Батальоны идут на соединение 1 страница

В четверг, 7 июля, артистам был дан выходной, а на сцене с восьми утра шла монтировка. Завпост Иванов вместе с Павлом Зиновьевичем ходили по пустой и вымытой ночью сцене с чертежами, выверяя окончательные точки установки декорации, элементы которой уже подтаскивали рабочие, включая Тиму, Вадима и Антона.
В то же время шла и светомонтировка. Илья и Лера еще накануне внимательно проштудировали режиссерскую разработку света. Она начиналась так: «Антрактный свет. Темнится зал, потом сцена. Свет пролога. Площадь. Рассвет. Входят первые горожане. Восход солнца...» Светомонтировкой руководил Борис Владимирович, как его звали в театре,— Светоч. Он решал, какая нужна дополнительная аппаратура, отдавал различные команды, и студийцы, вместе с рабочими электроцеха немедленно выполняли их.
В половине одиннадцатого, когда декорация была уже почти установлена, в зал, опираясь на трость, вошел Арефьев. Завпост обернулся к Светочу:
— Боря, мы у финиша. Направляй.
Послышались распоряжения Бориса Владимировича в регулятор:
— Внимание! Риточка! Введи третий! Илья, зафильтруй там бэбик ядовито-зеленым! Лера, подключи энпэшку!
Владимир Платонович наблюдал из зала, как принимает свет его декорация, и по ходу работы давал коррективы.
Через полтора часа Иванов опять обратился к Борису Владимировичу:
Как поспеваем, Светоч?
Час еще.
Звоню Александру Федоровичу!
Действуй!
Работа пошла с ускорением.
Минут через сорок в зале появился в сопровождении ассистента Зотов и, как всегда, сперва присел в глубине партера. С его приходом все опять вдруг приобрело чинность и благообразие. К Зотову подсел Арефьев. К ним подошел завпост и несколько минут о чем-то советовался. Александр Федорович отошел к боковым местам, взглянул на декорацию оттуда. Посмотрел на часы и кивнул. И завпост распорядился расширить на полметра просвет между домами. Монтировщики передвинули игровые станки, осветители поправили прожектора. Тем временем звукорежиссер Гена вручил Зотову микрофон.
Ну как? Будем светить? — сказал Александр Федорович в микрофон, проверяя звучание. Одновременно это был сигнал, что теперь бразды правления берет он. Со всех сторон, как эхо, по-слышалось:
Занять места! Тишина на сцене!
Ребята еще ни ралу не были на настоящей световой репетиции, где режиссер, художник-сценограф и художник по свету впервые ищут световой образ нового спектакля.
По залу продолжали раздаваться команды режиссера:
— Рита, готовы? Прошу! Дать люстру! Бра! Ищем антрактный свет.
Пока выполнялись эти задания, Зотов совещался с художниками:
— Лучше декорацией сразу не ошеломлять. При освещенном зале она должна выглядеть значительно, но скромно. Свет утра приберегите — с этого у нас все начинается. На вход зрителя — полдень! Небо темно-голубое! Два-три солнечных блика на крышах, балюстраде, ступенях...
Борис Владимирович немедленно переводил распоряжения режиссера на язык электротехники:
Рита! Девятый. Так! Сорок шестой! Третий в накале! Есть кто в левой ложе?
Есть! — откликнулась Лера.
Девятый зафильтруй желтым! Луч пошире. Пожалуй, он туда не достаёт! На балюстраду его, а крышу возьмем с мостика, прострелами! (Так осветители называют боковые лучи из кулис.)
— Можно записывать! — сказал Александр Федорович.
Поскольку у монтировщиков в это время работы не было, Вадим мог посмотреть световую репетицию из зала. Он представил себе, как заходит публика и перед ней вырастает сразу площадь Вероны четырнадцатого века.
— Записано! — сообщила Рита.
— Так. Темним зал. Ищем начало спектакля. Холодный свет. Затем первый луч солнца сверху, едва-едва.
Последовали команды Светоча. Зотов же обратился к Стасу:
— Будьте добры, займите место, где стоит у нас Пролог.
Пожалуй, уберите фильтр — желтого не надо, похолоднее! Нет, и голубого не надо — мертвое получается лицо. С обеих сторон оставьте белый! Гена, готов?
Звукорежиссер немедленно откликнулся музыкальным сигналом.
— Пройдем с фонограммой. Антрактный свет. Снимаем зал и — с отставанием на две секунды — сцену до полной темноты.
Дальше по музыке — рассвет. Выходит Пролог. После стихов
Пролога — первый луч солнца. Понятно? Прошу!
К двенадцати часам подошли к сцене бала.
А если сзади подсветить жалюзи? — предложил художник.
Дело! На бал — попробуем контровой на жалюзи. Кто-нибудь из девочек — быстро встаньте за Джульетту!
В мгновение ока за решетчатым ставнем оказалась Даша. — Подвигайтесь там: Джульетта собирается на бал. Не дожидаясь музыки, Даша начала импровизировать танец.
— В Джульетту влюблен слуга Пьетро. С его помощью, она вспоминает танец. Прошу!
Зазвучала музыка. Возле Даши прыжком оказался Стас. В спину им ударил свет, силуэтами выделивший их фигуры сквозь жалюзи.
— Утверждается! Напомните завтра! — обратился Зотов к Глебу Аркадьевичу.
На штанкетах опустили фонарики. Стали искать свет бала. Режиссеру нужен был световой образ ночи — призрачный, фантастический.
В два часа все наскоро пообедали в актерском буфете и вернулись к работе.
— Пока силы есть, отсветим самые трудные картины! — предложил Зотов.— Все прочее — в световом прогоне.
Начали набрасывать свет свидания у балкона. Здесь Александру Федоровичу было необходимо, чтобы луна хорошо освещала лица, а фигуры обрисовывала рельефно.
— Стас, Даша! — попросил Зотов.— Напомните все мизансцены героев.
Стас и Даша неторопливо переходили с точки на точку, стараясь не обращать на себя внимания. Они понимали: на световой репетиции ничто не должно отвлекать производство от главного — света.
До ночи успели отсветить весь спектакль два раза и проверить свет дважды по репликам и игровым точкам, с музыкой.
В театре каждый занят своим делом. Но всегда известно, как справляется любая параллельная служба. На следующий день сотрудники цехов, собирающиеся на черновой прогон спектакля, заглядывали в зал, оценивали декорацию и по ритму работы электроцеха понимали: свет обещает быть интересным.
В этот день с утра на сцене шли технические доделки, готовился реквизит. Между тем актеры одевались и искали грим: с одиннадцати до двенадцати, до начала прогона, на сцене был назначен просмотр костюмов и гримов.
С девяти часов костюмеры-одевалыцики (в том числе Инга и Ксана) уже развешивали костюмы по гримкомнатам. Швеи (и Геля с ними) делали последние стежки. Зоя Ивановна и Люба в белых халатах ставили на гримировальные столики парики на штативах, раскладывали бороды и усы. Участники спектакля собрались задолго до назначенного часа: на первый поиск грима некоторым нужно было полтора или даже два часа. В коридоре то и дело слышались вызовы (актеры в то же время пробовали голоса): «Реквизиторы! Гримеры! Костюмеры!» Девочки бросались на вызов: помочь подклеить парик, сменить сапоги, дать другой кинжал, веер. Швеи подшивали то, что кому-то было необходимо подогнать по фигуре. Люба уже знала, как надо помогать актеру надевать парик, как на растянутые «в улыбку» губы клеить усы.
Хороший актер в совершенстве владеет искусством грима и знает свое лицо. Но те, у кого был пластический грим (лепные носы, подбородки) прибегали к помощи Зои Ивановны. Этого Люба, конечно, не умела и пока, к сожалению, некогда было учиться.
В гримуборные девочки заходили, постучав: им было известно, что бесцеремонность может выбить актера, что, кладя грим на лицо, они «гримируют и душу». Зоя Ивановна рассказала Любе, что во время выпуска спектакля вплоть до премьеры артисты предельно нервны и напряжены: они ждут рождения художественного образа, и у них в это время случаются срывы, на которые не надо обращать внимания.
Страшнее всего Любе было заходить к Галановой. Но вот раздался знакомый голос: «Гримеры!» Это значило: актриса одета — пора надевать парик. В секунду преодолев стеснение, Люба открыла дверь. Вера Евгеньевна гляделась в зеркало и была сосредоточенна; казалось, вот-вот схватит какую-то мысль. Любе сразу стало легко: ни педагога, ни ученицы не было — два взрослых человека занимались своим делом.
— Наденем, Любаша, паричок! — произнесла Галанова, так и не возвращаясь целиком в эту жизнь, и взяла парик за виски.
Люба молча подклеила многоярусный венецианский парик, как полагается.
Елена Константиновна Благовидова готовилась к выходу на сцену по-своему. Она уже наложила довольно темный общий тон и старила себя, высветляя все выпуклости своего лица, на которые рельефно накладывала кисточкой немногочисленные крупные морщины. При этом актриса непрерывно бормотала что-то: «Я же старая; старая, да не слишком... Еще ого-го! И румяная...»
Не выходя из образа, она сказала Любе:
Настриги-ка мне, голубушка, черненького крепе!
Вам?! — не поняла Люба.
А как же! Я ведь бабка у-усатая! У-ушлая! У-ух! Я верхнюю губу вазелином не трогала...
В одиннадцать ноль-ноль послышались три звонка и по трансляции голос помрежа:
— Доброе утро. Начинаем просмотр костюмов и гримов. Актеры — на сцену, гримеры — в зал.
По партеру расхаживал Зотов, похожий на предгрозовое небо.
— Сейчас нам влетит, только за что — не ведаю! — с некоторой иронией заметил актер Горичев.
Все расположились в первых рядах, и режиссер гневно начал:
Я вчера зашел в театр...— и замолчал.
А разве вы из него выходили? — по праву ведущего актера пошутил Милановский, но шутка повисла в воздухе.
Не в наш! В ТЮЗ. Заглянул на второй акт «Двух веронцев» Шекспира. И что, вы думаете, я увидал? Великолепные костюмы — почти как наши... И декорации... Но что в них творят!.. Размахивают руками, как на базаре, толкают женщин, те носятся, как пиратки по палубе. Стихи бормочут, мнут! Шутки скверные. И еще песенку спели: «Что хочу, то и ворочу!» А в зале подростки! Вы, конечно, тут ни при чем,— немного смягчился режиссер.— Я не хочу сказать, что Шекспир не допускает грубоватости. Или что сцену надо превращать в музей. Но это должна быть иная грубоватость, рождающая особую музыку, которая ничем не хуже сладкозвучных песен! Искусство и невежество несовместимы! Взгляните на сцену! Декорация, освещение ее — все располагает к чему? К восприятию идеи прекрасного в самых неожиданных формах. Костюмы, в которые вы одеты, обязывают. Зачем мы столько времени занимаемся сценическим движением? Части должны подчиняться целому. Помните завет Шекспира: «Двигайтесь сообразно с диалогом». Итак, начнем. Смотрим костюмы. Каждый выходит, сохраняя походку и стать действующего лица. С каким-то предметом в руках. Но ничего не изображать! Быть самим собой. Это относится и к практикантам! — снова зарычал режиссер так, что ребятам захотелось спря-таться под кресла.
Потом сразу — прогон. Первый в полной декорации, со светом, в костюмах и гримах. Это все отдельные части армии, которые только еще идут на соединение. Оно произойдет через две-три репетиции. Сегодня задача — лишь сориентироваться, тогда мы последовательно подойдем к генеральным. Прошу на сцену! Уступайте дорогу тем, у кого несколько переодеваний, тогда за час мы успеем все.
В зале сняли свет, дали полный на сцену. Ольга Алексеевна — художница по костюмам — подсела к режиссеру и раскрыла блокнот. Начался парад костюмов.
Исполнители появлялись по одному или группами. Каждый что-то держал в руке: шпагу, зонт, веер, четки, не говоря уж о платках и перчатках, которые были у всех, кроме слуг. Никто ничего не наигрывал, но каждый старался деликатно нести в себе существо образа, сохраняя не только манеру держаться, но и «глаз» своего персонажа на все вокруг, и при этом спокойно разговаривал от своего лица, участвуя в обсуждении костюма.
Первой показывалась Инаева в длинном сером платье из тяжелой материи, с ажурным платком и цветком в руках, что не м«шало ей поддерживать, согласно этикету, юбку руками крест-накрест. На распущенных ее волосах была надета сетчатая феска. Инаева сделала ритуальный поклон и сложила руки на груди, как полагалось хорошо воспитанной девице.
Ткань немного взрослит,— с сомнением проговорила Смидович.
Взрослит косметика.
Но тогда и совсем молоденькие девушки пользовались косметикой...
Не в этом дело. Гутя, снимите с лица почти все, кроме легкого тона, особенно на первые сцены.
Хорошо, Александр Федорович.
Поозоруйте!
Инаева подбежала к кулисе, кинула оттуда цветок в руки режиссеру и спряталась. Потом выглянула, спрашивая взглядом, не дерзок ли ее поступок?
— Вот, видали? Дитя! Ромео жив? Станьте рядом с Джульеттой! Хорошо, что оба в серых тонах. Как вам парик героя?
Послышались возгласы одобрения.
Хоть я и в меньшинстве, но позволю себе возразить. Я, кажется, уже говорил: все надо увязывать не только с идеалом эпохи, но и с сегодняшней эстетикой. Стиль эпохи — это язык, которым мы изъясняемся. Современные понятия о красоте — это мир, в котором мы живем. Люба, сорвите с актера парик!
А я не дамся!
Но на сцену уже смело вышла Люба и аккуратно сняла со Сланцева завитой длинноволосый парик, под которым обнаружилась хорошо подстриженная, правильной формы голова.
— Вот таким вас поймут. Джульетта, переодевайтесь в следующий. Ромео, задержитесь. Где ваши приятели?
Быстро вышли на сцену Меркуцио, Бенволио и группа слуг Монтекки, включая студийцев.
— Что ж, гамма хоть куда! — сказал Александр Федорович.— Вопросов нет? А у исполнителей? Сдвиньтесь влево. Тибальт с друзьями. Прошу!
Теплой желто-коричневой гамме группы Ромео противопоставлялись молодчики дома Капулетти. Их костюмы являли собой переливы от пурпурного до кроваво-красного с черной ото-рочкой.
Не назойливо, что каждая группа только в своей гамме? — спросила Ольга Алексеевна.
Сейчас проверим. Станьте п мизансцену драки!
Обе компании перемешались и замерли с обнаженными шпагами.
— Смотрите, как здорово! И нет в цвете многословия. Публика будет интуитивно угадывать, кто из какого клана. Прошу всех отойти поглубже! На первый план — супруги Монтекки и Капулетти!
На фоне коричнево-красной толпы обозначились четыре пятна: в холодных голубых тонах главы рода Капулетти и серебро с черным — Монтекки. Вадим, наблюдавший все из партера, в строгой и гордой леди Монтекки не сразу узнал Галанову. Пары по очереди отвесили режиссеру изысканный поклон. Зотов внимательно разглядывал каждого в отдельности и всех вместе на фоне массовки и декорации.
Есть неудобства, вопросы?
Александр Федорович, шлейф по моему росту не длинноват? — спросила Галанова.
Пожалуй.
Геля, подколи актрисе шлейф! — попросила из зала заведующая пошивочным цехом Клавдия Васильевна. Геля быстро вышла на сцену и стала булавками подкалывать шлейф Талано-вой, тихо советуясь с ней и Клавдией Васильевной. А Вадим подумал: «Вот что значит, когда у человека есть конкретное дело! Какая бы еще сила заставила Любу на глазах множества людей выйти на сцену сорвать с актера парик, а Гелю — свободно колдовать над костюмом своей учительницы?»
Тем временем со сцены ушли все, кроме Джульетты и Ромео, успевших переодеться. На Инаевой было шелковое платье, на Ромео — светлый костюм с короткой курточкой.
Это, как я понимаю, сцена у балкона?
Да! — сказала художница.
Снимите-ка курточку, Олег! Ага! Белая рубаха! И как хороша перекличка с платьем Джульетты!
Все-то вы у меня отнимаете! — пожаловался Сланцев.
Я душу вашу хочу обнажить. Ничто не мешает двигаться? Полазайте!
Олег взобрался на высокий балкон. Рита по собственной инициативе поиграла цветными лучами. И Вадиму уже было трудно вообразить, что на Ромео мог бы быть завитой парик.
— Бал!
Сцену заполнили маски. Искусной художнице удалось и в карнавальных костюмах сохранить основные тона Монтекки и Капулетти. Смешно и страшно гляделись мужские маски с длинными птичьими клювами. Зловеще позвякивали на средневековых рогатых и цилиндрообразных головных уборах колокольчики. И на этом фоне двумя пятнами выделялись черные костюмы знатной дамы Джульетты и Ромео, одетого монахом.
Гена без дополнительных просьб дал музыку. Рита — свет, и исполнители невольно повторили гальярду так, что даже несентиментальный Александр Федорович залюбовался танцем. Но, взглянув на часы, остановил:
— Время! У кого есть вопросы по костюмам? Нет? Так.
Пятнадцать минут перерыв. Досыта не наедаться — чтобы сохранить легкость. Прогон будет адов, не заигрываться. Основная задача — освоить все атрибуты. Останавливать буду часто — нервы беречь!
«Адов прогон!» Ребята уже слышали это выражение.
И он в действительности оказался таковым.
Актеры, конечно, нервничали, чувствуя себя покупателями без сумок, у которых покупки валятся из рук. С честью выходили из положения те, кто не позволял себе увлекаться. Вадиму нравилось, как работал Гузаков. Он будто разучивал танец: осваивал новые элементы декорации, предметы реквизита, костюм, проверял на себе свет. Многим же казалось, что все, что ими наработано нечеловеческим трудом, тонет в бессчетных неосвоенных деталях. Но установка режиссера на чисто технические задачи прогона возвращала к сознанию, что все идет нормально.

Взялся за гуж...

В день первой генеральной с утра в театре царила какая-то особая приподнятость. Всюду наводили блеск, как матросы драят палубу перед парадом. Спешно велись последние доделки и в постановочной части. Каждую свободную минуту Вадим проводил в зале, и студийцы по всем вопросам советовались с ним:
— Слушай,— пытала Нина.— Я вчера не была на прогоне. Как у Елены Константиновны веер-флюгер — вращается на оси? Александр Федорович ничего не говорил?
С другой стороны допрашивала Люба:
— Парик у леди Капулетти не слишком велик? Смотрится?
Перед генеральной Зотов собрал всех актеров в зритель ном зале.
— Сегодня трудности технического порядка тоже будут. Поэтому сейчас прошу распределить себя так, чтобы часть вашего внимания была сосредоточена на технике, часть — на творчестве.
Режиссер занял свое место за столиком в середине зала. Слева от него — ассистент со стопкой продолговатых листков. Борис Владимирович расположился подальше, в амфитеатре. В руках у него тоже был микрофон, связанный только с электроцехом и регулятором.
В зал проникли первые — «свои» — зрители: две актрисы, свободные от гастролей и дежурная служебного хода тетя Ариша (в этот день дежурила не она). Она служила в театре уже около пятидесяти лет и каждую новую работу любила смотреть на первой генеральной. Как полагается, они сели поодаль от режиссера, чтобы не «маячить» перед его глазами.
В пустом фойе прозвучал третий звонок, и с тихой музыкой свет в зале стал медленно меркнуть. Вадима начало лихорадить, будто перед дальней дорогой.
С музыкой постепенно наступила полная темнота. С новой музыкальной темой Рита начала мягко набирать свет пролога. Пока все шло идеально, но Зотов то и дело находил какие-то мелкие занозы и беспрерывно диктовал ассистенту свои замечания. Иногда оглядывался, находил в зале одного из своих коллег и указывал на сцену. Ему отвечали жестом понимания. Все это Александр Федорович делал тихо, незаметно. Главной задачей генеральной было дать возможность артистам проверить себя в безостановочном прогоне.
А Вадим радостно отмечал, что вместо вчерашних отдельных кирпичей начинают прорисовываться контуры будущего величественного здания. Музыкальная фраза, стихотворная строка, жест с веером, сам этот веер, шаг по лестнице, поворот, предложенный режиссером, и ответный выпад со шпагой, точно найденный артистом, танцевальное па и свет, играющий на драпировках и плащах на фоне мрачных камней и темно-голубого неба,— все это стало соединяться в стройную симфонию. И хотя Вадим помнил, как подбиралась цветовая гамма в костюмах, оттачивался стих, искался солнечный блик на черепице, репетировалась перекличка далеких утренних шумов, уже нелегко было отделить одно от другого, вспомнить, кому принадлежит та или иная находка. Однако это еще была хотя и генеральная, но все-таки репетиция...
Зотов не любил отнимать у актеров время на долгие разговоры. Поэтому после генеральной, велев получить листки с замечаниями, распустил всех до вечера.
Тетя Ариша задержалась в проходе, не решаясь подойти к режиссеру. Но, выходя, Александр Федорович сам остановился перед ней.
Да, тетя Ариша, нелегкое наше дело...
Неужели!.. А спектакль-то, Александр Федорович, будет!
Думаете? — сквозь усталость с надеждой спросил Зотов. Вечером Зотов снова собрал всех на несколько минут в
пустом зале.
— На первых репетициях вы были мои гости,— сказал он.
И я старался принять вас надлежащим образом. Затем мы на паях вступили в права владения нашей общей работой и, кажется, не поссорились. Теперь вы хозяева. Примите меня, вашего
гостя, с должным радушием.
Эта короткая речь помогла актерам осознать, что наступил их час. По ходу генеральной Вадим все более жалел, что в зале никого нет. Каждый образ на глазах расцветал, словно дерево весной. Как и днем, Вадима восхищал брат Лоренцо — Гузаков. Вот подошла к завершению его первая сцена с Ромео. Воодушевленный мудрым напутствием монаха, Ромео уходил из кельи почти бегом. Ощутившая сдвиг по ритму Рита сделала световую вырубку немного раньше, еще до исчезновения Ромео. «Так лучше!» — подумал Вадим, но тут же со сцены прозвучал едва слышный мужской вскрик, и, несмотря на отсутствие опыта, Вадима всего пронзило, как ток, чисто театральное чувство: «На сцене беда!»
— Дайте свет! Свет! — послышались голоса.
Лушникова включила дежурку, затем Рита дала полный свет — несколько человек уже собрались в глубине сцены. Зотов тоже бежал вперед по проходу, спрашивая, что случилось?
— Олег подвернул ногу!
У Вадима отлегло от сердца — «Ничего страшного», но уже в следующую минуту он осознал: «Нет, произошло несчастье — для спектакля!»
Олегу помогли допрыгать до комнаты рабочих.
Все вдруг остановилось.
По залу и сцене ходили неприкаянные актеры и работники цехов в белых и черных халатах. Страшно было смотреть на Риту, спустившуюся в зал и сидевшую в одном из кресел. Все понимали, что она не по недосмотру допустила накладку. Никто не думал укорять ее, но от этого ей было не легче. Зинаида Яковлевна подсела к ней и обняла за плечи.
Наконец прибыла «скорая» и увезла Сланцева на рентген, определить, есть ли перелом.
Прошел еще час. Из больницы позвонили, что перелома нет, Олега отпускают домой, но, когда он сможет нормально ходить, выяснится только через два-три дня.
Больше ждать было нечего.
— Завтра в одиннадцать репетируем сцены без Ромео. Исполнители и все цеха,— объявил Зотов и ушел из театра.
Участники спектакля разошлись по гримуборным и, как потом рассказывала Люба, сначала даже не имели сил снимать грим...
Галанова тоже с трудом заставила себя выйти из театра. Ребята окружили ее. Она не спешила расстаться с ними, товарищами по несчастью. Вечер был теплый. Вера Евгеньевна присела на скамейку, девочки рядом с ней, мальчики — вокруг на земле.
Без Ромео-то у нас сколько сцен? — устало проговорила актриса, очевидно думая в то же время о чем-то еще.
Всего несколько,— откликнулся Тима.
А не лучше было бы дать всем передохнуть? — спросила Инга.
Отдых сейчас нужен меньше всего. Разве можно останавливаться на полной скорости? Вы почувствовали, что у всех несколько полегчало на душе, после того как Александр Федорович назначил репетицию?
А... ничего, что мы задаем вопросы?
Задавайте.
А если... с ногой что-нибудь серьезное? — спросил Стас.
Тогда все на осень и... считайте — половина усилий зря.
Ну а если Олег вернется недели через две, разве нельзя, например, пожертвовать отпуском?
Лишить коллектив отдыха — значит поставить под удар следующий сезон. У нас не все молоды, не все здоровы, у многих путевки.
А ведь на такие случаи должны быть дублеры! — опять сказала Инга.— На производстве говорят — незаменимых нет.
— В том-то и дело,— возразила Галанова,— что театр такое производство, где нет заменимых. Вы же знаете, что Александр Федорович несколько лет собирался ставить «Ромео». Не нашел бы подходящую пару актеров — снова отложил бы. К тому же такая работа с ними проделана огромная... Это не реально. Зотов не признает компромиссов в искусстве. Вот вам еще случай убедиться, как мало мы себе принадлежим. Сланцев так же мог повредить ногу, подвешивая дома шторы. Но подождите, может, еще обойдется... Пошли!
На следующий день навестившие Сланцева доложили, что Олег на ногу не наступает. Когда будет улучшение — никто не знает. А до конца сезона — две недели.
Зотов, которому, надо думать, было не легче, чем другим, всем своим видом являл пример стойкости и оптимизма.
— В театре мало побеждать неожиданные трудности, надо обращать их себе на пользу,— повторял Александр Федорович. И сам продолжал репетировать не только с прежней отдачей, но как-то особенно вдохновенно.
Сцен без героя оказалось достаточно. В массовых за Ромео подчитывал Сушков. Зотов пользовался случаем навести на спектакль особый блеск: добиться виртуозности боев, танцев, чистоты мизансцен, точности взаимодействия актеров со светом, музыкой, окончательно освоить костюмы, реквизит. Режиссер вслушивался, как артисты произносят стихи, требуя правды, музыкальности звучания и безупречного посыла звука, иногда ведя репетицию с верхнего яруса. По вечерам Александр Федорович тоже не всегда давал себе отдых, назначая репетиции по сценам и индивидуальные занятия с отдельными исполнителями.
На одном таком занятии — с Инаевой — присутствовали Даша, Лида и Вадим.
Как дела, Гутя? — спросил Александр Федорович.
Дела — как сажа бела.
Вы уже слышали, что худсовет предлагает освободить вас от роли Джульетты?
Что?! — лицо Августы исказилось от ужаса.
Я тоже не слыхал. Почему же все так плохо?
Ой... Александр Федорович, так ведь и наповал можно! — говорила Инаева, не в силах оправиться от шока.
Актеру нельзя быть слабонервным, и он всегда должен быть готовым ко всему. Так что вас огорчает?
Как?.. Олег!..
Вы думаете, страшнее не бывает? Я не припомню в театре сезона без происшествий. И каждый раз как-то выходили из положения. Кстати, о Сланцеве. Как вы полагаете, чем он сейчас занят? В эту минуту?
Не знаю... ногу лечит.
А разве ему не сказали: ноге — покой и покой?
Ну, возможно, ужинает.
Ради чего?
Хочет набраться сил.
Скорее, я думаю, футбол смотрит. Сейчас игра...
Может быть. Но все равно только о ноге и думает. И о своем Ромео.
А о Джульетте забыл? А она что сейчас делает?
Явилась на свидание... к вам. Как к брату Лоренцо.
Ответ неплох. Для чего?
Чтобы укрепиться духом на время разлуки с Ромео.
Во имя какой цели?
Отстоять любовь.
Да, верно. Но к чему я, по-вашему, клоню?
Уточняете роль по задачам?
Тепло! Давайте еще раз проследим жизненно важные задачи для Олега Сланцева на сегодня, начиная с утра.
— Ну, как проснется, проверяет — в порядке ли повязка. Поднимается, стараясь не потревожить ногу. Опираясь на палку, идет умываться. Завтракает, аккуратно уложив ногу под столом, оберегая от ударов. Ожидает врача...
— Довольно. Итак, каждое его намерение и поступок как бы нанизаны на единый стержень, не так ли? Давайте же определим, что Олег делает дома.
Лечит ногу! Сквозное действие.
А контрдействие?
- Травма.
И что побеждает?
Неизвестно пока. Идет борьба.
Цель Олега?
Не сорвать выпуск спектакля. Сверхзадача — осилить роль Ромео.
С Ромео разобрались. Теперь с Джульеттой. Определим основные действия, которые она совершает на протяжении известного нам куска ее жизни.
Сначала она девчонка. Резвится...
По-вашему, это действие? Попробуйте-ка порезвиться!
Прошу прощения! Познает мир в игре, как котенок.
Согласен. Затем?
— Затем, встретив Ромео, сначала воюет со своей любовью, потом начинает бороться за нее. Решается на свидание с Ромео в саду и на тайное венчание. После гибели брата соглашается принять ложный яд. Дает обманное согласие выйти за Париса, принимает порошок и, когда, проснувшись, видит что Ромео мертв, убивает себя по-настоящему.
— Прекрасно. Как же мы определим сквозное действие Джульетты?
Бороться за любовь?
А до начала бед? Августа ответила не сразу.
Там еще любовь, наоборот,— мой противник.
— В том-то и дело! А сквозное действие, как вы знаете, надо искать единое во всей роли, во всей жизни действующего лица.
Как бы это сформулировать?.. Я была беспечная девчонка, послушная дочь... И вдруг — любовь все перевернула. Сначала, конечно, я стараюсь не отдавать себя во власть чувства, а когда понимаю, что в этом смысл моей жизни, становлюсь с бурей заодно. А мне в лицо встречный вихрь несчастий: поединок Ромео с братом, изгнание Ромео... И наконец — его гибель!
Ну и как же мы определим сквозное действие образа нашей героини, фарватер всех ее решений и действий?
Поступать, как подскажет сердце.
Ради чего?
Чтобы не предать себя. Один ложный поступок — и Джульетта уже не Джульетта.
Совершенно точно! Сквозное: поступать сообразно с велениями сердца. Сверхзадача: не изменить себе. А контрдействие вашей роли?
Сперва — любовь как неожиданность. Потом на одной стороне баррикады оказываюсь я и моя любовь, на другой — родные, цепь несчастий, может быть, весь мир.
Неплохо. Кажется, вы понемногу начали проникаться мужеством Джульетты!.. Теперь снова перейдем на вашу личность. Попробуйте вспомнить об основных ваших действиях сегодня за день.
Ну... Как проснулась, думала, конечно, о роли. Делала зарядку, воображая, что это Джульетта прыгает через скакалку... Распевалась: моя Джульетта занимается с преподавателем. Завтракала калорийно, но легко: нельзя полнеть, а то я буду уже не Джульетта, а чушка. Шла в театр, внутренне набираясь сил, и тоже старалась глядеть на все ее глазами...
— Стало быть, сквозное действие начала вашего дня?
Быть готовой к репетиции.
Во имя чего?
Чтобы не провалить роль.
Допустим, не провалили. Дальше?
Дальше?..— растерялась Августа.— Дальше придет зритель, поймет меня (стучу по дереву!). Будут рецензии,...
Представьте себе, что все это было и прошло. Что впереди?
Впереди? — актриса окончательно смешалась.— Ну, может быть, дадите еще какую-нибудь роль.
Не исключено. Что-нибудь похуже.
Похуже?
А вы надеетесь, что за Джульеттой последуют Катерина, Элиза Дулитл? Придется играть все, что поручат, в том числе и то, что не очень интересно. Готовы вы к этому?
Конечно.
Но финальная цель? Сыграете тридцать, сорок ролей. А там? На пенсию?
Почему — на пенсию? — возмутилась актриса.— Перейду на старух. Коробочку сыграю, графиню-бабушку...
Весьма возможно. Но ради чего все это? Начать Джульеттой, а кончить Коробочкой?
Ну и что? Зато стану мастером. За свою жизнь много радости людям принесу. И она пройдет не зря.
Теперь понятно. Вы определили сквозное действие своей жизни вполне определенно: делать все, чтобы стать мастером. И сверхзадачу: познать высшее наслаждение — нести людям ра-дость своим искусством. А контрдействие решитесь определить?
Ой, сильное контрдействие! Неумение мое, и лень, и страхи, нервы невоспитанные, несвобода. И культурная отсталость — я пока прочитала в своей жизни маловато, и в театрах бываю не часто, и в музыке не слишком разбираюсь. Изобразительное искусство знаю лучше, но все так, без системы...
Знать своих противников — значит отчасти одолеть их. Во всяком случае, у вас нет еще одного, столь страшного для артиста врага — мещанства. А то бы вы не решились говорить о контрдействии вашей жизни и работы мне и (он покосился на ребят) при наших практикантах. Если я верно понял, вы определяете сквозное действие Джульетты так: не изменить себе, своей любви. Сверхзадача — остаться Джульеттой. Даже если за это придется отдать жизнь.
Сквозное действие и сверхзадача каждой роли — звено в цепи жизни художника. А сверхзадача вашей жизни — не завоевать аплодисменты или прессу — такая цель была бы недостойна актрисы, но так организовать, воспитать себя, чтобы ежедневно, начиная с этого, трудного для вас жизненного экзамена, каждой ролью дарить людям высокое наслаждение искусством.
Мощное стремление всегда наталкивается на препятствия и лишь поэтапно побеждает их. Против вашей героини с ее любовью — все и вся, и против нас лично тоже, можно сказать, еще целый мир. И товарищи, недостаточно верящие в вашу удачу; и завистницы (они всегда есть и будут в театре); и режиссер, который все время повышает требования и в любой момент может найти актрису, в которую поверит больше; и публика — она может понять, может и не понять вас. И наконец, вы сами, с недостатками, о которых вы говорили. Что окажется сильнее: вся сумма противодействий или сквозной натиск вашей целенаправленной работы над собой? Как вы сказали об Олеге, борьба продолжается. Эта борьба тяжела, но она есть жизнь.
Вадим видел: чтобы поддержать боевой дух в коллективе, Александру Федоровичу мало было только продолжать репетиции.
С каждым днем он усложнял задачи и, добиваясь от артистов почти невозможного, подкреплял свои требования горячей верой в них. И деморализованность постепенно стала проходить.
Никто зря не тратил слов, но, ведомые режиссером, все начали интуитивно верить, что все кончится хорошо. Иногда Зотов собирал всех сразу, снова усаживал за стол, и, переполненные нажитым, актеры еще раз проверяли себя — правду каждого действия, оценки каждого факта.
На одну из таких репетиций неожиданно явился... Сланцев!
Вид его на костылях, с лицом, измученным вынужденным бездельем, поначалу испугал партнеров. В ответ на протестующие возгласы, которыми они встретили его, Олег отвечал фразой из пьесы: «Что здесь за шум? Подать мой длинный меч!» И сразу прозвучала ответная реплика: «Костыль, костыль! К чему тебе твой меч?» Сланцев был в прекрасном настроении, утверждал, что костыль — не худшее оружие и отличное приспособление, чтобы лазать по балконам красавиц. Что он уже способен прыгать, бегать и может это продемонстрировать.
— Перестань! Ни в коем случае! — зашумели партнеры.
Понятно, что работа в этот день шла на особом подъеме.
Так Олег явочным порядком вновь включился в репетиции. Опираясь на костыль, он ходил по сцене, что никого не раздражало, а, напротив, во всех вселяло надежду. Все, правда, еже-минутно тревожились, как бы какое-либо его неосторожное движение не остановило вновь все производство.
Еще через неделю молодой актер попытался передвигаться без опоры, ссылаясь на врача. Работа снова вошла в свое русло, так что вскоре было решено сдавать спектакль в срок, лишь отказавшись на время от мизансцены с влезанием Ромео на балкон.
28 июля, днем, театр сдавал спектакль общественности города.
Когда подошли к сцепе у балкона, Ромео неожиданно для всех начал карабкаться по уступам выше, выше... За кулисами затаили дыхание...
Но все обошлось, и никто из сидящих в зале так и не догадался о недавно пережитых главным исполнителем и его коллегами трудностях и волнениях.
Работу театра приняли без замечаний. Было получено разрешение до конца сезона сыграть один спектакль на зрителе. По творческим соображениям это было более чем желательно, но ос-тавалось-всего три дня. И, посоветовавшись, дирекция театра от такой затеи отказалась: летнее время,— как за три дня реализовать билеты?
Виктор, узнав об этом, попросил своих задержаться и смело ринулся к директору-распорядителю.
— Нодар Иванович, мы продадим!
Тот с удивлением поднял глаза от бумаг:
Кто — вы и что собираетесь продавать?
Мы, практиканты, попытаемся за три дня найти публику.
Где это вы собираетесь найти? Шуточки!
Нет, вполне серьезно. Если вы не поверите мне, пойду к Алексею Леонидовичу, к Зотову... Ребята ждут. Решайте.
Много вас?
Человек восемнадцать.
И с чего собираетесь начать?
С общежитий, библиотек, небольших учреждений.
А почему с небольших?
Оперативнее будет. Уговорим взять понемногу. Фабрика, завод за сутки, я думаю, и разговаривать не станут.
Резонно...
Три дня у всех студийцев на устах была пословица: «Взялся за гуж — не говори, что не дюж». Каждому реализовать по двадцать — тридцать билетов — задача не простая. Были подняты на ноги все: родители, одноклассники, кто не разъехался, соседи, общественники при ДЭЗах. Виктор сидел на телефоне и обзванивал организации, включая даже обувные мастерские, бюро проката, отделения милиции; тут же передавал билеты одному из ребят, и тот летел по указанному адресу.
Чтобы помочь студийцам, театр дал объявления о премьере по радио и в двух газетах.
— На худой конец сыграем на полупустом зале. Тем более что генеральных со зрителем не было,— поговаривали в коллективе.
Накануне спектакля зарядил мелкий дождь, похоже на сутки.
Не везет нам с погодой! — сетовал Виктор.
Все наоборот,— ответила ему кассирша, принимая деньги.— В дождь народ в театр идет. Вот только гардеробщики уже в отпуске...
В ответ на мольбы Виктора администратор Эдуард Сергеевич обещал одного гардеробщика найти.
А побольше нельзя? В конце концов, мы...
Знаешь, надоел ты мне! Хорошо, если сотню билетов продадите.
К вечеру из семисот билетов разошлись четыреста. Виктор подключил резерв в лице боевой дворовой команды — мальчишек, которые, имея на руках по 2—4 билета, отправились по квартирам. Он, однако, строго-настрого запретил прибегать к вранью: выдумывать каких-либо заезжих гастролеров, тем более что театру нужен был зритель, расположенный смотреть именно их премьеру.
Перед началом спектакля удивленные директор, директор-распорядитель и администраторы увидели реку зонтиков и плащей, текущую по аллее к театру.
Единственный гардеробщик не справлялся.
— Не предусмотрел? Становись сам на гардероб! — сказал администратору Нодар Иванович. И Эдуарду Сергеевичу ничего другого не оставалось.
После второго звонка зал наполнился до отказа, так что приглашенные на спектакль по входным с трудом находили для себя места.
Не впервой было Виктору видеть переполненный зал. Но никогда это зрелище не вызывало в нем такого волнения. Стоя в проходе партера, он оглядывал ряды кресел, как будто все зрители были его дети или ученики.
Вадим, свободный до бала у Капулетти, прошел, однако, на сцену и стал так, чтобы никому не мешать. Был слышен оживленный гул премьерного зала. Волнение на сцене выражалось в предельной собранности: ни на что, кроме ближайших задач, никто не обращал внимания.
— Даю третий звонок! — объявила по трансляции Зинаида
Яковлевна.— Прошу к началу!
Минуты через три появился Нодар Иванович:
— Начинайте!
Лушникова скомандовала в микрофон: «Внимание! Рита, снимаем зал!» Постепенно стал стихать гул публики. Когда наступила темнота, последовало следующее распоряжение помрежа: «Музыка!»
Из динамиков послышалась знакомая мелодия, и при не видимом зрителям слабом подсвете участники первой картины заняли свои места. И вот в Вероне наступило раннее утро, слуги двух домов начали подначивать друг друга на драку. Вадиму было хорошо видно, как у участников первой картины выступили на лицах капельки пота. У него было еще время вернуться в зал, но он не двигался — не мог оторвать глаз от этой с трудом налаживающейся закулисной работы.
Вот Лида и Инга вложили в руки дубины двум выбежавшим на мгновение слугам и сразу отскочили, чтобы не попасть под обстрел «камней», падение которых на плиты площади уже оз-вучивал Денис. Через минуту обе девочки появились с копьями для горожан и вручили их исполнителям. Инга встала на изготовку, чтобы поймать летящий со сцены мешочек с деньгами, а Лида точно озвучила хлопком пощечину одного из слуг другому. Трюк был выполнен безупречно и через рампу послышался еще не смех, но первое одобрительное дыхание зала. Это придало ак-терам уверенности. Волнение начало превращаться в творческий подъем. Следующий комедийный штрих, когда пристав выскочил на сцену и, размахивая огромной алебардой, крикнул: «Бей их! Бей Капулетти! Бей Монтекки!», вызвал уже короткий дружный хохот.
Вадиму вспомнилось замечание Зотова на репетиции: «Вы чувствуете: автор предлагает сначала развеселить немного, разогреть зрителя и резко потом дать событиям серьезный поворот. Вот и играйте по шекспировским нотам!»
Вадим видел, что актеры работали именно так.
Вышел герцог — драка захлебнулась. Зал притих, словно он был пуст. И в толпе враждующих и равнодушных, после горькой паузы, обжигающе зазвучал голос правителя Вероны: — Кто оскверняет меч свой кровью ближних?
— Подвинься! — услыхал Вадим слева. Это Лера, одетая пажом, меняла светофильтр в прожекторе — бэбике. По световой партитуре первый выход Ромео совпадал с восходом солнца.
И вот сцена залилась розовым утренним светом...
Весь состав спектакля работал энергично, без нажима посылая стихотворные реплики в последние ряды амфитеатра и балкона. Сцена Ромео с друзьями шла весело, легко, создавая фон для последующих страшных событий.
Когда завершилась картина, Вадим услышал что-то, очень похожее на ранний весенний гром. Он не сразу осознал, что это был первый взрыв аплодисментов.