Глубокое озеро. Восемь километров пути. 7 страница

Всю зиму Петькин снегирь сидел в клетке. Дома у Петьки жил ужасно наглый кот, который все время слишком внимательно посматривал на птицу. Ну, а теперь, когда стало потеплее, кота можно было надолго выставлять на улицу, а снегиря выпускать в комнату, чтобы тот поразмял свои крылья, - ведь от долгого сидения в клетке птицы могут совсем разучиться летать.

День ото дня снегирь летал все лучше и лучше. Сам по вечерам забирался в клетку. Петька был доволен. И вот настало время вынести клетку с птицей на улицу...

Нет, выпускать снегиря было еще рано. Когда птица живет дома, она теряет всякую осторожность. Поэтому и решили мы сначала показать снегирю все, что делается вокруг, - пусть на котов из клетки посмотрит, пусть ворон увидит и вспомнит, как от них спасаться. Словом, стал Петька каждый день выносить клетку с птицей на крыльцо, но дверку у клетки пока не открывал.

Прошел день, другой, третий. Снегирь осмотрелся, научился пугаться, когда мимо пролетала ворона или проходила у крыльца кошка, и петь стал куда громче, чем в комнате. Тогда и открыл Петька дверку...

Снегирь долго не решался вылетать. Наконец все-таки отважился и уселся на порожек, отсюда еще раз внимательно все высмотрел, а потом вдруг вспорхнул и не очень поспешно взлетел на вершину рябины, как раз туда, где увидел я его в начале зимы.

Снизу снегирь показался мне совсем небольшим. Он отряхнулся, распушил и снова гладко собрал перья на грудке и спинке, потом повертел головкой, подергал хвостиком, немного поприседал на лапках, несколько раз свистнул и полетел к лесу.

- Прощай, птичка! Счастливого тебе пути! - сказали мы с Петькой каждый про себя и, постояв немного, разошлись по домам.

А вечером ко мне явился встревоженный Петька и сообщил, что снегирь вернулся. Вернулся к вечеру и, как обычно, забрался в свою клетку.

- Хорошо хоть клетку я не убрал, а то куда бы он делся, - закончил свой рассказ мой друг.

На ночь Петька занес снегиря в дом, а утром снова вынес на крыльцо и снова выпустил. И снегирь снова улетел в лес, а к вечеру опять вернулся домой и забрался в клетку.

Так продолжалось дня три, а потом снегирь все-таки не вернулся, улетел совсем.

Петька еще подержал клетку на крыльце несколько дней, но никто не прилетел, и клетку убрали. Мы оба были очень довольны: птица благополучно пережила зиму, дождалась весны, а сейчас снова вернулась в свой родной лес. Чего еще лучшего желать.

- Все. Все окончилось благополучно, - сказал я сам себе и спокойно занялся своими делами.

Как всегда, вечером я сидел за столом, печатал на пишущей машинке свой новый рассказ, тут же на машинке сидел и ездил вместе с листом бумаги взад и вперед, взад и вперед мой маленький друг, зеленый волнистый попугайчик. Я тихо разговаривал с ним, а он будто прислушивался к каждому моему слову, наклоняя головку то направо, то налево...

Я рассказывал своему маленькому другу - попугаю, как неожиданно началась и как все-таки благополучно окончилась история Петькиного снегиря, и совсем не знал, что как раз сейчас, в это время, почти в сумерках, Петькин снегирь вернулся обратно к Петьке, но не нашел клетки и устроился на ночь на крыльце, под крышей. Если бы я это знал, я бы тут же побежал к Петьке, поймал бы снегиря и посадил в клетку.

Но ни я, ни Петька ничего не знали... Снегирь спокойно заснул, распушившись, как пуховой шарик, а в это время к живому пуховому шарику неслышно крался наглый кот...

Утром на ступеньках крыльца Петька нашел несколько сизых перышек - все, что осталось от удивительной птицы.

 

 

ВАСЬКА – БРАКОНЬЕР

 

На озерке-болотце, что было недалеко от моего дома, из года в год гнездились кряковые утки. Эти утки появлялись над нашим озерком рано по весне, когда начинал таять лед и из-подо льда показывались первые языки весенней воды. А чуть позже, когда лед с озерка сходил совсем, утки уже подыскивали себе места для гнезд.

Сколько утиных гнезд будет в этом году на нашем озерке, я узнавал заранее. И в этом помогали мне сами утки.

Подыскав место для гнезда, каждая утка объявляла о своем решении вывести утят именно здесь, в этом месте, громким и хорошо слышным издалека криком. «Та-та-та-та-та»,- кричала одна утка на озерке-болотце. «Та-та-та-та-та»,- повторяла вторая, а следом за ней и третья, и тогда я точно определял, что в этом году недалеко от моего дома может появиться на свет сразу три утиных выводка.

Но обычно здесь, на небольшом озерке, задерживалась по весне только одна утка и только один утиный выводок появлялся на свет. Ведь наше озерко было совсем небольшим.

К середине лета утята подрастали, и утка-мать уводила их из высыхающего болотца через сырой луг к реке. Когда именно совершались эти переселения утят и утки, в какое время суток? Скорей всего, ночью, так как днем и утка и утята все время были на виду, и мне ни разу не приходилось видеть утиное семейство, отправившееся в ответственный поход.

О том, что утята и утка благополучно перебрались в реку, я узнавал сразу. Во-первых, я тут же обнаруживал, что утиное семейство исчезло из своего родного озерка, совсем превратившегося к этому времени в болото, а во-вторых, перебравшиеся в реку, путешественники далеко не уплывали от моего дома и почти все время вертелись около, мостков, с которых я брал воду.

Первое время утка, конечно, не доверяла мне и, заметив человека, вышедшего из дома, тут же подавала тревожный сигнал, а сама быстро-быстро плыла прочь. Утята же, заслышав сигнал тревоги, мгновенно ныряли, выныривали только в зарослях куги и здесь, затаившись, ждали, когда, наконец, прозвучит другой сигнал - сигнал отбоя тревоги.

Когда я отступал, не шел дальше к мосткам и усаживался на крыльце, утка переставала беспокоиться, медленно направлялась к зарослям куги, где прятались ее малыши, и утята, завидев мать, один за другим выбирались из укромных мест и быстрыми бурыми шариками принимались крутиться среди ряски и листьев кувшинки.

Шло время, я не беспокоил утиный выводок, и скоро утка и утята привыкли ко мне настолько, что спокойно выбирались на доски моего мостка, отдыхали здесь, приводили в порядок свои перышки и смело подбирали хлебные крошки, которые я оставлял на мостках специально для них.

Когда наступали холода и приближалось время утиного перелета, мои утки становились осторожнее, реже выбирались на мостки и я чаще видел их уже не на воде, а в воздухе, когда, посвистывая крыльями, они пролетали над самым моим домом.

Перед отлетом утки обязательно посещали наше озерко-болотце, вода в котором к этому времени прибывала от осенних дождей. Здесь утята не так давно появились на свет, здесь провели они первые дни жизни, и теперь они, наверное, как-то по-своему прощались с родными местами. И, видя своих уток посреди озерка-болотца, я хорошо знал, что по весне они обязательно вернутся обратно, что кто-то из них на будущий год снова устроит здесь гнездо и выведет новых утят. И я с нетерпением ждал эту новую, грядущую весну, чтобы снова услышать над весенней водой, только что расставшейся со льдом, громкий призывный крик утки: «та-та-та-та-та».

Так бы и текла по давно заведенным правилам жизнь нашего озерка и наших уток, если бы однажды сюда не наведался один местный охотник.

Правда, охотником этого человека я никогда не считал - я называл его просто браконьером и не раз советовал не попадаться мне на глаза.

Был этот человек жадным и жестоким. Ему ничего не стоило убить собаку, которая ему вдруг надоедала или начала стариться и больше не годилась для охоты. Он мог перестрелять всех тетеревов, живших возле нашего леса. Иногда я говорил ему: «Что ты делаешь?» И он отвечал мне, корча ехидную улыбку: «Не я, так другой весь выводок приберет...» Словом, это был очень непорядочный человек, и я не на шутку напугался, когда узнал, что он добирается до утиного гнезда, которое и в эту весну устроила кряковая утка на нашем озерке-болотце.

О том, что Васька-охотник - так звали этого браконьера в поселке - собирается взять утиные яйца, подложить их под домашнюю утку и вырастить себе таких утят, которых охотники называют подсадными, манными, услыхал я со стороны, но тут же отыскал Ваську-охотника и строго предупредил: «Если я замечу, что в гнезде пропадут яйца, тебе не сдобровать».

Подсадные утки Ваське-охотнику нужны были для охоты. Подсадных, манных уток привязывают за лапку и пускают плавать неподалеку от шалаша, где прячется сам охотник. Утка плавает, громко кричит, и на ее крик прилетают селезни, которых и стреляют.

Охотятся с подсадными утками чаще всего весной, но в наших местах весенняя охота закрыта совсем, так что никакие подсадные настоящему охотнику у нас вроде бы теперь и не нужны. Но Васька-охотник был браконьером, не признавал никаких законов, а потому и следил я за ним очень внимательно и считал его главным своим врагом.

И все-таки Васька на этот раз обвел меня вокруг пальца. Как-то он улучил момент, когда меня не было дома, и пришел на наше озерко. Он забрал из гнезда дикой утки все яйца, а вместо них положил яйца своей домашней утки - он все-таки боялся, что я обнаружу пропажу. Но обо всем этом я узнал много позже...

Шло время, заканчивалась весна, я ждал, когда у утки на нашем озерке появятся утята… Утята, наконец, появились, я видел их издали, маленьких, смешных, быстрых, и был спокоен: раз утята вывелись, значит, Васька побоялся меня и к гнезду не совался.

Утята, появившиеся на свет на нашем озерке, подрастали. Наступало лето. Вода в озерке стала садиться, и утята вместе со своей матерью-уткой перебрались в реку. Путешествие закончилось благополучно, и здесь я не заподозрил никакой беды.

И только к осени, к глубоким холодам, поселилось во мне беспокойство: видел я неподалеку от своих мостков, где каждый день брал воду, взрослых уток, и казалось мне, что они слишком доверчивы на этот раз, что ведут себя как-то иначе, чем дикие утки. Когда я подходил к самой воде, все остальные утки обычно срывались с места и, быстро работая крыльями, улетали от меня, а эти только отплывали в сторону, даже не пытаясь подняться на крыло.

Совсем близко были сильные морозы. По берегу реки уже протянулись полоски льда, лед с каждым днем выходил на воду все шире и шире. Давно улетели на юг чайки и другие утки, а эти странные птицы все так же плавали неподалеку от моих мостков...

Вот тут-то и стал я догадываться, что именно произошло весной на нашем озерке-болотце. Отыскал я Ваську и потребовал от него ответа. Васька-браконьер сознался во всем и вместе со мной попробовал поймать этих странных уток, но не тут-то было. Хоть и не научились домашние утки у своей приемной матери летать, но были очень осторожными и человека близко никак не подпускали.

Лед совсем укрыл реку, И я очень ждал, что утки выйдут на лед и придут ко мне, как приходят к людям попавшие в беду самые разные птицы. Но не дождался я этого. И здесь меня опередил Васька-браконьер. Он снова улучил момент, явился к замерзающей реке с ружьем, перестрелял и собрал в мешок всех уток. И не смог я с ним тут ничего поделать: охота в это время на уток в наших местах была разрешена.

Позже услышал я, что подсадные утки, ради которых и украл Васька яйца из утиного гнезда, у него не ужились. Стоило ударить морозам, как, забыв свою приемную мать, домашнюю утку, они поднялись на крыло и улетели на юг вслед за другими дикими утками. Так и остался браконьер без подсадных уток, но больше к нашему озерку-болотцу не подходил...

А наше озерко-болотце опустело. Утки, что вывелись у Васьки дома, дороги на наше озерко не знали и по весне не прилетели сюда. Старая утка-мать, наверное, где-то отстала в пути и тоже не появилась у нас с весенней водой. Но может быть, какая-нибудь другая утка снова поверит нашему озерку-болотцу, поверит и моему дому, стоящему неподалеку, устроит здесь, среди болотных кочек, свое гнездо и подарит нам новый утиный выводок, новых утят, которые благополучно доживут здесь до осени и хорошо запомнят обратную дорогу в наши места.

 

 

ЛЯГУШЬЯ КАРА

 

Было под окном моего дома озерко-болотце, которое все знали, как Лягушью кару. Лягушья кара да Лягушья кара... А что это такое, я так и не установил. Да и не в названии было дело - жили на этом озерке-болотце из года в год чайки.

Ранней весной, когда по озерку-болотцу лежал последний кислый лед, на кочки, недавно вытаявшие из-под снега, опускались озерные чайки. В это время они всегда выглядели очень усталыми - ведь как-никак, а весенний перелет отнимал много сил.

В ту первую весну, когда поселился я возле Лягушьей кары, озерных чаек было здесь так много, что, казалось, поднимись все эти птицы сразу на крыло, не увидишь за белым облачком воды озерка.

Прилетали чайки на свое родное озерко-болотце очень рано и терпеливо ждали, когда Лягушья кара очистится ото льда совсем, а потом устраивали на кочках посреди разлившейся весенней воды свои гнезда и выводили здесь птенцов. Птенцы подрастали, учились летать, и тогда озерные чайки оставляли озерко-болотце и переселялись на острова большого озера, что было по соседству. А с новой весной опять появлялись на Лягушьей каре.

Любил я этих белых, безобидных, громких и смелых птиц. Хоть и галдели они у меня под окнами с утра до вечера, хоть и будили своим криком по весне и по лету в самую раннюю рань, но все равно не мог я без этих птиц, без этих озерных чаек.

Когда чайки выводили птенцов и куда-то улетали, становилось мне очень грустно. И как радовался я, когда птицы появлялись вдруг на мостках, у лодок или рассаживались по жердям моего забора сплошной белой лентой.

Познакомился я с этими чайками лет пять тому назад. Было их много. Шумно бросились они на меня, когда шагнул я в их сторону, и пришлось мне уважить птиц, отступить и больше не мешать им в их родительской заботе. Но стал я из года в год замечать, что моих чаек вроде бы становится все меньше и меньше. А потом отыскал и причину этого...

Прочитал я все книги, которые были у меня и в которых рассказывалось хоть что-то об этих красивых и отважных птицах, и узнал, что в каждом гнезде, что устраивают озерные чайки на кочках Лягушьей кары, бывает всего три яйца. Из этих трех яиц и могут появиться три птенца, которые к концу лета подрастут и вместе с родителями отправятся в дальнюю дорогу на юг. Удастся уберечь в гнезде все яички, не утащат ни одного птенца хищники, не погибнет ни один птенец по каким другим причинам, подарит тогда каждая пара чаек своему родному озерку-болотцу трех молодых птиц. Было по весне в колонии, например, сто пар чаек, двести птиц - вырастет эта колония к осени, увеличится в числе, станет в ней уже не двести, а пятьсот чаек.

Но не подарил каждая пара взрослых птиц своей колонии, своему озерку-болотцу трех птенцов... Денно и нощно дежурят у гнезд озерных чаек вороны, выжидая момент, чтобы утащить из гнезда яйцо. Денно и нощно следят за Лягушьей карой ястреб и болотный лунь, чтобы утащить зазевавшегося птенца, а то и взрослую птицу. Гибнут чайки и в пути на юг, гибнут и на зимовке, гибнут и в упрямой дороге к родным гнездам по весне. И хорошо еще, что держалось число белых красивых птиц на озерке-болотце расположенном рядом с поселком, из года в год постоянным, что не убывала, не умирала колония... Но так было лишь до недавнего времени.

Заметил я как-то по весне рядом с Лягушьей карой собаку, клочкастую, драную и, судя по всему, почти бездомную. Живот у собаки подведен, бока впали, и ищет она все время что-то лихорадочно среди прошлогодней травы - сразу видно, что собака голодная.

Взял я кусок хлеба, вышел на улицу, подошел к собаке поближе, окликнул ее. Она подняла голову, но не испугалась сразу, не убежала, как бродячая псина, а лишь чуть отступила и глубже втянула под себя хвост.

Я протянул ей кусок хлеба, но ближе она не подошла. Кусок хлеба пришлось бросить. Собака чуть отстранилась, но потом все-таки потянулась к куску, понюхала его и принялась жадно есть, роняя крошки, а потом собирая их из болотной грязи языком.

Съев кусок, собака уставилась на меня просящими глазами. Я поманил ее к себе, она шагнула было навстречу, но снова остановилась. Как мог, я постарался объяснить ей, что сейчас схожу домой и принесу еще еды. Она, видимо, что-то поняла, дождалась меня там, где мы встретились, и, уже не опасаясь, подошла к миске с кашей и супом, которую я ей принес.

Моя новая знакомая ела по-прежнему жадно. Бока ее уже стали раздуваться, но головы от миски она, видимо, не собиралась отрывать. Я присел рядом на корточки, тихо поглаживал заброшенную псину по голове, по спине и вслух раздумывал: «Откуда она взялась? Где провела зиму? И был ли у нее когда-нибудь хозяин?»

Хозяин у собаки определенно был, иначе бы она не доверилась так быстро человеку. А вечером, поспрашивав по поселку своих знакомых мальчишек, я точно узнал, что эта собака вовсе и не бездомная. Просто ее хозяева уехали на время в гости и попросили соседей приглядеть за ней. Но соседи оказались людьми необязательными, о собаке забыли, и голодное животное отправилось разыскивать себе пропитание к Лягушьей каре...

Если бы я вовремя не заметил собаку, то, очень может быть, случилась бы беда. Собака добралась бы до гнезд чаек и уничтожила бы не одну кладку, пока не утолила голод.

Но это еще не вся беда, которую может принести чайкам на озерке-болотце бездомная собака. Возле озерка все время дежурили вороны. Они являлись на свои сторожевые посты каждый день с утра пораньше и торчали здесь до вечера, выжидая, когда можно будет незаметно подкрасться к гнезду и утащить яйцо. Другой раз за целый день дежурства воронам так и не удавалось совершить набег. Тогда они снимались со своих сторожевых постов и торопливо летели еще куда-нибудь, чтобы хоть немного подкрепиться перед ночным отдыхом.

Но если воронам представлялся случай, набеги их на гнезда чаек были разорительными.

А случай мог представиться самым неожиданным образом. Покажись вблизи озерка человек, забреди он в болото, и чайки тут же тревожно закричат и бросятся навстречу врагу, позабыв на время свои гнезда. Тут-то и не зевайте, вороны.

Но, по правде сказать, по весеннему времени людям нечего делать возле озерка-болотца – люди придут сюда позже, летом, когда настанет пора сенокоса. Тогда косы начнут гулять вокруг всей Лягушьей кары. Но к этому времени озерных чаек уже не будет

здесь - они вместе с птенцами улетят отсюда. Другие дело - бродячие собаки.

Уж как прознали собаки, что здесь, возле гнезд чаек, ждет их богатая пожива... И стоило сойти снегу, стоило прибыть чайкам и устроить свои гнезда, как собаки начинали показываться неподалеку от моего дома - и все эти бездомные охотники жадно тянули свои носы в ту сторону, где в гнездах уже были яйца чаек.

Не всем собакам, разумеется, удавалось завершить задуманный набег. Были среди них грабители потрусливей и послабей, которые вязли в болоте, а потому возвращались ни с чем обратно или отступали при первых же атаках чаек. Но, так или иначе, все собачьи походы к Лягушьей каре приносили с собой беду - вороны довершали то, что не удалось совершить каждой собаке.

Вот почему с такой тревогой отмечал я, что ворон возле озерка-болотца со странным названием ото дня ко дню становилось все больше и больше. Слишком умны и догадливы эти птицы, чтобы просто так собираться отрядами возле чужих гнезд. Нет, здесь что-то не совсем так. Они непременно ожидают какого-то события...

Дня два спустя после того, как остановил я на пути к птичьим гнездам собаку, временно оставшуюся без хозяев, к Лягушьей каре направился рано поутру целый отряд четвероногих охотников. Этот отряд подошел к озерку незаметно для меня, но чайки все-таки успели вовремя заметить псов и подняли тревогу.

Заслышав крики птиц, я выглянул в окно и обомлел: там, там и там - казалось, повсюду - видел я возле Лягушьей кары самых разных собак. И над ними носились, крича и отважно пикируя на непрошенных гостей, встревоженные чайки.

Я выскочил на улицу, схватил кол и бросился к озерку, размахивая на ходу своим оружием и громко крича.

Собаки вскоре заметили меня и нехотя повернули обратно. Я бросил кол и отдышался. Собаки уходили к деревне, а от озерка-болотца в разные стороны разлетались вороватые вороны, унося в клювах только что награбленное.

Нет, так дальше продолжаться не могло. Еще два-три подобных набега, и от гнезд на Лягушьей каре не останется ничего. И так уже птиц за эти несколько лет стало раза в два меньше.

И я пошел к своим верным друзьям - мальчишкам. Они еще не приходили из школы. Я дождался, когда в школе окончатся занятия, и собрал свою быструю на любое доброе дело гвардию.

Я объяснил мальчишкам, что птицам возле поселка приходится очень плохо, что их допекают и люди, и собаки и если мы с ними не позаботимся о чайках, то скоро Лягушья кара станет пустым грязным болотом, в котором не будет ничего живого.

План созрел тут же. Во-первых, каждый из моих друзей-помощников клятвенно пообещал мне посадить свою собаку на цепь до тех пор, пока птенцы чаек не научатся летать. Так разбойным отрядам собак был нанесен первый и самый чувствительный удар. А во-вторых, мы решили каждый день с утра до вечера дежурить возле Лягушьей кары, чтобы напрочь пресечь любые набеги.

Утреннюю вахту теперь нес я. А к обеду прибывали мои друзья-помощники. И уже во время своего первого дежурства я с удовлетворением отметил, что гнездам чаек никто даже не сунулся.

Я сидел в стороне от озерка и радовался: нет, не бродячие собаки, а самые обычные деревенские шарики и дозоры прознали дорогу к Лягушьей каре. Теперь все эти шарики и дозоры посажены мальчишками на цепь, и больше некому беспокоить птиц. Все решилось куда проще. Вот если бы к озерку проложили свои тропы настоящие бродячие собаки, то победа не далась бы нам так легко: попробуй поймай такую собаку...

К обеду прибыли мои друзья-помощники. Я по форме отчитался им за все, что произошло здесь, в пределах моего сторожевого поста, с утра до обеда, и сдал дежурство.

Правда, мы не сразу расстались - я еще долго рассказывал этим удивительным мальчишкам о жизни птиц, о трудных птичьих дорогах на юг и обратно, к родным гнездам. А они внимательно слушали и были очень рады, что все мы вместе так быстро победили, так скоро прекратили все разбойные набеги на Лягушью кару.

Наверное, мои друзья в тот первый день так и не догадались, что главными врагами белых, красивых птиц, которых все мы очень любили, были их собственные шарики и дозоры, оставленные без присмотра.

А потом, когда чайки благополучно вывели и вырастили своих птенцов, я рассказал мальчишкам и об этом - я открыл им тайну, что никаких бродячих собак здесь никогда не было. Они, конечно, смутились, им действительно было стыдно за своих четвероногих друзей, которые чуть было не разорили колонию озерных чаек, разместившуюся рядом с нашим большим, шумным поселком.

Небольшое озерко-болотце и сейчас светится под окнами моего дома, и сейчас с ранней весны до середины лета над этим озерком белым облачком вьются чудесные белые птицы, которых нам удалось сохранить. И счастлив я оттого, что удалось мне объяснить мальчишкам, как ранима, как беззащитна бывает природа и как доверчиво встречает она любую заботу со стороны человека.

 

 

ГОРНОСТАЙ

 

В охотничьей избушке или в лесной сторожке по вечерам и даже ночью никогда не бывает совсем тихо.

Днем посторонние негромкие звуки обычно не замечаешь, а вот поздно вечером, когда все дела переделаны, и ты садишься за стол и берешь в руки карандаш, чтобы записать в дневник события минувшего дня, за окном лесного домика, за стенами, под полом и даже на крыше тут же начинают раздаваться самые разные голоса. Точнее, это даже не голоса, а шорохи или чуть слышные шаги, по которым и стараешься узнать, кто же подошел незаметно к твоему жилищу, кто и что делает под полом, на крыльце или на крыше?..

На крыше избушки ночные шорохи и шаги раздаются очень редко, и мне только один раз пришлось задуматься, кто же все-таки топчется у меня над головой, не обращая внимания на свет, что падает на лужайку из окна домика?

... Ночной гость переступил с ноги на ногу, потом долго не двигался. Потом снова переступил с ноги на ногу - и тогда я хорошо различил, как чьи-то, видимо, сильные когти нет-нет да и скользнут по мокрым доскам крыши. Но вот таинственный ночной гость будто взмахнул крыльями и исчез.

В ту ночь у себя над головой я больше не слышал странных шагов, но на следующий вечер все повторилось - снова таинственный «зверь» начал топтаться на крыше.

Я взял фонарь и вышел за дверь. На коньке крыши я увидел сову. Она сидела и щурилась от неожиданного света. Все стало ясно: сова прилетала к моей избушке ловить мышей.

Да, самых обыкновенных мышей! Они больше всех лесных жителей допекают человека, и особенно по ночам. И охотятся за ними почти все лесные звери и даже птицы.

Мышей успешно ловят лисы и волки, хорьки и куницы, горностаи и ласки, сорокопуты, чайки, вороны, и теперь вот эта сова устроила у меня на крыше свой ночной наблюдательный пост для охоты все за теми же многочисленными и надоедливыми грызунами.

Ну, где еще этой сове отыскать такое количество мышей, как не около лесного домика, в котором живет человек и где для мышей так много соблазна? И сова, узнав дорогу, теперь каждый вечер прилетала ко мне в гости.

Как ни старалась трудолюбивая птица, но избавить меня от мышей она все-таки не смогла. Они платили сове совсем небольшую дань и по-прежнему орудовали в моем доме.

В начале мышиного нашествия я очень надеялся на помощь своей собаки. Она неплохо охотилась за мышами. По дороге в лес она частенько отыскивала мышиную норку, долго и внимательно стерегла ее обитателей, молниеносно кидалась к показавшемуся из норы зверьку и ловко прижимала его к земле передними лапами.

Словом, моя собака умела мышковать, как заправская лиса. Но, сожалению, мышковала она только днем. Намучавшись в лесу на охотничьих тропах, промокнув, промерзнув и проголодавшись, мой четвероногий друг впереди меня влетал в избушку, мгновенно проглатывал ужин и блаженно растягивался под лавкой, и никакие мыши его уже не интересовали - всю ночь собака спала безмятежным сном.

Не помогла нам и лиса, самая настоящая рыжая лиса, которая следом за мышами тоже пожаловала ко мне в гости.

Если бы за окном был снег, то о первом визите лисы я узнал бы совсем просто, по ее следам. Но снега пока нигде не было, и мне пришлось в тот памятный вечер долго ломать себе голову, кто же бродит около избушки...

Под окном послышались очень тихие шаги, как будто не то собака, не то большая кошка пришла к избушке. Но кошек и собак я давно не встречал в лесу и стал уже подумывать, что ночные шаги мне просто показались, как снова услышал: тихо, очень тихо кто-то наступил на опавшие листья; наступил раз, потом второй, третий, четвертый - все дальше и дальше от окна, пока не скрылся за углом.

Неизвестный обошел избушку, и его шаги снова послышались у самой двери. Потом он покрутился на манер собаки и улегся на крыльце... Стало тихо.

Конечно, я мог разбудить собаку, показать ей на дверь и сказать: «Ну-ка посмотри, кто там есть». Но, честно говоря, я немного побаивался - вдруг у нас за дверью улегся волк, тогда моему псу не поздоровится. Нет, уж пусть себя спят и моя собака, и наш странный гость.

Я дождался утра, дождался, когда за дверью проснется таинственный гость, когда он удалится, и только тогда вышел на крыльцо, осмотрел все вокруг и с трудом отыскал на земле не очень ясные отпечатки, похожие на следы лисьей лапы.

Потом я осмотрел все углы дома, лужайку под окном и с легким сердцем мог сказать: «А ведь лиса-то приходила к нам на помощь - ее тоже привлекла охота за мышами...»

Не знаю, может быть, лиса и помогла бы мне бороться с неугомонными грызунами, но этому мешало одно серьезное обстоятельство. В избушке жила собака, и она вряд ли бы смогла ужиться с лисой. Поэтому пригласить лису в избушку, где обычно по ночам орудовали мыши, я не мог. А днем, когда ни меня, ни собаки не было, лиса тоже не смогла бы успешно охотиться - пронырливые и, видимо, догадливые грызуны предпочитали действовать ночью.

Ночью мыши ожесточенно гремели сухарями в собачьей миске, носились по полу взад и вперед, а к утру исчезали в подполье. Что делали там мои маленькие враги днем: отдыхали ли от ночных походов или сразу же готовились к новым ночным атакам на мою провизию - этого я не знал. Днем из подполья почти никогда не было слышно никаких звуков.

Но вот несколько дней подряд шел густой, тяжелый дождь. Все эти дни я оставался дома и тогда-то и обнаружил, что в подполье мыши тоже ведут себя достаточно громко.

Там, в подполье, мои враги, видимо, весь день были заняты уничтожением награбленного и честным и нечестным дележом добычи. О нечестном дележе я догадывался по возмущенным пискам, которые нет-нет да и раздавались из-под пола. Иногда вслед за этими писками слышались и другие звуки - зверьки, видимо, не ограничивались «словесной перебранкой» и принимались с шумом носиться друг за другом.

На второй день своего вынужденного пребывания в избушке я хорошо изучил все голоса мышиного подполья и почти безошибочно угадывал, чем именно занимаются в данный момент мои заклятые враги. Но когда я считал, что мышиных тайн для меня больше не существует, внизу, под самым моим столом, неожиданно раздался очень резкий писк.

Писк, который я услышал, был не то криком страха, не то воплем боли. И разом все мышиное подполье стихло. Мыши будто притаились, будто куда-то попрятались и замерли. Но спустя совсем немного снова раздался резкий мышиный писк. И опять тишина...