В. Г. Черткову и Ив. Ив. Горбунову. 26 страница

Простите, что философствую и даю советы, как будто я все уже для себя знаю и могу учить других. Я говорю то, что сам переживаю; и кажется иногда, что вы этого высказыванья от меня хотите.

Скажите Емельяну, что я получил его письмо и благодарю за него. (8) В эту минуту не имею времени ответить.

 

 

Полностью публикуется впервые. Отрывок напечатан в книге: 1) В. Жданов, "Любовь в жизни Льва Толстого", кн. 2, изд. М. и С. Сабашниковых, М. 1928, стр. 130. На подлиннике надпись рукой Черткова: "N 380 24 сент. 94. Я. П." Датируется на основании записи в Дневнике Толстого от 22 сентября о том, что в этот день написано письмо Черткову.

Толстой отвечает на письмо Черткова от 10--11сентября, отосланное, как это видно из записной книжки Черткова за 1894 год, 14 сентября.

В письме от 10 сентября Чертков писал: "Посылаю вам для прочтения письмо от Галиного брата, которого вы видели нынче летом. По прочтении, пожалуйста, отправьте его по почте в прилагаемом конверте. У нас жизнь идет очень однообразно. Я все еще вял. Но устроил себе под боком верстак, так как думаю, что в такие периоды умственной вялости следует побольше работать физически, что и вы мне не раз говорили.

Но помимо этой временной и в значительной степени физической послеболезненной вялости, меня гораздо серьезнее беспокоит то, что, присматриваясь к себе, ко всему тону моей жизни, я не могу не заметить какое-то охлаждение или равнодушие к тому самому, и чем одном вижу смысл жизни. Вспоминаю с завистью первый период восторженного пробуждения сознания: даже с радостью вспоминаю последующий период усиленной и воодушевленной деятельности на новом пути. И сравниваю с тем, что теперь. И вместо сравнительного подьема против прежнего, замечаю какое-то охлаждение и сердечную пустоту. Я сочувствую Христу и его учению, но как-то умом только. В сердце же не чувствую того, что должно было бы соответствовать этому. -- В первое время моей болезни в Дёминке я испытывал как-будто какое-то воодушевление; но оно прошло еще скорей, чем лихорадка. -Мне тяжело говорить об этом; но я привык делиться с вами всем, что меня беспокоит; а это не только беспокоит; оно очень мучает". -- В приписке к этому письму от 11 сентября Чертков писал, что его тяготят чувственные желания, с которыми он считает нужным бороться: "Молю бога вернуть мне преобладание над моею ненавистною плотью. Тогда бы и вся духовная жизнь воскресла бы". Этими переживаниями он объясняет и "ту апатию или сравнительное равнодушие, о котором писал вчера".

 

(1) Записи о работе над рукописью "Христианское учение" см. в Дневнике Толстого от 16,20, 22 сентября 1894 г., т. 52.

(2) Толстой в это время жил в Ясной Поляне с Татьяной Львовной и Марьей Львовной и младшими детьми Александрой и Иваном. С. Л. Толстая вернулась из Москвы 25 сентября.

(3) Толстой писал об улучшении отношений с С. А. Толстой в своем Дневнике от 22 сентября: "Помоги мне, господи, установить любовь с самым близким человеком. И кажется, что устанавливается". См. также записи в Дневнике Толстого от 27 и 29 сентября и 4 октября (т. 52).

(4) И. И. Горбунов, приехав в Ясную Поляну 10 сентября, в разговоре с Толстым высказал мысль об издании рукописного журнала, о содержании которого Толстой писал Софье Андреевне в письме от 12 сентября 1894 г.: "С Иваном Ивановичем хорошо придумал, т. е. придумал он -- собирать все те прекрасные статьи, книги и даже письма, которые я и мы получаем, переводить и составлять как бы журнал рукописный, исключая всё задорное, осудительное. Не знаю, удастся ли, но мне всегда жалко, что пропадают неизвестные многим, прекрасные, интересные и поучительные и для души полезные вещи, которые я получаю".

Эта мысль была осуществлена в виде издания сборника, который выходил по мере накопления материала под названием "Архив Льва Николаевича Толстого"), в 1894--1896 гг. в Москве, причем размножался на ремингтоне и мимеографе в количестве 40--60 экз. Всего вышло 12 номеров: NN 1--4 под редакцией Ф. А. Страхова, NN 5--10 под ред. П. И. Бирюкова,.NN 11, 14 под ред. В. Г. Черткова. И. И. Горбунов, по выражению Толстого, "затеявший" этот сборник, отказался от его редактирования еще до выпуска первого номера, написав Толстому, что перегружен другими делами, и посоветовав привлечь к этой работе Ф. А Страхова.

(5) Абзац редактора.

(6) Письмо И. К. Дитерихса, о котором пишет Толстой, не разыскано.

(7) Письмо А. К. Чертковой не найдено.

(8) Толстой имеет в виду письмо Емельяна Ещенко, которое было получено в Ясной Поляне 4 сентября. В этом письме Е. Ешенко писал о своей семейной жизни и просил Толстого дать некоторые советы в этой области, если у него явится "добрая мысль", которой он сможет поделиться.

 

 

* 386.

 

1894 г. Октября 5. Я. П..

 

Мое письмо вероятно разминовалось с вашим. Пишу только затем, чтобы заявить о получении вашего последнего. И[вану] Михайловичу я писал об этом и согласен с вами. (1) Через кого получать книги, я теперь не могу сказать, но напишу и тогда сообщу. Я все также живу и тем же радостно занят.

Радуюсь, что ваша работа подвигается. (2) Привет всем.

 

Л. Т.

 

На обороте: Воронежской губерти Стангря Россоша. В. Г.Черткову.

 

Публикуется впервые. На подлиннике чернилами рукой Черткова: "N 381 Я. П. 8 окт. 94". Открытое письмо. Почтовые штемпели: "Почтовый вагон 6 окт. 1894", "Россоша 9 окт. 1894". Датируется днем, предшествовавшим почтовому штемпелю отправления.

Толстой отвечает на письма Черткова от 23 и 28 сентябри. В первом из этих писем Чертков писал: "Дело Хилкова у меня понемногу подвигается. И если бы я оправился от своего недуга, то скоро довел бы его до конца. На станции в Туле я позабыл с вами поговорить о И. М. Трегубове, с которым видался как раз перед тем. Дело в том. что собирание и систематизация сведений о гонимых наших друзьях с его согласия поручено ему; и нет никого, более подходящего для этого, чем он. Дело это потребует довольно много времени и труда, и исключило бы для Трегубова возможность постороннего заработка. Но Ростовцев согласен для этого дела выдавать ему столько же, сколько он получает в "Посреднике" (очень скромную сумму на насущные надобности). Мне нажегся, что очень важно собирать эти сведения о гонимых, так как разглашением их в целесообразной форме можно содействовать смягчению этих гонений, правду о которых не знают те самые высшие власти, от которых они исходят. Наша обязанность, -- нас, еще свободных, -- сделать всё, что в нашей власти, для смягчения участи этих преследуемых и заключенных; и если бы они были нашими родными братьями или детьми, то мы из кожи лезли бы вон, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить их участь, или по крайней мере, чтобы то, что над ними творится, не оставалось бы в тайне и не предавалось бы забвению. Заступничество за них -- одна из самых жизненных наших обязанностей. Мне кажется, что раз Иван Михайлович наиболее подходящий человек для собирания о них сведений, то ему и следовало бы этим серьезно заняться, не давая себя отвлекать другими менее важными занятиями. В "Посреднике" всегда найдут человека. чтобы его заменить. Но при последнем моем свидании с ним в день моего выезда из Тулы, я заметил, что он колеблется, заняться ли ему серьезно этим, и что он на одну доску с этим ставит свои чисто механические чанятия в "Посреднике". (Не говорю о языке "эсперанто", который его интересует и которым он мог бы продолжать заниматься.) Вот я и хотел вас попросить, если вы согласны со мной, написать ему с целью вызвать в нем сознание большего значения и большей неотложности заботы о гонимых и деятельности в их интересах в сравнении с другими письменными делами, какие имеются. Я уверен, что ваше мнение, определенно ему высказанное, помогло бы ему выяснить для себя этот вопрос и более решительно взяться за это дело.

Пока до следующего письма. После нынешнего лета, кроме потребности душевного общения с вами, я часто чувствую желание просто повидаться с вами, как с близким и родным другом, так я привык к этому во время своего пребывания в Деменке, и в особенности во время болезни.

Что это так долго нет писем от вас?

Вы мне, кажется, говорили, что возможно найти другое дипломатическое лицо, которое согласилось бы на то, чтобы я через него получал книги из-за границы. Если можно это устроить, то пожалуйста устройте. Если же вам это нельзя или неудобно, то сообщите мне для того, чтобы я, не откладывая, принялся бы с своей стороны изыскивать средства -- это очень важно для меня".

Упоминаемый в письме Черткова Н. Д. Ростовцев заведовал в это время материальными делами Черткова и деньги, предназначавшиеся для оплаты труда И. М. Трегубова, долнжны были выдаваться из средств Черткова. В письме от 28 сентября Чертков писал: "Мы получили ваше доброе ободрительное письмо. То, что вы говорите в нем и мне и Гале, очень справедливо и как раз то, что нам путно было. Не бойтесь впадать с нами в поучительный тон, и говорите нам смело, что имеете сказать, без оговорок, так как мы хорошо знаем вашу нелюбовь к поучению и то, что высказываемое вами вы всегда относите столько же к себе, как и к другим. Как меня обрадовало за вас то, что сообщаете по поводу вашей новой радости. (В связи с разговором Вани Горбунова с Софьей Андреевной.) Дай то бог, чтобы с этой стороны вы получали постоянно больше и больше радости.

У меня на душе как-будто немного лучше. Так хотелось бы отдать богу всего себя, все свои помыслы, все минуты своей жизни".

 

(1) Среди известных редакции писем Толстого к Трегубову нет письма. в котором Толстои писал бы Трегубову о предложении Черткова.

(2) Толстой имеет в виду работу Черткова над составлением записки об отобрании детей Хилковых.

Чертков ответил Толстому письмом от 4 октября, в котором писал: "Я теперь окончил всю компилятивную часть моей работы о Хилковых. Осталось написать от себя небольшое резюмирующее заключение, которое уже сложилось в моем сознании, но может вылиться только при некотором вдохновении, в ожиданин чего занимаюсь механической работой, -- переводом на английский вашей статьи о Мопассане. Поэтому прошу вас доставить мне то дополнение к ней, о котором вы мне говорили, или укааать, где я могу его раздобыть".

 

 

* 386.

 

1894 г. Октября 19. Я. П.

 

Дорогой друг Влад[имир] Григ[орьевич], сейчас попал мне в руки у Маши в комнате мой дневник 1884 года (она собирается завтра отсылать вам ящик с бумагами и для чего-то брала их). И чтение это возбудило во мне очень тяжелое чувство -- стыда, раскаяния и страха за то горе, кот[орое] может произвести чтение этих дневников тем людям, о которых во многих местах так дурно, жестоко говорится. (1)

Неприятно уже -- больше, чем неприятно больно то, что дневники эти читали кроме вас люди -- хоть тот, кто переписывал; -- больно п[отому], ч[то] все, что там писалось, писано под впечатлением минуты и часто ужасно жестоко и несправедливо, и кроме того говорится о таких интимных отношениях, о кот[орых] гадко и скверно было с моей стороны записывать и еще гаже--допустить, чтобы кто-нибудь, кроме меня, читал их. Вы, верно, поймете меня и согласитесь со мной и поможете мне уничтожить все то, что есть переписанного, и оставить только у меня подлинник, к[оторый], если не уничтожу, то по крайней мере он будет вместе с другими последними всеми моими дневниками, из кот[орых] будет видно, как я писал их и как я изменял свои взгляды на тех людей, о кот[орых] писал. А то меня ужас берет при мысли о том употреблении, кот[орое] могут сделать враги их из слов и выражений этого дневника против людей, про кот[орых] там упоминается. Не знаю, пошлеть ли завтра Маша вам ящик; я бы советовал не посылать, по крайней мере не посылать дневник. Я вижу, что из него уже все выписано, и потому он вам более не нужен. Если же она пошлет, то истребите его пожалуйста. Простите, если вам неприятно мое письмо. Но войдите в меня, с любовью перенеситесь в меня, и вы увидите, что так надо сделать.

Мы живем теперь втроем с двумя дочерьми. Я занят все тем же. На днях напишу вам то, что я пережил с этим писаньем. (2) Нынче ничего не успею, кроме того, что получил ваше последнее письмо и что безпрестанло думаю о вас и люблю. -- Хорошо, что работа ваша подвигается, мож[ет] бы[ть] уже кончена.

Болезнь Государя (3) очень трогает меня. Очень жаль мне его. Боюсь, что тяжело ему умирать, и надеюсь, что Бог найдет его, а он найдет путь к Богу, несмотря на все те преграды, к[оторые] условия его жизни поставили между им и Богом.

 

Толстой.

 

Я вырвал дневник и оставил его у себя. Когда вы пришлете оригинал, к[оторый] верно у вас, уничтожу и тот список. Те дневники, к[оторые] у вас, пожалуйста не давайте переписывать, а, выписав мысли общего содержания, пришлите их мне. Сколько у вас тетрадей? -- Опять передумал: посылаю вам дневник, но прошу истребить его.

 

 

Полностью публикуется впервые. Отрывок напечатан в Б, III, стр. 240. На подлиннике надпись чернилами рукой Черткова: "N382. Я.П. 20 (?) окт. 94". На копии, хранящейся в АЧ, пометка: "Почтовый штемпель. Письмо написано, судя по записи в Дневнике Толстого, не ранее 18 октября, так как Толстой в этот день просматривал свои Дневники, о которых пишет в этом письме, и не позднее 21 октября, когда написано следующее письмо Толстого Черткову. Предположительно датируется днем, предшествовавшим дате почтового штемпеля, отмеченной на копии этого письма.

Письмо Толстого написано после получения письма Черткова от 14 октября, на которое Толстой ответил 21 октября (см. N 387).

 

(1) О чтении этих Дневников Толстой записал в своем Дневнике от 21 октября 1894 г.: "Дня три тому назад перечитывал свои дневники 84 года и противно было на себя за свою недоброту и жестокость отзывов о Соне и Сереже. Соню я всё больше и больше ценю и люблю. Сережу понимаю и не имею к нему никакого иного чувства кроме любви".

Толстой передал Черткову свой Дневник за 1884 год, в первый год их знакомства, для сохранения. Сняв копию с этого Дневника, Чертков всегда хранил ее в особом ящике с некоторыми другими писаниями Толстого у одного из своих друзей.

Летом 1894 г. Чертков, серьезно заболевши, передал чемодан с хранившимися у него рукописями Толстого Марье Львовне Толстой, на случай своей смерти. Она впервые прочла указанный Дневник Толстого 1884 г. и обратила внимание на встречающиеся в нем резкие отзывы о своей матери и братьях. Вследствие этого Толстой перечел этот Дневник и просил Черткова его уничтожить. О причинах, побудивших снять копии с Дневника Толстого за 1884 г., см. ниже ответное письмо Черткова от 24 октября.

В записи Дневника Толстого, сделанной 21 октября после недельного перерыва, отмечено, что С. А. Толстая уехала в Москву, а Т. Л. Толстая вернулась в Ясную Поляну.

(2) См. письмо Толстого от 21 октября.

(3) Александр III был болен нефритом и умер 20 октября 1894 г. Толстой писал в конце октября Н. Я. Гроту в связи со смертью царя: "Мне его очень жаль как человека, страдающего и умирающего в таких тяжелых для души условиях, но эта жалость не заставляет меня переменить мое мнение о плачевных итогах его царствования".

 

На это письмо Чертков отвечал письмом от 24 октября, в котором писал: "Дорогой Лев Николаевич, не могу вам выразить, как мне жаль, досадно на себя и стыдно за то, что был причиной вашего огорчения по поводу дневника. Я умолял бы вас простить мою оплошность, если бы не видел из вашего письма, что вы на меня не сердитесь, как рассердился бы всякий другой на вашем месте, и я первый. Свою ошибку я уже давно понял, и не говорил вам о ней потому, что не хотел вас огорчать этим сообщением а вероятно отчасти и потому, что мне было слишком стыдно за свою бестактность. Случилось это так, что, когда я отсылал в Петербург на хранение к одному другу один список всех имеющихся у меня ваших бумаг и оставлял при себе дубликат каждой ив них, то в числе других поручил списать и этот дневник, упустив в ту минуту из виду, что по его содержанию его не следовало решительно никому показывать. В этом я очень виноват перед вами. Хотя и с благонамеренным побуждением, но не позволительно злоупотребил я вашим доверием, и никогда себе этого не прощу. Благодарю вас, дорогой друг, что вы отнеслись ко мне так снисходительно и любовно. Это еще больше увеличивает сознание моей вины перед вами. Я вполне вхожу в ваше положение, и у меня сердце сжимается, когда представляю себе ваши ощущения при чтении этого дневника, списанного не вашей рукой. Повторяю, я уже давно понял свою ошибку и с тех пор в этом отношении педантически осторожен с вашими дневниками и бумагами.

Покаявшись в своей непростительной вине перед вами, спешу сообщить вам, что никаких дальнейших нежелательных последствий, которых вы опасаетесь, не может быть. Человек, переписывавший, безусловно предан вам и не сделает indiscretion [нескромность], к тому же он по существу из дневника ничего не узнал такого, чего и раньше не знал. Распространения списанное не получило никакого. Все бумаги, оставленные мною у Марьи Львовны, у меня постоянно хранятся под замком, и кроме меня решительно никто не имеет к ним доступа. Дневников этих даже Галя не читала, как и не читает тех, из которых я сейчас делаю выписки. (Переписывался дневник у меня на главах, и ни у кого, кроме меня, нет решительно ничего выписанного оттуда, кроме некоторых мыслей общего содержания, списанных не из самого дневника, а из тех моих выдержек, которые вы видели.) Так что с уничтожением списков этих дневников и возвращением вам оригиналов вы можете быть совсем уверены, что решительно нигде и ни у кого списка не останется.

Теперь относительно оригиналов. У меня имеется этот дневник 84 года и еще несколько страниц дневника в другой тетради. Обе тетради в настоящее время запечатаны в особую посылку и хранятся в Петербурге у одного моего надежного друга под замком в особом сундуке, и ни он сам, ни кто-либо другой не заглядывает в бумаги, хранящиеся в этом сундуке. Если хотите, я могу поручить ему вынуть и выслать мне для доставления вам эту запечатанную посылку с дневниками, так как мне известен номер, отмеченный на ней снаружи. Но всего удобнее было бы, если бы вы мне позволили самому лично это сделать нынче зимой, когда будем и Петербурге, куда собираемся для того, чтобы хлопотать, при новых более благоприятных условиях, о деле Хилковых (так как никакие письма издали не могут заменить личные свидания). Там, где дневники эти сейчас находятся, они в такой же безопасности и так же недоступны для чтения, как и у вас. Итак, относительно итого буду ожидать вашего окончательного решения.

Признаюсь вам, Лев Николаевич, что кроме угрызений совести за огорчение, мною вам причиненное, я сейчас еще мучим опасениями, не потеряете ли вы вообще вашего всегдашнего доверия ко мне по отношению к вашим бумагам? И не воспрепятствуете ли вы тому, чтобы Марья Львовна, согласно своему намерению, прислала мне последнюю из хранящихся у нее тетрадей дневников, отданных вами ей на сохранение? И потому считаю необходимым вас предупредить, что прошлая моя ошибка с перепискою вашего дневника 84 г., которую, повторяю, и сам тогда же понял, послужила к тому, что я с тех пор особенно осторожен в этом отношении. Тетрадь вашего дневника, из которого я делал выписки в Дневнике, и та, которая сейчас у меня (и которую по нашему уговору с Марьей Львовной я должен ей вернуть тотчас по получении третьей), не были ни у кого в руках кроме меня и находятся постоянно под замком. Из них я выписываю только места общего содержания, о характере которых вы можете судить по полному списку этих выписанных мною мест, который я на этих днях доставлю Марье Львовне. Так как я не могу не придавать этим выпискам большого значения, то прошу вас, Лев Николаевич, предостаиить Марье Львовне прислать мне свою последнюю тетрадь, с которой я буду так же педантически осторожен, как и с двумя предшоствовавшими.

Еще раз благодарю вас, дорогой Лев Николаевич, за ваше удивительно доброе, кроткое отношение ко мне в этом деле. То страдание, которое я испытываю при одной мысли о случившемся, будет постоянно для меня служить заслуженным наказанием за мою опрометчивость".

 

 

* 387.

 

1894 г. Октября 21? Я. П.

 

Письма ваши N 6 и 7 получил.

 

Л. Т.

 

На обороте: Воронежской губ. Станция Росооша,

Владимиру Григорьевичу Черткову.

 

 

Публикуется впервые. Письмо открытое. На подлиннике чернилами надпись рукой Черткова: "383 Ясная поляна 21 окт. 94". Почтовые штемпели: "Почт. вагон 22 окт. 3894 г.", "Россоша 24 окт. 1894 г." Датируется днем, предшествующим почтовому штемпелю отправления.

Ответ на просьбу Черткова в письме от 14 окт. 94 г., которое помечено N 7: пожалуйста, следите по номерам, все ли мои письма вы получаете".

 

 

* 388.

 

1894 г. Октября 21? Я. П.

 

Написал вам два письма не письма -- одно об дневнике, а другое -- заявление о получении ваших писем, (1) теперь хочу поговорить по душе.

Со мной вот что случилось: стал я все отвлеченнее и отвлеченнее думать о вопросах жизни; о том, в чем она, к чему стремится, что такое любовь, и все больше и больше удалялся не только от понятия ветхозаветного Бога творца, но и от понятия Отца, того разумного, благаго начала всей жизни и меня и -- дьявол уловил меня -- мне стало приходить в голову, что можно--что особенно важно для единения с китайцами Конфуцианцами и Буддистами и нашими безбожниками, агностиками -- совсем обойти это понятие. Думал я, что можно удовольствоваться одним понятием и признанием того Бога, к[оторый] есть во мне, не признавая Бога в самом себе, Того, к[оторый] вложил в меня частицу себя и -- удивительное дело -- мне вдруг стало становиться скучно, уныло, страшно. Я не знал, отечего это, но почувствовал, что вдруг страшно духовно упал, лишился всякой радости и энергии духовной. И тут только я догадался, что это произошло от того, что я ушел от Бога. И я стал думать -- странно сказать -- стал гадать, есть ли Бог или нет Его, и как будто вновь нашелъ Его, и такъ мне радостно стало, и такая твердая уверенность стала в Нем и в том, что мне можно и должно общаться с Ним, и что Он слышит меня, и такая радость сделалась, что все эти последние дни я испытываю то чувство, что мне что-то очень хорошо, и я спрашиваю себя: от чего это мне так весело, и вспоминаю: да, Бог, есть Бог, и мне ни тревожиться, ни бояться нечего, а можно только радоваться.

Боюсь, что пройдет это чувство, притупится, но теперь очень радостно. Точно, как был на волоск отъ того, чтобы потерять, даже думал, что потерял самое дорогое существо, и не потерял его, а только узнал Его бессценную цену. Надеюсь, что если это и пройдет, пройдет самое восторженное чувство; но останется много вновь приобретенного. Может быть, это то, что некоторые называют живым Богом; если это -- это, то я очень виноват перед ними, когда не соглашался с ними и оспаривал их.

Главное в этом чувстве -- сознание полной обеспеченности, сознание того, что Он есть, Он благ, Он меня знает, и я весь окружен Им, от Него пришел, к Нему иду, составляю часть Его, детище Его; все, что кажется дурным, кажется таким только п[отому], что я верю себе, а не Ему, и из жизни этой, в кот[орой] так легко делать Его волю, п[отому| ч[то] воля эта вместе и моя, я никуда не могу упасть, как только в Него, а в Нем полная радость и благо. --

Все, что я напишу, не выразить того, что я чувствовал.

Больно что-нибудь физически или нравственно, -- умирает Лева, (2) погибает то, что я люблю, сам я ничего уже не могу сделать, страдания ждутъ меня; и вдруг вспомнишь: а Бог, и все отанет хорошо и весело и ясно.

Русанову напишу. (3)

Как все хорошо об Изюмченко.

Вы знаете, что Вера Толстая (4) теперь в Воронеже у Денисенко, к[оторый] очень болен. (5) Жаль, что вы не застали ее там.

Журнал Генри Джорджа сейчасъ поищу. (6)

Книжку "Penitent Soul" посылаю. (7)

Пишу, разумеется, вам и Гале вместе.

Почтительный и дружеский привет передайте Лизавете Ивановне.

Александра Андр[еевна] Толстая (8) очень слаба после болезни в Ментоне.

Ал[ександру] Петровичу (9) и всем вашим сожителям от меня привет.

 

Л. Толстой.

 

У меня просят в сборник отрывок. Я перечел в ваших бумагах отрывок: "Историю улья". (10) Я может быть кончил бы его, а если нет, то так отдайте мне. Перепишите и пришлите мне его пожалуйста.

 

 

Полностью публикуется впервые. Почти полностью напечатано в сборнике "Мысли о Боге Льва Толстого", изд. "Свободное слово" A. Tchertkoff, Purleigh 1900, стр. 13--15. На подлиннике рукой Черткова черными чернилами: "N 384 Ясная Поляна 22 окт. 94".

Письмо написано 21 или 22 октября, как это видно из записи в Дневнике Толстого от 22 октября: "Вчера и нынче утром писал письма и всё очистил. Написал Чертк[ову] о своем душевном состоянии, о радости нахождения потерянного Бога и об особ[ой] силе сознания его. Боялся, что это описание моего чувства в письме и в дневнике ослабит его, но до сих пор нет. Всё продолжается это радостное сознание опоры".

Толстой отвечает на письмо Черткова от 14 октября, в которой Чертков писал: "Я живу теперь несколько бодрее и деятельнее. Перевел и отослал в Англию вашу статью о Мопассане. Вчера же окончил перевод вашей статьи о сочинении Бондарева и надеюсь сегодня ее проверить и отослать. Затем хочу взяться ва вашу статью о Золя и Ал. Дюма и т. д. Компиляционную часть записки о Хилковых. как я вам писал, я уже докончил. Свое же заключение еще нет. Сейчас меня в этом задерживает болезнь, как сообщили моей матери, неизлечимая того, кого записка эта предназначена была убедить. При настоящем его состоянии ее ему не передадут; и по всей вероятности в скором времени разрешение вопроса о Хилковых будет зависеть от другого, причем мне можно и нужно будет в несколько ином тоне написать свое заключение. Поэтому пока жду. На этих днях я ездил в Воронеж к Изюмчеико, который отбыл свой срок в дисциплинарном батальоне, переведен в гражданскую тюрьму и вызывал меня. Он совершенно благополучен; здоров, бодр, радостен. Его должны на этих днях перевести в Москву, а оттуда, весною или теперь же, неизвестно, -- в Тобольскую губ. на 3 года на поселение. У него не было никакой своей одежды. (Мы доставили ему, что нужно было.) Лицо его просто замечательно радостнейшею почти постоянною улыбкою, привлекающею всех. Глаза искрятся жизнью. Он не просит никакого облегчения и, когда я справлялся при нем, возможно ли его взять на поруки до отправки в Сибирь, он сказал мне, что предпочитает побыть в Московской тюрьме, чтобы испытать на себе, как там живется, несмотря на то, что при нем мне смотритель только что сказал, что заключенным там очень плохо. У него большая жажда чтения, и я рад, что мог ему дать хороших книг взамен случайных, попадавшихся к нему в руки.На вопрос мой, очень ли он грустит о смерти Дрожжина, он сказал, что ему почему-то трудно было думать о Дрожжине с грустью или жалостью, потому, вероятно, что он почти всегда и при всех обстоятельствах видел его радостным и довольным. -- Видел в Воронеже Русанова. Он сильно оглох, так что приходится очень кричать; и глаз побаливает, вследствие чего он мало читает, и это тяжело для него. Жена его спрашивала, нельзя ли по крайней мере найти какое-нибудь занятие для его рук; но у него пальцы и параличе, и потому подходящее очень трудно найти. Он был при нас, гостях, по обыкновению бодр и весел; но я слышал, что ему бывает очень трудно именно от этого физического и душевного безделия. Если бы вы ему написали, то сделали бы хорошее дело -- утешили бы и очень ободрили бы больного; а таких нам ведено не забывать... Если помните название американского журнала, проводящего идею H. George 'а, то сообщите мне, или пришлите номер: мне нужен адрес редакции для отсылки туда перевода вашего письма к Бондареву о системе H. George 'а, которое Батерсби не удается поместить в Англии. -- Я так рад радостности для вас вашей теперешней работы и глубоко верю в ее высочайшее значение".

 

(1) Письма от 19? октября и от 21 октября.

(2) Лев Львович Толстой продолжал страдать от упадка сил и подавленного душевного состояния и лечиться у врачей (профессоров А. Я. Кожевникова и Г. А. Захарьина), которые находили положение его серьезным, однако, непосредственная опасность его жизни не угрожала.

(3) В письме от 3 ноября Толстой писал Русанову о том своем отношении к болезни, которое он высказывает и в комментируемом письме. См. т. 67.

(4) Вера Сергеевна Толстая (1865--1923), племянница Л. Н. Толстого. О ней см. письма 1901 г., т. 73.

(5) Иван Васильевич Денисенко (1851--1916)--муж дочери М. Н. Толстой Елены Сергеевны, занимавший в 1894 году должность председателя Воронежского окружного суда, был в то время болен острой формой ревматизма. В связи с его болезнью Толстой написал ему письмо в октябре 1894 г. (см. т. 67).

(6) Генри Джордж (1839--1897)--американский социолог и публицист, взглядам которого о национализации земли Толстой сочувствовал. Издавал газету "Standard", в которой проводил свои идеи.