Чем мельче шрифт — тем важней инфа, блять! 2 страница

— Ну что ты говоришь? Брось это! Всё будет хорошо... Не важно какая у тебя национальность... Какой цвет кожи. Сейчас совершенно другой мир! Боже, что я говорила твоему отцу?! Не нужно рассказывать эти страшные годы войны ребёнку. Не нужно!

— Но мам, разве мир меняется за полстолетия?..

— Конечно, сынок... Конечно... Конечно, меняется, — и мать зарыдала.

 

— Боже!.. Какой бред!

— Давид, что с тобой? — послышался хрипловатый голос, а воздух вокруг наполнился несвежим дыханием и гнилыми зубами.

— Дурацкий сон... Очень плохой. С детства не снился мне. Что за чёрт?!

— Пройдёт. Я закурю. Подыши сигаретным дымом. Голова чуть закружится, зато грусть улетит.

Он закурил.

Давид начал усиленно вдыхать; казалось, он хочет захватить своими лёгкими всю комнату, наполнившуюся дымом.

— Что это ты делаешь?.. — спросил удивлённо старик.

— Медитация.

Старый усмехнулся:

— А, эта чушь! (жёстко закашлял) Брось ты эти дела пока не поздно. Потом привыкнешь и будешь тратить бесценное время на эту рухлядь!

— А на что же тратить его ещё?

— Ну я не знаю. На что-то другое. Какая польза? Что ты вообще делаешь?

— Просто слежу за дыханием. Прогоняю отдельные мысли, которые появляются в голове. Нужно концентрироваться только на своём дыхании... Ни на что не отвлекаться.

— Ты же вдыхаешь дым! — старик заржал, будто конь.

— А не важно, что ты вдыхаешь! Важно, как ты это делаешь.

— Ну и как же ты это делаешь?

— Просто слежу за дыханием. Порой я отсчитываю количество вдохов-выдохов.

— Какой бред. Ты думаешь, что твоя жизнь станет намного лучше? — кажется, был слышен гнев в словах старика.

— Да. Я думаю, жизнь становится качественно лучше. Во-первых, увеличивается префронтальная кора. Во-вторых, начинаешь концентрироваться не только на дыхании и своих мыслях, но и на том, как ты чувствуешь всё вокруг. Я уже пять лет занимаюсь этим изо дня в день и мне становится лучше только от того, что я приступаю вновь к медитации.

— Как же? От одной мысли о медитации тебе становится лучше?

— Когда я думаю о медитации, я уже погружён в неё. Думать о медитации — это значит использовать своё свободное время для занятия ею. У тебя появилась свободная минута? Так почему бы её не использовать на то, чтобы просто следить за своим дыханием. Секунда появилась лишь? Действуй!

— Ты говоришь о медитации, будто это какое-то волшебство. Не думаю, что всё так радостно! — старик закашлял ещё сильней. Вскоре он потушил сигарету и подошёл к окну. Открыл его. — Если дышать, то следует дышать только этим воздухом! — старик перевёл взгляд с Давида на улицу.

— Во время прогулки тоже можно этим заниматься... Только это более сложней. Всё время пропадаешь. Стараешься концентрироваться на дыхании, а потом начинаешь задумываться о том, как ты идёшь или как двигаются твои руки. Но это тоже полезно. Концентрация на различных частях тела так же практикуется теми, кто занимается медитацией. Я лишь пять лет, конечно, подвержен аскетичному образу жизни: почти не ем и не общаюсь с людьми, не сплю с девушками, не ищу себе пристанища. Лишь недавно я нашёл эту берлогу, где никто не жил и решил поселиться в ней, считая, что это мой счастливый случай. На улице был снегопад, и температура упала уже под -30, но я добрался до этого домишки и решил зайти в этот самый подъезд. Пройдя немного наверх, — добрался-то всего до третьего этажа, — я осторожно зашёл в дверь; увидев, что она открыта я сначала стоял неподвижно около часа и просто грелся, старался прислушаться к тому, что творится за нею, за этой дверью. По прошествии часа я понял, что за ней, скорей всего, пусто и никого нет, поэтому я осмелился войти и обнаружил эту квартирку. Так и остался здесь, пока не появились вы...

— Я спасался от дождя, замечу только.

 

— Но, отец, я правда влюбился! — кричал изо всех сил молодой Давид.

— Всё это ложь и враньё! Никакой любви нет в твоих жилах! Течёт обычная кровь у тебя! Без всякой химической химеры! — отец встал с кровати, на которой прежде сидел и подошёл вплотную к сыну, тот упал на колени и рыдал. — Я не позволю встречаться с этой шлюхой! Вчера её видели с другим, позавчера — ещё с одним.

— Она свободная девушка! Она может гулять с кем угодно! — Давид ударил кулаком о пол.

— Так и руки в кровь разбить можно, а что до любви твоей... Любила бы она тебя, ждала бы сидела только тебя! — кричал со злости отец.

— Неужто ей сидеть в крепости своей хижины и быть там, покуда я не приду и не спасу её от одиночества??!

— Так и надо бы благородной девушке!.. А она потаскуха, которая будет висеть на тебе никчёмным грузом. Я не допущу, чтобы в моём доме была такая дрянь!

— Тогда я сбегу!

— Я посажу тебя на цепь! Как пса! Как собаку! Как дичь, которая без мозгов, в которой нет покоя, которая убить себя рада, лишь бы доказать всем свою правоту.

— Дичь? О чём ты бредишь, отец?

— Ты гнусная дичь! Безмозглый оглоед!

— Я люблю её!

— Она тебя — нет!

— Это ты, вероятно, не любишь меня!

— Ты мою любовь не замечаешь! Как и любовь твоей матери...

— Которой уже нет!

— Что поделать... Такова жизнь!

— Таков ты! Это ты виноват во всём! Идиот... Бестолочь!

— Кем бы я ни был, тебе не получить эту дрянь!

Давиду было всего 16, когда он впервые так сильно поссорился с отцом. До этого он старался быть вежливым с ним и жить душа в душу, но что-то произошло... Через год отца не стало. Давид почти сразу забыл свою любовь.

— Я пришла, Давид, а ты отвергаешь меня... Я столько ждала нашей встречи. Я ни с кем не виделась, чтобы лелеять мечты о тебе, а ты теперь так со мной поступаешь.

— Прости. Когда не стало моего отца, всё поменялось! В голове, вокруг, в этом месте, в этой реальности.

— Ты говоришь какие-то причуды. Всё не могло поменяться! Всё, абсолютно всё... Есть ты, есть я. Я смогу поддержать тебя, что бы ни происходило и где бы мы ни были.

— Вряд ли... Я уже теряю уверенность во всём. Теперь мне придётся работать.

— Мы будем работать вместе!

— Нет! Я не могу находиться в этом месте. Мне хочется сбежать отсюда!

— Только не сейчас... Мои родители только заимели уверенность в моём будущем. Я не могу сбежать с тобой...

— Я тебя и не прошу! Я хочу побыть один. Может быть, это займёт пару лет, а может, всю мою жизнь!

— Я не могу поверить, что ты об этом говоришь вот так, вслух!

— Я не могу иначе!.. Мне придётся уйти... Без тебя. И даже если бы я хотел взять тебя, то ушёл бы прочь один. Ты не должна быть со мной пока у меня всё из рук вон плохо!

Так прошло два года, а потом, после этих скитаний по родственникам, Давид решил вообще скрыться из города. И вот, прошло уже пять-шесть лет как он ведёт такой непонятный образ жизни. Сам он называет его аскетичным, но это всё так грустно выглядит.

 

 

III

— Ты меня сжираешь изнутри. Своими глупостями ты ставишь в тупик наши отношения! — это она. Она неистово вопила на Давида, а тот с упоением слушал. Его голова была опущена, подбородок напряжён, а уши не понимали, почему такой громкий голос сейчас должен проникать в них; связки у девушки дребезжали, а терпение лопнуло несколько минут назад.

Давид попытался встать, чтобы выйти на свежий воздух или как-то переключиться, чтобы всё обдумать: столько информации он сейчас не мог так быстро переработать — так же быстро, как летели фразы из её милого рта; даже сейчас он заметил, что её рот очень милый.

— Жанна!

Сделал предупредительный выстрел Давид.

— Стой. Успокойся...

— Ты так со мной ещё не говорил, — резко успокоившись сказала она.

— Просто я уже запутался. Ссоры — это неплохо, конечно. Наши отношения либо развалятся, либо станут ещё крепче, но на этой тонкой верёвке мне надоело прыгать одному, — его тон резко повысился. — Ты стерва!

— А ты тварь!

— Это бесподобно! Конечно, всё, что говоришь ты, бесподобно, но послушай меня... Сейчас нам нужно сделать передышку.

— Бесподобно? Ты ещё и издеваешься, сволочь!

«Из-за чего мы поругались? Смешно, но я даже не помню... Снова какая-то мелочь, какая-то глупость смогла помешать нам, нашим отношениям».

Отношения продолжались всего около года. Были некрепкими, поэтому такие скандалы были гранатой в переполненном доме. Ничего хорошего из этого не вышло бы ни при каких обстоятельствах. Вероятно, это всё накипело и теперь вырывалось из девушки.

— Ладно ещё, что ты бедняк. Я могу это терпеть...

— Спасибо, теперь ты всё сказала!

— Задела тебя за живое? А что мне сказать ещё? Я просто смотрю в лицо фактам. Никаких изъянов, кроме этого.

— Ты найдёшь за минуту ещё что-нибудь, я уверен.

— Ты нихрена не делаешь! Ни по дому, ни в работе.

— В смысле? В какой работе?

— Вот именно! У тебя нет работы. Ты сидишь на моей шее или висишь на ней словно удавка. Мне больно от этого. Ты понимаешь?

— Немного. Я просто туплю сейчас... Ты столько сказала, а я даже не противостоял тебе. В смысле про тебя плохого мне нечего сказать...

— Зато мне есть что сказать про тебя, идиот.

— Спасибо. Ещё одно гнилое яблоко в мой огород. Мне нужно подышать свежим воздухом.

Давид вышел на лестничную клетку и достал пачку сигарет. Он достал сигарету и закурил. К нему подошла Жанна и отобрала пачку со словами, что нужно бросать или что-то типа такого. Сама достала сигарету и закурила. Рты были заняты, поэтому спор не лился дальше и приостановился. С лестничной клетки в окно можно было наблюдать высоко поднятую Луну, чуть желтоватую от вечернего тумана, носившегося по цветным бульварам. Давид не обращал на неё никакого внимания, всё его внимания поглотила проблема. Он не знал, какая именно проблема поглощает его, но что-то внутри него подвергалось жёсткому стрессу. Его мозг даже не передыхал, а пытался анализировать сложившуюся ситуацию, ссору или выяснение отношений, но ничего не мог предложить. Жанна стояла и курила, казалось, безучастно. Она не смотрела вокруг себя, а смотрела куда-то внутрь, пытаясь обуздать свой гнев, пытаясь выйти из сложившейся ситуации не победителем, ведь это был не спор, а важнейшая остановка, когда можно передохнуть и продолжить выяснять отношения, чтобы прийти к чему-то выгодному. Никаких решений Давид в этот раз не предлагал, но и поддержку оказать всяческую тоже никак не мог. Он злился, и злился сильно на Жанну. Она кипела яростью, которая не затухала вместе с огоньком на конце сигареты.

Луна поблекла, туман рассеялся. Всё произошло резко. И сигарета Давида упала наземь под крики Жанны, которая толкнула его и ударила по сигарете. Та чуть не обожгла ему руку, но он вовремя сумел утянуть её. Шквал криков и ударов посыпались на Давида, но он ничего не понимал из слов, кипой валившихся на его голову. Возможно, Жанна тоже не совсем понимала, что она несла, но это не прекращалось, а спокойное и безучастное отношение Давида только всё усугубляло.

— Ответь мне, ты не можешь взять и устроиться на работу?

— Просто так? Вот взять и пойти работать?

— Да, просто так. Взять. И пойти. На работу. Неужели это сложно? Я же так делаю. Делаю каждый сраный этот день, что провожу с тобой...

— Сраный? Что проводишь со мной?.. Хм... Мне нужно подумать, — он встал к стенке и кинул пачкой в её сторону. — Пожалуй, они мне больше не понадобятся. Это была последняя пачка...

— О боже! Неужели? — она рассмеялась и попятилась назад. — Наш Давид встал на путь разума и истины. Вот оно что... Теперь он чёртов ЗОЖник!

— Это не так... Просто денег, чтобы купить новую пачку у меня, похоже, не будет.

— Да. Ведь у тебя нет работы. А мне что-то не хочется провести с бедняком всю оставшуюся жизнь.

— Я рад, что мы решили это всё так просто.

— О нет, дорогой!.. Просто всё так никогда не решается. Тебе придётся попотеть. Мы не расстаёмся. Мы продолжаем беседовать!.. — вдруг вскипела она и повысила тон. Её голос ударился об ушные перепонки Давида, и он отпрянул назад. — Так ты ответишь? — вроде бы она успокоилась и даже краснота с её щёк спала.

— Да. Наверное... Давай войдём в квартиру, чтобы нас ненароком не услышали и не подумали...

— Не подумали ничего плохого? Ой, мы же не плохиши. Мы же такие мирные, что...

— Не пытайся заканчивать за меня фразы, или я, получается, тут совсем лишний — ты могла бы ссориться и говорить сама с собой, выяснять эти отношения...

— Эти? Эти отношения? Эти отношения, которые тебя достали?

— Ты перегибаешь палку. Я ничего подобного даже не подумал.

— А ты подумай... Так ли тебе нужно сейчас стоять и терпеть всё это? Может, следует просто взять и убежать! Ты любишь же бежать от опасностей. А сейчашняя ссора для тебя — это опасность! Беги! — она подняла две руки вверх и развела их в стороны чуть-чуть, сигарета, бывшая в её левой руке, почти потухла и чуть было не выпала. Засмеялась сразу после этих движений.

— Мне незачем убегать, ведь мне не страшно и, вроде бы, избивать меня никто сейчас не собирается!? — он осторожно взглянул на неё. Она не смотрела на него. Она продолжила курить, и голова её была наклонена в сторону. Они всё ещё стояли на лестничной клетке.

Она, как бы играя, наклонилась к Давиду, — тот сел на корточки и, похоже, хмелея от сигареты, потупил взгляд, — она старалась быть мягкой в этот раз: «Баю-баюшки-баю, наш маленький Давид решил поспать! Баю-баюшки...» — издевалась она над ним.

— Хватит курить! — приказным тоном он вдруг сказал ей и поднялся, направился к ней, сильно топнув ногой. Она взвизгнула и сигарета упала из её руки; та ударилась о пол и улетела на нижние этажи. —... и ты продолжаешь, как дурочка, меня бояться! Сама кричишь мне, что я ссыкун! А что предлагаешь мне? Какое твоё поведение я сейчас вижу?

— Ты меня пугаешь!

Он кричал на неё. Даже взгляд его изменился. Он сам на себя не походил от ярости. Но когда она взвизгнула ещё раз, он осмотрелся вокруг и зашёл в квартиру.

— Может быть, мне стоит стоять здесь и отсюда с тобой разговаривать? — закричала она ему вслед. Он хлопнул дверью — та ударилась, сначала закрыв проход, но от удара тут же затряслась и отскочила. Комната была переполнена гневом.

— Может быть, тебе не стоит вообще ничего говорить мне. Ты не умеешь нормально разговаривать с людьми! И ты ещё продавец... Как у тебя получается продавать-то свой товар? Клиент вообще тебя слушает? Ты на него тоже кричишь, когда хочешь, чтобы твоё мнение было услышано?! — он уселся на кресло. Он стояло посреди комнаты, прямо перед компьютерным столом. Сейчас оно было повёрнуто в сторону стены с книгами. Книг было очень много. Бессмысленно перечислять, какие это были книги. Литература была разнообразной, было всё от приключений до детективов и драм, а также специальная и научно-популярная литература. Пять книг стояли лицом к зрителю: Ричард Докинз «Бог как иллюзия», Сальвадор Дали «Моя тайная жизнь» и «Дневник одного гения», Пол Экман «Психология эмоций» и Ирвин Ялом «Экзистенциальная психотерапия». На самом деле эта комната принадлежала Жанне. Это была её квартира. Она снимала её уже порядком трёх лет. Сейчас Жанне исполнилось уже 22 года. Давиду было 26, и он искал себя. Жанна нашла себя в торговле. Якобы. Она во всяком случае так утверждала. Ей нравилось продавать. Ей нравилось общаться с людьми. Она умела это делать. Она умела ласково подойти к клиенту, посмотреть ему в глаза и сказать то, что и нужно говорить, когда ты хочешь понравиться человеку. Давид не раз это замечал на её работе. Он сейчас язвил ей, чтобы ударить по больному месту, ведь Жанна была несколько неуверенной в себе личностью. Она постоянно нуждалась в поддержке, которая для неё была дровами. Огонь возникал от искры — её желания работать и общаться. Это радовало Давида, когда они не ссорились. Он, порой, завидовал даже Жанне и тому, что она нашла себя так быстро. Ему было уже 26 лет и единственное, что у него прекрасно получалось — медитация. А что есть медитация? Тупо лежишь и следишь за своим дыханием. Тупо лежишь и приказываешь себя не мечтать и не думать ни о чём! Считаешь простые выдохи и вдохи. «Как же это тупо! — говорила Жанна. Это бред, но я тебя понимаю. Мне тоже нравится лежать и не думать ни о чём». «Ты делаешь это неправильно!» — говорил тут же Давид. «Как это неправильно? Что в этом сложного? Вот смотри! — она разваливалась на диване и начинала: — Раз — выдох, два — вдох, раз — выдох, два — вдох! И сколько угодно можно так пролежать!» «А ты попробуй, — парировал ей Давид». «Это так тупо, что я просто начинаю ржать, когда так делаю... Не, я, конечно, прочла несколько книг об этом, но всё равно не могу довериться этому способу успокоения мыслей». «Действенней сигаретки! — язвительно замечал Давид и продолжал: — Ну на самом деле, попытайся не думать ни о чём хотя бы пять минут каждый день». «Не думаю, что это приведёт к чему-то хорошему... — скептически замечала Жанна, — Но я попробую. Я верю тебе. Неужели тебе правда становится легче бороться со своими эмоциями, когда ты занимаешься медитацией?» «Ну я прочитал книжку Экмана, — который, кстати, тебе очень нравится, — где написано именно так: медитация помогает справляться со своими эмоциями». «Но научных данных на этот счёт-то нет! — говорила Жанна. — Если научно это не обосновать, то смысла в таких исследованиях ноль!» «Там была беседа с Далай Ламой!» — сердито заявлял Давид. «Да ладно тебе... Это же тип похожий на Ганди?!» — хохотала Жанна. «И чем они похожи? Тот индиец, а этот тибетский монах!» — парировал Давид. «Мне всё равно не становится легче заниматься медитацией...» — жалостливо заявляла Жанна. «Просто тебя это не интересует, поэтому ты и воротишь нос!» — заявлял Давид. «Наверное, поэтому...» — задумчиво произносила Жанна. На этом беседа заканчивалась, и Жанна прижималась к Давиду щёчкой и, бывало, даже засыпала.

— Помнишь, я тебе рассказывала, что мама постоянно забывала мне купить моё любимое печенье... — произнесла неожиданно Жанна.

— Да, милая... Конечно, помню. Как же оно называлось?.. Ах да... Кажется, те «ушки».

— Да, они похожи на мышиные ушки! Они такие сладкие и хрустящие... Как хворост, — в этот момент она дивно улыбнулась и потянулась. Она хотела обнять Давида, но он как-то уж больно отстранённо сидел в кресле. Она, пожалуй, побоялась к нему приближаться не совсем ещё понимая в каком он настроение, отошёл ли он от приступа гнева и злости. «Но он сказал «милая» — подумала Жанна.

— Ты как, мой пушистик?.. — произнесла она более задорно.

— Это из-за того, что я редко броюсь?

— Именно так! И почему только ты говоришь «броюсь», а не «бреюсь»?

— Я же мужик. Мужики броются.

— Мужики борются! На ринге! — смекнула она и засмеялась.

Давид неохотно подхватил смех Жанны и тихонько поскулил.

— Ты просто лентяй, так? — исподлобья посмотрела Жанна, когда подошла вплотную к креслу и упала на пол, коленями она подперла голени Давида, а лицом упала ему между ног.

— Как это неприлично... — прошептал Давид и посмотрел на глаза Жанны. Они сверкали преданной любовью к нему. —... неприлично задавать такие вопросы!

— А в чём тогда твоя проблема? — она кулачком тихо стукнула Давида в правый бок.

— Нет никаких проблем. Есть путь, по которому я иду.

— Странный путь ты себе выбрал... — задумчиво произнесла Жанна и положила руку Давиду на грудь. Немного погладив её, она продолжила: — Ты не считаешь, что тебе стоит поразмыслить над тем, что ты делаешь в своей жизни не так?

— А что я делаю не так? — уныло произнёс Давид.

— Что-то не так ты делаешь, это точно.

— Мне не нужна работа! — сказал Давид и резко поднялся с кресла, оттолкнув в сторону Жанну. Она не ожидала такого и скосила улыбку, загрустила. — Почему ты достаёшь меня с работой? Тебе не всё равно?

— Я думаю о нас. Очень много думаю...

— Может, тебе думать о чём-то полегче, чем ставить во главе тему «мы»? — Давид встал к стене с книгами и начал гладить одну из книг. Кажется, это был томик Кафки. — Ты дочитала «Замок»?

— Приближаюсь к концу. А что, ты хочешь рассказать, что будет в итоге?

— Ничего хорошего, — улыбнувшись, заявил Давид. — Но ничего плохого тоже там не будет!

— А как тебе «Процесс»?

— Я читал уже давно, но мне понравился. Язык Кафки необычен. Удалённость от жизни ставит его прозу в пик всей прозы.

— Ты боишься, что не сможешь так же передать свою мысль?

— Мысль же не одна... Их много. А Кафка всё передаёт сном в сжатой форме. Его герой гуляет по городу и тут неожиданно перед ним возникает старинное здание. Откуда оно появилось, если его не было там раньше?

— Он ведь жил в Чехии, в туманной Праге. Там вечный парадокс подобных вещей — здания возникают из ниоткуда из тумана, — она улыбнулась и подошла к Давиду. Попыталась обнять, но он отпрянул в сторону. — Да что с тобой?

— Мне просто сложно! Очень сложно... Что мне делать дальше? После первого романа я ничего не могу написать.

— Ах, ты писал о себе и о своей бывшей, — сказала Жанна и отошла от Давида в сторону. Метнулась к окну. За окном шёл дождь. — Дрянная погодка...

— Да уж... Ничего с этим не поделать.

— Какое настроение, такая и погода, скажу я тебе!

— Ты хочешь испортить её ещё сильней? Погоду? — Давид язвенно улыбнулся.

— Нет, что ты. Всё ради тебя. Хочу, чтобы в нашей квартире сверкало Солнце.

— В нашей квартире? Это интересно. Ты ещё никогда не называла что-то нашим...

— А теперь назвала. Тебя это пугает?

— Конечно, нет. А что, разве это должно пугать? Типа одной из страшилок По?

— Да, ворон!

— Прекрасно... Наш разговор исчерпался?

— Почти. Иди сюда...

Давид опустил слова и подошёл к Жанне. Вплотную: он прижался к ней, а потом уронил голову на её грудь. Они начали кружится в пустой и глухой комнате. На улице ударял порой гром, но в принципе было довольно-таки тихо. Ветер гулял между деревьев, а вскоре пошёл снег.

— Как прекрасно! — воскликнула Жанна.

— Действительно... — добавил Давид.

— Наш спор переродился в мелодию зимы.

— Как только теперь я пойду домой... — заявил Давид.

— Твой дом здесь. Или ты боишься за старика? Ни на неделю его не оставляешь!

— Он хворает. Кашляет целыми днями. Я ставлю ему горчичники.

— Сегодня ты ему не понадобишься... А знаешь почему? — она чувственно опустила подбородок и встала на цыпочки в ожидании поцелуя.

— Почему? — сказал Давид и поцеловал Жанну, скользя по её губам.

— Потому что ты мне нужен сегодня!

В этот момент она свалила Давида с ног, и они упали на постель. Обнимаясь, они страстно впивались в губы друг друга, а потом начали медленно раздеваться. Давид медленно снял блузку Жанны и с жаром распахнул бюстгальтер. Теперь он жадно пожирал её соски и грудь, хватая все видимые места зубами и потом нежно целуя соски. Они встали, а у Давида поднялся член. Через джинсы было видно, что он стоит. Жанна потянула за язычок и расстегнула молнию на штанах. Стащив их, а потом стащив трусы они принялись за дело. Давид плавно вошёл в неё и чувственно целовал губы, потом грудь. Начались неугомонные вдохи и выдохи, сопровождающиеся нежными вздохами обоих любовников. Температура тела поднялась в ожидании пота, который крупинками выступил на теле обоих. Давид жадно слизывал его с сосков Жанны и медленно потянулся к её лицу. На лице была испарина на лбу. Давид нежно рукой вытер, проведя по волосам второй рукой. Так они продолжали естественные движения и оба погрузились целиком друг в друга, соединились в вечность и стали горячими. Давид водил руками по ягодицам и раздвигал их, потом переходил руками на бёдра и икры, целуя пятки и сами пальцы ног. Всё было чувственно и нежно. Им обоим нравилась эта игра, да и эта жизнь в этот момент.

 

Глава II. Кавычки

I

Свет распространялся по всей улице сквозь туманный воздух. В некоторых местах было темно, но улица орошалась лунным светом, поэтому мы видим отчётливо троих людей, которые о чём-то живо беседовали. Неожиданно рядом с ними стало как-то напряжённо. Один человек, высокий рост которого смущал бы многих, вдруг толкнул одного из двух людей, стоящих напротив него. Тут второй из них достал какую-то палку и прозвучал выстрел. Кровь пролилась на асфальт, а двое этих людей скрылись в темноте.

 

— Так говори же, что случилось?

Мне было очень плохо. Я с трудом вспоминал то, что случилось. Кажется, мой друг выстрелил в него. Неужели это правда?

— Мы знаем, что это был не ты. Но ты там тоже был! С верхних этажей видели два человека, одного узнали в лицо. Твой друг там был! — грозные глаза двинулись в моё сознание. — Выходит, и ты тоже там был...

Комната плохо освещалась, но мне в глаза светил фонарь. Он, честно, сильно раздражал меня! Удар по нервам, а этот человек... полицейский, он смущал ещё больше. Он какой-то нервный. То ли он мне хочет показаться нервным. Непонятно.

— Давид, отвечай!

Я не могу говорить. Что-то мешает мне раскрыть рот. Этот страх. Он парализует... Я видел, как мой друг убивает человека. Да, этот человек шантажировал нас. Он выбивал из нас монеты каждую неделю. Что же делать?

— Рассказывай всё, что произошло!

Я пытаюсь изложить то, что было, но меня смущает мой голос — он дрожит, он будто не мой; всё это очень странно.

— Ну же, я выхожу из терпения!

— Мы просто испугались... — начал я.

— Продолжай, — обрадованно заявил полицейский, который вёл, видимо, это дело.

— Этот тип приходил к нам два-три раза в месяц и вытряхивал из нас деньги... Однажды мой друг заявил, что хочет сбежать из города. В другое место, — на моих глазах выступили слёзы. Я прекратил на время, но потом вдохнул и продолжил: — Я остановил его и сказал, что мы сможем решить эту проблему.

Я вдруг понял, что всё произошло из-за меня. Если бы я не стал уговаривать друга остаться, то этого бы не произошло. Меня охватил озноб и страх. Мои руки задрожали. Мне стало не по себе... Всё вокруг тряслось, а воздух был слишком горяч, чтобы его вдыхать.

— Так это ты предложил друг смастерить пушку?

— Нет! — неожиданно ответил я и почувствовал себя трусом. Я отнекивался, но я действительно не предлагал другу ничего изобретать. Он сам догадался соорудить эту палку!

— Так я и подумал... Ты слишком вял для этого... — безучастно заявил коп. И вдруг оживлённо добавил: — Так что же было дальше?

Я глубоко вдохнул и сказал:

— Мы договорились о встрече. Мой друг вёл себя оживлённо.

Не допускаю ли я ошибку, раскрывая всё это копу? Что он сделает с моим другом? А что, если тот не признался?.. Но его же видели. А вдруг мне солгали?

Эта мысль вогнала меня в ступор. Я уставился в пустоту и перестал говорить. Что было делать дальше, когда мозг вдруг всё предпринял за меня? Зачем я всё рассказал этому полицейскому? Чтобы оправдаться? Что, если нас никто не видел, а я уже выдал ему, что мой друг в этом виновен? Чёрт. Чёрт... ЧЁРТ! Твою ж мать. Что теперь делать?

Я перевёл взгляд на полицейского. Тот смотрел на меня напряжённо. У меня не хватало духа, чтобы продолжить...

— Хочешь, чтобы тебя посадили вместе с твоим дружком? — раздался голос полицейского.

Это подхватило мою трусость, но теперь я не сдавался.

Я уже проиграл. Я уже всё выдал. Что же, теперь рассказывать дальше?.. Зачем... Зачем я всё выдал.

— Ты уже рассказал основную часть. Если ты всё так же расскажешь в зале суда, то, скорей всего, ты избежишь камеры... Твой друг сядет. Он сядет в любом случае. Его видели.

Его правда видели... Его что ли правда видели?

— Твоего лица не было видно. Тебя опознать не смогли бы, но твоего друга видели! Его опознали. Это он стрелял. Мы это уже точно знаем.

Они знают. Чёрт... Они всё знают. Что же теперь мне делать? Я видел убийство. Какого хрена? Какого хрена я не дал другу уехать? Тогда бы этот громила вытряхивал деньги из меня!

— Он вытрясал из нас деньги! — выдал вдруг я.

— Как вы это докажите? Он уже мёртв. Вы просто убили его!

— Я его не убивал! — закричал вдруг я. Неожиданно. Мне стало хуже... Трус. Что же со мной не так? Мы убили человека. Какого... Что же так... Почему так?

— Согласен. Но ты там был... Почему ты не остановил своего дружка?

— Я не знал, что у него есть ствол.

— Ты что, его не видел?

— Он был в плаще... Длинный плащ. Он закрывал ствол. Я не знал, что он принёс с собой пушку.

— Да ты вообще нихрена не знаешь!.. Ты не остановил своего дружка! Тебе бы пару лет посидеть с ним, гад! Вы убили человека...

Я не убивал. Что же такое? Я не убивал. Почему он так говорит? Он хочет обвинить меня... Но я не знал, что у моего друга есть ствол...

— Ладно. Мне сказали быть с тобой помягче. Я не хотел бы, но так считают за этим стеклом. Ты не убивал этого громилу, я соглашусь. Почему всё-таки его убил твой дружок?

— Иначе нам никак было не вырваться из его сетей!

— Он правда вас напрягал?

— Он нам угрожал! — со страхом заявил я. — Он сказал, что нам будет худо.

— Твой друг сказал, что хотел лишь припугнуть его. Если это так, то ему могут снизить срок. Ты об этом ничего не знаешь?

— Нет. Я вообще не знал, что он взял с собой ствол. Я даже не знал, что этот ствол существует! Чёрт, вы что мне не верите?

— Твой друг уже не выпутается... Но ты... Гад, ты точно ничего не знал о пушке?

— Нет. Я говорю вам правду! — я снова зарыдал, узнав, что друг уже обо всём рассказал. Мне было легче, но... мы... убили... человека. Мы убили его. Я был там. Возможно, его кровь и на моих руках. Так это... и есть.