Решка. Методы реабилитации

Память — это инструмент, который неустанно обтачивает прошлое, превращая его в удобное и приемлемое для вас повествование.

Стэнли Кауффманн

 

Жен

Чтобы окончательно убедиться, что окно не открывается, приходиться сломать ноготь. Естественно, если спальный вагон катается по России, то данное обстоятельство налагает на него массу обязательств по неудобству в эксплуатации. Радость была преждевременной. Шиплю сквозь стиснутые зубы.

— Все в порядке? — спрашивает папа, поглядывая на меня со своего места.

— Окно не открывается.

— Дай я. — Он с трудом приподнимается.

— Не вздумай, — безапелляционным тоном предостерегает мама. — Ян, милый, ты не мог бы сделать в этой жизни хоть что-то полезное? — ровно-ровно, будто о погоде речь.

Обычно мама именно так с Яном и разговаривает. Помню, лет пять назад она объявила, что благодаря своему сыну познала дзен. Иногда это очень похоже на правду.

— Ах, дорогая мамочка, спасибо огромное. С твоей подачи я уже давно принял обет безбрачия, — продолжает тренировать непоколебимое родительское спокойствие брат.

— И слава Богу, любимый, как представлю, на что обрекла какую-нибудь счастливицу… в общем, постарайся не разбомбить дом к нашему возвращению. Ну или хотя бы половину.

— В случае чего попрошу доброго близнеца ее подлатать.

Не переставая язвить, Ян аж подпрыгивает, пытаясь сдвинуть чертово окно с места. В этот момент появляется Адриан, который размещал мой багаж в соседнем купе.

— Брат, ты что творишь? Здесь же кондиционер, — огорошивает он нас новостью. Минута молчания. Ну а что? Я, например, лет десять на поездах не ездила. К чему, если есть самолеты? Другое дело, что во время реабилитационного периода такой способ путешествий — не вариант. А вот санаторий не помешает.

Ян застывает, и, главное, все молчат. Меня не сдает никто. Мама даже отворачивается в попытке спрятать улыбку.

— О, не переживайте особо, я привык, — язвит Ян, и, что самое невероятное, на этот раз заслуженно. — Ну, увидимся, значит, через благословенные три недели? — излишне воодушевленно интересуется брат.

— Ты бы не расслаблялся, — щурится мама. — В отличие от некоторых, у меня с перелетами проблем не имеется.

— Окей, тогда я начну веселиться прямо сейчас. Всем адьос!

— Эй, ты же не на машине, — кричит ему вслед Адриан.

— Есть такая штука, брат, метро называется. Это тебе за кондиционеры, придурок. — И сноровисто показывает средний палец, разражаясь дьявольским хохотом.

Спеша сказать ответную гадость, Адри даже рот раскрывает, но вмешивается мама:

— Будь поумнее!

Она так манерно закатывает глаза, что собственную инфантильность, спорю, прочувствовали все присутствующие. Думаю, где-то в этом мире существует институт по воспитанию детей. Там учат стучать пальцем по краю стола и выглядеть самым важным на планете.

— Ну, смотрю, все разместились, — на глазах «умнеет» брат.

— Да, конечно, иди сюда.

Мама запечатлевает на щеке Адриана поцелуй, награждая безупречным следом помады, потом брат долго, но осторожно сжимает в объятиях меня, и наконец немножко неловко хлопает по плечу отца. Наш самый младшенький уже направляется к выходу, когда я его окликаю, намереваясь сказать о помадном следе, но папа машет ему рукой: ничего-ничего, иди! И только Адри скрывается из виду, усмехается:

— Вы же не думаете, что помадный отпечаток его расстроит или навредит репутации?

Перекапывая вещи в поисках пилочки для ногтей, я все еще посмеиваюсь над собственной семьей. Ну, в первые несколько часов мы с родителями еще не поругались, а, значит, надежда есть. В прошлый раз… И на меня обрушивается лавина воспоминаний, затягивая в омут депрессии. Не знаю, как продержалась эти несколько недель. Я вообще не знаю, из какого благословенного места берутся мои улыбки…

В прошлый скандал со мной был Арсений. Парень, в которого я влюбилась, и который встречается с Ви — одним из самых близких мне человечков. Черт, ведь этот козел мне понравился с самого начала, с первой ночи, и все больше и больше завораживал своей неоднозначностью и глубиной, которая просвечивала сквозь амплуа среднестатистического придурка. А потом, внезапно, он пришел ко мне ночью, едва стоя на ногах, и наговорил кучу безбожно изумительных вещей… у меня не было ни одного шанса устоять. Вот только теперь он ничего не помнит, снова нацепил маску отстраненной холодности… А как мне быть? Как забыть? Зачем так жестоко?

Он и Ви. Увидев их вместе, я поняла, что никому не расскажу о случившемся той ночью. Это не просто обман. Это предательство в худшем его смысле. Она не знала, что мы с Арсением знакомы, а я, в свою очередь, — что они. Но самое поганое, что даже наше яблоко раздора не обвинить. Он был не в себе. Сиди теперь и определяй, кто в ответе… Может быть, Ви бы и хватило ума не перевалить все на меня, но отношения прежними бы не остались, а она не из тех, кто легко прощает. И хуже всего, что я не могу перестать обдумывать, как бы все было, если бы не…

Когда Арсений зашел в палату, я не знала, сохранились ли у него воспоминания, а еще не могла определить, что хуже: если он все помнит и воспринимает равнодушно, или если забыл, и мне тянуть эту повозку одной. Но пока Ви бегала по палате, убираясь, мой ненаглядный успел спросить, каким образом оказался у меня, и сомнения развеялись. Захотелось ему еще раз по голове заехать — на этот раз, чтобы образумился.

Было больно. Ответила, что он ехал сообщить мне об отце, но новость так и не донес, а потом потерял сознание. Таким образом я вышвырнула из нашей с ним жизни час, для меня расставивший все по местам. Ну и как мне теперь с ним прикажете общаться? Функция взаимопонимания претерпевает разрыв, и я в той ее части, где уже все на своих местах, а он — нет.

Арсений попробовал выспросить у меня подробности, но я ничего не рассказала. Шанс на то, что воспоминания восстановятся, минимален, но есть, вот и пусть работает в этом направлении. Авось вспомнит не только «как» говорил, но и «почему». Пусть вспомнит, что признался если не в любви, то хотя бы в том, что я ему нужна!

Поезд трогается с места, и я заставляю себя отвлечься на пейзаж за окном. Итак, меня ждут три недели реабилитации от сердечной травмы вдали от дома. За это время я обязана прийти в себя.

 

Сантино

Я узнал о том, что Алекс, Карина и Жен уехали из города, когда на пороге моей квартиры появился приживал в лице адова дитятка. Я и в страшном сне не мог представить, что однажды стану нянькой, но обстоятельства вынуждают. Хотя, пожалуй, будь на месте братца-кролика его добрый близнец, номер бы не прошел. Здоровые и занудные люди вызывают у меня приступ неконтролируемого цинизма, а такие вот придурковатые — самое оно. Над ними даже глумиться не скучно.

Нет, это не значит, что я готов предоставить жилплощадь всем питерским уродцам, но Яна впустил, ибо начал всерьез опасаться одной блондинистой мечтательницы. Пусть лучше у меня в квартире обживаются кролики, чем Ви. С тех пор, как она влезла в ящик с моими семейниками, дабы собрать больничный, мать ее, чемоданчик, возомнила о себе бог весть что, понатащила еды и даже лишила девственности перечницу. Это стало последней каплей. Ее перец рядом с моей солью — это ладно, но черта с два в моей ванной рядом с бритвой поселится депилятор. Гладкие ножки — конечно, супер, так же, как и ежедневная порция качественного секса, но, если стоимость удовольствия неприлично завышена, стоит поискать более непритязательную компанию.

Хотя пожрать Ян мог бы и привезти, ведь это их семейка гребет золото лопатой. А фигушки: троглодит снова открывает мой холодильник и сует в него прожорливую башку в поисках еды. Когда кто-нибудь из приютских так делал, обязательно находился второй — пинающий его под зад. Иногда еще дверью припечатывал. Жаль, что на четвертом десятке лет мне быть тем «вторым» по статусу не положено, а то иногда ужасно хочется устроить одному субъекту прелести приютского воспитания и посмотреть, чем закончится образовательный процесс. Вдруг кролик человеком окажется?

— И как там? — спрашиваю по возможности бесстрастно.

— Плов уже закончился? Когда?

— Я чуть не лопнул, пытаясь доесть его, чтобы тебе не досталось.

Ян поворачивается и смотрит на меня круглыми глазами.

— Серьезно?

— Как удар по яйцам.

После моих слов братец-кролик морщится. Думаю, он вспомнил упомянутый мной коварный прием: такие, как Ян бывают биты нередко.

— Вот ведь паразит, — наконец сообщают мне.

— На месте недомерка, который опустошает мой холодильник и спит на моем диване, я бы обзываться поостерегся.

— Я мог бы спать рядышком, на кровати, — тут же находится пацаненок. — Я худой и незаметный.

А то как же. Такой же скромный и тихий, как пушечный залп среди ночи.

— Смотрю, адекватная самооценка — это у вас семейное, — фыркаю. В ответ на вопросительный взгляд приходится пояснить:

— Твоя сестра полагает себя человеком исключительно предсказуемым.

Сказал вот и жалею теперь. Потому что незачем кролику знать, насколько отчетливо я помню часы в сладких объятиях его сестрицы.

— Жен что ли?

— А у тебя есть еще?

— А тебе снова спать не с кем? Ну прости, я больше не помощник. Две, и взятки гладки.

Однако. Отбрил что надо. Иногда я задаюсь вопросом: корректно ли поступил, связавшись с блонди. И ответ таков: навряд ли. Хотя… с Жен бы в любом случае ничего не получилось, а с Ви долговременную интрижку я завязывать не планировал. Вот только когда инопланетянка увидела нас вместе на пороге палаты ее отца, разочарование в ее взгляде прошило насквозь. Она мне с тех пор всего пару фраз сказала. Да и то все больше по медицинской части.

— Короче, я в казино, а ты в магазин топай, еды купи, коли собираешься задержаться.

— Да, милый, — по-девчачьи пропевает Ян. — Кстати, что там с кроватью? На диване так неудобно…

Бормочу себе под нос ругательства. Мы действительно напоминаем двух супругов. Живем вместе, еду и походы в магазины делим, по вечерам в карты играем. Только до кровати добраться осталось.

— Я старательно делаю вид, что не слышал вопроса, сечешь?

— Ханжа, — доносится вслед.

 

Казино, пока я отсутствовал, не развалилось. Тем не менее, работы там непочатый край. Сижу в кабинете, пытаюсь сосредоточиться, но сегодня это особенно сложно.

У меня всегда были свои любимчики, и я не видел смысла скрывать их имена. Я вообще не люблю притворяться, когда можно этого не делать. Куда там, даже школьные учителя проставляют оценки в зависимости от собственных пристрастий, с чего мне быть лучше? От того, что одних людей я люблю больше, чем других, мир не развалится. Люди не рождены равными, на своей шкуре испытал, а с вершением справедливости и защитой обездоленных не ко мне. Можно подумать, что как человек, выросший в крайне неблагоприятных условиях, я должен быть мягче, сочувствовать, но черта с два! Я не для этого рисковал собственной шкурой, чтобы теперь миндальничать с неудачниками.

А я это все к тому, что полюбилась мне одна стриптизерша. Уважаю девчонку. Лет в семнадцать выиграла какой-то конкурс красоты с подачи богатого папика, а тот поигрался с ней, сделал ребенка, да и вышвырнул вон. Но на аборт она не согласилась, и не стала упихивать сынишку в приют как последняя тварь. Теперь крутится, растит дитя, живет с матерью, терпит мозговынос и насмешки, но под общественное мнение не прогибается и жизнь себе не облегчает. Прибежит вся задерганная, синяки под глазами замажет, и давай зажигать пожары в ширинках озабоченных козлов, которые приходят пялиться на ее задницу. И все для того, чтоб в магазине конфет сыну купить.

Мальчонок, кстати, классный. Пять ему. Веселый, смышленый. И с машинкой на радиоуправлении. На нее весь персонал казино косится. Завидуют. Нет мужика, который бы не мечтал иметь сына, чтобы заполучить возможность погонять такую игрушку… В саду у них карантин, мать у Катерины заболела, и ребенка оказалось некуда деть. Привела его на работу, а я позволил. Другую бы вертихвостку вышвырнул вон вместе с приплодом, а Катьке разрешил. Хорошая она потому что. Вчера принесла для нас с Яном кастрюлю куриного супа (жаль было отдавать половину братцу-кролику, но что поделать). Так и знал, что за удовольствие придется платить, однако вчерашняя вкуснотища стоила парочки сбитых с ног официантов.

Кстати, младший Елисеев сейчас здесь. И он единственный, с кем Катеринин сынишка согласился поделиться машинкой. Теперь они жужжат на пару, носятся и орут, мешая людям работать. Но я к этим двоим не полезу. Нянчить Янчика — это одно, а нянчить Янчика и дите Катьки — совсем другое. Первый хоть суп умеет хлебать самостоятельно, а вот за второго не поручусь.

Вдоволь налюбовавшись на сумбур в служебных помещениях, поднимаюсь в стриптиз. У Катерины как раз перерыв, она болтает с барменом. Напропалую кокетничает, зараза, хотя одета скромнее некуда. Отказалась репетировать в костюме. Боится, что сын увидит едва прикрытую трусами задницу. Халтурщица. Ей бы репетировать новый номер со всеми декорациями, а она языком чешет и монашку разыгрывает.

— Эй, вертихвостка, — зову ее. А Катерина и рада, у нее на всех улыбок хватает. — Решай вопрос со своим мальцом, чтобы завтра его не было. Это ж абзац что творится.

— Да, у меня подруга со смены как раз придет и…

— Мне эти подробности ни к чему. Твой мелкий мешает.

— Хорошо-хорошо, — закатывает Катерина глаза. — Я же сказала, что это всего на день.

— На день или нет, с тебя еще кастрюля супа. — Нельзя же не воспользоваться случаем.

— Что, вкусно? — радостно улыбается Катерина.

— Да охренеть просто.

— Тогда давай денег на курицу, — берет быка за рога.

— Сама купишь. По милости твоего сорванца у нас минус два стакана! — И это, кстати, чистая правда.

По дороге обратно думаю о звонке Ви. Вчера она вспомнила обо мне и ядовито поинтересовалась, не сменил ли ее хахаль, часом, обивку кресла. А узнав, что нет, к себе пригласила. Пожалуй, вариант заслуживает рассмотрения. Уж оттуда-то я точно уберусь вовремя… Думаю съездить и посмотреть на дворец блонди. Заодно отдохну от насущных дел. Но супчик пусть пока Катеринка строгает — перечницы целее будут.

Прохожу вперед и… Что за…?!!! Буквально прирастаю к месту, увидев шокирующую картинку: в моем казино два амбала и Григорий, который треплет по голове Катькиного мальчонку, в то время как тот хвастается ему своей машинкой. Что за дерьмо творится?! Ян обещал присматривать за мелким, а сам выпустил его в зал! И прямо к ублюдку в лапы. Ни на минуту нельзя оставить этого кролика — накосячит тут же! И, мать их, персонал не смущает, что сына Катерины лапает незнакомый дядька! Может он не только по шрамам, и педофил еще. Об этом никто не подумал? Нет, конечно, у нас все добренькие и хорошенькие. Зарплаты порежу, вот серьезно!

Иногда я понимаю, что веду себя как полный кретин, однако сейчас, вспомнив о том, как очнулся в больнице, как узнал о себе, Алексе, Жен… мне просто хочется швырнуть этого урода на пол и избивать его, пока не оттащат. Пальцы уже сжимаются в кулаки, но я старательно сдерживаюсь, только поворачиваюсь к своим людям и рявкаю:

— Кто его сюда пустил?! Выведите немедленно!

На меня оборачиваются все присутствующие.

— Так-так, а вот и наш хозяин, — радостно приветствует меня Григорий, сбивая с толку направляющихся сюда охранников.

— Так рад, да? — цежу сквозь зубы.

— А то! — злобно ухмыляется. — Это как же тебе удалось натравить на меня Елисеева, паскуда, а?

— А как же тебе в голову пришло подстроить аварию?

— Да без проблем! Вот сдох бы он, и его дочурка мне бы досталась. Не зря же ходила, крутила задом прям перед моим носом. И, кстати, задница у нее очень даже, хотя, признаться, меня интересует в ней кое-что другое…

Перед глазами само собой вспыхивает воспоминание о коллаже из шрамов. Я помню его так отчетливо, что смог бы восстановить каждое фото с изуродованными частями женских тел. А там их не меньше пятнадцати. И снова, как представлю, что он фотографирует лежащую перед ним — нет, под ним — Жен, так ярость застилает глаза. Какие бы он выбрал простыни для нее? Те же, грязновато-желтые, как на большинстве фото? Или ослепительно белые, чтобы кожа казалась смуглее? А может яркие, под стать самой инопланетянке? Задается ли он такими вопросами, или для него Жен не более, чем белый… хотя нет, теперь уже красный шрам на груди? Кусок мяса. В голове зарождается ярость и боль. Снова. И прежде, чем я успеваю себя остановить — бью Григория по лицу. Голова извращенца при этом запрокидывается, он как-то смешно взмахивает руками и плюхается на спину. А затем раздается женский визг, за которым сразу же следует детское:

— Во круто!

Говорю же, я кретин. Избил человека при ребенке… Хотя несчастным он как-то не выглядит... Я настолько сильно увлечен этой мыслью, что пропускаю момент, когда один из амбалов Григория отвечает мне взаимной любезностью. Да, потом охранники его скрутят, но это не мешает мне присоединиться к царству носителей фингалов на память. И мне не жаль ни хрена «пожертвовать красотой». Я давно не был так счастлив, как в миг, когда врезал ублюдку за Жен.

 

— Сиди и не дергайся, — говорит Ви, прикладывая к моему глазу банку с консервированными ананасами.

— У тебя что, шпрот не было?

— Думаешь, шпроты на глазу смотрятся более представительно? — спрашивает она насмешливо. — Какая разница, чем фигнал прикрыт, если с ним ты все равно пугало?

И то верно. Кухня у Ви уютная. Обжитая. Полка со специями в полстены. Вовремя я выгнал блонди из собственной квартиры. Гнездышко она вьет как маньячка. Яркие салфетки, вазочка с цветами, шторки идеально расправлены…

— А тебе холеных да на все пуговицы застегнутых подавай, как я заметил. Что ж ты со мной-то связалась?

Молчит и губы упрямо поджимает.

— Ты серьезно думаешь, что мне ананасы помогут?

— Ну, если тебя не смущает мысль напоминать алкаша…

— Да мне вообще похрен, кому я кого напоминаю. Хоть Элвиса, чтоб его, Пресли.

Ви вздыхает и с грохотом ставит банку на стол.

— Ты ужасен.

Я притягиваю ее ближе. Некоторое время она упрямится, руки мои скидывает с задницы. Ее позерство меня раздражает.

— Если ты думаешь, что я к тебе в шашки играть пришел, то новости у меня хреновые — для этих целей я прикормил одного братца-кролика.

Ви закатывает глаза и наконец тянет меня за собой. Похоже, что в спальню. Вот так вот. То есть на ее столе сексу нет, а мой так вполне подходит? Ну все, паршивое кресло ждет не дождется более близкого знакомства…

Но я не такой гордый, мне что кресло, что кровать. Бывали разные прецеденты, и опыт показывает, что чем меньше обыденного, тем веселее все в итоге заканчивается. Но блонди не из числа экспериментаторов. Она не водит первых встречных домой и не выкупает ради жарких объятий бассейны.

Ви красивая девчонка. Очень красивая. Холеная. Волосок к волоску, кожа безупречная. Смотрю на нее и понять не могу, как нас угораздило вместе сойтись: светскую фифу и парня с фингалом на левом глазу. Подумаешь, посматривали. Взрослые ведь люди — не было повода в койку прыгать, тем более что мы неприятны друг другу; и все равно я валяюсь в ее кровати, раскуривая сигарету и слушая гневные вопли на тему «no fucking smoking». Отвечаю, что это ей за перечницу. А Ви морщит лоб и пытается вспомнить, о чем вообще речь. Для нее тривиально специи по банкам раскладывать, для меня — смолить где вздумается. Встает, фыркает, открывает форточки (у нее в спальне два окна, и сквозняк получается на зависть). А теперь она стоит надо мной, в простынь завернутая, точно памятник оскорбленным девам. Раз ей принципиально, то и я не спешу — провоцирую. Затягиваюсь, выдыхаю дым, снова затягиваюсь и выдыхаю. С каждым разом ее глаза все сужаются. Взрыв, спорю, последует знатный. Но истерика откладывается по причине звонка в дверь.

— Сиди здесь, — рычит драконом блонди, натягивает халат и уходит.

Ее нет довольно долго. Из глубин квартиры доносятся приглушенные голоса и смех. Кто это к ней приходит по ночам? Поднимаюсь с кровати и направляюсь к двери, приоткрываю, прислушиваясь. Посетительница явно женщина. Не знаю зачем, но напяливаю брюки и выхожу в коридор.

— Это потрясающе вкусно, спасибо огромное, — слышу из кухни голос Ви. — Ты будто знала, что у меня как раз закончились все ликеры. Не хочешь капельку?

— О нет, — спешно отвечает Жен. — Мне назначили такое количество препаратов, что, боюсь, от одной капли алкоголя у меня вырастет вторая голова.

Я как знал, что это она. Тяжело поверить, что для этих двух девушек в порядке вещей встретиться ночью, обменяться подарками, поговорить по душам. Ви охотно бросила меня в спальне, чтобы потрепаться с сестрой. Зная блонди, никогда бы не подумал, что такое вообще возможно. У нее все разложено по полочкам и баночкам. Есть работа, семья, друзья, бывший магнат. Есть Елисеевы и есть я. И все это чудесным образом не смешивается, не пересекается. Мне всегда казалось, что Ви относится к чудному типу людей, страдающих особым видом расстройства: ты чуть-чуть вмешиваешься в планы такого индивида, а у того буквально сносит крышу. Но что я вижу? К блонди ночью завалилась инопланетянка, выдернув первую из постели бойфренда, а она только рада?

— А вообще как съездили?

— Было ужасно холодно. Ветер, шторма. Мама так и не искупалась. Вообще на всем пляже была всего парочка смельчаков, но даже они рисковали лезть в море только после парочки стаканов горячительного. И выходили с синими губами.

Короткая пауза.

— Отец как?

— Ходит. Понемногу.

— Дела вести сможет?

— Скажем так: обороты придется сбавить. Я посоветовала ему взять помощника, но он бывает ужасно упрям. Тяжело объяснить, что нельзя позволить отрезать кусок от себя и остаться при этом таким же.

— Не бойся, он умный человек. Поймет.

— Главное, чтобы не поздно. Есть люди, которые почти полностью восстанавливаются после сложных операций, но я уже сейчас вижу, что это не его случай.

— Посмотри на меня. Все у него будет хорошо, слышишь?

В этот момент мне становится ясно как никогда, что Ян был прав — я не имел права ставить под удар отношения кузин. Однако уже ничего не поправить.

 

Орел. Отвесный спуск

А ведь неспроста ураганам дают женские имена

 

Жен

Стоя в коридоре центра Харитоновых и барабаня в дверь лаборатории исследований рака мозга, я чувствую себя дурой. Потому, что игнор от прямого начальника, — это очень странно. А еще мне надоело развлекать работников Рашида. Но у Капранова новая идея фикс: поиграть в «поймай меня, если сможешь». Вот. Играем.

В первый день работы здесь я еще правил не знала и просто удивлялась невозможности увидеться с наставником. Во второй — попыталась поймать мерзавца около входа, но он подкупил ординатора, чтобы тот меня отвлек, а сам ускользнул. Затем я загорелась идеей перехватить Капранова в столовой, но в самый ответственный момент получила вызов, который оказался ложным. Вечером же меня отправили домой слишком рано по причине недавней операции. И вот сегодня, на третий день, я полна решимости до Андрей Николаича добраться любой ценой.

— Капранов, это несерьезно! Впустите немедленно! — кричу. Сквозь стеклянные стены (коих здесь предостаточно), вижу красноречиво обращенную ко мне спину. Вот бы на операциях так же отлично притворялся глухонемым!

— Привет, Жен, — усмехается проходящая мимо Соня. Она тоже ординатор, причем явно не из простушек. Хотя о чем это я? Здесь нет ни одного человека, с которым не нужно соблюдать осторожность.

— Как я могу попасть в лабораторию? — гневно спрашиваю.

— Никак, карты-ключи есть только у членов группы, — пожимает она плечами. — Политика такова, что посторонним вход строго воспрещен. Чтобы даже случайно не нарушить чистоту эксперимента.

— И что, мне вечно теперь смотреть на… вот на это? — указываю рукой на спину Капранова.

Она смеется:

— Если хочешь и дальше работать с Капрановым и ничего не имеешь против больных раком, можешь написать заявление о прикреплении к лаборатории. Вместо клипирования аневризм [микрохирургическое выключение мешковидного образования сосудов головного мозга с помощью клипса] будешь глиомы [разновидность опухолей головного мозга] кромсать. Правда, там конкурс…

— Конкурс? — переспрашиваю недоверчиво.

— Работа на волонтерских началах с неизлечимо больными отлично смотрится в резюме. Все хотят устроиться потеплее, — понимающе улыбается Соня.

Да-да, все, что связано с неизлечимо больными, отлично смотрится в резюме. Главное только, чтобы не в самой медкарте. Конкурс, видите ли… А если меня не одобрят? В смысле мы с Рашидом друг другу не понравились. Вслух этого никто не сказал, но собеседование было сухим и неловким. От приятного незнакомца из бара не осталось и следа. Думаю, если бы не Харитонов, Рашид бы костьми лег на пороге центра, дабы меня в него не пустить. И теперь, когда протекция свыше снята, приятные бонусы закончились, не так ли?

Тем не менее, попытка-то не пытка. Капранова без боя не отдам! Не для того я столько лет приручала гада, чтобы теперь отдать какой-нибудь Соне.

С этой девушкой я познакомилась в свой первый день. Мы вместе среагировали на «синий код» [необходимость реанимации для пациента]. Нужна была трахеотомия [введение канюли в горло пациента для обеспечения легких кислородом. Применяется при закрытии дыхательных путей], и я сначала не поняла, почему она доверила процедуру новенькой; только потом обнаружила, что за нами наблюдают Валерий Харитонов и сам Мурзалиев. Ну не прелестный ли экзамен? С другой стороны, а чего было ожидать? Здесь не просто так стены стеклянные. Все мы как на ладони.

Воспользовавшись случаем, я незаметно спросила у Сони, как часто в центр приходят Харитоновы, и выяснила, что «старший» появляется очень редко, приходит только к Рашиду, а вот «младший» — гость частый. Раз в неделю бывает. С тех пор я начала краситься на работу, хотя и знаю, что не стоило бы.

— И где мне взять заявление? — спрашиваю.

— У секретаря Мурзалиева, конечно. Все научные гранты идут только через него, — пожимает плечами Соня.

Поскольку для меня здание новое и во многом неизведанное, заполнить бумагу я решаю у стойки регистратуры. Однако Настасья Викторовна — заведующая картами больных медсестра — отговаривает молодую девушку в лице меня от возни с умирающими. Киваю и соглашаюсь, но делаю по-своему. Не думаю, что здесь о моем заболевании знают — это видно по отношению. И если Рашид не счел нужным сообщить персоналу мой диагноз, то я только «за».

— Брось эту затею! У Рашидки ведь столько других проектов — выбирай любой, где пациенты не мрут как мухи.

Из-за «Рашидки» на бумаге появляется странная закорючка. Интересно, здесь у всех такие теплые отношения с руководством? Или Настасье Викторовне можно больше, чем простым смертным, поскольку она здесь со всеми накоротке? О, мимо этой женщины не пройдешь, не поговорив — отношения она строить умеет, но все же «Рашидка» —слишком! Пока я раздумываю над тем, стоит ли попросить новый бланк, за спиной раздается знакомый голос:

— Бросьте, Настасья Викторовна, не понравится — сама сбежит. Это ж не продажа в рабство.

— Вот именно, Кирилл Валерич, что продажа, — грозит ему пальцем возмущенная медсестра. — Ох, и кто только хирургию выбирает. Так оно переживательно. Приходят сюда детьми восторженными, ждут волшебства, а потом вот таких вот парочку не спасут, и весь свет из глаз уходит — будто и не было. И остается сплошной цинизм да ядовитость.

— Ну так все мы, Настасья Викторовна, взрослеем. Никуда не деться.

— И то верно, — вздыхает пожилая женщина и уже открывает рот, чтобы продолжить спор, но в регистратуре раздается звонок телефона, и, скажу вам, его трель звучит как «Алилуйя».

— Кирилл Валерич, — киваю я Харитонову, выкроив наконец время для приветствия. Но в глаза не смотрю — это лишнее.

— Жен Санна, — отвечает он в тон. — Что ж вы, и впрямь на землю безнадежную подались?

— Так ни гордости, ни остатков уважения — за мужчиной бегаю.

От этих слов у него как-то смешно вытягивается лицо, и я понимаю, что до конца жизни эту гримасу не забуду. Губы сами собой растягиваются в улыбку от уха до уха.

— Капранов, что ли? — спрашивает с плохо скрытым облегчением.

— Прячется от меня в лаборатории, — даже не пытаюсь спорить и водить за нос дальше.

— Прячется? Я думал, он там работает…

— О нет! Он именно прячется. Ой, да вам не объяснить. Просто… просто он Капранов! — восклицаю запальчиво и обнаруживаю, что Харитонов улыбается.

— Вы дописали? — спрашивает.

— Что?

— Заявление дописали? Если да, то давайте мне — как раз отнесу Рашиду, он и утвердит.

— Разве там не конкурс?

— Конкурс. Но как же вы без своего мужчины-мечты? Глядишь, весь блеск из глаз уйдет.

Смутившись, отворачиваюсь и вывожу замысловатую закорючку в графе подписи, но дату не ставлю — начинаю сомневаться. Разве правильно, что всеми нашими рабочими отношениями с Мурзалиевым руководит Кирилл?

— Может, я лучше сама?

— Оно не тяжелое, — неправильно понимают меня.

— Я не об этом. Просто мы с Мурзалиевым и так не ладим..

— Предлагаю вам доказать собственную независимость в следующий раз — когда вашему альянсу с Капрановым ничего угрожать не будет, — говорит, вытягивая заявление из-под моих пальцев. — Убежден, что ничего страшного не случится, если дату поставлю я сам.

Когда он уходит, я еще долго смотрю ему в спину.

 

Кирилл

Рашид встречает меня улыбкой, но выглядит более измученным, чем обычно. Годы уже стерли с его лица радость, но, видимо, работы по открытию гранта продвигаются слишком тяжело, и к обычной серьезности прибавилась усталость. Это неудивительно, в исследования по выращиванию тканей сердца мы планировали привлечь государственные инвестиции, но один подобный проект Мурзалиева уже закончился неудачей, и теперь эксперты будут под микроскопом рассматривать каждое слово. Стресс не прошел бесследно.

— Как дела? Порядок? — спрашиваю Рашида.

— Еще не разобрался, но движемся в правильном направлении. — Он потирает глаза. — А у вас, смотрю, прогресс впечатляет. Пара недель, и палка не потребуется.

— Сплюньте и перекреститесь, — говорю, не в силах скрыть радость в голосе.

— А я вам говорил, что нужно здесь проходить физиотерапию, — укоряют меня.

— А не выпить ли нам кофе? — спрашиваю в попытке сменить тему.

— Что я слышу, Кирилл! — восклицает Рашид, потирая руки. — Вам разрешили кофе! Ирина! — зовет он секретаршу. Но без толку — когда я проходил, ее не было на своем месте. И таков уж закон подлости, обитающий в этих смежных кабинетах: именно когда Ирине потребовалось отойти, Рашид вздумал ее вызвать. — Объяснит мне кто-нибудь, зачем мы платим деньги девице, которой никогда нет на месте?! Садитесь, Харитонов, я сам сделаю.

Сидя в кабинете Рашида, я тайком изучаю заявление Жен. У нее крупный почерк с неожиданно женскими завитушками. А еще понятный. Интересно, она просто не успела его испортить или у нее их два? Евгения. Красивое имя, хотя короткое — Жен — ей идет больше. Более стремительное и порывистое, но не резкое и не грубое. Идеальное. Для нее. Она не может быть кем-то иным, банальным, обыденным, не должна сливаться с толпой. Она Жен.

Я всегда любил примерять на лица имена и статусы. Сидя на совещаниях, убивал таким образом время. Смотрел и представлял, кем должен быть тот или иной человек. Мне доставляют удовольствие люди цельные, непротиворечивые. Но управлять такими сложнее. Хотите доказательство? Да тот же Мурзалиев. Ради себя и своих желаний сделает что угодно.

Потягивая долгожданный и оттого еще более изумительный кофе, я снова и снова возвращаюсь к мысли, что Рашид устроился отлично. У него не очень большой, но светлый кабинет с огромными окнами на юг и видом на дворик, где в хорошую погоду прогуливаются уставшие от стен пациенты. Обычно здесь просто светло, но сегодня тот самый редкий питерский денек, когда из-за туч выглянуло солнце, и льющиеся лучи аж слепят. Приходится переводить взгляд на серо-голубой офисный ковролин. При оснащении центра мы ориентировались на хорошо знакомую мне Германию, и, на фоне других русских клиник, наш центр, разумеется, выигрывает с разгромным счетом. Естественно, Муразлиев более чем доволен своим статусом.

— Кстати, вы не могли бы…? — спрашиваю, пододвигая к Рашиду заявление Жен Санны. Тот с самым будничным видом притягивает к себе бумагу, но, когда видит, что в ней, начинает хмуриться и поглядывать на меня.

— Кирилл, я думал, мы это уже обсуждали.

— Это всего лишь заявление.

— Которое неминуемо оказалось бы на моем столе, но утверждать я его не собирался. Потому что бунт на корабле нам ни к чему, — многозначительно приподнимает он брови.

— Бунт?

— Славная компашка из Капранова и его протеже уже устроила одному главврачу веселую жизнь. В результате Павла потеряла своего лучшего нейрохирурга и ваши деньги, а эти двое устроились тепло и комфортно на новом местечке.

— Павла ничего не потеряла. Я дал ей отличные отступные. Не переживайте.

— Харитонов, — вдруг наклоняется ко мне Рашид, мрачно сводя брови. — Я за Мельцаеву не переживаю. Только за себя. Потому это заявление — последнее, что я делаю с вашей подачи относительно Евгении Елисеевой. Не вздумайте и дальше ломать мне политику управления кадрами.

Рашид раздраженно щелкает ручкой и уже заносит ее над бумагой, но затем поднимает голову:

— Вы знали, что я был женат? — вдруг спрашивает он.

— Конечно, — киваю.

Разумеется, мы собирали на Мурзалиева всю доступную информацию. Женился он еще в университете. Учился в Москве, и затем вслед за женой уехал проходить интернатуру в Петербург, да так и застрял, хотя в двадцать семь уже развелся. Детей нет. Домашних животных не держит. Человек-одиночка, который своей свободой не тяготится, а благодаря амбициям готов целиком и полностью вложиться в науку. Имеет опыт управления исследовательскими группами. На должность главы медицинского центра подходит идеально.

— Мой брак был ужасен, я счастлив, что он закончился. Поэтому теперь каждый раз, когда я встречаю интересную мне женщину, напоминаю себе, что всего несколько месяцев и к феромонам начинает вырабатываться иммунитет — страсть проходит, превращается в привычку, а отношения замусоливаются, как обивка дивана. Краткосрочное удовольствие, которое не стоит того, чтобы совать голову в петлю. Но возможно оно необходимо, чтобы понять, насколько мы ошибались.

Подтекст его слов будто по голове ударяет. Хватаю чашку кофе и делаю последний глоток — чуть-чуть жидкости и густая масса измельченных кофейных зерен. Неприятно, но я едва замечаю. Во рту ужасно сухо. Представлял ли я ночь со своим доктором? Сколько угодно. Но задумывался ли об этом всерьез? Нет. До слов Рашида… Я был бы не против отмотать все это назад.

 

Мой физиотерапевт внимателен и безжалостен. Поверьте, это стократ хуже любого лодыря или разгильдяя. Он не дает расслабляться, мало позволяет отдыхать. Думаю, из него вышел бы отличный тренер. В последнее время он усаживает меня на кушетку, привязывает к ногам грузы (символические, но все же) и заставляет их поднимать. Это больно и очень тяжело. Восстановление мышц идет медленно, они привыкли к неподчинению и возвращаться обратно не желают. Но от упражнений эффект поразительный, и это вдохновляет. Обещали, что если прогресс не замедлится, то еще чуть-чуть, и можно будет забыть о ненавистной палке. О, как было бы изумительно самому вести машину, танцевать, обнимая женскую талию, вернуться к старым делам и не быть на вторых ролях…

Вот только есть одна проблема: стоит перенапрячься — и болит голова. Не впервые уже, и физиотерапевт знает об этом. Сегодняшний день не становится исключением.

— Опять головные боли?

— Не сильные. Я в порядке, — говорю, потирая висок.

— Вас же, кажется, Капранов оперировал?

— Капранов, — подтверждаю.

— Отлично. Думаю, будет не лишним, если он вас осмотрит.

Он уходит на несколько минут, но возвращается не с Андрей Николаичем, а с Жен. И когда я ее вижу, охватывает чуть ли не ярость. Зачем ее сюда привели, когда я в таком жалком виде? Конечно, умом я понимаю, что она рядовой штатный врач, которому до внешнего вида пациентов нет никакого дела, но чувствовать так же не получается. Она совсем рядом, а я сижу в старой майке с мокрыми разводами, с трясущимися от усталости ногами и прилипшими к голове волосами, раз за разом вспоминая ужас в глазах Веры, когда она видела меня таким. Не хочу лицезреть такое же выражение на другом лице.

— А сказали, что придет Капранов, — цежу сквозь зубы, до боли упираясь кулаком в кушетку.

— Он оперирует, но если мне не удастся диагностировать происхождение головной боли, то я обязательно вызову кого-нибудь постарше. Хотя это очень навряд ли, — ядовито отвечает Жен.

— Я не это имел в виду.

— Боли в районе трепанационного отверстия бывают? — спрашивает она у меня.

— Нет. У меня просто болит голова. Она периодически у всех болит.

— Но здание падало далеко не на всех, — резонно отвечает Жен Санна. А я уже успел забыть, насколько вредной бывает эта девушка. — Так, давайте условимся: внутри этого кабинета вы пациент, а я ваш врач, а как только выйдем, будете снова командовать. Идет?

Приходится сдаться. Такую, пожалуй, переспоришь…

— Голову поворачивайте, — велит.

Повинуюсь, а она запускает пальцы в мои взмокшие волосы и осматривает шрам. Стоит близко, но запаха духов я больше не чувствую — только тот, что присущ ей самой. И внезапно невероятно отчетливо представляется жаркий клубок тел, и она подо мной. Хочется на мгновение, словно бы невзначай коснуться ладонью ее талии, почувствовать тонкое тело в кольце рук. Держаться — настоящая пытка. А еще… я не уверен, что смог бы на этом остановиться.

Я стараюсь делать все, что она велит, пока Жен меня осматривает, но не могу оборвать поток болезненных мыслей. Как ее занесло во врачи? Да, характер боевой и мозги на месте, но ведь ей бы прямая дорога по отцовским стопам: финансами ворочать, да с рекламных плакатов улыбаться — мимо такой девушки не пройдешь. И вдруг она встречается тебе морозной зимней ночью, в белом халате и удобной обуви для операционной. Не золотые кольца на пальцах, а резиновые перчатки, и волосы не в рекламе шампуня, а под хирургической шапочкой. Не вдруг опознаешь принцессу.

— Вам карточку уже сделали? С Капрановым встреча состоялась? — спрашиваю у Жен в попытке отвлечься от мыслей с помощью болтовни.

— Да, спасибо, — кивает она, пряча улыбку.

— Не за что благодарить. Я просто отнес заявление.

— Если бы его отнесли не вы, то оно бы провалялось в кабинете под кипой бумаг еще недели три минимум. И не факт, что было бы одобрено. А теперь помолчите.

Пока она заканчивает осмотр, я стараюсь не улыбаться и просто наслаждаться ее обществом — собственно, чего и добивался, заставляя ее работать в исследовательском центре.

— Что ж, не вижу неврологических нарушений, но перенапрягаться на занятиях не стоит. Сбавьте темп, — наконец произносит Жен Сана.

— Не считаете нужным провести обследование? — вмешивается мой терапевт. — МРТ?

— Если Капранов не изменил своему плану, то через пару недель будет плановое обследование. Но если боль повторится еще раз — обращайтесь, сразу сделаем. А пока попробуйте просто снизить нагрузку. Может быть удастся подобрать оптимальный темп.

Она говорит не со мной и уже собирается уходить, но я хватаю ее за запястье, заставляя остаться. Ощущения кажутся мне знакомыми, но и новыми тоже. Безумно хочется провести пальцем по тонкой коже над венами, но такой простой жест выглядел бы излишне вольным.

— Через три недели мы планировали провести благотворительный вечер. И мне бы хотелось пойти на него без трости. Так что лучше обследуйте меня сейчас, а существенно снижать нагрузку не станем.

— Вы с ума сошли? — сухо интересуется Жен. — Вам операцию на мозге сделали, а вы опять за свое.

— Я не хочу, чтобы на меня снова смотрели как на инвалида!

Я знаю, что прием запрещенный, что для нее это слишком личное, но больше не могу прогуливаться с тростью от дверей до машины и наоборот.

— Кстати, вы придете? — меняю тему, пока она окончательно не уверилась в своих подозрениях о моей корысти.

— На вечер? Зачем мне там быть?

— Сопровождайте отца. Нам же нужно взять откуда-то деньги, а он человек более чем состоятельный, — подмигиваю ей.

У Жен аж рот открывается от удивления. Так и знал, что при всем ее стремлении к гуманизму, эта девушка не знаток пустой благотворительности. Она человек действия. Скорее из разряда врачей без границ [неправительственная международная организация по оказанию медицинской помощи людям, пострадавшим в результате вооружённых конфликтов и стихийных бедствий]. Не будь у нее самой проблем со здоровьем, думаю, Жен бы легко согласилась отправиться в какую-нибудь Африку спасать жертв террора.

— Пойду закажу МРТ и КТ, — сдается она. — Но в случае чего с Капрановым объясняться будете сами!

 

Жен

Я с трудом удерживаю телефон плечом, докрашивая ногти на ногах в красный цвет. Это к вопросу о женской разумности. Как только яркие ноготки высохнут, я натяну поверх чулки и туфли, в которых едва можно передвигаться, и никто о моих потугах не узнает, но разве это имеет значение? Я хочу быть сегодня самой красивой, максимально безупречной. Надену самое лучшее белье и сексуальное платье. Пройдусь по самой грани вульгарности. Потому что сегодня я познакомлюсь с женщиной, являющейся женой небезразличного мне мужчины. Не хочется чувствовать себя рядом с ней простушкой.

Зачем мне это? Кому и что доказывать? Я же не собираюсь вмешиваться. Просто иногда... иногда Кирилл на меня так смотрит, что кажется, будто во мне есть нечто большее, чем глупая, расколотая в районе груди оболочка... Нечто важное и нужное. Значимое. Такое сводит с ума. Такое страшно разрушить.

Наконец гудки на другом конце линии сменяются поспешным приветствием.

— Ви, какое счастье, что ты на связи, — восклицаю, пытаясь поудобнее пристроить телефон. — Так, мне нужно знать все возможное о Вере Рихтер.

— Зачем? — неподдельно удивляется кузина.

— Сегодня благотворительный вечер, и я с ней встречусь лицом к лицу. Не хочется выглядеть несчастной сироткой. И отсутствие сюрпризов в этом поможет.

— Я не очень-то интересовалась супругой Харитонова, — ворчливо сообщает Ви.

— Ну давай хоть что-нибудь.

— Ну-у-у, — тянет она, явно не имея особого представления об объекте разговора. — Ее отец — партнер Валерия Харитонова. Кажется, если не считать рассказанного ранее, этим моим познания ограничиваются.

— Ты мне совсем не помогаешь! Скажи хоть, волосы выпрямить или оставить?

— Мне приехать? — устало спрашивает она. — Только учти, ты сорвешь мне свидание!

— Не надо приезжать. Просто скажи, распрямить или оставить кудрявыми?

— Если время есть — выпрямляй. Когда еще тебя такой увидят. Совсем от рук отбилась со своей медициной. — Театральный вздох. — Так, короткий экскурс: глаза черным не подводи, нижнюю губу накрась чуть шире контура, а верхнюю — уже, чтобы казалось, будто ты улыбаешься. Тушь возьми водостойкую. Начнешь еще там рыдать!

— Я не собираюсь рыдать.

— Но носовой платок я бы на твоем месте взяла, — подмечает Ви. — Главное в благотворительном вечере — минимум косметики, максимум бриллиантов. Давай, маленькая садистка, заставь его яйца гореть. Каждый изменщик этого заслуживает.

— Он не изменщик, — восклицаю порывисто.

— БМВ против твоего рендж-ровера на то, что он в фантазиях вытворял такое, о чем его скучная женушка даже в книжках не читала. А ты его благопристойности совсем не помогаешь... Блин, из-за тебя глаз криво накрасила. Все, давай, дальше своими силами.

 

Когда мы с отцом под руку входим в зал, я с облегчением обнаруживаю, что основная часть мероприятия еще не началась. Ждут припозднившихся. Едва переступив порог, начинаю скользить глазами в поисках знакомых светлых волос. Не нахожу.

— Я выше большинства мужчин в этом зале, — шепчу папе на ухо.

— На таких каблуках — конечно, — отшучивается он, а я заливаюсь краской.

Я всегда была высокой, даже слишком, но переживаю по этому поводу редко. Мое тело меня никогда не устраивало, и причины для переживаний имелись более серьезные, чем необычный рост. Даже если бы я была первой красавицей школы, со мной бы все равно не дружили. Больных не любит никто.

По пути отец встречает немало знакомых, имена которых мне ни о чем не говорят. Приходится стоять рядом и улыбаться, сгорая от нетерпения. Минут двадцать мы кочуем от компании к компании, и, когда я мысленно начинаю готовить план побега от словоохотливого родителя, вдруг на пути нам попадается Рашид Мурзалиев. Оба мужчины замирают, скованные давней неприязнью и неловкостью от встречи на общей территории.

— Пойдем, засвидетельствуем свое почтение устроителям вечера, — отмирает наконец папа и тянет меня за локоть в сторону.

В любых других обстоятельствах я непременно бы настояла на разговоре, потребовала бы объяснений (ведь меня заверяли, что прошлое в прошлом, а разногласия позабыты), но так хочу найти Кирилла, что заставляю себя смолчать и послушно следовать за отцом. Оказывается, в отличие от меня, он прекрасно знает, где искать Харитоновых, и мне приходится всего лишь переставлять ноги. Что сложного? Да ничего, только внутренности завязываются в узел. Нервничаю. Что я сейчас увижу, что почувствую?

Вокруг Харитоновых собралась большая толпа — неудивительно, что я не заметила Кирилла раньше. Поначалу слышен только веселый голос моего пациента, но еще пара шагов — и он предстает перед нами во всем своем великолепии: облаченный в улыбку и обаяние, которыми щедро одаривает окружающих. Делает вид, что все в порядке, хотя я-то знаю, что это не так.

Упрямец. Как бы ни был Кирилл хорош этим вечером, без трости ему будет ой как непросто. И не только физически. Травмы редко затрагивают только тело. Как спрятанные под одеждой шрамы никогда не станут вновь гладкой кожей, так и характер не приобретет прежнюю покладистость.

Вдоволь полюбовавшись Кириллом и набравшись смелости, перевожу взгляд на женщину рядом с ним. Она маленького роста, сантиметров на двадцать меня ниже, с ладной, но не очень аппетитной фигуркой и настоящей ведьминской копной волос, еле-еле сдерживаемых шпильками. Приветливая, улыбчивая, одета правильно, как подобает леди на светском приеме. Платье до колена, нитка жемчуга на шее, на лице следов косметики почти не разглядеть, но это лишь подчеркивает замершую во времени юность и свежесть.

И тут меня посещает совсем не радостная мысль: я могу надеть платье, которое сделает меня идеальной, обвешаться украшениями, точно елка, но все это бессмысленно и пусто. Я потеряла ориентиры и не знаю, что делать, а ей ничего подобного и не нужно. У нее уже все есть. Мужчина мечты и уверенность в безмятежности будущего. Она не думает обо мне: вероятно, даже не знает. Для нее я никто. И пока я борюсь за вежливость и улыбку с подступающей к горлу горечью, она искренне радуется и держит под локоть Кирилла. К чему еще ей стремиться? Она может ездить в Германию, не присутствовать во время лечения мужа, не знать, что я целовала его в лифте, но при этом оставаться той самой. Единственной.

— О, Евгения Александровна, Александр Сергеевич, — зовет Кирилл, заметив нас. От такого чопорного обращения я вздрагиваю. Каждую букву проговорил, не хуже телевизионного диктора.

Замечаю, что Харитоновы-старшие тоже оборачиваются к нам, но куда менее радушны. Что ж, я бы тоже легко прожила без них.

— Познакомься, Вера, это доктор Елисеева, о которой я тебе рассказывал. Я ей многим обязан, — обыденно произносит он.

— Спасибо огромное, — кивает Вера. — Да я наслышана о том, что именно вы вытащили Кирилла из-под обломков, а потом поддерживали на протяжении всего лечения.

Говоря это, она даже руку к груди прижимает. Искренняя благодарность? Я с трудом сглатываю ком в горле. Если мне нужно было подтверждение равнодушия Кирилла — оно только что состоялось. Он рассказал обо мне своей супруге. Боже, неужели мне померещилось все его особенное отношение? Черт, я ни в коем случае не претендую, брак — это серьезно, навсегда и так далее, но хоть легкая искорка интереса... почему я не могу рассчитывать даже на нее? Неужели теперь придется намеренно избегать Харитонова на работе, пока боль не пройдет окончательно?

 

Кирилл

Речь и ступеньки. Двойное проклятье. Еле взобрался на сцену, а затем чуть не провалил выступление. Возможно, самое важное в жизни. Никогда не страдал косноязычием, но сегодня фразы пришлось из себя выдавливать. Старался не думать о случившемся, не вспоминать, но под обломками здания погибли не только посторонние люди: мои знакомые — тоже. И сегодня здесь их родные. Они заставили вспомнить все, что случилось тогда: боль, непонимание, темноту и один единственный голос, который вел к свету долгие недели.

Я бы хотел залиться соловьем, расписать, насколько сильно сочувствую семьям погибших, но раньше, говоря подобное, я никогда не оказывался на месте жертвы сам. Нет звуков, способных передать тот страх и отчаяние. Слов тоже нет. Да и если бы нашлось достойное описание чувствам, люди бы не вылезали в реальный мир из книг.

Заметно прихрамывая, продираюсь сквозь толпу в сторону уборных. Я очень старался держаться молодцом, но силы закончились; боль настигла и отказывается покидать. Хочется забиться в угол, чтобы переждать, отдохнуть подальше от людей. Сначала я думал укрыться в туалете, но потом прошел чуть дальше и обнаружил совершенно пустой коридор около подсобных помещений. Наплевав на все, уселся там прямо на пол — решил поберечь силы.

Слишком много испытаний на прочность. Оценивающие мое состояние партнеры отца, воспоминания о трагедии, знакомство Жен с Верой... Да, последнее я вынужден поставить в этот же ряд. Это как столкновение миров.

Каждый мужчина испытывает шок, когда разные части его жизни пересекаются, а здесь — реальность и фантазии в одной пробирке, и я понятия не имею, что с этим делать. Обещал себе избегать Жен весь вечер, но этого не потребовалось — она сама затерялась в толпе, болтала со знакомыми, улыбалась. А на нас — ноль внимания.

Старался вести себя так же, но, Боже, как она изумительна сегодня. Платье на ней невероятное. Черное кружево, расклешенная, тяжелая многослойная юбка, а ниже лучше взгляд не опускать вовсе, но разве удержишься? Я никогда не оказывался в такой глупой ситуации...

— Нет, нет, Капранова здесь нет. Я понятия не имею, где он. Да, хорошо. Вызывайте, если что, — слышу из-за угла и холодею. Кое-кто легок на помине.

С трудом, держась за стену, поднимаюсь на ноги. Только бы Жен шла не сюда. Нечего ей здесь делать... Но она уже показывается из-за поворота. Из-за телефона замечает меня не сразу, но, подняв голову, застывает как вкопанная.

— У моего пациента инсульт, — говорит зачем-то. Пытается оправдать свое появление?

— Мне жаль, — выдавливаю и удивляюсь тому, насколько непослушен мой голос.

Несколько секунд мы смотрим друг на друга, медленно переваривая мысль, что стоим в этом коридоре наедине. В приглушенном свете ламп мир уходит на второй план, оставляя в фокусе только женщину напротив. Нас разделяет всего несколько шагов. В их преодолении нет никакой сложности, но они слишком опасны. Боюсь, стоит мне прикоснуться к Жен, как все пойдет к черту: и трудовая этика, и конфликт интересов с ее семьей, и, черт меня дери, моя семья... и Вера. Может быть, это длилось бы недолго; может быть, Рашид прав, и не существует страсти, которая бы стоила потери контроля над собственной жизнью, и чувств таких тоже нет, но сейчас так совсем не кажется.

Я почти физически ощущаю, как прижимаю Жен к стене; и тяжесть кружев ее юбки на своих бедрах. Представляю, как украшения скользят по обнаженной коже, мешая поцелуям, и как на языке поселяется их металлический привкус. Дьявол! Это уж слишком. От наплыва мыслей в голове такая тяжесть, что думать не представляется возможным.

Но, будто этого мало, Жен делает ко мне шаг сама и спрашивает:

— Вы в порядке?

А я, напротив, отступаю, сбивая ее с толку, и хрипло отвечаю:

— Жен, уходите.

Мгновение она стоит на месте, колеблется, не зная как реагировать, но потом разворачивается и покидает коридор. Вместе с Жен исчезают и те невидимые ниточки, которые держали меня на ногах. Я пытаюсь успокоиться, прийти в норму, но в голове зацикленная очередь картинок. Я ужасно жалею, что прогнал ее. И совсем не потому, что мог обидеть.

Нужно вернуться в толпу, там станет легче. Вылезаю из своего уродливого укрытия и, даже не пытаясь скрыть хромоту, возвращаюсь в зал. Квазимодо, так Квазимодо.

 

Почему улицы за окном меняются так быстро, но дом совсем не приближается? Я ужасно устал и все, чего хочу — лечь в кровать и заснуть. И чтобы наступило завтра. Предатель-галстук душит. Порывисто сдергиваю его с шеи и приоткрываю окошко, чтобы впустить в салон машины воздух. Хотя бы капельку воздуха.

— Кирилл, что с тобой происходит? — обеспокоенно спрашивает Вера. Было бы странно, если бы она не почувствовала мое состояние, но как ответить, чтобы ее успокоить, не знаю.

— Просто тяжелый вечер, — говорю. Но это объяснило бы физическую усталость, а не рвущееся наружу раздражение.

— Ты уверен?

— Конечно я уверен, — чуть повышаю голос. — Извини.

Вера отворачивается. Ей неприятно, непонятно. Кто бы еще подсказал, что с этим мне делать. Я не собираюсь обижать свою жену, никоим образом, но это сводит с ума. Ловушка. Что с нами происходит, Вера?

— Может быть мне лучше уехать? — вдруг предлагает она.

— Вер… — раскаиваюсь тут же.

— Я понимаю, так сложились обстоятельства, и ты прекрасно справляешься без меня, но я чувствую себя не просто не отстраненной — лишней.

— Это все временно.

— Временно что? — спрашивает она горько. — Болезнь? Или пренебрежение? Кирилл, ты очень сильно изменился.

— Но это не значит, что ты для меня больше не важна.

Я не лгу Вере. Было бы очень просто наплевать на нее, поддаться соблазнам, но я обещал ее беречь, и я верю в свои клятвы. Раню ее, обижаю, готов тысячу раз прокричать, что виноват, но, как поправить ситуацию — не имею представления. Я будто вырос из Веры, как из школьной рубашки, но все еще пытаюсь застегнуть пуговицы, которые отрываются, отрываются и отрываются. Было бы просто свалить все на запретное влечение, но проблема глубже.

— Иди сюда, — зову Веру.

Она недоверчиво смотрит на меня, а потом неловко кладет голову на плечо. Я притягиваю ее ближе и понимаю, насколько она замерзла из-за открытого окна. И это при том, что сам я горю. Обнимаю ее обеими руками за плечи, чувствую, как она по капельке поддается, становится менее настороженной. Зажмуриваюсь до боли и вижу, как расплываются границы реальности. На месте Веры появляется совсем другая женщина. Хотел бы я отогнать видение, но никак. Приходится сдаться на милость безрассудным фантазиям.

Когда мы оказываемся в квартире, я начинаю спешно сдирать с Веры ее скучное, правильное платье. Она и не думает сопротивляться. Это у нас новая разновидность взаимопонимания. Днем получается хуже, чем ночью. Это ненормально, но лучше, чем ничего. Вера в последнее время часто повторяет, что я отдалился, но это естественно, учитывая, сколько времени жили друг без друга? Из нашей жизни исчезло все, кроме животной и примитивной близости. Только она и получается, как нужно… но не сегодня.

В коридорах моего сознания все еще стоит другая женщина — не моя жена. И если Вера этого не замечает, то сам я ее чувствую каждой клеточкой тела. Неспособность избавиться от навязчивого образа сводит с ума, становится пыткой, слаще которой сложно придумать. Только потом, когда я лежу, уткнувшись носом в волосы собственной жены, становится ужасно гадко.

 

Рашид наконец закончил приготовления по гранту. Осталось расписать бумаги по внебюджетному финансированию, которое фонд обещается обеспечить, и, дабы разделаться с этим вопросом, целое утро мы тратим на изучение условий и соответствие формальностям. Соблюсти тысячу пунктов, нигде не запутавшись — задача не для любителей, и, как назло, мне сложно собраться. Чувствую, что все идет кувырком, мой хрупкий мирок висит на волоске, поэтому до столбиков с цифрами мне нет никакого дела. Забавно. Вместе с падением здания треснул и фундамент моей собственной жизни…

Внезапно в кабинет без стука влетает медсестра:

— Рашид Адильевич, скорее! Вас Капранов зовет!

— У него разве не операция?

— Операция. Просто он… он собирается отрезать половину мозга!

Я вскакиваю с места и мчусь за Рашидом, хотя меня и не звали. Ноги жалуются на неподобающее отношение, но я не обращаю внимания. Спешу. И совсем не к Капранову. Понимаю, что действую неверно. К чему продлевать агонию? Не лучше ли вообще прекратить с Жен всяческое общение? Она сейчас в операционной, замотанная в стерильную ткань по самые уши, а перед ней пациент со вскрытым черепом. Зачем мне все это видеть? Зачем?!

— Добрый день, начальник… и. Начальники, — заявляет бодро Капранов, держась обеими руками за какие-то штуки, торчащие из головы мужчины. — Помахал бы, но боюсь убить парнишку.

— Половину мозга? — спрашивает Рашид, полностью игнорируя шутливый тон.

— Точно, — кивает Андрей Николаич. — Тут слегка казус вышел — инфаркт. До меня не дозвонились, моего ординатора в больницу не пустили. В итоге кровоснабжение было нарушено необратимо. Вот, планирую отрезать лишнее.

Я его не слушаю — смотрю на Жен. Я даже со своего места различаю цвет ее глаз. Как и Капранов, она задрала голову, а в руках держит какую-то кривую трубку. И помимо всякой логики внезапно меня затапливает чувство гордости: она добилась своего, она снова в операционной, как и мечтала.

— Это единственный вариант? — уточняет Рашид.

— Есть еще вегетативное состояние, но это мало кого устраивает. Хотя тогда он точно не станет жаловаться.

Рашид вздыхает.

— Евгения Александровна, это единственный вариант? — меняет объект допроса Мурзалиев.

— Да, единственный.

Так и хочется фыркнуть. Еще бы она с Капрановым не согласилась.

— Тогда идите и возьмите согласие у родственников. Заодно ситуацию объясните.

— Но я… — растерянно поднимает она свою штуку.

— Идите и скажите им все как есть, — рявкает Рашид. — А отсос подержит медсестра!

Жен гневно сверкает глазами в сторону Рашида, затем срывает перчатки с рук и вылетает из операционной. Мурзалиев невозмутимо выключает интерком, качает головой.

— Как с ними сложно. Теперь придется заставить объяснить, как так получилось, что у больного раком мозга после операции случился инсульт. Удостовериться, что никто не напортачил во время этих дурацких игр. И при этом не выказать персонального недоверия… — начинает Мурзалиев, а я не выдерживаю, поворачиваюсь и перебиваю:

— Вот скажите мне, Рашид, как из-за этой женщины мне не разрушить свой брак?

 

Решка. Меж двух огней

Единственное, чего женщины не прощают, это предательство. Если сразу установить правила игры, какими бы они ни были, женщины обычно их принимают. Но не терпят, когда правила меняются по ходу игры. В таких случаях они становятся безжалостными.

Габриэль Гарсиа Маркес

 

Жен

Ви и торговый центр — мой седьмой круг ада. Я понимала, что будет сложно, но она настаивала еще с той ночи, когда я ворвалась в ее квартиру из чувства вины. И пришлось сдаться: я не нашла достаточного количества доводов, чтобы «не выйти на работу красивой». То, что хирургический ординатор целыми днями облачен в форму и белый халат, показалось кузине несущественным. А запрещенный прием в виде попытки сослаться на тяжесть реабилитационного периода удостоился лишь скептического взгляда. Не очень странно, ведь мне придется бегать от пациента к пациенту, так чем вереница витрин отличается?

Вот как мы втроем оказались в коридоре, по обе стороны которого многообразие бутиков на любой вкус и цвет. И мы — это я, Ви и появившийся между нами призрак Арсения Каримова. Изгнать его не помогают ни воспоминания из детства, ни смех, ни даже откровения. Он просто есть. Втиснулся в нашу красивую и легкую дружбу, испортил нечто драгоценное, и теперь угрожает нечаянным разоблачением. Так хочется пуститься отсюда наутек, сесть в машину, вставить ключ в зажигание, поехать к этому человеку с паспортом и со всей дури врезать ему дамской сумочкой. Эпично, драматично, с истериками и размазанной по всему лицу тушью. И только потом объяснить, какой он козел.

И не вижу ни одной причины так не поступить! Черт, иногда я забываю о том, как ведут себя мои ровесницы. Им прощается очень и очень многое. А я себе не могу позволить отступить от правил даже в малом. Знаете, иногда просто дьявольски хочется наплевать на диеты, препараты, оздоровительные физические нагрузки, ежемесячные обследования и остальные составляющие жизни инвалида детства. Хочется безумства юности! Бестолково кричать в небеса, незаслуженно обделившие меня временем, танцевать под дождем, пока не закончится воздух в легких, слушать музыку на пределе громкости динамика, кататься по миру, забираться в горы, десятки раз влюбляться до беспамятства, счастливо и несчастно, с поцелуями на берегу или нахальным сексом в общественных местах. Потому что жизнь прекрасна, и в ней есть место всему. Нужно просто делать то, что хочется.

Вот чем Арсений меня зацепил, вот почему с такой теплотой вспоминается наше с ним время — рядом с этим парнем я позволила себе отступить от рутины… И невозможно описать, чем для меня это стало. Честно. Хотя почему невозможно? Я знаю, как бы нарисовала «нас». Сначала взяла бы уголь, и из сплошных, резких, соединяющихся под острыми углами линий набросала жизненный каркас. Потом взяла бы кисть, обмакнула ее в банку с желтой гуашью и брызнула на полотно. А затем — синей, и наконец — красной. О, у «нас» было бы много красного, очень много!

И эта картина стала бы удивительно точной. Ведь моя жизнь всегда была такой. Черные операции, белые ремиссии, черные наказания Киры, белые поощрения Капранова, черные скандалы с родителями, белые, полные смеха, деньки вместе с Яном и Ви. Если все это смешать, то в лучшем случае получилась бы серая масса… Но в тот день, когда я встретила парня из подворотни, я растащила на куски серый комок скучного благоразумия и спрятала туда яркое семечко, которое даже вне благодатной почвы совершенно неожиданно дало восхитительные побеги из новых эмоций и ярких впечатлений… А потом, когда эти бутоны раскрылись, внутри, почему-то — черт знает откуда — появилось это странное, страшащее своей инородностью слово «мы». Как птичка, прилетело и сидит за окошком. Даже если спугнешь — возвращается, не давая покоя.

Все, достаточно! Нечего в присутствии Ви мечтать о ее друге. Пора бы напомнить себе о том, что «мы» существует лишь в воображении. А реальностью правят «они».

— Как Арсений после травмы? — вклиниваюсь в лепет кузины о предстоящих светских мероприятиях, на которые никогда не попаду.

Вопрос заставляет тоненькие брови Ви сойтись на переносице, но она делает вид, что ничего не происходит.

— Понятия не имею, — говорит, поджимая губы.

Старательно копирую один из укоряющих взглядов мамы, и видимо получается очень неплохо, поскольку эта врушка тушуется и вздыхает:

— Жен, у нас все… не всерьез. Понимаешь? Не надо у меня спрашивать, как он