Я думаю, что переводчики делают огромную работу; хорошие переводчики делают работу, которая никому не подвластна, а отличных переводчиков. их просто нет! 9 страница

— Диппер, хозяин шутил над тобой!? Ты что, этого не понял?

— Ладно... Может так... Может быть совсем и так... Но что делать с ней? Кто она?

— Твоя подруга, Диппер. Ты же сам признался в этом?! — говорит Луис.

— Признался? Какого хрена, Луис? Я ни в чём не признавался!

— То есть ты не хочешь сознаться?

— Сознаться, блять, в чём? Я её впервые вижу! Я отвечаю, я её вижу впервые! Друзья!?

— Он меня достал... Можно я его пришью? — это выразил своё участие Баунд.

— Он и меня задрал, честно говоря, — произнёс медленно Круиз Джейк Брауншилд. — Можно, я ему в башку хотя бы прицелюсь, Луис?

— Оставьте его, друзья... — это Гласс Милоу объявился.

— Сегодня я не в духе, я снова не выспался в этом чёртовом борделе...

— Ахах, да Фрэнк. Мы все знаем твои чёртовы истории о борделе! Давай ты сегодня не будешь о них говорить?!

— Баунд, когда-нибудь твой язык отсохнет, и ты перестанешь браниться как тётка-куртизанка, которой не хватает нескольких хуёв во рту!

— Фрэнк, Фрэнк, Фрэнк... Всегда не хватало твоей кобыльей лексики!

— Баунд, тебе не хватало в голове огромного кобыльего члена!

— У кобыл нет члена?!

— Луис... Хм... Мы теперь будем слушать этих идиотов? — Гласс Милоу говорит своим серьёзным, но очень высоким и бабским голоском.

— Я хочу, чтобы он страдал! — кричит невпопад Фрэнк, однако кто-то позади него хлопает в ладоши и кричит точно такую же фразу.

— Щас будет страдать она! Я прострелю её грудь и все будут пялиться, как из её сосков течёт кровища!

— Стреляй ей в сиськи, Диппер! Это же твоя дамочка?! — кричит Фрэнк.

— Постой, Фрэнки... Ты не думаешь, что ещё рано кричать такие вещи?.. Всё-таки ей может быть больно?..

— Быть больно? Знаешь, что Баунд... Несколько лет назад я встретил даму, которая тоже мне сделала больно... Она взяла мой хуй в рот, на забыла взять в рот мои яйца! Я избил её, Баунд. Я избил эту сучку, потому что этого нельзя ЗАБЫВАТЬ НИ В КОЕМ БЛЯТЬ СЛУЧАЕ!

— Сука, я лучше бы послушал, как корова мычит, чем разговор этого отвратительного ублюдка! — Гласс Милоу снова встревает в брань.

— Что ты говоришь, Гласс... А та дамочка, которая сбегала от тебя поутру...

— Не смей говорить о ней в подобном тоне, Фрэнк!

— В каком, блять, ещё тоне, Гласс?.. Я только начал разглашать тайны, которые насвистели мне звуки из вашей одинокой и грустной комнаты (показывает на себе плачущего: вытирает слёзы на глазах).

— Заткнись, Фрэнк! Я не собираюсь терпеть этого нахальства сейчас!

— Так выбирай, идиот: хочешь ты послушать, как я пихал свои яйца в рот одной стервы или беседу о том, как ты избивал её полночи, а потом клялся в любви, пока она отдавала деньги за карету, что шла прямиком в Инглию!?

— Бля, я бы послушал про карету...

— Слушайте... Давай-ка, Фрэнк, расскажи-ка нам про карету!

— Про какую ещё карету идиоты? А что же я?.. — это кричит Диппер.

— Да заткни свой рот, придурок, — говорит дама и ударяет Диппера по голове стаканом.

— Гласс, брат, слушайте и вы, мои друзья...

— Эй ты, ублюдок, вставишь ещё одно слово, и я прострелю тебе башку... — это Гласс приставил пистолет к голове Фрэнка.

— Ты же знаешь, Гласс... Что это никак не разумно?!..

— Я блять знаю, Фрэнк... Но нихрена себе? Да лучше убей меня, чем я буду вновь переживать эту историю?! Тем более, на глазах этих подонков...

— Не очень мило слышать это, Гласс... Наша группа итак страдает из-за лжецов типа Диппера... Кстати... А что это за девушка? Ты!.. — и Луис указывает на неё. — Назови своё имя.

— Анжелика.

— И всё?..

— А что мне ещё сделать? Станцевать стриптиз вам, дебилам?!

— Бля, да она груба!..

— И не прихотлива. Луис... Ты сказал, что вечером нас ожидает дело?!

— Ты хочешь идти с нами?

— Однако же... Ваша банда называется «Банда Семерых». Диппер в отключке. Вы не придёте на встречу и не будете кричать, что сегодня ваша банда будет временно называться «Бандой Шестерых»... Так?

— Так, конечно же... Однако мы ничего про тебя не знаем...

— На самом деле, я бывшая жена Фрэнка!

— Фрэнка? Что?

— Фрэнк был женат?

— Блять, раз двадцать или раз пятьдесят! Я и не упомню всех этих кошёлок, которых я... Хм... Так ты... Анжела?

— Анжелика!

— Анжела, значит...

— Анжелика!

— Анжелики я не помню, но помню Анжелу... Такую толстую старуху...

— Ты женился на толстой старухе?

— Бля, я не мог заплатать несколько долларов за следующий месяц.

— ЧТО? И ТЫ ЖЕНИЛСЯ НА СТАРУХЕ?

— Да. И я помолодела!..

— Ты не похожа на неё... Однако... Я тогда много пил...

— Как и сейчас, Фрэнк!

— Да, Фрэнки... Милый... Это я... Анжела...

— Но ты же говоришь, что тебя лучше всего называть Анжеликой.

— Я удлинила имя, чтобы не вспоминать о нашей разлуке! Мне было очень больно! Понимаешь?

— Конечно... Я такой охуенный. Однако... Почему тогда ты здесь появилась? Почему ты здесь вообще?

— Мне нужна помощь, Фрэнк! Мне просто нужна помощь...

— Я вижу, что ты очень красива, Анжелика...

— Называй меня Анжелой, Фрэнк!

— Анжела, ты очень красива? Так ты моя жена? Мы можем спать вместе?

— Хм... Фрэнк... Называй меня теперь Анжеликой.

— Ладно, Фрэнк. Разберётесь со своей дамочкой позже, а сейчас я вам расскажу о деле.

— Дело! Ура! Дело! Дело? Дело! Блять, дело! Ура!

 

Он шёл по пустыне уже неделю. Только некоторое время назад он вдруг узнал, что может обходиться без питья: он лёг на песок и смотрел прямо на Солнце — оно выжгло его зрение, зато пришедшая на смену Луна это зрение вернула. Рост его — метр с половиной; лет ему — не больше 12-ти; как его зовут? Седиба, что означает «родник».

— Где моя мама? — смотрит он в небо, а глаза его сообщают ветру и всему, что есть вокруг то, что у него внутри: где-то в глубине души он знает, что мамы нигде уже нет;.. и не будет.

Слёзы текут по его ранам, что создал сухой ветер... Эти мелкие ранки впускают свет, который опирается на каплю слезы... Становится ещё хуже, ведь кожа рвётся. Всё лицо изранено — и заживает это в течение ночи...

Следы, что оставлены его ногами, худыми и тонкими, исчезают; даже ветер боится дуть порой на эти ноги — они могут не выдержать! На плечи опирается весь свет, а шея держит прямую и гордую голову, которая взглядом провожает облака и горизонт — до него невозможно добраться, как и до тепла мамы.

Вздохнув — это единственный его отдых во время долгого пути в неизвестность — он упирается руками во всё тот же песок от бессилия и близости смерти, которой он тоже никогда больше не встретит; жажда такая сильная, а голод так страшен, но почему-то смерть всё равно обходит его стороной.

— Седиба! — поёт ветер.

— Седиба! — насвистывает он своей прохладой...

— Седиба! — всю ночь напролёт;

— Седиба! —...

«Седиба!.. Седиба!..»

Для чего?

Вероятно, чтобы не забылось имя.

 

«Маленькая Луна проснулась среди ночи и ощутила грусть в своих мягких мыслях; Солнце жгло людей и проклинало время — долго ли ещё...»

— Долго ли ещё?..

— Пожди. Пожди, старуха!

— Я не старуха! Я просто живу на улице! Разве это плохо? (плюёт в пол)

— С каких пор в Инглии стали встречаться такие уроды, как ты?

— Уроды? Инглия?.. Мы на самом краю — это ГанзШтадт, именно отсюда видно почти всю Пустыню!

—... и даже щит этих подонков!

— Русских? А почему это они подонки?

— А почём я знаю? Хули это они, не пускают в свою страну никого абсолютно?!

— Да и выпускать не стремятся... (кладёт какие-то вещи в свою сумищу)

— Я слышал, что в Пустыню от них могут выходить только воины. Они даже наряжаются специфически.

— Или специфично?

— Спроси у профессора грамматики!

— Говорят, она сменила фамилию...

— Ха! Как и приоритеты! Борьба за равенство скоро сменится борьбой за чистоту расы и выглядения праведными и миленькими со стороны.

— Говорят, что грязные шуточки вылетают из уст тех, кто достоин жизнь в Пустыне!

— Говорят, что в Инглии грязными шуточками украшают лишь супер-балы наследники огромных состояний, в то время как простолюдинам и посмеяться нельзя — полисмен сразу арестует тебя, как псевдозащитника чёрного юмора.

— А почему псевдо?

— Пусть ломают голову те, кто читает много книг, а другие это смело обойдут стороной. Наш Бог... О боже... Откуда это у вас? — указывает старухе на какую-то вещь.

— Я нашла вчера на помойке... Двигаются...

— Как же мило... И где ты их поставишь, старуха? Чьё это?

— Чьей-то семьи... Вот... Здесь ребёнок, смотрите!

— И правда... Ох, какой... Иди, ступай! Не могу смотреть на это... Про своих вспоминаю, а они в самом центре живут!

— Сейчас я впервые вспомнила, как тогда взорвалось Солнце!.. — она взглянула на Пустыню, где падал снег. — А кто-нибудь знает, сколько там градусов?..

— Пока мало, но, однако, поговаривают, что каждый год градус становится ниже... Ведь даже странно, почему Пустыней-то это место названо, а сейчас снег падает. 23 градуса... Ну... Выше нуля пока что.

— А в Россе сколько думают?

— Ниже нуля пять градусов. Они поэтому в масках выходят на «прогулку».

— А когда Солнце-то взорвалось?

— Ещё горит, как видишь!.. Но учёные доказали, что осталось немного. Лет 20 ещё жить нам. Потом взорвётся... А сейчас мы от него удаляемся... Не зря же температура всё понижается... Не зря же мы свои страны колпаками накрыли, чтобы не замёрзнуть — начнутся страшные времена. Говорят, что русские уже добрались до ядра и греются... А мы... Мы и половину пути не прошли... Что у них там за технологии?..

— Все времена была чуть ли не самой холодной страной, а теперь, поговаривают, там загорать можно! Вывесили искусственное Солнце.

— Зато у нас самое высокое здание, — плюёт и сарказменно улыбается.

— А хули от него толку? Самоубийцы только с него и прыгают. Говорят, что им разрешается прыгать в левую сторону — там шакалы!.. Как их зовут?

— Ходоками или что-то типа этого... Зомби раньше называли!

— Как их только не называют...

— А что с Америкой?

— Её закрыли.

— Почему так?

— Да... Метеориты первым делом туда выстрелили! Теперь их фильмы, которые снимали в 21-ом веке, стали чуть ли не документальными! Классика умирания целых поколений...

— Кто-нибудь из учёных доказал, в каком году мы сейчас живём?

— Нет. Зато теологи наконец-то начинают понимать, что никакой Иисус уже не спустится с небес.

— Знаю я этих теологов... Их церковь находится на втором месте по высоте здания.

— А сколько там этажей?

— 606.

— Им не хватило ещё шестидесяти этажей, чтобы показать народу, кто они есть.

— Я просто не понимаю: зачем церкви столько этажей вообще?

— Там просто решили объединить несколько конфессий. Знаешь вообще, сколько сторон для входа разнообразных верующих в этом здании?

— Нет.

— Поговаривают, что около ста... Чем ниже смотрю на эту церковь, тем она шире...

— Ладно. Идти мне нужно.

— Шагай, старуха.

 

Было так странно смотреть на него: он был похож на собачонку, которая перелизывает на тысячный раз порванную лапу. Его рука... Это ужасно... Я проблевался. Она свисает от... плеча. Господи... Пули над головой свистят, и хуй разберёшь, что делать дальше!? Война! Снова...

«Проснись!»

— А!

Оглядываюсь — комната. Пустая одинокая комната.

— Жена?!

Тишина. Я порой забываю, что её уже нет. Её не просто нет в квартире. Нет, она не ушла на работу. Её нет в городе... Нет, она не уехала... Она просто умерла. И знаете, есть одна проблема: я не верю в загробный мир. Я не верю в привидений. Это значит, что мы больше никогда не увидимся.

Предложите мне поплакать? Бессмысленно. Мои глаза забыли, что такое слёзы несколько лет назад. Несколько лет... А сколько нет её в моей жизни? Пять лет, скажет кто-то?! Десять? Шутишь... С 16-ти лет мы были вместе и до... тридцати. 14 лет это много?.. Я её не видел столько же... Почти. Плюс ещё десять лет. Помню, когда смерть сравняла счёты, и я мечтал каждым прожитым днём, что скоро всё кончится — я умру, может быть! Нет... Не одиночество гложет меня. К чёрту всё это! К чёрту эту меланхолическую дрянь о том, как плохо одному! Мне хорошо было одному, пока я не понял, что вера пропала! Каждый день я жаждал видеть её где-нибудь... И видел. Я видел её в лицах прохожих, в небе над головой в форме идеальных таких облаков, что создают над моей фантазией фееричную подоплёку для воображенческой игры... Господи... Теперь я её не вижу нигде! Она пропала... Несколько лет назад я стал не просто одиночкой, я стал самым одиноким человеком на Земле. Это чёртово место забрало всё моё веселье, превратив очередной день в миф, реальность — в пустоту, жизнь — в сказку. Блять, это не Волт Дисней, дамы и господа, это сами братья Гримм. Ещё хуже! Да, их концовки меня радовали в детстве. Теперь я понимаю, что их концовки и моя нынешняя жизнь — один в один, только нет всех этих ведьм и сорванных с шеи голов...

Самый одинокий человек на Земле — как вам такая репутация? Даже Седиба, который бродит по пустыне и не видит своего лица... И он порой в дуновении ветра замечает признаки своей матери... Даже безумная Макс, что бродит по лесам, чтобы больше не общаться с людьми, что её презирают... даже она не столь несчастна, как... самый, блять, одинокий человек на Земле. Самый-пресамый...

Да, я иногда вспоминаю о матери, которой уже нет, но на могилу, к которой я ни разу так и не сходил... Почему? Потому что если я начну сидеть и смотреть на надгробную плиту, я просижу там всю жизнь и подохну от голода... Завтра меня ждёт работа. «Джерк, — скажут мне. — Хреначь этот мешок себе на спину и тащи его туда, до поворота, потом налево, там погреб. Смотри, Джерк, в этот раз груз стал немного тяжелее...» И каждую неделю груз становится тяжелее... Скоро не машины будут катать нас, мы будем катать машины. И никого не ебёт, что мы делаем дальше, после работы: пьём, курим наркоту, вкалываем себе в вену продукт для отдыха, или просто ломаем головы всяким ублюдкам, что нам могут не понравится. Да нет, не бойтесь, дети, я не бухаю и не курю наркоту; я не колю себе в вены всякую хуйню, да и ломать головы я не собираюсь... Просто со мной бок о бок ходят такие люди, которым нужно ходить в замкнутом пространстве вокруг невидимого круга, что вычертил для них охранник этого места своей палкой. Чёрт, да я бы и сам хотел быть этим чёртовым охранником! Что уж отрицать? Эти ублюдки рассказывают такие истории, что моя жизнь, конечно, перестаёт быть скучной... но веселье в ней убывает с каждым их оскалом и смешком, а взрыв смеха убивают мою тягу к жизни, к дальнейшему не просто бдению, но даже мягкому пластичному существованию.

Была бы хоть фотография... Была бы хоть записочка от неё... Сладкая моя Жеа До Феар.

 

— Доброе утро, любимая! — улыбка его нависла над её головой так, что закрыла солнечный утренний свет. Честно говоря, для неё его улыбка была намного ярче — она зажмурилась, потянулась и открыла в зевке рот.

— Что-о-о, уже-е-е? — вяло продиктовала она.

— Уже, дорогая! Уже, любимая!.. Вставай! Вста-вай!

— Вай-вай, прям так уж и вставать надо? А ещё полежать?.. — она улеглась на спину и провела рукой по пустой глади постели: — Может быть, ты приляжешь рядышком со мной? (подмигнула ему)

— Знаешь, — сказал он и запрыгнул на постель, сдавив своим весом правую её часть, — она лежала слева. — Мне кажется, что... — он поднёс свою челюсть ближе к её голове и задел своим подбородком её лоб, начал скатываться по скуловому отростку (который вокруг глаз и ближе к виску) вниз до её челюсти так, что их подбородки уткнулись ямочками друг в друга.

Целуются.

Проходит двадцать минут и снова начинается шквал и гам.

— Теперь-то уж точно нужно вставить, родная!

— Надо, соглашусь...

Через десять минут они оказываются на огромной улице, где шастает бесчисленный сброд всякого люда. «Мы торопимся...» — поговаривает он то шёпотом, то очень громко, да так, что она слышит его голос на этой шумной улице.

— Стой, Веллиэр... Мне нужно в туалет...

— Клавиэр, ты не могла сделать это дома?

— Велл, нам нужно понять, где мне делать это сейчас?! — она улыбнулась, и он забылся на секунду. Теперь ищет глазами место...

— Там! За углом!? — он косится на неё. Она:

— Сумасшедший... (они заходят в переулок и идут к углу) Тогда стой здесь...

— Ладно.

Слышится громкий тупой звук. Падает. Он падает.

— Что? — говорит шёпотом Клавиэр. — Что? — кричит она. — ЧТО? Веллиэр! ВЕЛЛИЭР! ВЕЛЛИЭР! — бежит к нему.

— Стой, сука... — говорит здоровый бугай и хватает девушку за горло. — Сейчас повеселимся, Баусиз! — начинает стаскивать с неё юбку, не выдерживает и рвёт её на куски, загинает девушку раком: — Держите её.

Девушка кричит, плачет и брыкается. Её держат. Пять минут и этот бугай-зверь кончает.

— Следующий! — кричит он. Подходит ещё три человека.

Пока кричит девушка и плачет, а вскоре уже просто задыхается и молчит, по улице, — в нескольких метрах от этого, — идут озабоченные сегодняшним днём люди — некоторые озабочены нынешней жизнью; но, знаете, никто не озабочен тем, что происходит в стороне от их походки: спокойной, неспешной, а подчас торопливой и небрежной.

Проходит час и на асфальте лежат два полудохлых человека: Веллиэр и Клавиэр. Он лежит на углу, а из-под головы выглядывает огромное красное озеро. Она лежит у стены и внизу, из-под попы её выглядывает красное пятно, небольшое; вскоре оно заполняется жёлтым ручейком: она наконец-то сходила в туалет.

 

— Да, милая, продолжай... О, детка. Габриэль, да? Тебя же зовут, Габриэль, сучка? — говорил парень, лежащий на огромном диване. В это время ему отсасывала молоденькая курва лет 30-ти с большой грудью до пупка и жирными ляжками, покрытыми коркой целлюлита. — Делай своё дело, сучка! Делай его, шмара! — говорил он, огрызался и даже злился, стучал по ней, по спине, по ляжкам, по груди. — Какие у тебя огромные соски, сучара! Давай, детка, сделай папику хорошо!

И она делала. Она вспотела и изрядно пахла, но ему это не мешало; казалось, что его это даже ещё больше возбуждало — он даже трясся!

— Сделай это сильнее! Сожми губы, тварь! О, да... Так лучше... Продолжай...

Он лишь вздыхала и смотрела по сторонам: там, слева лежит его сумка, думала она, мне рассказывали, что этот больной ублюдок полностью слеп, думала она, поэтому я просто после ебли подойду к этой сумке, размышляла она, и спистну пару монет.

— СДЕЛАЙ ЭТО БЫСТРЕЙ!!! — наконец прокричал он и стих.

«Уснул?» — подумала она, но к сумке бежать не спешила. Она села на край постели и закурила.

— Покури немножко, — очнулся герой. — И продолжай, сучка... Сраная сучка... Продолжай.

— Продолжу, — проговорила она басистым хриплым голосом дамы лет 50-ти. Усы под её носом блестели от солнечных лучей, а волоски на груди радугой сверкали для тех, кто мог это видеть. Она не смотрела на свои соски, а слепец хоть и глядел по сторонам, всё равно ничего не видел.

Она встала и запрыгнула на его член — начала скакать.

Улица шумела: как и всегда здесь. В этом месте постоянный шум: убьют — никто не услышит. Может быть, неподолёку от этого места лежат два трупа Веллиэра и Клавиэр. Может быть... А где-то бродит самый одинокий человек на планете Земля... Может быть, тоже где-то рядом. Ведь всё это происходит в Инглии, самом большом государстве со времён той Тихой войны, что велась абсолютно всеми государствами — это и привело к массовому умиранию, геноциду и повсеместным заболеваниям, которые погубили и разрушили всю Землю, истребили кучу народа. Поэтому и пришлось создавать города нового поколения, где уже будет сложно с помощью химической войны убить нас, где будет сложно просто взять и направить бомбу, ведь бомба даже не поймёт, куда лететь, а если и поймёт, то защитный слой даст ей другой курс: он просто отражает атаку и плюёт на всё! Эта была победа Инглии... Недолгая... Вскоре начали понимать, что ещё и Росса уцелела. Росса тоже построила что-то массовое и огромное: конгломерат надобностей и удобностей для людей. Росса тоже не спала и не зевала, а шла тихо и создала, некоторые говорят, самое большое по площади государство.

Зато в Инглии есть самое высокое здание в мире!.. 713 этажей! Сколько это метров? 4 тысячи метров над землёй! Половина тропосферы!.. До космоса ещё так далеко... Ужасно это осознавать и понимать.

 

Спина отражала блекло свет. Да, он стоял спиной к Солнцу, которое только приблизилось к самой верхней точке неба... Каким же ярким было всё вокруг этого круга, что будто лепёшка впитал весь жир пустого неба и редких облаков. Галочки птиц образовались чуть выше линии горизонта, которая была настолько ровной, что будь она линейкой, можно было бы чертить прямые линии, не опасаясь, что они несколько получатся кривоватыми... Конечно, не всё было так гладко на самом-то деле: некоторые деревья, порой, выскакивали, словно забияки вперёд, к небу и толкались вокруг самых высоких опушек и горочек. Там, где-то вдали, виднелось, кстати, и движение... Оно редилось среди огромного скопища тополей и елей, что совмещали своё уединённое существование, что оберегало низкую траву, расположенную под ними, от жарких и назойливых лучей Солнышка.

Он повернулся, а его улыбка стала соперницей яркого Солнца. Он был очень красив, изящен, высокий рост его уступал лишь деревьям; остальные люди, что были вокруг него, казались низкими, серыми и унылыми.

— Император?!

— Да... слушаю вас... — говорил он медленно, с расстановкой, но опускал некоторые слова, поэтому иногда было не совсем понятно, к кому он обращается; видимо тот, к кому он обращался должен знать, что Император говорит именно с ним, иначе...

— Эти русские укрылись в том лесу! — сморщившись, сказал низкий человек и плюнул куда-то в сторону; через секунду он добавил: — Пушки готовы, техника готова, самолёты готовы.

Никто не ожидал увидеть Императора в этих местах — на поле боя! Но он сам вызвался идти напролом, ведь «эти русские» были изрядной занозой в заднице: несколько ярых патриотов скрылись в лесу с важными данными, — что невозможно было уничтожить, не доставив их своей стране, — поэтому их, словно волан, они перекидывали то одной стороне его, то другой — никто не мог «выиграть».

Император сошёл с небольшого природного плацдарма и стал ростом одним с тем, кто стоял напротив него.

— Знаешь, ты мог бы находиться сейчас в другом месте!

Кто мог так фамильярно обратиться к Императору?..

— Брат, знаешь...

— Я знаю то, что мы сейчас вдвоём находимся рядом друг с другом в том месте, где нас могут легко убить! Но я не стану бежать с поля боя будто трус! Ясно тебе, Ричард?!

— Ясно, конечно, но... я провинился, брат... Простишь ли ты меня?

— Ты молод ещё, Ричард, чтобы просить прощения у тех, кто опытом полнее тебя впитал материю природы, что позволила взять всё для будущей Славы и Почестей... Что скажут о нас на родине, если мы вдруг вместе умрём здесь? Ты приехал без разрешения, хоть и являешься Императором! Я отдал тебе государство, чтобы ты правил им, а войска отобрал себе, ведь это игрушки совсем не для детей!

— Мне кажется, брат, это совсем не игрушки... — он чуть сморщился, однако это не сделало его отвратительным; скорее, хотелось понять, что он чувствует отвращение к тому, что война может называться игрушкой... Император нахмурился; мысли унесли его туда, где он хотел наконец-то разобраться с этой игрушкой: сломать её, вывести из строя... сделать, впрочем, хоть что-то, чтобы взрослые больше не тянули к ней свои похотливые и смердящие чужой кровью руки...

— Ричард, тебе всего 24 года, а ты стараешься выглядеть взрослым... Я и без того переживаю, что слишком рано взвалил на тебя всю тяжесть моих несостоявшихся решений в пользу государства по части внутренней политики — я думал, что с ними справишься ты. Однако... ты удивил меня в этот раз... Как ты здесь оказался?

— Вертолёт.

— Ах да... это уже твои игрушки... (ухмыльнулся и вытер рукой губы)

— Это тоже, брат мой, — грозно Ричард посмотрел брату в глаза, — совсем не игрушки.

— Мне усталось тебя слушать теперь — прочь, Ричард! это не твои дела сейчас! Сгинь, прошу! Убирайся к своим безопасным деяниям... Мне здесь не до детей! (топнул ногой) Если ты сейчас не испаришься, не исчезнешь, то я, словно в детстве, накажу тебя и запру в карцер! Помнишь, как отец нас запирал постоянно за провинности?! Убирайся...

Молодой император последовал совету своего брата, и вскоре вертолёт был в воздухе, скрываясь за низенькими деревьями.

 

— Привет, парни... — такая сексуальная цыпа подзывала к себе двух бугаев, что курили огромные папиросы; один папиросу резко затушил себе об воротник, стряхнул и подошёл к «цыпе». Она ему: — Так что... Выходит, если ты подошёл, то готов и заплатать за час работы?

— За час? На двоих же, да, курва? — хрипло и мясисто отвечал он.

— Я тебе не курва, козёл! Я дорогая шлюха!.. — смачно ввернула она и харкнула на асфальт — прямо между ног ему, гаду!

— Лан!.. Прости, курвёха... Мы же с добротой душевной тут толкались с братом... Бра!..

— Шо? — этот огромный ломоть повернулся, и его лицо образовало мятину в реальности, что рассказала нам, как он выглядит: весь мягкий, обрюзгший и заросший щетиной здоровенный ублюдок килограмм под сто двадцать. На него не то, что глазеть было отвратительно, даже повернуться в его сторону было бы для вас вызовом! И он, эта горилла, подвернул ногу так широко, что оказался прямо напротив цыпы... Та отпрянула назад, но он подошёл ещё ближе; та назад, он ближе, она назад, он ближе; этот танец закончился, когда первый парень, этот рефери, протиснул между ними огромную пачку денег и крикнул: «Два часа!»

— Пойдёмте, мальчишки... — сказала цыпа и поскакала в сторону лестницы, что шла на второй этаж деревянного захудалого особняка, что находился на Роллинг Стрит, 16.

Это двухэтажное здание было построено ещё в 4158 году, когда родилась первая святая, кою поселили в этот домик. Поначалу, одноэтажный, он развился в двухэтажный особняк, а святая превратилась в держательницу борделя. Поколения сменялись, и теперь перед нами уже совершенно другая окраска дома, другая крыша и даже обивка другая, но дом-то тот же самый!.. Жаль, хозяйка сменилась... Мисс Рауразс была ласковой и приветливой дамой, которая угощала всех, кто заходил к ней: первоначально это были глупые бедный монашки, которые сбились с пути — честно говоря, некоторым из них религия была противна и мерзка настолько, что они соглашались на работу в этом доме почти за бесплатно! «Лишь бы слинять от этих похотливых святых отцов, чьи приборы выпирают при каждой пастве!» Сначала насчиталось пять монашек, а потом их было уже около тридцати человек на двадцать комнат!.. Надо полагать, некоторые из них были половинчатыми: исполняли роль официанток, например, или гардеробщиц. Некоторые, отсасывали клиентам прямо на столике или в гардеробе. Это было шикарным зрелищем, пока через несколько поколений на соседней улице не поселился суровый барин с именем Диксмол. Этот мистер был около 185 сантиметров ростом, смуглый, очень смуглый парень: поговаривали, что раньше он был белым, однако «какие-то подонки», как он выразился однажды в баре, закинули его голого в пустыне, где он провёл добрых часов 70-т! Со временем его дом стал пристанищем каких-то недоумков-охранников, которые распоряжались и игрались с законом.

Вскоре в «Милочку», как этот бордель называется, начал захаживать сам мэр... о его имени мы расскажем позже, — если автор его не захуярит, конечно, у него есть такая привычка, — чтобы не путать читателя, ведь мы и без того слишком много даём информации, а ведь наш бедный читатель живёт в век, где нагромождать голову разного рода свежатиной порой так опасно и нечестно, ведь он скачет, словно молодой ретивый конь, по страницам, а мне хочется, чтобы он плыл так медленно, что чуть ли его секунда на слове вдруг ни с того ни с сего не замыкалась в вечность. Так вот, этот мэр начал захаживать в этот бордель и... влюбился в официантку, что порой у него отсасывала. Кажется, её звали Мэллис... Впрочем, нам её имя вообще не важно, я даже её в титрах не буду указывать, окей? Короче, подонки и милые господа, слушайте (ведь разговор не для женских ушей): эта Мэллис была такой щуплой и коренастой девкой, что будь вы высоченной колокольней, а она встала бы напротив вас, вы даже её лица бы не увидели, потому что пришлось бы смотреть высоко куда-то вверх. Эта дылда, говорят, отсасывала так первоклассно, что мэр пулял ей в рот почти сразу же. И уходил. Поначалу он стеснялся, а потом вдруг пришёл с цветами... Она кинула ему их в рожу — он обиделся! Бля, ну хуле? Он пошёл к Диксмолу и пожаловался ему. Начался пиздец. Решили закрыть этот ёбаный бордель, чтобы он нахуй больше жизнь никому не портил. И хули толку? Мэра убили в ту же ночь. На район подъехал сэр МёрсиИннер. Описывать пока я вам его не буду...

Единственное, что я могу ещё сказать — Диксмол стал шерифом, а вскоре и мистером полисмэном-генералом, хуй знает, кем в общем, нацепил себе погонов и будь молодец! начал править всеми ментами, что были в Инглии. Ребята, это долгая история, а мне ещё нужно подрочить, поэтому я скажу ещё напоследок вот что: Диксмол проживал по улице Серебряная Пуля, дом 87.