Ода Нобунага — полководец муссонных дождей 5 страница

Брат победил, или же верх одержал Миямото Мусаси? В груди ныло. Даже если брат побежден, пусть хотя бы он был жив… Так думала Но, когда бежала по заснеженному саду на задний двор. А потом она увидела понурые фигуры Нагано Дзюдзо и всех остальных — они входили в ворота, нагибаясь под полотняной вывеской, кто-то вел вестового, подставив ему плечо.

Исход поединка был ясен без слов.

— Господин Дзюдзо!

Она столбом застыла на месте.

Нагано Дзюдзо отводил взгляд от наполненных слезами глаз Но.

 

Причина того, что Ёсиока Дэнситиро потерпел поражение от Миямото Мусаси, была не в боевом мастерстве противника. Как ни удивительно это звучит, но причиной стала ткань куро-дзомэ.

В тот день Дэнситиро ушел на бой в одежде темно-синего цвета, синим был и верх, и штаны хакама.

Поединок происходил в просторном саду вытянутого с юга на север храма Рэнгэоин. Шел косой снег.

Мусаси, видимо, с ночи прятался в здании и появился с первым ударом колокола, распахнув тяжелую дверь храма. На нем были шаровары и куртка, выкрашенные черной краской дома Ёсиока, и конечно этой же краской куро-дзомэ были выкрашены тесемки для подвязывания рукавов и головная повязка хатимаки.[123]

Вместе с боем колокола они начали спор за победу.

Увидев Мусаси, Дэнситиро вынул меч.

Мусаси тоже отцепил от пояса свой клинок. Затем он бросился по галерее к маленькой лесенке, которая вела на высокое крыльцо у входа в храм. Он был ловок, как кошка. На крыльце он остановился, изготовил меч к бою и уставился на Дэнситиро, сверкая жаждущими добычи глазами.

Расстояние между ними было не больше трех кэнов.[124]Мусаси находился на возвышении, а Дэнситиро внизу.

— Господин Дэнситиро!

— Мусаси!

Резкие возгласы одновременно вырвались из уст обоих. И тут характерная физиономия Мусаси вдруг искривилась в ухмылке. Кровожадность, сквозившая во всем его облике, исчезла без следа.

— Ёсиока Дэнситиро, а ведь Мусаси, считай, уже одолел тебя!

Тон у него был дерзкий.

Он говорил так, будто биться на мечах уже не было необходимости.

— Не болтай, Мусаси — что такое?

Все тело Дэнситиро, уже готового ударить справа, как будто бы лишилось силы.

— Хочешь, наверное, спросить о причине?

— Не настолько, чтобы обращаться с этим к тебе.

— И все же я скажу. Причина в том, какого цвета твой наряд. Я слышал, что Кэмбо не выходил на серьезный поединок в платье такого цвета, как сейчас на тебе. Так что, если даже твой меч проворнее, ты уступаешь мне в осмотрительности. Ты проиграл. Посмотри на мое платье. Понял теперь? Ведь на мне материя Кэмбо! Вот почему я говорю, что победа за мной.

Эти слова Мусаси точно попали в цель и ранили воинское самолюбие Дэнситиро. Не о том была речь, выходил ли мастер меча Кэмбо на поединок в ограждающем от клинков наряде, окрашенном по его способу. Ясно было одно: отправляясь на бой, следовало предпринять все возможные меры предосторожности.

Пусть Дэнситиро порой казался грубым, душа у него была прямая, как оструганный бамбук.

«Да, верно. Стало быть, кончено…»

Так подумал он, наверное, в этот миг.

И тут Мусаси воспользовался своим преимуществом. Птицей подлетев к Дэнситиро, он с глухим стуком разрубил его от плеча до груди и легко спрыгнул с крыльца на землю.

На тонкий слой выпавшего снега со свистом, похожим на звук флейты, хлынула кровь. Дэнситиро из последних сил нанес удар, который лишь слегка прорезал шаровары Мусаси. Низко присев, он снова замахнулся мечом, но стал медленно ничком падать на землю прямо перед Мусаси, а тот смотрел на него точно дикий зверь.

Только после этого из укрытия в зарослях выбежали, размахивая мечами, ученики школы.

Дослушав до конца то, что рассказал Макино Сёбэй, пока ему перевязывали раны, Но быстро поднялась с места. Слезы на ее глазах уже высохли. Итак, со смертью Дэнситиро прославленная школа меча Ёсиока прекратила свое существование. Перед лицом тяжкого горя ей нельзя вести себя по-женски. Надо быть сильной.

На заднем дворе вдруг стало шумно. Среди учеников воцарилось смятение. Только Нагано Дзюдзо нигде не было видно — может быть, он ушел забрать останки Дэнситиро.

Но неспешно повернула к дому, а потом наискосок пересекла сад и зашла в красильню.

Утреннее солнце уже насылало сияющие стрелы на дома горожан. В разрывах снежного облака виднелось холодное и чистое синее зимнее небо. А под ним в полный цвет раскрылась камелия.

Зайдя в красильню, Но со спокойной сосредоточенностью стала подвязывать тесемками рукава. Она развела огонь под большим котлом, в котором была древесная кора.

— Итибэй, помоги, пожалуйста.

— Да!

Итибэй вскочил, словно его подбросило, и метнулся к поленнице. Он поспешил за Но, так как понял, что все это значит. Она будет красить полотно мино, тот самый отрез ткани, который Дэнситиро приготовил, чтобы заняться им после поединка с Миямото Мусаси. Но сочла, что это будет самой лучшей поминальной службой по брату. Огонь под котлом разгорелся на удивление быстро, и совершенно промерзшая Но возле него начала постепенно отогреваться.

— Итибэй, ты тоже иди сюда.

Голос был сдавленный, но ласковый, как обычно.

— Госпожа Но!

Итибэй изо всех сил сдерживался, но влага все же оросила его щеки. Он прижал к лицу полотенце.

— Нам нельзя плакать, Итибэй. Самые главные слова произнес воин Миямото Мусаси. И может быть, пасть от его руки было брату в радость? Чтобы победить врага, мало обладать умением. Предусмотрительность, расчет также входят в воинскую стратегию, верно? И Но с благодарностью думает о том, что великий стратег Мусаси явился на поединок в черном от мастеров Ёсиока.

Но сказала то, чего на самом деле не думала.

Хотя отчасти истинные ее чувства все же были заключены в этих словах.

Воин Миямото Мусаси, убивший одного, а потом и другого ее брата, каждый из которых был в свой срок главой дома Ёсиока…

Да, если бы Но владела мечом, она хотела бы воздать Мусаси за содеянное хоть одним ударом, изо всех сил, что у нее есть. И это отличало ее от обычных девушек. Она была дочерью мастера боя.

Миямото Мусаси… Он виделся ей с занесенным для удара мечом, в языках яркого пламени, подобно воинственному демону Ашура…

Он, наверное, рад, что покончил с братьями Ёсиока.

Слуха Но, глубоко в груди замкнувшей свое горе, достиг шум на заднем дворе, который становился все сильнее.

Теперь, когда не стало и Дэнситиро, пора было бы усвоить горькие уроки, однако среди учеников все громче раздавался клич: «Убить Мусаси!»

Неужели в этом и состоит «воинская честь»?

Да, если что-то покатилось вниз, то пока не упадет на дно — не остановишь…

Разобщенная и никем не возглавляемая толпа учеников скоро успокоится, их выкрики будут звучать все тише, пока не смолкнут вовсе. А дальше школу Ёсиока ждет лишь запустение.

О том, что Дзюдзо и остальные решили объявить главой дома Ёсиока единственного сына Мибу Гэндзаэмон, Гэндзиро, и что от его имени они вызвали Миямото Мусаси на бой, Но услышала лишь спустя несколько дней после погребения Дэнситиро.

Такая ее неосведомленность в делах школы проистекала из общего мнения, что в делах стратегии женщина слова не имеет. Запершись в домашней молельне, Но проводила дни в чтении Лотосовой сутры перед двумя новыми урнами с прахом, заботясь о том, чтобы перед ними не переставали куриться ароматические свечи.

Среди работников красильни теперь тоже возникла растерянность. Несмотря на уговоры Итибэй, люди один за другим уходили. Работа совсем не ладилась. Даже в снежные дни не пахло больше травой индиго — наверное, настой умер.

— Главой дома Ёсиока стал Гэндзиро?

— Да, объявили так.

Итибэй отозвался на слова Но, заморгав опухшими веками, он только что вернулся от постели больного Мибу Гэндзаэмон.

Мибу Гэндзаэмон женился поздно.

Детей у него родилось двое, но старший, Гэнъитиро, рано умер.

Второму сыну, Гэндзиро, исполнилось всего восемь лет.

Только лишь полгода назад, с детской челкой маэгами,[125]он совершил свой театральный дебют, выйдя на сцену храма Мибудэра в пьесе «Четвертый».

Гэндзаэмон любил этого мальчика так, как любят только поздних детей.

И вот Нагано Дзюдзо сделал этого ребенка главой школы боевых искусств и собирается вывести его на сцену кровавой битвы, отправить на поединок.

— Это жестоко!

В словах Но звучало обвинение Нагано Дзюдзо. Теперь, когда убиты оба ее брата, Сэйдзюро и Дэнситиро, нет никакого смысла воевать с Миямото Мусаси, а тем более посылать ребенка на бой от имени семьи. Дом Ёсиока пал, и с этим уже ничего нельзя поделать. Кто хочет биться, пусть делает это по своей воле и своими силами.

— Да что же господин Дзюдзо творит!

В этот миг в груди Но впервые зародилось недоверие к Нагано Дзюдзо. По крайней мере, даже ей стало понятно: не такой он человек, чтобы всерьез и до конца отстаивать честь мастеров боя. Вряд ли он подвергает жизнь Гэндзиро опасности потому, что жаждет отомстить за гибель братьев. Самой же ей по-женски хотелось как можно скорее навесить замки на усадьбу Ёсиока и войти невесткой в дом Дзюдзо. Она-то надеялась, что так и будет…

По слухам, у постели Мибу Гэндзаэмон Нагано Дзюдзо говорил:

— Я ни за что не позволю убить господина Гэндзиро. Прошу нам его доверить.

Но при этом тон его был таким, что в случае отказа он, казалось, не замедлил бы проткнуть Мибу клинком.

Для Гэндзаэмон, который был еще слаб, но уже понемногу начинал вновь овладевать речью, задумка Дзюдзо выглядела волей Но, единственной из Ёсиока, оставшейся в живых, поэтому он готов был смириться. Нельзя было перечить Нагано Дзюдзо во имя счастья Но. К тому же его убедили, что с Миямото Мусаси непременно покончат, устроив ему засаду с луками или ружьями.

Но потеряла братьев, из дома один за другим уходили люди, и теперь одного лишь Нагано Дзюдзо она считала своей опорой. Однако с тем, как он собирался действовать, она ни за что не могла смириться. Но понимала, что если Миямото Мусаси опять упустят, то жестоко обманут будет один человек — ее дядя.

Но поставила новые курительные свечи перед урнами с прахом братьев и, не обращая внимания на тревожные взгляды, которыми провожал ее Итибэй, с суровым видом вышла из комнаты.

Там, куда не попадало солнце, на улицах все еще лежал снег, выпавший несколько дней назад. Снег пошел после того, как Миямото Мусаси в решающем бою в храме Итидзёдзи, возле сосны с поникшими ветвями, разбил приверженцев фехтовальной школы Ёсиока. Это был первый большой снегопад в новом году, и разговоры о нем, как и разговоры о бое в храме Итидзёдзи, не утихали. Стоило лишь двоим горожанам встретиться и раскрыть рот, как разговор заходил все о том же, такие уж это были подходящие темы.

Однако по мере того, как таял снег, угасали и разговоры.

Понятно, что в Киото люди живут в центре всех событий века, и что бы ни случилось, слухи об этом больше нескольких дней не держатся.

Как только появляется новая тема, переходят к ней. Нынче утром городская управа Киото выставила на Четвертом проспекте доски с объявлением о том, что разрешается строительство христианских храмов, и вот — все уже забыли о школе меча Ёсиока.

Усадьба Ёсиока с тех пор стояла с запертыми воротами, притихшая. Когда через маленькую калитку Но выбиралась в город, то даже в многолюдных местах уже не было слышно пересудов о семье Ёсиока.

В усадьбу перестали приходить люди.

Горе Но было безмерно. От того, что случилось в течение одного лишь месяца, она страшно исхудала. Но более всего ее терзало то, что даже Нагано Дзюдзо перестал у них показываться.

— Не стоит беспокоиться. Наверное, господин Нагано желает временно заточить себя в стенах собственного дома, поскольку в схватке погиб юный Мибу Гэндзиро.

Так всегда говорил Итибэй, желая подбодрить упавшую духом Но.

— Но ведь он даже не пришел повиниться к отцу мальчика, Мибу-старшему. Разве сможет душа несчастного Гэндзиро упокоиться с миром? Я не в силах видеть страдания дяди.

— Господину Нагано, наверное, тяжело прийти.

— Не такой нынче повод, чтобы рассуждать, трудно ли ему прийти! Будь он сам тяжко ранен, его можно было бы понять, но ведь он же ходит на службу в городскую управу, верно?

Для ее колючего тона были все основания.

Нагано Дзюдзо не внял ни ее мольбам, ни возражениям, он объявил Гэндзиро главой школы и послал мальчика в храм Итидзёдзи, к сосне с поникшими ветвями.

И вот Гэндзиро погиб от меча Миямото Мусаси.

А Мусаси, видимо, счел дальнейшее кровопролитие бессмысленным. Он стремительно напал на Гэндзиро, которого и намечал в жертву, а сразив его, лишь поранил нескольких учеников школы Ёсиока, после чего скрылся в чаще у подножия гор.

Участниками этой схватки были ученики школы Ёсиока, которые поддались на подстрекательства Дзюдзо. Те же, у кого не вызывали сочувствия его действия, один за другим покинули школу. Остались лишь такие, кому, как говорится, недостало благоразумия.

— Зарубить малолетнего ребенка! Да есть ли у Мусаси человеческое сердце!

— Такое только демон может сотворить.

Ученики, на глазах у которых Мусаси безнаказанно скрылся, не догадывались, какими путями Нагано Дзюдзо добился назначения Гэндзиро главой школы. Они судили как умели: что знали, то и твердили друг другу.

На деле же Мусаси считал, что пока не сражен глава школы, в поединке нельзя поставить точку. Гибель учеников для него ничего не значила. А еще Мусаси догадывался про засаду с луками и ружьями. То, что он вовсе не был бессердечным, подтверждают слухи о некоем бродяге со взлохмаченными волосами, по виду вылитом Мусаси, который на следующее утро, утопая в снегу, читал сутры под сосной с поникшими ветвями в храме Итидзёдзи.

Недоверие Но к Нагано Дзюдзо все росло.

— Я, кажется, ошиблась в нем…

Теперь он совсем не похож был на того словно изголодавшегося мужчину, который всякий раз искал с ней близости, когда вокруг не было людей. Конечно, явиться в усадьбу семьи Ёсиока ему мешал стыд. Однако и в искренности прежних чувств Дзюдзо Но теперь усомнилась, ее собственное тело по прошествии времени пробудило в ней эти сомнения.

Мужчина, который сразу домогается тела женщины, как правило, эгоистичен. Пока еще Но этого не знала.

Уже пять дней назад она отправила в усадьбу городской управы посыльного с просьбой о приеме у Нагано Дзюдзо.

Вчера Итибэй ходил в качестве посланца в дом Нагано, который находился у моста Итидзё-Модорибаси.

— Велел передать, что очень занят, а как уж на самом деле… Кажется, не чужие мы ему, а он с такой кислой миной разговаривал…

Итибэй старался не смотреть на Но.

— Ну, что же, я сама, и завтра же, навещу господина Дзюдзо. Я должна о многом его спросить и узнать, каковы его намерения.

Но почувствовала, как лицо ее сводит судорога.

Она посмотрела в сад — под яркими солнечными лучами уже начала распускаться слива. А из-под садовых камней пробивалась сорная трава.

В саду явно чувствовались признаки запустения, и причина была не в том, что сад пережил зиму. В огромной усадьбе не было слышно ни единого звука, ни со стороны фехтовальной площадки, ни со стороны красильни. Только плеск воды. Это девочка, которая помогала по хозяйству жене Итибэй, занималась, видимо, приготовлением вечерней трапезы.

Запустение наступало, и не только в саду.

Многолюдье Четвертого проспекта осталось за спиной, и Но, которую неожиданно захлестнула волна гнева, торопила белейшие стопы своих ног к мосту Итидзё-Модорибаси.

Именно на этом мосту была распята деревянная скульптура, изображающая чайного мастера Сэн-но Рикю,[126]подвергшегося преследованиям Тоётоми Хидэёси. Это маленький каменный мост через реку Хорикава. Он находится недалеко от того места, где стоял прежде дворец Дзюракудай.[127]

Наместник сёгуна в Киото имел резиденцию на берегу рва, окружающего замок Нидзёдзё,[128]что чуть южнее реки Хорикава. Вместе с укреплением в Киото власти сёгуна Токугава вокруг замка Нидзёдзё ширилось строительство зданий для усадьбы наместника, для городской управы, для множества чиновников мэцукэ,[129]для родовитых воинских семей, и город все более приобретал вид самурайской вотчины.

В те времена под началом Итакура Сигэкацу, наместника сегуна в Киото, было тридцать чиновников городской управы и сотня стражников. Входивший в число этих ста стражников Нагано Дзюдзо слыл среди них человеком способным. Говорили, что недалек тот день, когда он станет чиновником городской управы. Родственные связи в серебряной гильдии Фусими весьма пригодились ему в делах службы.

Всем известно было, что Нагано учится искусству меча в фехтовальной школе семьи Ёсиока, однако мало кто знал о его отношениях с Но, дочерью Кэмбо. И уж конечно никто не ведал о том, какую роль сыграл Нагано в поединке Ёсиока Дэнситиро с Мусаси в храме Рэнгэоин и в решающей схватке у поникшей сосны храма Итидзёдзи.

Поэтому Нагано Дзюдзо мог не стыдиться людей, и на службу в резиденцию наместника он являлся с гордо поднятой головой.

Дом у моста Итидзё-Модорибаси, долгое время пустовавший, Дзюдзо приобрел в конце прошлого года у художника Кано Мацуэй, тому дом служил загородной усадьбой. Нагано пригласил плотников, потратил немалые деньги. Содержать такой дом не под силу было бы стражнику с его скромным жалованьем, и молва рассудила, что Нагано посчастливилось оказаться сыном чиновника серебряной гильдии — верно, мол, и его родители собирались когда-нибудь перебраться в этот дом из Фусими.

В тот день он вернулся домой, когда солнце скрылось за горой Нисияма на западе Киото.

На мосту Итидзё-Модорибаси было необычно многолюдно, по всей вероятности, из-за спектаклей Театра Но, которые ради сбора религиозных пожертвований устраивались на пустыре, оставшемся после разрушения дворца Дзюракудай. О том, что на месте, где были раньше строения Дзюракудай, часто давали спектакли, неоднократно пишет в своем дневнике «Бонсюнки» монах Бонсюн[130]из храма Хокодзи в Восточных горах.

За последние несколько дней зимний холод значительно отступил.

Растаял снег, лежавший на вершинах Северных гор.

В обычные дни Нагано Дзюдзо, не переходя через мост Итидзё-Модорибаси в восточном направлении, сразу после службы направлялся на запад. Наверное, ходил обнимать женщин из чайных возле храма Китано. После недавних потрясений он отвлекался там от мрачных мыслей о неосуществившихся планах. Завязалась у него и постоянная связь. Однако сегодня ему предстояло еще одно расследование. Он спешил зайти перед этим домой и теперь стучался в ворота усадьбы:

— Это я!

На его голос выбежали служанка и переселившаяся сюда из Фусими старуха-родственница.

— Вернуться изволили!

Они встречали его немного не так, как обычно. Невольно взглянув на ступеньку для обуви, он увидел женские соломенные сандалии дзори.[131]

— Кто-то пришел из Фусими? — спросил он, снимая пристегнутое к поясу оружие перед одностворчатой ширмой работы Хасэгава Тохаку.

— Нет, не оттуда. От господ Ёсиока, дочь их…

— Это Но?

— Да, — тихо, чтобы не рассердить его, отозвались женщины.

Домашние знали о связи Дзюдзо с Но. Знали и то, что он избегает встреч с ней.

— Скажи, что вернусь поздно, и выпроводи ее вон. Я же учил тебя!

— Я и сказала, как вы велели, но она настаивала, чтобы ей позволили подождать, пока вы вернетесь.

Из комнаты в конце тянувшейся вдоль сада галереи сочился свет.

Но сидела перед чашкой с остывшим чаем и слушала, о чем говорят за стеной.

Она уже догадалась обо всем по поведению встретившей ее родственницы Нагано, но такого все же не предполагала. Слова Дзюдзо означали, что он считал отношения с ней уже разорванными. Значит, он не появлялся в усадьбе Ёсиока, чтобы продемонстрировать свое решение.

После того как братья пали от руки Миямото Мусаси, она не раз уже сталкивалась с людским отчуждением, но в своем женихе была уверена: никогда! Однако для этого «никогда» не было никаких оснований. Дзюдзо, оказывается, вовсе не думал налагать на себя кару домашним арестом из-за гибели Гэндзиро. Он почувствовал: теперь семьи Ёсиока можно не бояться, потому так и повел себя.

Когда, переодевшись, Нагано Дзюдзо предстал перед ней, Но твердо посмотрела ему прямо в лицо.

Вот он, тот, кому она вверила себя целиком. Конечно, в глубине души она и теперь искала в нем хоть какие-то следы теплого чувства.

— Рад, рад вашему приходу, милости прошу!

Как и следовало ожидать, лицо его было напряжено.

— Вы теперь не бываете у нас, поэтому я сама пришла. Понимаю, вы обременены делами, но не явиться даже ради молитвы о душе зарубленного Гэндзиро — не слишком ли это бессердечно? Вы позорите ваш боевой меч. Сегодня я пришла затем, чтобы услышать — что все это значит?

То, что так трудно было произнести, она выпалила одним духом.

— Жаль молодого господина Гэндзиро. Старались ради чести и славы мастеров боя, а вот как вышло. Но если уж Гэндзиро пал от меча Мусаси — значит, судьба была к нему неблагосклонна, больше тут ничего не скажешь. Зачем думать об этом дурно?

Поднеся ко рту чай, поданный служанкой, он говорил все это без тени неловкости.

— Означают ли ваши слова то, что вам не в чем повиниться перед дядюшкой Мибу?

— Этого я не говорю. Я как раз собирался выкроить время, чтобы принести ему свои соболезнования.

— Выкроить время! Да это следовало сделать без промедления! Ведь есть еще и я. Если бы живы были братья, вы никогда не поступили бы со мной так…

На лице Но отразился гнев.

Следовало бы выплюнуть ему в лицо все слова, что просились наружу, — разве не Дзюдзо отмел ее возражения и вывел Гэндзиро на поединок?

— Забавно, госпожа Но пришла, оказывается, чтобы угрожать мне! Если так, у меня тоже есть что сказать.

Нагано Дзюдзо словно вспомнил что-то, и лицо его исказила отвратительная ухмылка.

— Что значит — «есть что сказать»?

— Сейчас объясню. Есть одно очень неприятное обстоятельство — нельзя, чтобы оно выплыло наружу, о нем я могу сказать только вам.

— Если так, я непременно хотела бы от вас услышать об этом.

Но утратила обычную свою рассудительность. Она не догадалась, что попала в ловушку, которую расставил Дзюдзо.

— В таком случае, позволю себе сказать, выслушайте же. Речь идет о том, что случилось в чайном домике на Четвертом проспекте, когда тела наши слились впервые.

Но невольно потупилась, но потому лишь, что ожидала совсем другого разговора.

Вновь у нее перед глазами встало лицо Дзюдзо в ту ночь — вдруг смолкнув, он учащенно дышит. И собственное чувство стыда — решившись, она своими руками снимает кимоно… Но покраснела до корней волос.

— Так вот, о той ночи. Я думал тогда, что это для вас впервые, но вы так громко вскрикивали… Которым же по счету я у вас был?

То, что комком стояло в груди, Дзюдзо высказал, растягивая каждое слово.

— По счету… — это как? — Сначала Но даже не поняла смысла этих слов.

— Это значит, что я спрашиваю, которым по счету мужчиной я был у вас.

— Не говорите таких ужасных слов!

Но невольно повысила голос. А еще она подумала, что теперь уже бесполезно что-либо говорить этому человеку.

— Неужели вы будете настаивать на своей невинности? Ведь вы же меня чуть не за волосы к себе затаскивали…

В лице Дзюдзо проглядывала похоть, он осклабился в безобразной ухмылке.

Черты его, которые прежде казались ей правильными, впервые были отвратительны для глаз Но.

Этот человек не оценил достоинств женщины, которой завладел.

Дочь мастера боя Но сама сняла с себя платье, словно готовый к смерти воин на поле брани. Только вот мужчина, которого она выбрала, этого не понял. Но даже если так, неужели он не мог найти иного предлога, решив порвать с домом фехтовальщиков Ёсиока и с женщиной, чьи чувства были ему чужды?

Горько было сознавать, что она так легко вверила свое тело мужчине, с уст которого слетают такие низости.

Надежда на то, что в Дзюдзо осталась хоть капля теплоты, растаяла без следа. Осталось лишь разочарование и усталость.

Метнув в Дзюдзо полный гнева взгляд. Но резко встала и выбежала вон. Слезы душили ее.

На улице, кажется, было тепло, шел небольшой дождь. С реки Хорикава доносился громкий рокот воды. Слегка моросило, и речная гладь была черна.

Когда Но вернулась в усадьбу Ёсиока, дождь уже прекратился. Со дна темноты, в которую погрузился город, лишь кое-где сочился свет.

От моста Итидзё-Модорибаси до скрещения улицы Ниси-Тоин и Четвертого проспекта, где стоит усадьба Ёсиока, ходьбы не больше получаса, весь путь лежит вдоль реки в южном направлении. Перед домом, который казался вымершим, стоял встревоженный Итибэй с зажженным фонарем.

С наступлением темноты в городе появлялись ночные грабители, могли и раздеть на улице. Женщины по ночам не ходят в одиночку.

— О-о, наконец-то вы вернулись, госпожа! Я так беспокоился, что хотел уже встречать вас, как раз вышел… Главное, что добрались благополучно. Заходите, заходите! — Итибэй толкнул маленькую калитку сбоку от главных ворот.

Раз уж Но одна возвращалась по ночным улицам, было ясно, как повел себя Нагано Дзюдзо. Итибэй все понял и счел, что в такую минуту прежде всего важно найти добрые слова. Однако хоть вид у Но был сосредоточенный и отрешенный, она вовсе не была в таком отчаянии, как думал Итибэй.

За те полчаса, пока Но, следуя за звуком воды, то шла, то бежала вдоль реки Хорикава, она сумела постичь больше, чем за все прожитые восемнадцать лет.

Предательство Нагано Дзюдзо, которое можно было бы уподобить последнему удару, несущему окончательную гибель дому Ёсиока, разбудило в ней чувство, прежде дремавшее:

— Ёсиока не погибли, конца допустить нельзя!

По мере того как ее решение крепло, гул воды и разносившиеся в темноте звуки шагов назойливо нашептывали ей эти слова.

Теперь следовало удостовериться, что слова эти действительно звучат. Не обращая внимания на то, что говорил ей Итибэй, Но подняла глаза и посмотрела на объятые тьмой ворота усадьбы Ёсиока.

Крепкие ворота, примыкавшие к воинским казармам, словно похвалялись процветанием дома фехтовальщиков Ёсиока. На одной из опор все еще висела деревянная доска с надписью: «Ёсиока Кэмбо, советник по воинской тактике в ставке сёгуна Асикага».

— Итибэй, прости меня за хлопоты, но прошу, сними эту вывеску!

— Как так «вывеску сними»… Что вы собираетесь с ней делать? — Итибэй едва ли мог разгадать намерения Но.

— На дрова ее пущу. Нагрею воды и баню устрою.

— «Нагрею воды… Баня…» Что вы такое изволите говорить?

— Да, нагрею горячей воды и искупаюсь.

— Что вы такое изволили надумать? — Лицо Итибэй выражало недоумение.

— Но ведь настоящее занятие семьи Ёсиока — красильное дело, разве не так? А эта вывеска больше ни к чему, ведь верно?

И правда, слова Но были справедливы.

Прежний хозяин велел снять эту доску после его смерти. Господин Мибу Гэндзаэмон тоже советовал это сделать, того же хотели и Сэйдзюро с младшим братом.

А уж оставлять такую вывеску на видном месте теперь и вовсе не годится. Разве не она, эта самая вывеска, послужила причиной безвременной гибели нового главы дома и господина Дэнситиро? Конечно, за долгие годы вывеска стала привычной, и Итибэй испытывал привязанность к ней, однако слова Но западали в душу, не вызывая протеста.

— А ведь верно, как вы сказали, так и есть. Ну, что же, подержите-ка вот это, — и он передал фонарь в руки Но.

Распрямив спину, Итибэй потянулся и взял вывеску в руки. Ее тяжесть отозвалась в предплечьях.

Когда они зашли в усадьбу, Но попросила сразу вскипятить воду для ванны. С этой мыслью она и возвращалась домой.

Из зарешеченного бамбуком окошка бани сочился свет. В печурке под бадьей для купания пылал огонь, который Итибэй развел, пустив на дрова вывеску фехтовального зала. Отсветы пламени делали алым и лицо Итибэй, одетого в полосатое кимоно с узкими рукавами.

— Как водичка, впору?

— Хороша!

Раз окунувшись в воду по самые плечи, Но набросила на шею полотенце, и голос ее прозвучал в ответ с чарующей ясностью. Она совсем не думала о том, что использует кипяток, для получения которого пришлось сжечь то, на что с благоговением взирали многие и многие мастера боя.

Свет от стоявшей на полке масляной лампы падал на прекрасную кожу девушки, смутно различимой в облаке пара. Горячая вода текла с тонкой шеи в ложбинку меж округлых и пышных грудей. Нежная белая кожа стала розовой.

За мытьем Но углубилась в созерцание своего тела. Плавно изогнутая линия от груди к низу живота. Округлость бедер. Ей горько было сознавать, что вся эта красота столь безрассудно была отдана ею такому недостойному мужчине, как Нагано Дзюдзо. Миямото Мусаси убил ее братьев. Но как мастер боя он во много раз превосходит Нагано. Он целиком и без оглядки посвятил свою жизнь искусству меча. Так насколько же он надежнее тех недалеких людей, коими полон сей мир тщеты!

Вот такому человеку она должна была вверить свое тело, — так думала Но. Такой мужчина понял бы, почему она сама, собственными руками, сняла с себя одежды.

Колкие слова Нагано Дзюдзо все еще вспоминались с болезненной остротой.

Ее вдруг подозрительно бросило в жар.

 

Словно застыдившись этого, Но поднялась и вышла из ванны. Во влажном тумане мелькнула яркая нагота.