. Помню, как не мог допустить мысли, что восстание было против казахов.

На вопрос об интеллигенции, отвечающей за действия, то нам казалось, что это дело быстро закончится, что Запад согнет советскую власть. Вся история затянулась. Казахская интеллигенция склонялась с Советской власти, но только правого уклона. Я не знаю всех тонкостей этого вопроса, но в основном понимаю, что проведение в жизнь теории правых уклонистов дает больше материальных благ для казахов.

Никакой практической работы после ареста Дулатова и Байтурсынова не было. Не было ни одного заседания, а были только одни разговоры. Что осуществляли в Ташкенте, как работали я не знаю. Что касается последних двух лет, многие находились под некоторым страхом, и поэтому уже не занимались кардинальными вопросами. Народу осталось мало, политика пошла на коллективизацию.

Был еще один случай. Я бы не считал это <…> и не знал, известен ли он ГПУ. По работе, меня сначала хотели послать начальником участка по стройке, но товарищи уговорили остаться в управлении, так как я хорошо знал местность и наличие полезной воды. В 1928 году на два района был один начальник участка. Необходимо было поскорее организовать участок Заилийский, туда нужно было кого-то посадить. Участок был безвредным по климату, и нужно было работать с казахами. На этот участок послали меня, и мне там удалось путем изысканий средств и экономии сократить расходы, что в денежном выражении составляло примерно полтора-два миллиона рублей.

Часть технических условий в конце концов осталась не выполненной. В это время меня вызвали в Кызылорду, я оставил за себя техника и по возвращению хотел закончить работу. Возвратившись, я узнал, что смещен, работа осталась незаконченной. Снова сделали изыскания. В результате чего у них один разъезд получился лишний. И работа гораздо дороже. Мои изыскания оказались несостоятельными по их убеждениям. Я, между прочим, несколько раз пытался переубедить их, но не смог. Когда изыскания были окончены и предъявлены в Москву, там сказали, что Тынышбаев был прав.

Возможно, тогда ко мне обратился инженер Гольш (Гоми –? – Т.Ж.), чтобы я все обосновал. Я проработал три дня со своими горизонталями, и мне казалось, что все эти <…> и все мои прежние изыскания остались. И народ даже с некоторыми изменениями, которыми я решил вообще облегчить задачу, стал работать. Тут явились Иванов с несколькими начальниками, посмотрели мои кадры и пришли к заключению их протестировать. Выходит, что народ работал напрасно 3-4 месяца. Об этом было известно Шакирову и Рыскулову, так как я каждому из них послал копию материалов. Таким образом, сэкономил (–?) государство на полтора миллиона рублей.

Относительно Карсакбая: мы считали, что чем больше будет таких предприятий, тем будет лучше для Казахстана. В конце концов все мы хотели хорошо работать, чтобы казахская масса не отстала. С профессором Швецовым я близко знаком не был и познакомился только в Кызылорде. Я больше разговаривал с Бокейхановым. Но как политического ветерана его не знаю.

Мне была поручены обязанности главного электрика, вопросы электрификации Алма-Аты, для чего я имел разборки по этому вопросу и ни с кем другим не встречался.

Жаһанша Досмухамедов все время держался на организационных вопросах, хотя вообще к ней критически относился, говорил, что из организации ничего не выйдет. Ведь мы образовались только в 1922 году, и были только общие разговоры, может быть у отдельных <…> и совершались какие-то отдельные дела, но они были лишь на культурном фронте. Здесь в Алма-Ате организация не существовала. Я таких документов не видел, и лично у меня их не было. В Ташкенте как будто бы тоже не было.

Откровенно говоря, нас нужно было бы назвать не организацией, а группой единомышленников или <…> что ли, постановлений мы не выпускали.

Отношение к совхозному строительству: Я должен сказать, что эти вопросы не обсуждались, но общее мнение приблизительно было такое. Мы считали, что советское хозяйство слишком большое, огромное, и к нему относились не совсем дружелюбно. Советские хозяйства занимали определенные площади, другое дело колхозы, которые занимали площади, но как раз по средствам. Так что против совхозов ничего не имели. Я даже слышал, что Халел Досмухамедов даже не мог различить, что такое совхоз и что такое колхоз?

К постройке Турксиба мы все отнеслись как к явлению желательному. Был такой случай в Москве, когда корреспондент опасался, что постройка Турксиба повлечет за собой переселение на свободные земли, на это я ответил, что все это чепуха, нужно работать, осваивать земли, учитывая казахские настроения, и вообще мы за Турксиба <…>. По-другому, относительно Турксиба, не говорили.

(ІІ том, 92-100).

*** *** ***

(№) ПОКАЗАНИЕ М.ТЫНЫШБАЕВА 6/ІХ 1930 Г [34]

В начале подпольная организация, о которой я до сих пор не говорил, существовала в виде одной из групп в г. Ташкенте, в состав которой входили: Кудерин, Ауэзов Мухтар, Кожамкулов Насыр, Кашкимбаев и др., остальных имен я не знаю. Кудерин пришел в начале февраля 1930 года и лично со мной проводил беседу о выступлениях в Туркестанском районе, в котором принимали участие помимо казахов, русские, кавказцы и прочие, интересовался тем, что присходит в районе, и я рассказал ему, что в основном спокойно, но в Уржаре, Алакольском районе, как мне сообщил Оспанов Алимхан, население не то собирается бежать, не то сбежало в Китай.

(ІІ том, 140 стр.).

*** *** ***