Пикап будущего — загипнотизирую тебя и трахну! 25 страница

— Что делать с этим мальчишкой? — говорит он себе, внутрь себя или богу; это неизвестно. — Он никак не поддаётся на мои уговоры и упрёки! Ничем его не пронять! Сукин сын, сын бляди.

Рядом, за забором проходят чистые детские умы, осквернённые умами этой церкви! Да, они буквально секунду назад избавились от давления этих высоких, но таких низменных потолков. Да, они вышли и ничему не научились, но пропитались запахом этих свечей и темноты, которая блуждает в душах всяких греховников, которые смели зайти во врата столь бесподобного и божественного заведения.

— Ух, блядский сын, — ухмыляясь заявляет уже вслух священник Геноцид. Он никого не видит рядом, ведь может не боятся, что его мысли застукают в столь непристойном виде — воспроизведёнными вслух. Обычно их приходится зажимать в самом духе, нужно сжимать все мышцы, чтобы они, не дай бог, не вылетели! Конечно, если рядом подчинённые... Эти рабы!

И священник, переварив информацию, харкает за ограду. Он попадает смачной соплёй на бедняжку-девочку, ей лет 14. Она смотрит на него невинным взглядом, а он впивается в неё глазами и облизывается; ряса натягивается ниже брюха, девочка замирает и убегает к маме, даже ничего ей не сказав.

«Ещё бы... — крутит в голове священник: — Будущая сука! И уже такие формы...» Он смотрит на её зад и у него невольно открывается рот. Он от страха целует крест и щупает своей рукой одновременно брюхо, чуть ниже. Теперь он улыбается.

— О, Ерофим, сын Господень... — нежно шепчет на ухо он буйному мальчишке, который извивается на мягкой постели. — Как же я рад, что всадил в тебя эту веру!.. — он снова целует крест, а потом целует мальчишку и говорит ему строже: — Теперь твоя очередь, сладенький... Пора и тебе позабавиться, ведь ты тоже станешь таким же, как я.

«Иначе, как нам ещё подняться на небеса после смерти?»

 

1.

Вечером было холодно. Отдыхал между двух хилых коробок; рядом стояла бочка с шинами, которые струили в воздух отчаянным дымом. Да, дым был действительно отчаянным, ведь мой взгляд тяжело по нему поднимался, даже лениво... Мне не хотелось угадывать, какой сегодня день, да и месяц знать я тоже не сильно желал. Желание пропало ещё раньше! Чего уж теперь о нём думать... Пальцы прыгали по клавишам, а мысли в беспорядке, — как и всегда, — двигались, метались, бегались... Бегались. Спохватился... Писать больше нечего.

Неси меня, мой неимоверный и искушённый взгляд, вдаль! Да, там впереди ещё есть свет и есть надежда. Но что даёт она? Пространство для кислорода и искру для огня!

Успеют люди отдохнуть ещё после своей смерти, а сейчас нужно радоваться и веселиться — час пробил для новейшего проклятия... Сколько было позволено ждать этого часа, и сколько сил нужно, чтобы переждать сей славный период и пережать себе глотку, не дышать и отключиться!..

 

Распластанная в сугробе шлюха

неторопливо массировала свой клитор.

Да! Она нашла его, хоть и не мужики находят...

Она гордилась грудью и

гордилась она талией!

Но мужем не гордилась; ведь он так и не смог найти!

В окне болтались форточки, а ручечки дрожали!

Из форточек шёл воздушок, болтался в лёгких, в комнате.

Руками я наяривал, тихонько гладил тушечку:

Не брился я неделями, и жопу я не мыл.

Ох, как приятно кончить, размазав все о пыль и грязь.

Свободною рукой взять и вытащить платок.

Спокойно, тихо вытереть; щипанья хуя вытерпеть

И дальше воевать.

 

 

Поэт.

 

«Когда ты не знаешь о чём написать,

всегда найдётся ещё одно слово…»

 

«Бред», — пожалуй, именно то слово, с которого следует начинать знакомиться с поэтом… Несомненно, мысль эта крайне субъективна и озабочена тем, как именно себя подать.

 

Быть может, отзвук в вашей раковине сердца эта запись совсем и не оставит, однако принять стоит во внимание лишь то, что дальше этого абзаца одни лишь предрассудки… Так давайте же не будем никогда заканчивать абзац?

 

А кто сказал, что предрассудки плохи? Предрасположенность к рассудительному образу мысли вполне может зацепить кого-то нитью озарения… Поймались на крючок? Слабы. Слабы мы были, когда только появились в этот свет; рассвет теперь нам помогает просыпаться… Кто ж знает, что же значит быть «поэт»? Тот «быть» заменит бытием, а «слово» сланцем!

 

Публика нема! Не надо рамок!.. Рамки вы раздвиньте… «Боже, черти!» «Чертят нам кругами мелом с ада, с ада мел кругами — им вы верьте!»

 

 

 

 

ИИ

(индивидуальное искусство)

 

 

(т)айна

Что есть правда? Это плохая литература, написанная задом наперёд. Страна чудес для Алисы всегда была под землёй; её просто нужно было найти. Лёгкая улыбка вызывает покраснение глаз, а теперь нужно представить, что это совсем нелегко: улыбаться так, чтобы время остановилось не на секунду, а на вечность!

Оставляем надежду на растерзание уму. Вера… Что это? Всего лишь старуха или нечто большее?.. У каждого по-разному, но есть те, кто верит. Они могут сломать не только своё тело, но и разломать Землю на две части, а дальше — Вселенная!

Время — это бульдозер; беспощадно и жадно он захватывает твою кожу, тело твоё и чужие жизни, а потом выкидывает в яму бесконечности, где только часть всего этого будет оставаться на миг и улетать дальше; где-то внутри тебя дребезжит механизм: он тикает, кудахчет и барахтается, словно птица, словно зверь, словно памятник, построенный для вечности.

Что же вокруг настоящего? Ничего.

 

(1).

Только одно есть в разуме, что хочет тянуться до самого пола, а затем поднимать твои ноги, и руки, и сердце…

Познай себя.

 

(2).

Всего лишь пустота.

Кругом одни квадраты. И каждый из них — тайна и пустота!

 

(3).

Каждый из нас одинок. Это всего лишь одна из истин.

 

Когда мы начали жить снова вместе, всё начиналось славно. Мой друг вскоре уехал, поэтому мы укуривались втроём: я, моя лучшая подруга и Катя. Честно сказать, без друга моего мы очень скучали, и так получилось, что подруга и друг объединились в какой-то момент и стали парой. Эта пара перестала общаться с нами почти сразу после приезда друга. У нас были общие интересы, общие стремления; были общие мечты, но у нас перестало быть желание общения с такими же, как и мы сами. Меня это отвращало… Меня это бесило и губило. Я хотел бросить, я жаждал это сделать, но у меня никак не получалось. Целыми днями я был воткнут в компьютер, в котором начал искать надежду. Надежду в то, что всё может измениться.

Перед тем, как попасть в психушку мне становилось не по себе от мысли, что я такой бессильный и неудачливый, я ничего не достиг, а мне уже 24 года. Да, конечно, кто-то скажет, что возраст этот нормальный и только начинаешь жить по-настоящему, но я по-настоящему пропал из мира впервые и куда-то нёсся. Я не знал, куда иду, что ищу, зачем вообще устраиваю эти забеги по подъездам в поисках наркоты. Мне было просто любопытно то состояние психики до сих пор, поэтому я старался ублажать свой организм, пытался вызвать его на разговор, на философский разговор о том, что будет с нами. Я начал вести себя странно. Не так странно, конечно, как вёл себя до этого, да и всегда, а вообще очень странно. Мне казалось, что за мною следят, что меня хотят убить. У меня началась жуткая паранойя. Впервые мне показалось, что из монитора кто-то на меня пялится.

Это было за неделю до психушки. Я сидел упоротым и смотрел что-то на ютабе. Да, было прикольно, весело, но и было очень неуютно. Люди с монитора начали смотреть на меня. Прямо на меня, а потом они начали общаться и спрашивать своими жестами, как вообще у меня дела, как поживает мой котик, где же Катя.

Я им весело отвечал, что котик где-то прыгает, а Катя на работе, но они не верили! Они говорили, что Катя мертва! И я пошёл искать Катю.

 

Когда я нашёл её на работе, я не мог так сразу ей выдать, что переживаю за её безопасность. Она посчитала бы меня психом, но и так слоняться там я тоже не мог, поэтому я начал выслеживать того, кто мог бы совершить нападение. Я считал, следил, высматривал, а иногда даже кидался на людей. Потом и вовсе мне стало казаться, что каждый меня знает в этом городе.

Теперь я не понимал, что такое вокруг творится: резкая моя популярность или резкое моё падение.

 

Все последующие ночи я беспокойно спал и считал, что меня проверяют. Каждое движение Кати я улавливал, будто она может быть шпионом. Я считал, что она думает, будто шпион здесь я.

 

 

 

Свинец

 

Впервые мне не о чем написать, а это значит, что я достиг всего в этой жизни. Мне нечего сказать в пустоту этой страницы, и я счастлив от мысли, что так будет до конца моих дней! С другой стороны, становится печально, что так быстро всё приелось и забылось... Это меланхоличное движение пустоты к моим очерченным выше скул глазам. Передо мной не устояла бы та, что радостно искала озарение; а тот нашёл бы в записях моих свой смысл. Кроме обещаний я могу подарить надежду!.. Есть крайность, по которой нам придётся медленно идти, чтобы пробраться к нам необходимой вере. Замечу, что не только вера помогает жить нам... Однажды вера умирает. И хочется, конечно, отдалить этот момент, так всё ж не нам им править; пусть правится он сам через наше бессознательное и сильную точку опоры. Приходится признаваться в том, что идеи цепляют лишь короткий фрагмент бытия, однако стоит помнить — одна мысль может сломать ваши представления о мире, разрушить стену через которую вы долго не могли пробиться. Трудно оградить вас от победы, ведь рядом есть всегда беда! Приходится идти на всё, чтобы питаться этими надеждами... Вера не приходит, словно любовь. Она вбивается в голову стальными и железными гвоздями; с помощью стакана воды она даст свои ростки в форме ржавчины... Поверьте, это не так плохо. Кровь на ваших зубах на вкус подобна ей, этой ржавчине; так побудьте же летучей мышью иль вампиром.

Эта история начнётся сквозь секунду, когда наш вдохновитель медленно заходит в реку. На шее у него ребёнок... Тому не больше шести лет. Сам вдохновитель вполне зрелый, ему чуть больше сорока на вид. Он медленными шагами проталкивает свою фигуру к берегу, шагая к середине речки. Неожиданно происходит следующее: сильный поток ударяется о тушу мужика и ребёнок падает, ударяясь о воду; мужик успевает лишь схватить того за ногу, поэтому ребёнок захлёбывается в воде, которая, к тому же, сильно ударяет его; но, знаете, не это больше всего волнует малыша...

У обоих паника! Мужик пытается тащить ребёнка — проходят незначительные секунды, однако ребёнку худо, и кажется ему, что хуже не было! Мне кажется, бедный мальчишка считает, что это всё, конец! Мужик же тянет того изо всех сил, ведь он не первый раз спасает жизнь мальчишке... Ещё немного! Так.

— Повезло!.. — кричит вверх мужик; паренёк весь дрожит и, ссутулившись, хватается ногами за плечи, а руками за голову и шею.

Они переходят на другой берег, и мальчишка уже сам бежит по берегу, забыв уже что произошло; теперь вдруг новое веселье — он погнался за псами, что поначалу на него лаяли. Он сам начал гавкать на них!

— Гав! Гав!

Мужик, пытаясь всё переосмыслить, проступает медленно по камням, берёт один и зло кидает в реку... Та покрывается кругами, которые уплывают к мосту, недалеко от которого и произошло всё это. «Надо было идти в этот раз по мосту! — думает про себя мужик. — Вера бы меня убила!..»

— Саш, Сашка! Постой же... — пытается догнать мальчишку и кричит ему, почти догнав: — Что будем бабушке-то говорить?

— Про что?

«А он уже забыл... Боже, что за мальчишка!»

Они тихо забираются на угор, небольшую насыпь, где очень редко может проехать лишь одна машина; рядом стоят домишки, очень много травы и одуванчиков, те ещё жёлтые...

Вскоре они подходят к неуклюжему маленькому домику. В сравнении с другими домик выглядит как будка для собаки! Удобства в нём такие же... Дача, что ещё скажешь!.. Калитка закрыта, а сверху заколочено так, что не перелезть.

— Вера! — кричит мужик. — Вера, открой!

Взбалмошно выпрыгивает женщина. Она быстро бежит к двери, ребёнок начинает плакать неожиданно вспоминая, что с ним произошло буквально несколько минут назад.

— Гриша, что ты опять с ним сделал? Что ты опять натворил? Почему он плачет?

Тот грозно смотрит на мальчишку, но тут же шевелит плечами и тихо говорит:

— Да не знаю я... Только бегал за собаками и смешливый был... А тебя увидел и зарыдал! Это ты виновата!

— Да конечно я... Саша, — она хватает мальчишку и садит его на руки: — Сашенька, что он натворил? Что твой дед натворил?

— Баба, я упал в речку!

 

 

Ф И СТ О

Голова раскалывалась на две части; мозг протестовал, но разум повторял, что нужно! Поэтому я и пошёл… Мне нужно было оказаться в этом месте, чтобы прийти к озарению!.. «Да, — пролепетал я отважно! — Теперь, наконец-то, она поймёт, что это за узоры…» Она не понимала. Раньше!,, но сейчас стало более ясно, ведь изменились пространственно-временные аллюзии и беспечно ударили на нас своим грохотом безвкусности и разгильдяйства… «Здесь нет грамматики!»

Фисто стоял и падал, казалось, одновременно. Он был неуклюж, но внимателен к ней. Я знал, что у них теперь всё должно сложиться; пользой это для меня не пахло, но я желал ей добра и счастья. Теперь следует надеяться на моментальный результат! Да, писать так каждый день в течение недели, а потом выстреливать полной обоймой! И почему всегда получается, что две Л. бродят по знакомым улицам? Одну из них звали Маргарет Л.; другая была Лизой Л.

Двойная «Л» казалась мне привлекательней всех вместе взятых просторов Везувия и других гор, которые могли бы мне прийти на ум, но не пришли, ведь рядом сохранялся порядок её частиц. Она смотрела на меня узорами своего платья и трепетала что-то по-английски, но я не знал. Была эта мулатка… Боже… Я сразу вскипел.

Эти близняшки озарили Фисто, и он подтянул Лизу к себе. Да, это была его девушка, а мне досталась Маргарет… Я не жаловался, но жаловалась она, поэтому приходилось скитаться по саду, который каждое утро рисовался в моём воображении, сквозь окно, раскинулся он внизу. Я наблюдал, как там ходит один охранник и парочка из этих двоих. Чёртов Фисто!..

Нет, что вы. Он меня не бесил! Он даже был привлекательным молодым джентльменом, но всё же он выводил из дома эту хорошенькую Лизу и устраивал с ней дикие покатушки на коне. Да!.. Она прекрасно сидел верхом, но не знала этого, ведь постоянно смущалась и краснела; особенно, когда я слишком близко подходил к ней. Как я ощутил её красноту, спросите вы?.. Да просто она улыбалась широко, смеялась и смотрела на меня, а потом резко скрывала свой взгляд, уводив от меня и коня.

Мне хотелось есть, поэтому стол накрыли почти сразу. Я не был здесь главным. Главным здесь был Фисто! Он управлял этими рабынями, развлекался с ними, а потом насиловал.

Я видел в её глазах страх, но он не мог там ничего увидеть, ведь считал их отбросами. Я был белым, но мне она нравилась так, как нравилась бы мне белая. Даже ещё сильней, ведь обжигала меня своею кожей и своей редкостью, хоть рабов была у него куча. Впрочем, этим вечером мы решили сбежать…

 

В этот день Фисто не смог отличить Маргарет от Лизы; теперь та сидела на коне, пока мы с Лизой прогуливались вдали от парка; я ей читал вслух своё письмо:

«О, ты блестишь словно монета! Твоя ласка в тёплые меха одета! Ты не знаешь, что значит прятаться под снегом, но знаешь, что вокруг нас лишь часть планеты… Ты же поедешь со мной туда, в дали? Там, где я и мой брат правит!..»

Она не знала, что такое снег, а я смеялся лишь, не смогши объяснить ей такое лёгкое понятие… Пусть это будет для неё сюрпризом!..

Вечером мы оказались в миле от города Фисто, но тот не унимался, ведь потерял, как ему казалось, Маргарет. Позже Маргарет призналась ему, что это Лиза сбежала, о чём пожелала вся её семья. Сестра Фисто передала, что он жестоко погубил всех!.. Лиза не могла унять эту боль, но решилась сбежать ото всего. Она решилась, поэтому и я смог попытаться закрыть на всё глаза… Конечно, ненадолго. Фисто нашёл нас, но сам позже пожалел об этом. Тут хватило только его! Мне не нужна была вся его семья. Плохой плод не требует сгубить всё дерево, но Фисто желал бы с лёгкостью, чтобы вся семья его погибла вместо него:

«Они виноваты!»

— Но ты один насильник!.. Никто больше там не разбирается так с девушками! Тебе придётся заплатить за это своей никчёмной жизнью. Дуэль? Или ты не способен?..

— Я способен!.. — трусливо он поджал свой зад, прыгнул на коня и поскакал к горизонту. Тот был очень далеко, поэтому вскоре выстрел, а потом спину окутала кровь; моё тело было окутано туманом, и лишь позже я увидел, как он падает с коня.

Через некоторое время меня нагнали его слуги, которые своими пушками решили испугать меня и Лизу… Они схватили её за шею и потащили к пруду, начали топить — тогда я слез с коня и подошёл к ним.

— Если ты бросишь эту негритоску, то всё будет в порядке — мы не навредим ни тебе, ни ей; она просто отправится в посёлок и продолжить своё рабское существование, как и суждено было для неё с начало рождения! А ты… Ты просто уедешь отсюда!

— Я не могу. Вы не знаете, насколько сильно я принадлежу этой девушке!

— Что? — громко засмеялись они. — Какая-то черножопая курва свела тебя с ума? Да быть этого не может! Ты что, извращенец? Тут даже белые слуги не шляются с этими чёрными! Что ты тут устраиваешь? Как ты представляешь жизнь с нею? Ты, поди, жениться ещё хочешь?

— Я хочу провести с нею всю нашу жизнь!

— Она будет короткой, — с этими словами прозвучал и выстрел, который свалил меня на траву.

Через неделю весь мир узнал об отмене рабства.

 

 

эпигон

И о чём нам уже говорить? О том, о чём все уже говорили. О листве, падающей каждую осень на землю, где ей приходится всю зиму лежать в тишине, а весной гнить. Об этом небольшом очерке, который можно показать некоторым людям, достигшим понимания хоть в чём-то... Да хоть в чём! Это не предлог под псевдоинтеллектуальность или самобытную умность! Нет. Попытка написать небольшое резюме о том, что было пережито моим сознанием. Некоторые авторы упрямо будут помогать мне писать, но я нисколечко не хочу оправдывать их имена, которые и без того известны; поэтому я просто прекращаю думать об одном и начинаю думать о другом, о третьем, о четвёртом. Тут, знаете, и пятому найдётся место, которое может легко обмакнуться в моей фантазии и превратиться в приключение! Не хочется лишних обобщений. Не хочется лишних разговоров. Не хочется лишних точек... Пожалуй, их очень не хочется! Время неустанно бежит вперёд, чтобы в лицо назвать меня трусом. Что ж... Да, я трус. Но я не сворачиваюсь клубком, выдавая в воздух острые шпоры, не поджимаю хвоста, чтобы утечь между двух кустов или смотаться в клубок, чтобы не быть развязанным. Наоборот, я пытаюсь размотать себя, держать хвост пистолетом и спрятать свои колючки, чтобы без особого сопротивления воздуха катиться вперёд. Только куда? К своей цели? Или к цели того, кто мне её поставил? И цель ли это? Может быть, это лишь философский оттенок будущей смерти? Недалёкое призвание, которое обратится крахом, иллюзией бытия. Так или иначе, мне придётся продолжить начатое однажды, поэтому хочется насладиться парой тяжёлых выдохов и вдохов, и воздух, пожалуй, осядет в моих лёгких.

 

Я разбил два белых яичка над плитой о край сковороды; с левой стороны её ржавчина, а с правой — чернейший жир. Подумалось: «Сколько ей лет?»

— Кажется, твоя мать её у бабки выменяла, когда еще с отцом жила! — вставил крохобор-дед: он постоянно приносил домой какие-то новые удивительные вещички. В прошлые выходные, например, он притащил откуда-то оленьи рога — теперь они вместо вешалки. «Это было так очевидно!» — сказал он, после трёх дней пока на них активно пялился.

Часть скорлупы упала прямо в белок. Один из желтков растёкся по дну сковороды, напоминая чью-то размазанную рожу. Помнится, в прошлые выходные и мне зарядили по уху, когда полез куда не надо. Да и не будем об этом! Плохое лучше вспоминать, когда совсем всё хреново...

Сейчас же масло зазвучало, а дед что-то наскрипывал своей качалкой, где он почти уснул.

 

 

Я шёл по следу. Рукава давно промокли, а ноги тащили тяжёлый снег; голова занята тяжёлыми мыслями... «Я ушёл оттуда. Теперь всё хорошо!» — успокаивал я себя, пытаясь привести в чувство; кровь прилила к ногам, я ускорил шаг.

 

— Мне нужно убраться отсюда подальше! — крикнул я таксисту; тот ошалел и нажал на газ.

 

Почему я решил сбежать от неё? И куда меня это приведёт?

 

Снег сильно прошёлся по улицам, поэтому вскоре мы застряли. Я не стал ждать и ушёл прочь.

 

 

Н0ль

 

 

Н0ль. 1

— Мы должны что-то решать, иначе она может умереть... — кричал врач из яркой палаты: лампочки светили в её израненное личико, когда меня выгнали — теперь я сидел вжатый в мягкую скамейку: тёмный коридор скрывал от меня лица тех людей, что стояли где-то вблизи; а пока я сидел, она умирала...

 

Почему так произошло? Что вообще случилось? Я просто наблюдал за нею, а потом вспыхнул и превратился в... этого сумасшедшего… в одну из своих личностей, что называл Фрэнком!..

 

Чёрт! В воспоминаниях своих живу я в той квартире почти два года с нею и тщательно готовлю её самоубийство на бумаге. Вряд ли я могу быть примером для кого-то сейчас, но эта история начиналась с лёгкого развлечения — теперь уничтожает душу моей любимой девушки…

Главное, чтобы не тело! Главное, чтобы не тело…

 

Мысли задавили меня, и я резко поднялся, но наручники, что жадно изнохратили запястье, вцепились в меня намертво, и я, словно пружина, сжался, ударившись об стенку головой.

— Блин, и этот вырубился... Что, блять, за семейка?..

И слышен смех был их, а потом...

— Заткнитесь... Это он?.. — голос низкий: в нём слышится чужая доброта; однако: — Поднимайся! Поднимись, убийца! Что ты натворил, сучёныш? Что же ты натворил, гад?

— Что?.. Что не так? Что случилось?..

Я отключаюсь, как вдруг вспоминаю, как всё началось...

 

— Джерри, за тобой нет слежки! С чего ты взял?.. — она развернула меня в толпе, а я разозлился; жутко разозлился и наплевательски пошёл дальше, крича:

— Да все они всё слышат! Они прям чуют меня, а я жопой своей чую, что все мои мысли, каждую мыслишку просто выцеживают!.. У них там микроскопы в глазах уже растут на мою личность!.. Что это за параша вообще? Что это за культ?..

— Джерри, всё нормально…

— Заткнись, Аида! Нихера не нормально! Я вижу всю эту поеботень!

 

Знаете, секунды две назад я жутко хотел срать, а сейчас реально обосрался: меня выкинули с работы, а потом снова началась паранойя. Мы так прожили несколько месяцев, и я снова начал отключаться от реальности…

 

В тот день она накинулась на меня, и я попятился назад — мы упали. Её взгляд меня калечил, а потом эти безжалостные крики и удары... Я иногда не понимал, какого хера эта стерва решила избивать меня…

 

— Значит, так всё было?.. Почему же, друг, у вас нет синяков, а она лежит почти мёртвая?..

— Почти? Господи, — я зарыдал, и посмотрел на руку — она была на месте. — ДЖЕК!!! ГДЕ ЖЕ ТЫ?

 

Спустя секунды кто-то:

— Что с ним?

— Он ничего не понимает! Нельзя ли сослаться на состояние аффекта? Посмотри, — он киданул рукой в меня, осмотрев моё худощавое тело, затем ударил словом: — Хули с него толку? В тюрьме его убьют... Он вообще не понимает даже, что мы говорим! Смотри как он на меня смотрит… С таким ужасом!..

— Вот именно!.. А ты его ещё калечишь!.. Видно же, что он её любил, Ча…

— Любил? Это ключевое слово что ли?.. С хера ли он её любил, а потом решил вдруг избить до полусмерти, а? Бьёт, значит любит? Охуенная система! Сука он! Бедная девчонка...

Спор между ними продолжался, а я висел на волоске, потом всё стало мутным и странным: кругом плиты сортира — этот странный кафель; эти сраные белые халаты...

Мне пиздец.

 

— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — кулак мой разлетелся об стену.

Откуда-то крики:

— Свяжите! Надоел уже всем...

 

Я вновь очнулся — тело ноет: меня чем-то накачали...

— Что за беда? Где я?.. Почему так много света? Я что, погиб?..

— Вы в морге

— Где я? В морге?

— Это суд! Вы живы, но вот девушка ваша…

Я отключился.

 

— Подсудимый, встаньте! Вы признаёте себя винов... — она даже не договорила, а я вновь потерял ход времени и мысли.

— Что с ним не так? О, боже...

 

Спустя несколько месяцев я очнулся в какой-то психушке, где на меня смотрели странным взглядом. Я вряд ли ещё вспомню эти лица... Я вряд ли вообще хоть что-то вспомню... Мне так хреново — я ничего не соображаю!.. Возможно, это из-за лекарств...

 

— Как вас зовут? — белый халат его сверкал и купался в солнечных лучах, а мрачный вид дал мне понять, что человек находится не на своём любимом месте.

— Я не помню... — я задумался, а потом покосился в его сторону; пошевелил мозгами и киданул: — Вам нравится ваша работа?..

Он замялся, но потом произнёс уверенно:

— Конечно! (задумался) А что натолкнуло вас на такой ход мысли?..

— Вы слишком хмуры для человека, который должен помогать больным...

— Хм... пациентам. И, знаете, настроение, по идее, не должно влиять на качество работы…

Я удивился и перебил его:

— Меня отсюда выпустят?..

Он сразу же скривил губы, которые образовали лыбу, сам загорелся аж и сразу привстал; сзади отварилась дверка: из неё показалась девушка. Довольно симпатичная, но вкус мой требовал одной!.. А эта что-то отдала врачу и скрылась, хлопнув дверцей; конечно же, гад этот пялился на её миниатюрный зад до последнего...

— Нравится она вам?.. — улыбнулся я и чуть толкнул вперёд стул, в знак интереса. Он отодвинулся назад:

— Нравится. А вам?..

— Я люблю одну...

— Любите?.. Хм... Это правда?..

— Да, знаете... — я посмотрел в окно на горы: — Доктор?.. Не важно… — я осмотрел этот кабинет: просторный, но мысли путались; я замялся: — Просто... Странно, что я забыл и её имя (я смущённо покосился на пол). Почему так?.. — я оглянулся и немного пододвинулся, говоря шёпотом: — Что произошло с нами? Почему она не приходит ко мне? Почему ко мне не приходят друзья?

— А ведь вы не лжёте... — он наклонился и даже пододвинулся поближе: — Вы правда ничего не помните?..

— Конечно, нет! Какой мне смысл врать?.. — тот кивнул мне; я продолжил: — Я помню, зал суда... Господи...

 

— Что такое? Доктор?! Где я? — я осмотрелся; но ничего не понял: — Я убил кого-то?

— Вроде того.

— Кого же?

— Только себя.

Я зарыдал.

 

Н0ль. 2

Сегодня я пришла домой разбитой. Мои силы кончились ещё на полпути, а когда я оказалась на пороге, поняла вдруг, что это лишь начало... В квартире пахло сладкою прохладой — голова стала кружиться — он приходил и, кажется, забыл закрыть окно. Боже, Джерри третий день меня игнорил... Мобильник его трезвонит здесь, сам он не желает, видимо, искать пути к общению. Такое чувство, будто он меня пугает! Вновь! Или играет со мной?.. Снова?! Как жестоко!.. Его издёвки бьют-то прямо в сердце, но иногда по лёгким... Это уже я.

 

Вот и сейчас зима врывается в квартирку: холод мчится по моим стопам и забирается чуть выше... Мураши бегают по телу, а внутри становится тревожно: компьютер выключен, котик бегает и ждёт... Чего? Корма предостаточно, а Джерри нет...

«Где он до сих пор?» — возникло в небе, огромная тень улетает куда-то вниз — я вся трясусь; мне страшно!.. Из открытого окна послышались мне крики — сознание твердит плохие вещи; я даже не могу писать их, но...

 

На днях мы поругались: всё начиналось с мелочи — привело к огромному взрыву эмоций, которые обрушились на нас и на жалкие стеночки квартиры, в которую я теперь боюсь порой и возвращаться… Чёрте что!

Мои слова его пугали: он кричал в меня, и это убивало. Мне было больно (и до сих пор мне больно), но он не понимал тогда этого, похоже... Наверное, он не хотел понять, он не хотел ведь даже выслушать меня...

— Пауза! — вдруг вырвалось: я вспомнила замечательный моментик из сериала.

— Какая в жопу пауза? Никакой, блять, паузы не будет! Всё в быстром темпе, мерзость уже вылилась на нас: ты вывернулась наизнанку, а я теперь любуюсь этой грязнотой, паскуда! Ты думаешь, что мне приятно говорить всё это? — он прибежал ко мне на кухню, где я дымила (так чётко помнится всё это): — Опять ты со своими сигаретками?! Ты убиваешь и меня, и мои лёгкие; калечишь и себя... И сложно мне понять, что больше беспокоит: что ты себя нахер изуродуешь, или однажды я от этих сигареток сдохну, а ты поймёшь, блять, вдруг, что стала виноватой; и тоже закопаешься в могилу!..