Детерминанты суицидального поведения 3 страница

Отличие подхода к анализу причинных факторов суицида автора настоящей монографии состоит в том, что каждая из групп этих факторов рассматривается как возможная основная причина суицидального поведения, а не его своеобразная предпосылка или один из возможных сопутствующих факторов риска. Этим и объясняется необходимость введения специального термина — детерминанты. Понимание личностных особенностей как предпосылки (предиспозиции) суицида предполагает обязательное наличие ситуационного фактора и связанного с этим микросоциального конфликта, определяющих причины и мотивы суицидального поведения.

Тот или иной конфликт, непосредственный повод и мотивационная составляющая суицида могут и не отражать непосредственно основную причину суицидального поведения, лежащую в различных регистрах суицидогенных факторов. А эти регистры, выступающие в реальном суициде как одновременно существующие составляющие суицидального поведения, по существу, выделяются только для понимания ведущих причин анализируемого самоубийства.

При таком подходе возникает необходимость рассмотрения различных параметров как самого суицида, так и личности суицидента и состояния, непосредственно предшествующего возникновению суицидального поведения. Но сам конфликт (как ведущий причинный фактор суицида) может, по существу, отсутствовать. Понятно, что «призма индивидуального видения» вытекает в первую очередь из личностных особенностей или состояния суицидента. Так, в рассмотренном выше самоубийстве Юкио Мисимы конфликт, по существу, отсутствует, а сама ситуация представляется не просто следствием личностных особенностей (с последующей ее оценкой как тупиковой), а выступает только как своеобразная декорация, специально созданная обстановка для совершения так называемого мировоззренческого суицида. В этом

132 ГЛАВА 3

самоубийстве детерминантой суицидального поведения выступает сама личность, ее индивидуальные особенности. Таким образом, в этом случае так называемые предиспозиционные факторы, констелляция которых формирует суицидогенные комплексы, выступают именно как ведущие причины самоубийства.

Причины суицидального поведения в соответствии с представлениями автора настоящей работы достаточно часто не совпадают с мотивами и поводами суицида. При этом последние в абсолютном большинстве случаев лежат в рамках конфликта, связанного с социально психологической ситуацией, и в той или иной форме могут осознаваться суицидентом. Однако ведущие причины (детерминанты) суицидального поведения часто не осознаются самоубийцей и выявляются только в процессе суицидологического анализа.

Именно тогда определение суицидальных детерминант бывает затруднено, когда ситуацией или состоянием суицидента перед самоубийством объяснить случившееся не удается и когда, по мнению анализирующего специалиста, «конфликта недостаточно» и не наблюдается психического расстройства перед суицидом. Возникают весьма трудные для оценки причинных факторов так называемые безмотивные самоубийства. В этих случаях задача облегчается, если из области мотивов анализирующий переходит в другую плоскость понимания суицида — его рассмотрению с позиций нередко не осознаваемых детерминант суицидального поведения. Анализ последних облегчается, когда учитывается возможность их формирования в рамках всех возможных групп (регистров) суицидогенных факторов.

По-видимому, целесообразно отметить и некоторую общую характеристику представленных выше личностных особенностей. Это относится как к мировоззренческой стороне личности, так и к особенностям его психического функционирования. Пример мировоззренческого суицида (Юкио Мисима) показывает наличие большего суицидального риска именно в случаях краевых вариаций человеческой индивидуальности.

Приведенный выше один из списков психологических особенностей как факторов риска суицида демонстрирует возможность возникновения суицидального поведения у лиц с диаметрально противоположными характеристиками: эмоциональная лабильность — регид-ность, самостоятельность — зависимость, завышенная или заниженная самооценка. В любом из этих сочетаний речь идет об акцентуациях характера, или об индивидуально-личностных особенностях, выходящих за пределы так называемого среднего варианта психического функционирования.

Детерминанты суицидального поведения

Точно так же ведущими суицидогенными факторами могут быть: повышенная эмоциональность и выраженная недостаточность эмоциональной жизни, повышенная зависимость от окружения и утрата какого-либо влияния общества на индивидуума. Здесь важно то обстоятельство, что эти крайности сходятся в плане их возможного участия в формировании суицида. Последнее вовсе не означает, что те или иные параметры суицидального поведения отдельного суициден-та следует непосредственно выводить из степени консолидации общества и влияния на это отдельных институтов (религия, профессия, семья и проч.). Не случайно Э. Дюркгейм не распространял развиваемые им положения об эгоистическом или альтруистическом суициде на индивидуальное самоубийство, рассматривая в рамках своих концепций суицид только как общественный феномен. Сказанное выше не исключает влияния характера связи общества и индивидуума и на конкретное самоубийство, но только в отдельных случаях это может выступать как детерминанта суицидального поведения.

Индивидуально-личностные особенности, выступающие при их определенной констелляции как ведущие причины суицида, составляют только один из регистров суицидогенных факторов. Другие два регистра включают ситуационно-личностные и статусные характеристики обстоятельств, связанных с покушением на самоубийство. При этом неблагоприятная социально-психологическая ситуация, существующая на момент суицида, находит непосредственное отражение в мотиваци-онной составляющей суицидального поведения и в большинстве случаев рассматривается как основная причина самоубийства. Однако мотив, связанный с этой ситуацией, может подменяться мотивировкой, связанной с непосредственным поводом, определяющим возникновение суицидальных тенденций. Повод часто определяется ближайшим к суициду событием, играющим роль «последней капли». В этом случае при анализе суицида существует возможность «нахождения» более общих или непосредственных причин самоубийства любого рода специалистом.

Указанное выше обстоятельство, несомненно, отражается на характере многочисленных статистических данных о мотивах и причинах самоубийств. Не случайно Э. Дюркгейм, ссылаясь на мнение Вагнера, писал о том, что так называемая статистика мотивов самоубийств есть на самом деле не что иное, как статистика тех мнений, которые составляют себе по поводу этих мотивов низшие чины полиции, обязанные собирать соответствующие сведения. Продолжая эту мысль классика, можно высказать предположение, что и современная научная статистика мотивов и причин самоубийств не может быть полностью

134 ГЛАВА 3

свободна от мнений тех или иных «чинов», изучающих эти аспекты суицидального поведения.

Э. Дюркгейм писал: «Как только оказывается, что в прошлом самоубийцы можно найти факты, которые, по господствующему убеждению, способны привести человека к полному отчаянию, всякие дальнейшие поиски причин прекращаются, и, смотря по тому, какие обстоятельства установлены, т. е. претерпел ли человек денежные потери или семейное горе, или имел наклонность к спиртным напиткам, самоубийство приписывается либо пьянству, либо домашним неурядицам, либо расстройству в делах. Каждый понимает, что нельзя в основание объяснения самоубийства класть такие сомнительные сведения».

Для доказательства неадекватности оценки причин и мотивов самоубийств в соответствии с «господствующим убеждением» автор приводит практически совпадающие в процентном отношении (за исключением пьянства и запоя) главные причины и мотивы самоубийств среди французских земледельцев и лиц свободных профессий (артистов, ученых, адвокатов) за период 1874-1878 гг. Среди этих причин фигурируют такие, как семейное горе (14,4 и 13,1 %), отвергнутая любовь, ревность (1,5 и 2,0 %), потеря места или состояния, нищета (8,2 и 8,9 %) и др. Цифры показывают исключительное сходство причин, вызывающих суицид, у весьма различающихся между собой «примитивного землероба и утонченного горожанина». По мнению Э. Дюркгейма, сходство этих цифр доказывает только то, что мотивы, приписываемые самоубийцей самому себе, не дают объяснения его поступку и в действительности являются в большинстве случаев лишь кажущимися причинами.

Несмотря на приведенные выше положения и выводы автора, с которыми согласится, по-видимому, большинство современных суицидо-логов, и мотивы, выявляемые исследователями, и мотивировки, предъявляемые самими суицидентами, выступают как существенный момент анализа суицида. Другое дело, что мотивы и поводы далеко не всегда могут непосредственно выступать как ведущие причины формирования суицидального поведения. Но мотивы и поводы — это всегда отражение ситуации, поэтому без рассмотрения ситуационных суицидо-генных факторов практически не может анализироваться ни одно самоубийство. Знание основных вариантов (групп) неблагоприятных социально-психологических ситуаций, лежащих в основе мотиваци-онной составляющей суицида, оказывается необходимым элементом понимания и объяснения случившегося.

Однако прежде чем перейти к непосредственному рассмотрению ситуаций и мотивов самоубийств, следует, по-видимому, дать некото-

Детерминанты суицидального поведения 135

рые общие характеристики понятия конфликта — своеобразного столкновения двух разнонаправленных тенденций в переживаниях человека, связанных с неблагоприятной социально-психологической ситуацией. Эти тенденции оказываются несовместимыми, однако каждая из них может выступать как мотив переживаний и поведения. Конфликт формируется как столкновение нескольких мотивов, которые одновременно не могут быть удовлетворены. Практически это столкновение ведущей потребности и препятствий для ее удовлетворения.

При интерперсональном (внешнем) конфликте один из его компонентов лежит вне личности и связан с одной из составляющих социально-психологической ситуации, препятствующей удовлетворению потребности (желанию сохранить семью препятствует уход мужа к другой женщине, стремление к определенным видам деятельности наталкивается на запрет со стороны близких и т. п.). Интраперсональ-ный (внутренний) конфликт возникает в случае, когда сталкиваются разнонаправленные тенденции, существующие в рамках психических переживаний самой личности (желание сохранить семью сочетается у одного из супругов с желанием быть с любимым человеком и тому подобные «альтернативы»). В ряде случаев конфликт носит смешанный характер (супружеская измена может вызвать чувство раскаяния и одновременно потребность новых измен, и когда «тайное становится явным», то к внутрипсихическому конфликту присоединяется и межличностный).

Интенсивность конфликта определяется соотношением его составляющих: чем более выражено различие двух тенденций, тем он менее выражен и, соответственно, легче разрешается. При относительно равной силе обеих тенденций (в рамках как внутри-, так и межличностного конфликта) социально-психологическая ситуация, породившая этот конфликт, субъективно переживается как тупиковая. Важно, что эта неразрешимость ситуации очень часто определяется «призмой индивидуального сознания». Но индивидуально-личностные особенности суицидента не позволяют менять сами составляющие конфликта (компромиссы и другие способы снятия напряжения), поэтому выход из «тупика сознания» видится только в прекращении существования одной из сторон. Другие возможные варианты разрешения конфликтной ситуации расцениваются как неприемлемые. Понятно, что поиск решения определяется и напряженностью конфликта, и особенностями личностных характеристик суицидента, включая этнокультураль-ные, психологические и иные ее составляющие.

В исследовании мотивов и определяющих их социально-психологических ситуаций, выполненных на протяжении XIX в. и в начале XX в.,

136 ГЛАВА 3

этот аспект изучения суицидального поведения характеризовался большим разбросом рубрик и принципов подхода. Даже в настоящее время, несмотря на все большее стремление к унификации научных понятий и рубрик, единого подхода к оценке социально-психологических ситуаций, лежащих в основе суицидального конфликта, не существует. Многое определяется установками исследователя и невозможностью в этом вопросе полностью избежать субъективизма.

А. В. Лихачев в уже упомянутой выше работе писал, что число индивидуальных мотивов не ограничено, потому что всякое неудовлетворенное желание человека, любое стремление, встретившее существенные препятствия, может привести к самоубийству. И хотя в «статистическом» разделе соответствующей главы настоящей монографии данные исследования А. В. Лихачева уже приводились, автор посчитал возможным их своеобразное «дублирование» и в главе, посвященной рассмотрению детерминант суицидального поведения. Это связано с определенным различием контекстов, в которых рассматриваются данные. Если в предшествующей главе материалы А. В. Лихачева иллюстрировали возможности статистического метода в суицидологических исследованиях, то здесь мотивы самоубийства рассматриваются прежде всего с точки зрения их значения для формирования суицидального поведения. А. В. Лихачев выделял 9 классов мотивов самоубийств и отмечал трудность отнесения отдельных из них в ту или иную рубрику и различного рода «курьезы» тех или иных систематик. В прусской статистике внебрачная беременность отличается от забеременения вне брака и находится в одном классе со страхом наказания по суду и самоубийством после убийства.

Приведенные выше «курьезы» показывают, что статистика в области причин и мотивов суицидального поведения уже не носит такого определенного показателя, как другие параметры суицида (демографические показатели, время, способ самоубийства и проч.). И дело вовсе не в числе классификационных рубрик или включении отдельных мотивов в одну из них. Сама содержательная сторона мотиваци-онной составляющей суицида, ее понимание исследователями определяется и национальным колоритом, и чисто субъективными взглядами автора. Это препятствует возможности, весьма заманчивого с точки зрения изучения этно-культуральных влияний на суицид, непосредственного сравнения частоты тех или иных мотивов самоубийств XIX и XX вв. Можно только предполагать наличие определенных тенденций в этих характеристиках суицидального поведения. Данные А. В. Лихачева и аналогичные показатели нашего времени отражают не только действительное изменение мотивов самоубийств

Детерминанты суицидального поведения

за сто с лишним лет, но и существенное различие в подходах авторов, живущих в разных общественно-исторических условиях. (В дальнейшем еще будут сравниваться отдельные показатели мотиваци-онной составляющей суицидов XIX и XX вв.) Так, согласно статистике А. В. Лихачева, класс мотивов, объединяемых понятием «любовь» (включающий несчастную любовь, ревность и внебрачную беременность) по частоте встречаемости вообще находится на восьмом (последнем) месте в ряду других мотивов самоубийств. Проанализировав данные по Петербургу за 1866-1880 гг. и по Москве за 1871-1880 гг. (в Москве это данные и самоубийств, и покушений на самоубийства), автор расположил восемь классов мотивов в следующей последовательности (в скобках процент от общего числа, включающий и неизвестные мотивы (44, 56 %):

1 — душевные болезни (19,00),

2 — пьянство (9,76),

3 — материальные потери, неудачи (7,67),

4 — утомление жизнью (5,52),

5 — горе и обиды (4,49),

6 — физические страдания (3,54),

7 — стыд и страх наказания (3,36),

8 - любовь (2,10).

Однако представляющее определенный интерес сопоставление долевого участия мотивов неудачной любви в суицидальном поведении в двух исследованиях, разделенных промежутком в сто лет, к сожалению, некорректно. Изменилось и само содержание этой классификационной рубрики, и процент так называемых неизвестных мотивов. Но в целом неудачная любовь как мотив суицида в процентном отношении от общего числа обследованных, по С. В. Бородину и А. С. Мих-лину (1980), составляет среди покончивших с собой 4,2 %, среди покушавшихся — 8,9 %. Само понятие «неудачная любовь» включает столько возможных оттенков и индивидуальных обстоятельств, что, по мнению автора настоящей работы, сравнение статистических данных по этой рубрике всегда будет недостаточно корректным. Другое дело — сравнение отдельных самоубийств, обстоятельства которых известны с исчерпывающей полнотой. Но как раз в случаях неудачной любви получить исчерпывающие данные нередко не удается не только от самого покушавшегося на самоубийство, но и от его ближайшего окружения.

Здесь возможны любые варианты искажения реальных мотивов: их сокрытие по тем или иным причинам, подстановка существующих «архетипов» обыденного мышления, согласно которым «любовная

138 ГЛАВА 3

лодка» — основная движущая сила не только жизни, но и добровольной смерти. Хорошо известен уже упомянутый выше «эффект Верте-ра», но даже никогда не слышавшие этих слов люди с детства усваивают, что в молодом и зрелом возрасте неудачная любовь — основной мотив самоубийства. Однако, как свидетельствуют статистические данные весьма обширных и серьезных исследований, публикуемых в конце XIX и XX вв., в ряду других суицидогенных факторов «любовь» (при любом содержании этой рубрики) занимает далеко не первое место среди других мотивов суицидального поведения.

Так, согласно данным С. В. Бородина и А. С. Михлина (1980), в ряду обширной группы мотивов, связанных с лично-семейными конфликтами, семейные конфликты и развод занимают первое место и составляют 37 % от общего числа. Другие мотивы этой же рубрики — это болезнь и смерть близких (11,4 %), одиночество (6,5 %), неудачная любовь, несправедливые отношения со стороны окружающих, половая несостоятельность, ревность, супружеская измена, потеря «значимого другого»,, недостаток внимания и т. д. Этот список может быть продолжен и другими неблагоприятными ситуациями, лично-семейные отношения и переживания нередко надо рассматривать в контексте более широкого взаимодействия суицидента с его окружением. И только в этом контексте семейные конфликты и отношения со «значимым другим» получают адекватную оценку. Это вовсе не исключает, что лично-семейные конфликты могут быть непосредственными детерминантами суицидального поведения, но возможен и вариант, когда ближайшее окружение — это только повод и мотивировка суицидальных тенденций, формирующихся в других «ситуационных зонах».

В целом, самоубийства, связанные с лично-семейными конфликтами, наиболее часто фигурируют как ведущие мотивы суицидального поведения. Это относится как к суицидам, закончившимся смертью, так и к покушениям на самоубийство. По данным С. В. Бородина и А. С. Михлина (1978,1980), около ²/з всех самоубийств происходит под влиянием мотивов лично-семейного характера. Вместе с тем, сравнивая свои данные (был обследован очень большой контингент самоубийц) с данными статистики 1925 г., эти авторы подчеркивают, что в то время лично-семейные мотивы в суицидальном поведении встречались намного реже (18 против 62,9 % в исследовании 1978 г.). Сами авторы отмечают неполную сопоставимость классификационных групп мотивов. В 1925 г. фигурируют такие мотивы, как разочарование, недовольство жизнью, горе и обиды и проч., часть которых, несомненно, была связана и с конфликтами лично-семейного плана.

Детерминанты суицидального поведения

Естественно, что взгляды исследователя определяются существующим в его время понятийным аппаратом. Так, для врача-суицидолога несомненный интерес вызывает специфическая причина самоубийства, которая у авторов XIX в. определялась термином «утомление жизнью» (taedium vitae) и составляла отдельную рубрику мотивов самоубийств. Содержание этого понятия в какой-то мере отличалось у различных авторов. А. В. Лихачев отмечал незначительную разницу в относительной величине этого класса в Петербурге, Вене, Берлине и Париже. Будучи юристом, автор в эту рубрику помещал самоубийц, в отношении которых было указано в индивидуальных карточках: скучал, жаловался на тягость жизни, был задумчив и т. п.

Понятно, что дать адекватную диагностическую оценку этим «указаниям» не представляется возможным. Еще более сложно оценить клиническое значение этих жалоб в свете того, что автор, по примеру Морселли, относит в эту же рубрику такой мотив самоубийства, как страх военной службы. Однако А. В. Лихачев писал, что мнение Бри-ера де Буамона о том, что тягость и отвращение к жизни часто является мотивом самоубийства и при отсутствии каких бы то ни было признаков психического расстройства, далеко не всегда справедливо. Из самоубийц, попадающих в эту рубрику в Петербурге, только небольшой процент лиц состояли в браке. Самые интересные письма и записки встречаются в этой группе суицидентов, среди которых 42 % самоубийц (больше, чем в какой-либо другой группе) оставили те или иные предсмертные послания. Автор отмечал, что этот класс мотивов самоубийств настолько интересен для психолога, что может быть темой для особого сочинения.

По мнению И. А. Сикорского (1900), утомление жизнью (или отвращение от жизни) является одной из частых причин самоубийств. Взгляды одного из самых известных психиатров конца ХГХ-начала XX в. на утомление жизнью как мотив суицида вызывают несомненный интерес, так как оценку этого дает врач. Автор отмечал, что у многих самоубийц в их предсмертных записках можно найти ссылку на это душевное настроение, а иногда утомление жизнью выставляется как единственное побуждение к самоубийству. Это психическое состояние знакомо людям всех наций, и его называют одним и тем же термином. Отвечая на вопрос, следует ли признавать это состояние душевной болезнью и отождествлять с меланхолией, И. А. Сикорский, как и А. В. Лихачев, ссылается на мнение Бриера де Буамона, считавшего, что отвращение от жизни может быть частой причиной самоубийства при отсутствии каких-либо признаков помешательства.

ГЛАВА 3

Автор приводит и свои доказательства того, что это состояние не может отождествляться с болезнью: оно наблюдается гораздо чаще, чем душевные болезни. В известные эпохи оно усиливается, принимая характер эпидемии. Но между усилением его и учащением душевных болезней нет соответствия. Утомление жизнью замечается в переходные периоды общественной мысли, при смене одного мировоззрения другим. И. А. Сикорскии выделяет различные наименования этого состояния: «утомление жизнью, скука, отвращение к жизни, утрата жизнерадостности или жизнерадостного настроения в противоположность живому гувству жизни, иногда называют его разоъарованием» (курсив самого автора.— В. £.). Множество наименований этого состояния предполагают его различные оттенки. И. А. Сикорскии писал, что течение жизни связано для некоторых людей с возможностью утомления, с разочарованиями, с утратой жизнерадостности.

В сопоставлении мнений юриста и врача, каждый из которых ссылается на оценку описываемого явления одним из крупнейших авторитетов суицидологии XIX в., интересно, что один из них, врач, выводит это состояние за рамки болезни, другой, юрист, допускает возможность утомления жизнью и в рамках психического расстройства. С конца XIX в. и в течение всего XX в. это состояние уже не фигурирует в суицидологических исследованиях как возможный мотив самоубийства. В определенной мере это объясняется и развитием учения об аффективных расстройствах настроения, и уточнением критериев и составляющих мотивационной стороны суицидального поведения, и некоторой неопределенностью самого понятия «утомление жизнью». Об этой неопределенности свидетельствует множество терминов, используемых для обозначения этого состояния.

По мнению автора монографии, состояние, определяемое термином «утомление жизнью», само по себе не является причиной самоубийства, это скорее фон, который сопровождает почти любой суицид. Однако при отсутствии (или невозможности установления самим суи-цидентом) ближайшего события или непосредственного повода для покушения на самоубийство этот основной фон настроения достаточно часто фигурирует в качестве мотива самоубийства. Это состояние очень часто наблюдается при суицидах, совершаемых как в рамках психического расстройства, так и вне его. Вследствие неоднозначности трактовки состояния, определяемого понятием «утомление жизнью», и безусловной расплывчатости его границ возникала и возникает до настоящего времени возможность его оценки как в пределах психического здоровья, так и в рамках болезни. По мнению А. Ф. Кони (1923), снижение настроения перед смертью нельзя считать душевной болезнью.

Детерминанты суицидального поведения

Наличие перед самоубийством своеобразного фона настроения предполагает существование определенного общего радикала в психических переживаниях суицидента. По-видимому, некоторая общность характера переживаний у лиц, покушающихся на самоубийство, не носит случайный характер, а определяется наличием именно этого радикала при суицидах, совершаемых как в рамках психического заболевания, так и в пределах психического здоровья. Естественно, что сказанное не может относиться ко всем без исключения самоубийцам. Слишком многообразны формы психических расстройств и содержание переживаний и в рамках болезни, и тем более у психически здоровых.

Кроме того, сами механизмы возникновения этого общего радикала психических переживаний могут существенно отличаться у разных суицидентов. Однако здесь важны не механизмы, а именно итоговая составляющая переживаний, определяющая мировосприятие. Автор считает, что в соответствии с особенностями мировосприятия эта общая составляющая психических переживаний может быть определена термином ангедония. Под ангедонией понимается именно своеобразный общий радикал психических переживаний вне зависимости от психофизиологических механизмов их формирования: в рамках начинающейся шизофрении, при аффективных расстройствах или при устойчивом снижении настроения, не определяемом, однако, клиническим понятием «депрессивный эпизод».

Уже на примере такого мотива самоубийства, как утомление жизнью, видно, что прямое сопоставление статистических данных различных лет и разных исследователей оказывается некорректным в силу различий понимания этого термина и его неопределенности. Не меньшее значение имеет и тот факт, что далеко не всегда сами суициденты или обстоятельства суицида помогают установить мотивы самоубийства. П. Розанов (1891) писал: «К чему возлагать такие надежды на перетасовку цифр, долженствующих представлять мотивы самоубийства, когда известно, что, может, только сравнительно ничтожная часть этих мотивов верна; когда мы знаем, что редкий человек позволит другому проникнуть в свое святая святых, а не редко даже сам не может уяснить себе, что именно делается в его душе» (здесь и далее курсив наш.— В. Е.). По мнению автора, любые группы мотивов подлежат большому сомнению. Поэтому тот, кто хочет знать «истинные побуждения к самоубийству», должен в каждом частном случае собрать самый тщательный анамнез самоубийцы, чтобы рассмотреть всю совокупность психофизиологических свойств индивидуума, так как суицид является конечным результатом всей предшествующей жизни, результирующей умственного и телесного развития человека.

ГЛАВА 3

Предсмертные записки и письма далеко не всегда отражают истинные мотивы самоубийства. Однако именно этот материал чаще всего фигурировал в приложениях к исследованиям по суицидологии XIX в. и до сих пор рассматривается как основное доказательство того или иного мотива самоубийства. По словам П. Розанова, далеко не всегда суицидент осознает действительные мотивы своего самоубийства, а также раскрывает для других самые интимные свои переживания. Но даже в рамках этих переживаний на первый план выступает или отмеченное выше своеобразное переживание ангедонии, или ближайшие события и поводы суицида.

Как пример суицида, причины которого носят более сложный характер, нежели выдвигаемые окружающими и самим самоубийцей мотивы, по-видимому, можно привести хорошо известное любому школьнику самоубийство Маяковского. Автор ни в коей мере не пытается делать «открытий» из хорошо известного факта ухода из жизни поэта, да и не располагает какой-либо новой информацией на этот счет. Тем более у автора нет никакого желания «сплетничать» о нюансах его переживаний или отношений с близкими перед самоубийством (о чем просил сам поэт в своем предсмертном послании).

Краткому анализу некоторых обстоятельств этого самоубийства следует, по-видимому, предпослать имеющиеся отдельные трактовки мотивов ухода из жизни поэта. Так, самая общая формулировка звучит очень солидно: сложная обстановка литературной борьбы 20-х гг. и личной жизни привели Маяковского к депрессии, вследствие которой он покончил с собой.

Существовала и точка зрения, что самоубийство поэта — следствие «осознания и раскаяния» в деле, которому он служил. Подобная трактовка — не просто дань нынешнему менталитету, требующему «покаяния за бесцельно прожитые годы» у всех, кроме отцов и самих авторов подобных разоблачительных статей и книг. Достаточно вспомнить написанные сразу после самоубийства цветаевские строки, отражавшие взгляды многих представителей русской эмиграции: «Было, стало быть, сердце, коль выстрелу следом — стоп». Однако ни в творчестве, ни в каких-либо высказываниях Маяковского перед самоубийством никто не может четко указать на следы этого «раскаяния», обращения «Савла в Павла». Он жил и умер «агитатором, горланом, главарем», отдающим свое творчество «атакующему классу». По мнению очень многих специалистов (а в объяснении мотивов самоубийства почти каждый считает себя специалистом), понимание суицида в первую очередь может опираться на предсмертные послания суицидента.