Я думаю, что переводчики делают огромную работу; хорошие переводчики делают работу, которая никому не подвластна, а отличных переводчиков. их просто нет! 12 страница

— Кофе я, знаете ли, пил...

— Чаю, — резко сказал он, подумал и поклонился мне, в качестве извинения.

Я осмотрел комнату: большая и уютная, похожа на мастерскую — здесь были незаконченными несколько картин и стол, который был собран лишь наполовину.

— Ваш кофе...

Я автоматически взял в руки чашку, однако, когда сообразил, что что-то не так, понял, что вокруг меня ни души — даже тот человек, к которому я пришёл, пропал. Спустя некоторое время прозвучал второй гонг. Так я просидел ещё три гонга и очень надеялся на то, что эти звуки отсчитывают получасия, а не целые часы времени. Я поднялся... Ноги изрядно распухли. Часы были сзади меня, но когда я приблизился, — тень скрывала стрелки, как казалось, — я заметил, что на них нет ни минутной, ни часовой стрелки — одна секундная. Странно, но когда она доходила до середины пути, она возвращалась обратно и проходила тот же путь назад, потом вперёд и назад; получалось, что некоторое пространство вообще было никак не задействовано под эту стрелку.

Прозвучал гонг.

Я нашёл ручку и дёрнул за неё — дверь открылась, и я оказался перед лестницей, ведущей вверх. Лестница весьма крутая... Такая крутая, что если вдруг неправильно ступить, то можно разбиться насмерть! Всё казалось вокруг бесцветным и глухим; я попытался аукнуть, но мой голос пропал в пустоте. Я поднял одну ногу, которая изрядно распухла и ступил вперёд. Через три ступени прозвучал гонг из двери, которую я не запер. Чем выше я взбирался, тем круче мне казалась ступень следующая... Дверь наверху была очень узкая, поэтому мне пришлось ужать пузико, чтобы пропихнуться внутрь.

 

Я стоял и почему-то дрожал. Вокруг меня так тихо и спокойно, но дрожь всё не проходила. Я огляделся по сторонам и не нашёл ничего примечательного, кроме комнаты, раскрашенной в зелёные и синие цвета… Это обои? Такое чувство, что художник выплеснул свои эмоции прямо на стены этого места. Я повернулся влево, и передо мной возникла огромных размеров люстра; она молчала.

Я трясся. Почему? Я не совсем понимал, однако всё вокруг меня было мутным и серым; только эти стены… Я посмотрел вниз и увидел тело.

С улицы послышался звук машин — рядом дорога; стало темно — выходит, что облако закрыло солнце; звуки испарились — стало быть, ездят здесь нечасто.

Однако мои глаза впитались в это тело… Они пожирали его, отвлекая внимание от других сирен, которые становились всё отчётливей.

Я наклонил голову и увидел лицо — это было моё лицо.

 

 

В разные стороны...

 

 

«Прости. В этот раз я опоздала с посланием... Мне сложно говорить об этом, но я... вышла замуж».

Я сразу же потерял нить дальнейшего сообщения; я не ждал такого, поэтому моё тело резко встрепенулось и вытянулось — думалось мне в эту секунду, что я разобью монитор с её изображением на кусочки; однако я сдержался и утих; менее секунды я соображал, что делать дальше, но делать было нечего; так получилось, что однажды...

 

Несколько лет тому назад мы были женаты. Мы жили в космосе поначалу в двух разных капсулах, между которыми шёл долгий соединительный путь; мы им пользовались, чтобы посещать друг друга для пользования разными областями знаний: в моей капсуле изучали вопросы жизни, а в её обследовали дальние уголки космоса в поисках ответов вечных. Научных сотрудников было великое множество, поэтому мы даже не были изначально знакомы, но в ходе этих посещений мы несколько раз сталкивались, однако были далеки от блаженных чувств; нас, скорее, объединяла тяга к знаниям, поэтому со временем мы начали общаться о дальних звёздах и течении крови в сосудах, пытались анализировать великих философов и читали друг другу Шекспира и Достоевского. Мы смотрели на звёзды, которые окружали нас, а иногда наблюдали и саму Землю, которая дала нам жизнь, кров и питание. Космос подарил нам любовь!..

Мы поняли это не сразу. Поначалу было так: мы стали смотреть в глаза друг друга намного чаще, чем смотрим на других людей, которые плавали рядом, или в иллюминатор, где плавали мы. Её ярко-зелёные очи не давали теперь мне покоя по ночам, которые я проводил в полудрёме, а в пробуждении я был покрыт потом. Как позже призналась она, мои голубые глаза ей тоже не давали покоя ночами, да и вообще всегда, когда меня не было рядом. Казалось, что клубок сплетается, и то, что было нам незнакомо раньше, приобретает явные оттенки чего-то знакомого и такого близкого, что хочется это наконец-то ощутить, почувствовать, влить в себя, словно воду и начать пережёвывать это, будто пищу, которую жадно так поначалу сосёт ребёнок из груди матери, а позже мы, млекопитающие, уже спокойней тащим себе в рот и начинаем вечный процесс переваривания. Мы радовались, словно дети, когда впервые начали нежно и как-то сладко даже касаться друг друга; мы растворялись в поэзии этих касаний и так независимо от других мечтали о чём-то своём... Вскоре мы узнали, что наши соединённые капсулы больше не смогут покинуть орбиту, а мы, к сожалению, не скоро ещё сможем вернуться домой. Многие отчаялись, однако мы решили найти священника!

Сначала он смеялся над нами: «Я изучаю основы жизни уже не один десяток лет, поэтому смело могу вам предложить сдаться и излить эту авантюру в сферу науки, в которой вы бродите. Конечно, может быть, вам покажется, что я слишком консервативен, однако вы так мало знаете друг друга... Лучше бы вам подождать момента, когда вы очнётесь на зелёном лугу или в огромном, кишащем людьми, тауне». «А если мы никогда не сможем вернуться на Землю?» Он подумал и согласился.

Прошло много времени, и оно шло к тому, чтобы мы завели ребёнка. Мы говорили и спорили об этом часами; мы грызлись друг с другом, рычали, кричали и бросались, словно хищники на добычу, в объятия друг друга, когда уже не могли изливать эту боль... Когда всё становилось спокойней, мы снова лезли на гору Брани, и вели друг с другом борьбу, когда наконец-то не решили всё-таки наступить на эту возвышенность и сдаться.

Эти месяцы проходили как-то долго и одновременно как-то быстро. Живот её становился больше, что казалось, она просто взорвётся. Мы смеялись вместе над этим, а потом она тяжело плыла на работу по этому долгому пути через отсеки. Странно, но я совершенно не наблюдал сбоев её настроения; как позже она мне говорила, «мне просто казалось, дорогой, что я излила ещё до беременности на тебя все эти пакостные чувства».

Когда наша малышка научилась двигаться из одного отсека в другой, мы решили с ней поиграть. Мать ждала нашу дочь в своей капсуле, а я наблюдал за доченькой из своей, когда она медленно плыла в сторону матери. Этот момент отпечатался в моём сознании навсегда. Я чётко видел малюсенькие пятки нашей малышки и тянулся к ним руками, чтобы вновь их пощекотать и поцеловать их. Я так ласково смотрел на неё и мечтал о том, что когда-то снова смогу обнять её и погладить — мы никогда так надолго не отпускали нашу детку от себя; теперь она взрослая, чтобы учиться самой передвигаться по этому лабиринту научной базы. Я уже в нетерпении был, когда вдруг почувствовал, что везде мелькают огоньки; отсеки резко закрылись и наша малышка осталась на полпути к отсеку с матерью. Оказалось, что недалеко где-то мчался астероид, обломки которого направлялись за ним и могли удариться в капсулы, поэтому все отсеки и закрыли. В тот момент я лишь испугался тому, что моя малышка застряла между двумя родителями и, вероятно, сама сильно запаниковала; её ножки мне не давали видеть её эмоции, однако мать рассказывала потом, что лицо её сильно исказилось от страха и беспокойства, что мать на всю жизнь запомнила это личико. Секунду спустя прозвучал сильный взрыв. Я не понимал, с какой стороны он идёт на меня и повернулся. Но когда я повернулся обратно, я увидел, что моя дочь пылает огнём.

 

От этого взрыва капсулы разлетелись в разные стороны и единственный путь, который мог соединить нас — это видеосвязь. Спустя несколько месяцев мы связались друг с другом и прообщались всю ночь. Наше чувство нисколько не ослабло, а, наоборот, усилилось; мы переживали о дочери и планировали завести ещё одного ребёнка, спустя время, когда нас найдут. Но наши мечты остались глубоко в бессознательном. Теперь, когда прошло достаточное количество времени, все в капсуле поняли, что найдут нас не очень скоро — связь с Землёй так и не наладилась. Странно, но связь с соседней капсулой сохранялась, однако... однако многие начали замечать, что связь хиреет. Видимо, это заметила и моя возлюблённая...

 

«Прости. В этот раз я опоздала с посланием... Мне сложно говорить об этом, но я... вышла замуж».

Когда она это произнесла, я просто снял кольцо.

Миска с супом стояла на столе, ножка которого к плоскости столешницы была под углом в градусов сто пятьдесят; это выглядело достаточно неуклюже, чтобы отнести данную структуру к чему-то высокому и духовному — это просто угрюмый стол, который изготовили для простых людей, которые с утра до ночи ворочают мешки и никакого внимания не обращают на то, что расположено за их глазами. Машина подъехала ровно в пять; дорога была тоже под градусом — пьяная и немытая, она пугала взгляд, который метался от её изгибов в стороны, лежащие за пространством, что втиснулось тоже довольно-таки неуклюже в ракурс, что раскинулся от попыток зрения противостоять стратегии темноты, которая, отшучиваясь, пыталась проникнуть в глубину зрачка, куда-то туда, в слепое пятно; то, что вырезало сознание из древа реальности было впечатляющим: капли застыли в воздухе и перестали падать на асфальт, который уже изрядно промок; тишина перетекала в пустоту, время нервно двигало стрелками на часах, что взобрались на стену.

— Спешат, — произнёс голос тихий, спокойный; спокойно и тихо он произнёс и следующую фразу: — Спешащие часы подобно стае быстроногих львов, бегущих от своей добычи: выглядит это смешно и неестественно...

— А разве выглядит естественным то, что часы идут точным маршем?.. — этот голос был громче и несколько обрывистей; громкоголосый ощущался вне этой комнаты, где и состоялась данная беседа.

— Знаете, конечно, наш разговор и без того будет сложен для понимания...

— Нами? — удивлённо произнёс громкоголосый.

— Конечно же, нет. Теми, кто будет этими стенами и этим полом! — этот тихий и спокойный человек огляделся по сторонам и с удивлённым лицом прошёлся до двери, которую плотно прикрыл. Она ворчливо скрипнула, однако закрылась, поддалась, так сказать, этому нравоучительному жесту со стороны тихого и спокойного джентльмена. Он несколько раз топнул ногой о пол, который стуком отозвался на это, и он сам прошёлся до окна, через которое было видно улицу и ту машину, что несколько минут назад остановилась неподалёку. — Я думаю, они нас слышат... — сказал медленно и тихо джентльмен.

— Сейчас? — громко заметил стоящий в центре комнатушки.

— Да. Сейчас. Но знаете... даже если мы не будем шифровать наш диалог, то никто ничего не сможет предъявить нам... У нас будут отличные адвокаты! — заявил тихий джентльмен и даже, можно сказать, просмеялся, только очень тихо, боясь будто, что его уличат в этом смехе.

— Однажды случилось одно знаменательное событие, — произнёс громко, но с расстановкой громкоголосый и высокий, к тому же, джентльмен. Он потянулся и присел на стул, что стоял неподалёку от стола, где расположилась папироса и пепельница. Папироса тут же оказалась во рту громкоголосого и задымилась; даже чирканья спички не было слышно, она вроде бы сразу и потухла, только дым окружил сидящего теперь высокого джентльмена.

— Какое такое событие случилось, простите? — произнёс аккуратно тихий, спокойный и довольно низкий партнёр по беседе.

Между джентльменами произошло молчание, которое таило в себе лёгкую скуку, что смело дал пощупать высокий джентльмен, ведь именно его стратегия здесь заявила о себе. Дождь всё не шёл, а капли висели в воздухе; машина стояла неподалёку, а звуки вроде бы и как бы рассеялись или, лучше сказать, высосались из воздуха, умерли что ли, их кто-то убил... Из машины послышались шумы, какой-то шёпот, подобие разговора, однако нам этого не услышать, поэтому и обсуждать здесь этот факт было бы несколько нелепо, но мы осмелились затронуть данную тему, теперь можно спокойно идти себе дальше, будто этого никогда и не было в нашей жизни, вроде бы как бы и что ли, конечно, не звучало вовсе в нашем воображении.

— Несколько дней назад случилось одно немаловажное событие, которое затронуло не только меня, мою семью, но и вас!

— Знаете, у меня тоже есть семья! — тихо, ну очень тихо произнёс это низкий гражданин. Почему он из джентльмена превратился в гражданина, у автора явно не допросишься. Однако следуя традиции «продолжать линию сюжета», мы требуем слово с того, кто не закончил свою мысль! — У меня есть семья, да семья очень большая! Знаете, вы угрожаете мне своим громогласным заявлением о том, что это событие могло затронуть кого-то из моей семьи... Я не хочу вас обидеть. Нисколько; нет! Просто вы так рьяно заявляете о том, что моя семья находится теперь тоже под прицелом. Как это понимать, пожалуйста, объясните мне и точно разложите по полочкам, чтобы я смог это хорошенько проанализировать и переварить своим мозгом?!

Папироса докурилась до половины, а ответа так и не последовало. В машине произошло явно какое-то беспокойство... Неясно было, почему она вдруг завелась, развернулась и расположилась почти под окнами места, где обсуждались, вероятно, важные вещи. Во всяком случае, важны они были для тех, кто нюхал сигаретный дым, что крутился у виска одного из джентльменов и гражданина, который был тоже прежде джентльменом, однако по велению автора превратился в гражданина и уже довольно-таки привык к этой роли.

— Знаете, — заявил громко тот, кто обычно и бывает громким. — Знаете, сударь! (Автор, похоже, с вами заигрывает.) Я начал с того, что вы вовлечены в это дело полностью... (Он подумал.) Вся ваша тушка... Да! Поглядите на себя! Осмотрите себя со всех сторон!.. Весь вы вовлечены в это дело!

— Весь вы, знаете ли?!

— Да! знаете ли... Весь вы! Пожалуйста, будьте впредь аккуратней! (Это говорит, заметьте, громкоголосый.)

— Знаете ли вы! — подходит к громкоголосому вплотную и тихо так тычет в его галстук пальцем. — Я сама аккуратность!

— Тогда всё в порядке! — резко заявляет громкоголосый и встаёт со стула, отряхивает пепел, который опал ему на живот — пепельница совершенно пуста! — Так... Ну если всё в порядке с этим, то можно смело переходить к другому вопросу!

— Ах да... — тихо покорился низкий гражданин. — У нас же обсуждается ни много ни мало, а целых два вопроса...

— Именно!

Машина опять завелась и отъехала подальше. Из неё вышло на улицу пара человек, один из которых закурил и ударил ногой по шине; машина колыхнулась. Капли висели в воздухе, а машина собрала лобовым стеклом некоторый поток этих капель так, что со стороны вы бы могли ничего даже и не заметить, а вот машина видела то, что она находится в некоемом промежутке между ливнем и пустотой воздуха, своего рода путь бездождия. Автору пришлось бы поломать голову, чтобы правильно попытаться объяснить этот эффект, поэтому лишь самый умный поймёт, что этот неумеха имел в виду!

— Так, так, так... Выходит, значит, что второй вопрос застал вас врасплох?! — громкоголосый и высокий джентльмен подошёл к низкому гражданину и уставился на него весьма поучительно и вопросительно; поучительность намекала нам на то, что произойдёт в следующую секунду, а вот вопросительность ясно нам говорила о секунде прошлой. — Так естественно ли это? Или всё-таки нет?

 

Так паршиво на душе и подобно это огню или жалу осы, которая водит им по вашим губам...

Накорми меня мелодией своих звуков: если не хочешь уходить — уходи; это было бы внезапно и довольно эффектно — ты знаешь, как заканчивать плохие истории!

Тщательно проверив отпечатки пальцев на чужом столе, ты выразила ярость посредством нескольких клавиш — эмоции неуместны в этой ситуации; однако расположение звёзд показало нам то, что нужно вырезать из памяти.

Еда нетронутая; недотрога шатается поздно ночью по злому городу; он злой не потому что в нём живут злые люди, а потому что тени оставляют злой отпечаток на их лицах так поздно...

Так поздно говорить о любви, наверное, но сомнения не надевают шоры — они крайне трепетно относятся к тайным мечтам влюблённых.

Ты ушла не потому, что была уверена в том, что нужно уходить; просто ты подобно птице полетела в тёплые края. Правда?

Ведь эти действия украсили мою комнату новыми рисунками бытия, когда я скучал без тебя, без твоего дыхания и без твоего тела, в которое однажды тщательно запаковали душу...

Ничего не помогает мне: не думать о тебе стало невыносимо!

Хождение по углю, битому стеклу и иглам лишь на секунду отворачивают мой взор от твоего лица, созданного моим сознанием...

А что насчёт бессознательного? Сны состоят из твоего запаха, частниц твоей кожи и, конечно, лица, созданного твоими родителями...

«Прости, мне нужно идти... Очередной приступ паталогического бешенства!» — сказала ты утром, а потом исчезла.

И знаешь, когда ты забудешь то, что я хотел сказать в ответ... Забудь и то, что я хотел выразить посредством этих букв, созданных человечеством.

И знаешь, не умирай так внезапно — в следующий раз, когда ты захочешь убить себя — пришли мне открытку — так я буду знать, что ты ещё не решилась...

Это шутка, конечно... В нынешней ситуации открытку придётся ждать тебе.

Прости за эти позывы — я примерил роль идиота, теперь нужно примерить роль гения — она противна: едкий запах, — и губительна на вкус.

Прикажи им убить свою гордость и тогда те цветы, что я посадил в твоём саду, найдут наконец-то свет Солнца...

А ночь так губительна для теней: они пытаются схватить асфальт, стены домов и аллеи, но ничего не получается, если им не помогает Луна. В этот раз Луна назойлива была и не оставляла меня одного в этой прохладе.

Сияние лучей придало серому цвету оттенок вдохновения: может быть, это не такой уж и серый цвет, сколько оттенок его немного поник и стал грустным.

Тысячи мелочей придают цвету хаки, такому скрытному в кустах и на траве, оттенок золотой звезды, которую так сложно таить на поверхности.

Это и есть любовь, которая располагается чуть ниже и чуть выше шеи; если её разрубить — польётся радость и внезапное отречение, которое...

Которое схватит тебя за живое и уничтожит все прекрасные моменты твоих желаний, мечт и сокровенных мыслей о том, как может быть хорошо и прекрасно жить в этом блаженном и таком лучшем из миров; сарказм здесь был бы неуместен, однако без него и не было бы смысла произносить эти слова — тайна их кроется в нелепости законов бытия.

Так что же? Что-то такое могло бы придать этим строчкам больший вес, однако тучным людям, к примеру, советуют вес сбросить.

В нашем мире вообще всё стремится к упрощению: к упрощению не только содержимого, но и самих идей; это не потому, наверное, что мир наводнили глупые люди — это потому, что гений должен давать ответы в максимально короткие сроки.

Так получайте: привет — пока, здравствуй и до свидания!

 

Пустая ваза, которая стоит и жаждет наполнения:

Что может прекрасно подойти к столь чудному созданию людей?

Цветы, которые три дня назад погибли? Конечно, ставьте их туда!

А, может, фрукты, что противно умирают, разлагаясь под лучистой синевой Луны? Конечно, будем кушать их, утоляя жажду после жаркого и душного такого дня.

Вода бы проще подошла: ведь ей не надо разлагаясь, умирать.

«Оставьте же её пустой!

Не надо больше думать и страдать — пустой её оставим здесь стоять!»

 

 

ШОУ

 

Я нашёл выход. Это было так глупо: ждать столько лет, чтобы попытаться совершить одну лишь попытку. Знал ли я, что она будет успешна? Я догадывался. Однако не всё так быстро и просто... на самом деле... На самом деле всё намного сложней.

 

Вероятность, что я мог быть им была ничтожна; я видел этот фильм, однако знал, что и есть такой синдром. «Я — Труман?» — поначалу думал я. «Я — Труман?!» — думал я потом. «Я — Труман!» — думаю я сейчас.

 

Не нужно быть спецом по психологии, чтобы понять, что именно тебя окружает. Однако нужно что-то знать... Этого-то мне и не хватало всегда, пока я не понял, что идут совсем не в ту сторону, куда бы мне было бы удобнее шагать. «За мной следят... — это однозначно!» — думал я иногда, а потом думал иначе: «За мной следят... — может быть...», а потом я думал так: «Невозможно так, чтобы за мной следили!»

 

Когда я работал сутками напролёт, я смотрел в огромные окна книжного магазина, где я проводил дни с утра до ночи, перебирая сотни книг в поисках той проблемы, что повисла надо мной... Ни одна из этих книг не была полезна. Философия, психология лишь примерно то, что могло бы мне помочь выйти... Экономика? Пф! Юриспруденция? Законы, тактика, политика...

 

Самоубийство.

 

Я часами смотрел на лампочку, что тоскливо свисала, смотря в пол. Я думал о том, выдержит ли меня этот провод, если я к нему привяжу леску и вздёрнусь... Мои руки сжимали сильно ноги, колени упирались в подбородок; я сидел так часами и покачивался.

 

Неужели это был бы мой выход?

 

Я курил траву и искал что-нибудь такое по всему интернету, глядел на ролики и провожал один день за другим, тщательно пытаясь выяснить, откуда я взялся. История... Биология... Квантовая механика... Физика... Астрономия...

 

И где я нахожусь?

 

Я мужчина, мне тридцать; брюнет, средний рост, худощавый. Это немного того, что я о себе знаю. Я из бедной семьи и не планирую быть богачом.

 

Так я думал.

Тогда почему за мной следят?

 

Нужно вспомнить о себе всё; максимально подробно записывать день за днём и превратиться в этом плане в героя Сартра. День за днём писать подробно не составит труда, ведь каждый из этих дней похож как две капли воды... На три часа в день я иду на работу, чтобы показаться там, а потом быстро смотаться домой, где тепло, уютно и довольно-таки занимательно проводить остаток будничного дня. Я читаю потом или пою, что там моей душе угодно. Нет, я не занимаюсь этим профессионально; я делаю это для души, поэтому моё время протекает стремительно и неугомонно, кланяясь старости, которая шепчет под ухо и жаждет свидания наедине.

 

«Привет, старуха!»

 

Всё началось примерно тогда, когда я решил спасти мир! Да, я чёртов супергерой, я решатель судеб, я покоритель сердец, я шовинист, если это популярно, расист и ещё я ненавижу, когда кошки срут на пол... Конечно, всё это шутки, однако за мной следят, и началось это примерно тогда, когда я решил стать писателем.

 

Я проснулся тогда среди ночи и думал о том, что я ничего ещё не сделал для мира. Мне было лет 25. Я проводил каждый день, тратя его бессмысленно; дни пролетали мимо и ничего не оставляли после себя, кроме груды мусора от еды, которую я съедал за день. Мусор выкидывался, и день становился ещё более пустым, чем раньше. Я лежал и думал о том, что ничего ещё не оставил миру... Куча пыли, которую я еженедельно лениво протирал со шкафа и стола, где располагался компьютер. Чем мне было заняться? Что бы мне такого сделать, чтобы меня заметили, обратили внимание? Я захотел стать полезным. Вероятно, с этого всё и началось... Всё началось меняться.

 

Появилась новая стратегия; точнее, она стала вырисовываться. Я думал о том, чем бы заниматься днями, чтобы мой жизненный путь стал говорить другим людям уверенным тоном: «Делай так, и ты поможешь своим примером другим понять, кто они и зачем они нужны этому миру!» Я придумал несколько строк для своего романа и решил его закончить, во что бы то ни стало. Честно говоря, я даже его закончил. Я понял, что встретил девушку. Я с нею уже тогда встречался. Да, мы копили мусор дома с нею на пару. И пыль. Только теперь я понял, что люблю её нескончаемо и так сильно, как на это только способен человек. Я посвящал ей наиболее сладкие строчки для своего романа и даже написал для неё несколько глав. Ей даже нравилось, как я пишу. Она даже некоторые места перечитывала. Это была для меня искренняя похвала. Я чувствовал себя кем-то. Я чувствовал себя полезным. Мне никто, конечно, не говорил комплиментов... даже она. Но я продолжал писать, и у меня что-то получалось.

 

Через некоторое время я приобрёл гитару, и начал учиться играть на ней. Я решил, что быть писателем для нашего мира мало; нужно быть кем-то круче, иначе тебя не заметят! Я кропотливо занимался, пока в кровь не изрезал струнами пальцы... Я перервал кучу струн и перелопатил кучу песен, чтобы подыскивать самые смачные аккорды. Я играл и думал, что мог бы стать человеком оркестром. Я мечтал научиться играть ещё и на ударной установке. Я даже прочитал «Доктора Фаустуса», чтобы завидовать умению игры персонажа, а потом взялся за «Игру в бисер», да прочёл её полностью. Когда терпение лопалось, я откладывал гитару и переходил к писательскому мастерству, чтобы практиковать себя в этом. Я был и правда чёртовым супермэном, ведь начал заниматься рисованием.

 

Вскоре я исписал дома все стены красками. Моей любимой это даже нравилось. Я нарисовал в углу квартиры огромное сердце, которое олицетворяло нашу любовь, и раскрасил его в самые красивые цвета так, что издалека оно казалось трёхмерным. Я выбивался из сил, носясь по дому с красками и, когда запинался об гитару, садился на пол, брал её в руки и играл. Играл до тех пор, пока в мою голову не пришла какая-нибудь идея. Я садился за компьютер и писал. Я долго писал, а потом опять бежал играть на гитаре или рисовать. Я был чёртовым супермэном!

 

Вскоре я понял, что мне чего-то не хватает. И я взялся за микрофон. Соседям стало жить намного ужасней, нежели раньше, когда просто гитара звучала, и трескались струны о гриф. Теперь я начал применять свои вокальные данные, поэтому вскоре ко мне домой постучались. Это была соседка. Она начала сразу с главного... Нет, она не хотела мне вручать одну из премий за вокал или примерную игру на гитаре. Я мог бы пригласить её в дом, конечно, чтобы показать, какие картины я рисую, либо процитировать одну из строк из моего романа, однако она сказала: «Знаете, вы совершенно не умеете петь!»

 

Я был разбит. Автоматически я посчитал, что у меня плохо не только с вокалом, но и с гитарой, рисунками и моими буквами и предложениями. Рыдать и биться о стену, было бессмысленным, но я очень многое перекрутил в голове. Сейчас я, конечно, понимаю, что у соседки наверняка было мало опыта в оценке вокала, поэтому не стоило бы ей верить, однако в тот момент эмоции взяли верх, и я разбил гитару о пол, а рисунки начал затирать чёрным углём, компьютер я разломал в дребезги, а жёсткий диск выкинул через окно на улицу.

 

Я скатился вскоре и начал употреблять наркотики. От меня мигом ушла девушка, и я перестал ходить на работу; ничем не занимался и просто спал целыми днями напролёт. Именно тогда я понял, что за мной следят.

 

 

 

Сбавьте тон — это поможет мне понять вас.

«Зачем мне понимание, когда хочу я просто говорить?»

Постойте, но Вселенная не ждёт нас!

«А есть она? Иль ваш учитель дал вам это, чтобы закрепить?»

Вы знаете, упрямость — та черта, что явно не поможет…

«Зачем мне знать, когда мой мозг съедят конгломерат червей?»

Вы бредите, ведь точная наука сможет...

«Когда я буду под землёй от тела моего не станет и бровей!»

Смотрите на закат — какой же он прекрасный!

«Однажды он сожжёт всех, кто здесь есть!»

О боже, а цветы! И день… Он чудо! Ясный!

«А раньше вас и тигр мог просто так здесь съесть!»

Печальные вы вещи смело говорите…

«Постойте плакать, есть для вас и новости получше!»

Да если все они такие, то лучше вы идите!

«Сейчас начнётся дождь; на небе появились тучи!»

Ох как же я люблю, когда легко так моросит…

«В один прекрасный день и зонт порвётся от заразы!»

Я вам сказал «идите», а он не слушает; стоит!

«… и на войне вас слушать будут те, которым нравятся приказы!»

Но есть искусство: живопись, театр, музыка и книги!

«Их дождь с заразой поглотит!»

А музыка? Ведь эти звуки создают в мозгу интриги!

«Пустой-то мозг их даже и не ощутит!»

Но вы же не с пустым! Вы тщательно следите за словами…

«А умный тот, кто не умён, а тот, кто тщательно за фразами следит!»

Так что вы, предлагаете в футбол играться головами?

«Конечно! И будем вечность так играть, пока это всё Бог не прекратит!»

Вы странный очень, и мне не интересно!

«А интерес ваш разве зависит от меня?»

Я зря заговорил тут с вами, если честно!

«Чтоб с вами разъяснить всё, хватило бы и дня!»

И зря вы мне грубите!

«Я не грублю вам, просто нет желанья придираться к слову…»

И что же вы хотите?

«Сказать: что толку что-то говорить ослу такому?»

Ах так, тогда мой рот будет закрыт!

«Сердитый тот, кто мало говорит…»

И рот мой больше вам ни слова не покажет!

«Обидчив тот, кто ничего не скажет…»

Вы говорили умные слова, теперь пустую мелите молву!

«Когда встречаю глупость — я словно по течению плыву».

Тогда молчим — не тратьте на меня вниманья!