Решка. Сказание о навязчивых идеях

Не грусти. Рано или поздно все станет понятно, все станет на свои места и выстроится в единую красивую схему, как кружева. Станет понятно, зачем все было нужно, потому что все будет правильно.

Льюис Кэрролл. Алиса в стране чудес

 

Жен

О покере, Арсении по паспорту и прочих сюрпризах минувшего дня я вспоминаю отнюдь не сразу. Поначалу понять не могу, почему плечи замерзли, а ногам ужасно жарко... Только когда натыкаюсь на кого-то теплого и большого, начинаю осознавать, что с моей головой что-то качественно случилось. Ночую в компании человека, которого совсем не знаю...

Осторожно поворачиваюсь и смотрю на Арсения; он спит раскинувшись на кровати и заняв чуть ли не все место. Перед ним я испытываю некоторый трепет. Сильное лицо и тело под стать. Именно так, не наоборот. Я вам не о пошлости вуайериста говорю, а об ощущениях, испытываемых в обществе этого мужчины. Именно мужчины, ему порядка тридцати, и все — от характера до мировосприятия — уже полностью сформировано; не вдруг подвинешь. Например, границы в отношениях он расставляет правильно и совершенно осознанно. Отчего же это подкупает...

По дрожанию ресниц понимаю, что он проснулся.

— Объяснишь, что я здесь делаю? — спрашиваю.

— Ты так с таким отчаянием звала меня в постель, что утренний секс превратился в жизненную необходимость.

Его руки смыкаются у меня на спине. Они горячие поверх прохладной кожи. Наверное, открыта форточка; но, чтобы поверить, нужно отвернуться, а я не хочу. Он ведь тоже смотрит.

— Не могла я.

— Еще как могла.

— А вдруг я теперь против, что будешь делать? К кровати привяжешь?

— Слушай, что ж у тебя за проблемы с воображением? Связать снизу, сверху, сзади, спереди, плеткой для уюта приласкать...

— Ну если это туго, то я уж и подумать боюсь, откуда у тебя познания, выходящие за рамки кожаного обмундирования.

— Вот и не думай. Я же о твоих отличительных особенностях догадок не строю. — Как ни удивительно, о моем шраме он высказывается предельно корректно.

Одеяло сползло, и холодный ветер, плетьми бьющий по коже, оставляет на ней мурашки, которые хочется разгладить, растереть ладонями. А почему бы и нет? Кладу руки поверх его груди. Это ощущение приятное настолько, что хочется застыть на всю жизнь и просто чувствовать. Как мое тепло вытягивает его холод, заставляя кожу доверчиво разгладиться, как его палец скользит вдоль моего позвоночника, как прогибается матрац, когда он наклоняется, чтобы коснуться языком моей шеи.

— Душ, — предупреждаю.

— Решила переубедить меня насчет своей фантазии? Что ж, это определенный прогресс.

— Ты все готов переврать?

— Только ради экономии ресурсов.

Но это не более чем отмазка, учитывая, сколько времени мы льем воду понапрасну. И вылезать ужасно не хочется. Возможно потому, что это означает скорый уход в серую реальность. Разве кому-то хочется променять полного неожиданностей мужчину на одинокую квартиру, в которой каждый уголочек знаком? Нет. И даже когда чудеса фантазии сдаются на милость будничной усталости, вылезать из-под душа я отказываюсь, как и он — покидать маленькое помещение ванной. Стоит, прислонившись к раковине, даже не попытавшись воспользоваться полотенцем, отчего на пол натекла уже полноценная лужа, а я сижу на коленях и намыливаю волосы. Медленно, с наслаждением. Кстати, в расходе ресурсов меня более не упрекают — наверное, потому, что девушка в душе — та самая ужасная банальность, которая по приоритетам выше несчастных обитателей Африки.

— Ты вызовешь мне такси? — спрашиваю, наконец, смывая душем пену с шеи.

— Да.

Ну вот и все, закончилась сказка. И я не в обиде. Точнее, было бы все, и я была бы не в обиде, если бы не телефонный звонок, во время которого Арсений успевает сказать только «алло», а затем морщится.

— Что-то случилось?

Но мне уже не отвечают — оборачивают полотенце вокруг бедер и покидают душную комнатку. Хорошо это или плохо, я разбираться отказываюсь; пользуюсь передышкой и просто заканчиваю утренний прием душа. Но если надеялась, что Арсения покоробит от мысли, что гости обнаружат свидетельства его нечестивости в виде разбросанной по всей квартире одежды, и он сложит вещи в спальне, позволив мне одеться, то очень ошибалась. Не живет этот парень с общественным мнением дружно — все, пардон, через задницу. Не «останься, Жен, на вечер», а «хрен уедешь, инопланетянка», не «задержись», а «фиг принесу одежду».

Но не только он умеет играть грязно, и потому я решительно выхожу из спальни, обрядившись в безразмерную футболку, которую вчера так отчаянно стягивала с его тела. Выхожу — и готовлюсь к неуютному знакомству. Однако, как выясняется, делать невинные глаза не перед кем, потому что в дверном проеме до боли знакомая спина Яна.

Стоя вне зоны видимости брата, я не могу разобраться в том, что чувствую и как себя вести. С одной стороны, он у меня не святой, с другой — мне не очень нравится мысль, что он будет знать о моих похождениях. Все-таки младший брат, а я в одной лишь футболке парня, с которым, по мнению Яна, познакомилась лишь вчера. Отличная бы вышла реклама азартных игр: «я не только ручку позолочу, но и кроватку согрею». Вот черт...

— Доброе утро, Ян, — говорю по возможности невозмутимо и прохожу мимо, радуясь разнице в росте, благодаря которой футболка доходит мне до середины бедра.

— Доброе утро, — без тени удивления отвечает брат. Интересно, это взаправду или показное?

— Как поживает моя машина?

— Отлично… только я не знаю, где именно, — отвечает доморощенный паразит.

— Что?!

— Слушай, я всю ночь ее искал, я же, как вас проводил к этому Григорию, — сразу выкупать поехал. В смысле не выкупать, а так, последить... Но ее уже не оказалось! Мальчишка-сменщик продал.

— Думаешь, это Григорий прознал о твоей закладной?

— А кому еще мог понадобится глючный по всем статьям рендж-ровер? Так он отыграет хоть часть выигрыша.

— Ты позвонил ему до того, как продал машину?

— Ну да, а то что толку продавать…

То есть Григорий знал о том, что творит мой брат. Но что толку от машины, если не знать, что там карта? Да я бы плюнула и пошла в салон новую покупать. Хотя бы из принципа. Яну бы влетело, конечно, но он, чтоб ему пусто было, на этот раз заслужил сполна. Продать мою машину ради покерной партии... да до такого не каждый додумается! Нет, дело не в ней.

— Думаю, все сложнее. Я с машиной не венчалась, и все понимают, что папа мне таких купит тьму. Все хуже — Григорий знает о шраме. Возможно, заговорив об этом, он просто дал мне понять, что карта у него, и он хочет, чтобы мы ее выкупили.

— Возможно, — опасливо соглашается Ян.

— Может, есть другие варианты? Кого ты надул, обманул, избил, обыграл или перепил в последнее время?

— Да, вроде, никого. Просто подарок. Видишь новенькой упаковкой и красным бантом сверкаю? — спрашивает и, главное, лыбится во все тридцать два. Угу, у него каким-то образом уже зубы мудрости появились. Правда пришли они, как и сам Ян, забыв о том, что должны были донести, и с мудростью напряг. — Клянусь, сестричка, я сидел тише воды, ниже травы.

— Но как он мог узнать, что медкарта там? Машину что, обыскивали, когда забирали?

— Ну не обыскивали, но осматривали точно. Я ж ее продавал! Вдруг бы не выкупил…

— А взяли ее охотно? Машину.

— Да нормально. Она же почти новая.

Да? И кому она нужна такая, если не нашлось что-то интересное. Вот, серьезно, если мне недодали сердце, то брату — советь! Сидел он ниже травы. Да за вчерашний день так налажал, что хоть голову отпиливай, сопровождая процесс ласковой психопатической улыбкой. Пытаясь найти поддержку у Арсения, поворачиваюсь к нему, однако вместо этого мне заблаговременно сообщают:

— У меня нет кофе. — Блеск. После такого утра и о феерическом сексе пожалеть недолго.

— Салага, не мог выяснить, что она не пьет ни кофе, ни чай? — фыркает Ян, заставляя меня подавиться на полуслове. — С ней выгодно спать, напоил водой утром и выставил за дверь.

— И правда, — соглашается тот, который был Арсений по паспорту, а теперь и вовсе до Каримова разжалован.

А Ян быстренько переключается на прошлую тему:

— Слушайте, давайте я попробую найти следы через знакомых, а вы, раз уж оба здесь, проберетесь в квартиру Григория? — продолжает генерировать бредовые идеи брат. Но мой шок не идет ни в какое сравнение с тем, что испытывает Каримов.

— За машиной? — спрашивает он, кажется, старательно убеждая самого себя, что все в порядке, и это не у него проблемы, а у нас.

— За медкартой! — возмущенным хором восклицаем мы с Яном.

— Вам обоим жить надоело? В ней что, данные японской разведки спрятаны?

— Черт, он нас раскусил, — цокает языком Ян. — Да, Сеня, там данные разведки.

На автомате отмечаю, что Арсений из-за такого обращения морщится, но паспортом перед носом брата не потрясает. Позже проанализирую. Сейчас есть проблемы поважнее. Карта. Карта-карта-карта. Ну, мы могли бы обратиться к папе, попросить денег, но рассказать о том, что я прятала медкарту в машине от них с мамой, стыдно ужасно. Пусть и опасно, но стоит попытаться найти. Мне не простят, если узнают о болезни таким вот образом.

— Черта с два я к нему полезу! — не сдается, тем временем, Арсений.

Но мой брат не был бы мне братом, если бы не нашел способ давления. В отличие от меня, он прекрасно прощупывает слабые места противника.

— Выкуплю машину на сумму выигрыша. Деньги были мои, сестра была моя. Хочешь их получить — сделай так, чтобы медкарта нашлась, иначе заберу! Не только деньги, но и сестру!

О, так кое-кто все же вспомнил о том, что я тут в непотребном виде... Невольно начинаю разглаживать подол футболки. Ладно брат хоть на благо конторы работает. И, как я и предполагала, кое-кто, разгуливающий в одном лишь полотенце по кухне, вполне себе жаден — а, потому, забыв о своей ненаглядной головушке, соглашается без последующих вопросов... Либо ему в детстве здорово досталось, либо я задолжала кое-кому смачную оплеуху.

 

Лестничная клетка дома Григория не впечатляет. Наверное, квартира что надо, но сигнализацией не защищена. Скорее всего, дело в районе. Он живет среди своих, а здесь, если ты выпендриваешься и ставишь себе модную примочку — рискуешь получить целый град насмешек, а то и что похуже. Будут ходить и резать провода, пока не плюнешь и не махнешь рукой. Думаю, Григорий намного охотнее, чем полицией, пользуется своими амбалами. Не зря же их аж двое.

— Надеюсь, ты умеешь взламывать замки? — спрашиваю у Арсения.

Фыркает и достает набор отмычек. Вау, да у этого парня просто масса причин быть избитым в подворотне... Однако, когда я смотрю, как он копается в замке, мне в голову вдруг приходит запредельно глупая мысль: если что, он меня защитит. Не бросит. Может сделать вид, что оставляет одну на улице ночью, завтраком не накормит, но не даст в обиду — пинал же меня под столом. И сейчас не стал особо упрямиться — поехал... В общем, мне идти с ним в дом Григория не страшно — не бросит.

Замок щелкает, и передо мной любезно открывают дверь. Ну, или ждут, что, возможно, внутри обнаружился огромная псина, спешащая откусить голову первому, а не второму вошедшему. Мысль имеет право на существование: Григорий похож на человека, который держит в доме мини-версию Цербера. Вхожу медленно и осторожно.

— Топай давай, — насмешливо фыркает Арсений. — Мы видели, как он уходил, навряд ли у него найдется телепорт и он выпрыгнет из спальни снова; а вот чтобы вернуться, метафизические примочки ни к чему.

— Слушай, меня это бесит. Ты уж определись: либо ты недалекий законченный хам, либо метафизическими примочками бросаешься.

— Ну прости. Бывали у меня в жизни и приличные знакомства, — хмыкает. — Не только ж с твоим братом знаться.

Вот ведь кривая вывезет на таких — ничем не проймешь! Ладно, перехожу к сути:

— Я боюсь не Григория, а собаки... или подружки, которую он отказался везти домой после жаркой покерной партии.

— Собака бы уже десять раз выбежала, а подружка... тут как раз твоя любимая часть со связыванием прокатит. Давай, ищи карту.

Таким образом, вдохновленная полученным благословением, топаю прямиком в спальню. Закон жанра велит прятать ценное в нижнем белье, и не надо думать, что это клише не работает. Однако, когда я открываю дверь спальни, у меня аж воздух из легких вышибает.

— Арсений! — зову, застыв на пороге в неверии. — Скажи, что ты тоже это видишь.

Он быстро подходит ко мне (может, надеется найти и связать девицу, как знать), и тоже останавливается.

— Бл*ть, вот ведь больной, — цедит он сквозь зубы, и я с ним солидарна, потому что на стене висит доска, на которой не менее двух десятков полароидных снимков женских тел со шрамами. Есть и уродливые, зазубренные, и ровные хирургические, — всякие. На лодыжках, на шее, будто горло перерезали, на запястьях от бритвы, на зазывно приоткрытых губах... а на груди, как у меня, нет. Дело, наверное, в том, что вскрытия грудной клетки обычно происходят в более позднем возрасте, а спать с дамами не первой свежести Григория не прельщает.

— Аж тошнит, — говорю и перевожу взгляд с коллекции фото на Арсения. Он тоже смотрит на меня, безумно как-то, бешено, будто уже представил, как меня снимают в этих самых стенах. — Не вздумай что-нибудь ляпнуть, — предупреждаю, а он резко хватает меня за волосы, оттягивает голову назад и целует губы. Порывисто, явно под напором эмоций.

— Надо торопиться, — отстраняется так же быстро. — Ищи.

А сам не помогает — рассматривает какие-то диски, натянув рукава пуловера так, чтобы отпечатков пальцев не оставить. Я тоже стараюсь «не наследить», пока брезгливо ковыряюсь в белье Григория... Неприятно ужасно, и чувствую себя извращенкой какой-то, но тут ничего не поделать. Но все напрасно — ничего там нет.

В остальных ящиках нахожу кучу не менее гадких вещей: от секс-игрушек, о назначении которых даже не догадываюсь, до газетных вырезок с фотографиями искалеченных тел. Но не мою карту. Черт. От отчаяния заглядываю под кровать (единственное, что есть в спальне кроме телевизора и комода), но там только мужские носки и надорванные блестящие пакетики. Вот ведь мерзость. Невольно отползаю подальше — мало ли кто и что побывало на ложе внушительных размеров.

— Здесь ниче...

Выпрямляюсь и застываю. Арсений смотрит хоум-порно с участием Григория и одной из девушек со шрамом через всю спину. Звук то ли отключен, то ли не был записан вовсе. В немом шоке перевожу взгляд на своего соучастника и вижу неприкрытое, дикое отвращение... и что-то еще. Куда более страшное, что заставляет меня подняться и нажать на клавишу стоп.

— У тебя в медкарте фото есть? — спрашивает он, будто не обратил внимания на мои действия.

— Только изнутри.

Искреннее недоумение на лице Арсения заставляет меня пояснить:

— Рентген, МРТ и так далее. Это же не досье ФБР, зачем там мое фото?

— А зачем ему вообще она может понадобиться? — спрашивает, убирая диск в коробку и водружая ее на полку точно поверх пыльного следа. Пока он это делает, я изучаю его одежду, для моего глаза непривычную. Джинсы, пуховик поверх пуловера... Мои родные так обыденно не одеваются, и непривычно оно. — Ну что, какие еще безумные идеи имеются? — спрашивает Арсений, раздраженно оборачиваясь. — С чего вы с Яном вообще взяли, что он нашел карту, а не угнал машину из мести?

— Из-за шрама.

— И это настолько конфиденциальная информация?

— Это больная тема. Об этом писали в газетах чуть больше двадцати лет назад, может, в интернете можно найти, но...

— То есть это даже не секрет, который берегут как зеницу ока?

— Ну, кто знает, тот знает...

— Я понял: вы с Яном действительно родственники, — энергично кивает Арсений. — Вместо того, чтобы адекватно предположить, что человек просто искал шрам для настенной коллекции, вы решили, что он спер медкарту денег ради и отправились ее вызволять к нему домой. Хотя нет, еще хреновее — вы отправили ее доставать меня! Опять! В квартиру конченого психа, который снимает хоум-порно последнего сорта с некогда покалеченными девицами... И это сразу после того, как мы дружно разули его на глазах у всех на пять лимонов. Гребаные инопланетяне! За два дня с вами я вляпался в большее количество авантюр, чем за последние несколько месяцев! Карта была на виду?

— Под сидением кармашек, — признаюсь.

— Кармашек? Под сидением? И, конечно, туда полезет каждый. Именно там в первую очередь твою медкарту станут искать. Не в больнице, не в квартире, а в машине. Посторонний человек — к тому же еще до того, как вы познакомились. Слушай, у вас, Елисеевых, всех с логикой так хреново?

— Пойми, По Паспорту, если бы речь шла о машине Яна, я бы даже не стала спорить, но это моя машина. Ты мало обо мне знаешь, но я весьма предсказуема. Живу от смены до смены в больнице, в выходные встречаюсь с родными. Мои друзья — моя семья... Ну, еще есть приятели-медики, и у меня нет времени на шашни вроде... вроде того, что было вчера. Если не считать тот день, когда я внезапно сошла с ума и поперлась спасать недорезанного придурка, — компромата нет. Не подкопаешься. И потому для шантажа папиной принцессы наиболее эффективно использовать ее медкарту.

 

Сантино

Так и хочется спросить, не перепутала ли она что-нибудь. Уже одно то, что я таращусь на какую-то помойку из траходрома головореза, где «предсказуемый человек» ищет — только подумайте! — медкарту, тянет на полнейший бред. Но ведь предсказуемый же! Вот как утром проснулся с этой девчонкой под боком, так сразу и догадался, чем день продолжится… И я даже не берусь предположить, чем он при данном раскладе закончится. Возможно, Григорий отправит нас на тот свет. Вот это было бы предсказуемо. Но, уверен, у инопланетянки какое-то иное представление о банальности.

В данный момент, например, она сосредоточенно топает ногами по ковру, пытаясь определить нет ли под ним медкарты. Хмыкаю, но не предлагаю его приподнять. Мы за предсказуемость сегодня. Наконец, решив, что дело гиблое, она встает на колени перед диваном и лезет под подушки. И когда только успокоится? Уходить пора, так ведь разве что за шиворот тащить. Что ж за секрет сотворения мира в ее медкарте?

Хотя сотворения — навряд ли, а вот персонального краха для близких — сколько угодно. Да, я правильно расшифровал поведение Яна. Тот самый случай, когда мечтал ошибиться.

Изучаю ее обтянутую джинсами задницу и думаю о том, что по-настоящему классным девчонкам достается. Кстати, я не о филейной части. Ну или не только о ней. Как же, дьявол, мне понравилось видеть Жен у себя в прихожей, спальне, ванной... Никогда бы не подумал, что инопланетное вторжение может быть таким охренительно опьяняющим.

— Алиса-Алиса, вытаскивай свою дурную голову из кроличьей норы и кончай курить крэк. Авось и паранойя пройдет.

Садится и раздраженно стирает что-то с лица, хотя, уверен, ничего там нет. Просто место неприятное настолько, что поневоле отряхнешься.

— Я не знаю, где еще посмотреть.

— Зато я знаю.

— Где?

— В черном ровере, который похерил твой братец.

— Вас было двое, — снова начинает обвинять. Закатываю глаза.

— Пошли отсюда. Или прописаться решила? Я практически уверен, что ты займешь лучшее место на доске почета...

— Заткнись, — огрызается, передернув плечами.

Подхожу к ней и недвусмысленно протягиваю руку. Пора отсюда валить. Можно, конечно, и паркет разобрать в поисках Святого Грааля, но, даже если найдешь, не факт, что он спасет от проломленной башки. Вздыхает и сдается. Ну слава всем, кому она там причитается, успокоилась. Спускаюсь по лестнице очень аккуратно — ни к чему нам свидетели. Здесь все всех знают, а под описание «парень под два метра ростом и высокая, дохлая, кудрявая брюнетка» мало кто, кроме нас, подойдет. Один раз приходится придержать инопланетянку и дождаться, когда жильцы покинут подъезд, в остальном все нормально. Пока не подходим к моему шевроле: уже открываю дверь, как вижу, что колышется занавеска на втором этаже. Хреново. Спалили.

— Нас видели, — говорю, заваливаясь в салон машины, завожу ее, и, даже не прогревая двигатель, рву с места. Как меня на это подписали? Хотя вопрос идиотский: пачкой купюр перед самым носом потрясли, ну и повелся, как дурак ведь. Надо было выставить чертовых представителей иной цивилизации из квартиры, и...

— Слушай, скорость сбрось, здесь же дети бегают, — недовольно бормочет инопланетянка, когда я в очередной раз пытаюсь вырулить из колеи, чтобы избежать ямы, и чуть не теряю управление.

В этот момент звонит мой телефон. Игнорируя предостережение, поднимаю трубку, а инопланетянка хмурится. Ну еще бы: она делает мне замечание по поводу манеры вождения, а я ко всему и телефон в руки беру. Все-то ты хочешь, чтоб по-твоему было, девочка.

— Слушаю.

— Добрый день, Сантино, — раздается приятный голос. Странно. Мне нечасто звонят настолько вежливые товарищи.

— Добрый. Кто это? — не слишком в тон отвечаю. Издержки круга общения.

— Мы с вами не знакомы, но наверняка слышали друг о друге. Александр Елисеев, — представляется мой собеседник одновременно с тем, как под колеса бросается какая-то дворняга.

— Арсений! — визжит Жен.

И хотя мне не очень жалко какую-то шавку, на такой крик реакция может быть только одна: удар по тормозам. На дворовом льду, который, разумеется, старательно позабыт службами ЖКХ, антиблокировочная система хрустит, скрипит и надрывается. Врубаю первую, вынуждая машину тормозить двигателем в ущерб трансмиссии, но и инопланетянка не дремлет: для пущей уверенности дергает ручник. После стольких единовременных убийственных мер машина, ясен пень, глохнет прямо посреди улицы. Счастье, чтоб эту девчонку, что мы не выехали на нормальную дорогу. Интересно, она и на магистрали из-за собачки устроила бы истерику со всеми превентивными?

— Вы все еще здесь? — осторожно спрашивает Алекс, а Жен уже вылетает из машины в попытках спасти исчезнувшую под капотом блохастую шавку. Нет, животных сбивать плохо, я не живодер, ничего подобного, но и лететь в кювет из-за какой-то дворняги абсурдно. Кстати, и удара не было, а вот с колодками придется попрощаться.

— На связи. Армагеддон локализован. Жива собачка.

В трубке раздается смешок.

— Я звоню, чтобы поздравить с выигранной покерной партией, — все продолжает укутывать меня в обаяние Алекс. — И пригласить по такому случаю на ужин. Вас, моего сына и мою дочь. Кстати, кажется, я слышал ее голос. Передайте ей, пожалуйста, и проследите, чтобы ни в коем случае не отвертелась. Она обязательно скажет, что ей срочно нужно в больницу, но вы не верьте. Кстати, Ян не с вами?

— Нет. — И этот ответ равносилен фразе «да, да и еще раз да, я с ней спал, но все было по обоюдному согласию, учтите это, прежде чем кастрировать».

— Жаль. До него бывает сложно дозвониться. Жду вас к... половине восьмого. Адрес вам Жен подскажет.

Прежде чем покинуть салон, крою матом и телефон, и Яна, и Жен, и всех. Собаку, кстати, дважды. Не горю желанием встречаться с Папочкой с большой буквы — уж больно слухи ходят противоречивые, — но, увы, некоторых посылать не рекомендует минздрав.

— Как псина? — спрашиваю, наблюдая как обе дамы (блохастая и, надеюсь, нет) сидят чуть ли не под капотом, ластясь друг к другу. Так, сейчас меня отправят за собачьим кормом в ближайший супермаркет в порядке моральной компенсации. Уже рот открывает и готовит несчастные глаза (и себе, и собаке). Хрен ей, не на того нарвалась. Поскорее переключаю внимание. — Твой папашка звонил. Приглашает на семейный ужин в честь всех стрит-флэшей мира.

— У меня пациент. — Огромные невинные глазки тут же сужаются. От былой прелестности и следа не остается.

— А вот маленьких врушек велено притаскивать за шиворот.

— Блин... — с чувством произносит.

— Даже не надейся сбежать. Мне проблемы с твоим отцом ни к чему.

— И что, пасти меня до самого вечера будешь? — кисло спрашивает.

— А то. Дуй в машину.

— Что мне делать, Арсений? — вдруг спрашивает она так доверчиво, что хочется сплюнуть. Перегнули, значит. Придумала мне открыться. Брось, инопланетянка, с моей стороны ты можешь рассчитывать только на приятный досуг, так к чему сцены устраивать?

— За все случившееся ответственен твой брат. Пусть он и расхлебывает. А я не собираюсь наниматься твоим персональным водителем. Подвезу тебя домой, затем — к отцу. На этом все.

Она не удивляется, не обижается, просто отряхивает руки, на которых шерсть псины оставила грязные следы, и залезает в салон. Ура и все такое.

— Есть идея получше, — внезапно ошарашивает. — Сверни налево.

— Ну нет. Я не куплюсь снова...

— Я предлагаю тебе поплавать в бассейне, По Паспорту. Кстати, это всего в двух станциях метро.

— Отличная мысль, только ты учти, что мы навряд ли успеем, если поедем собирать вещи...

— Мы не поедем за вещами, — коварно улыбается она, а я пытаюсь разгадать задумку. — Мы выкупим бассейн. Скажем, часа на три. Бассейн и все прилегающие помещения. Одежда нам не понадобится.

 

Жен

Знал бы он, о чем просит. Но ладно он, так ведь и папа туда же. Руки сами, без моего участия заплетают косички на бахроме шарфа. Не могу заставить себя выйти из машины — отчасти потому, что папа приветственно зажег свет в моей давно уже пустующей спальне. Точно он, никто другой бы не догадался. Приглашает. Подманивает. Намекает. Но на что? Устав ждать, когда я решусь дернуть за ручку, Арсений снисходит до того, что открывает мою дверь.

— А могла бы и пощадить чувства феминисток, — говорит.

Прячу в капюшон все еще мокрые волосы, не отрывая от него глаз. Феминистки бы меня пожарили заживо, а на остатках костей сплясали. Это я о том, насколько впечатляющим был бассейн. Три часа прошли мигом, просто обидно быстро. Мы и поплавали, и в душе погрелись... в три этапа. В сауну Арсений тоже меня звал, но с моим заболеванием это слишком опасно, и пришлось отказаться, вызвав новую волну подозрений. Кстати, человек с паспортом отлично плавает. Не надо думать, что мы пугающе ленивые или были заняты друг другом настолько. Но и губы болят — не без этого.

Оставив колкость без внимания, направляюсь к дому. С тех пор, как я уехала из места, где выросла, один из замков сменили. Ключ от него, разумеется, есть и у меня, но я ни разу им не пользовалась, и только сегодня впервые задумалась о том, насколько это странно. Правда, не планировала возвращаться. Меня можно осуждать, и, врать бесполезно, некоторые именно тем и занимаются, но воспоминания об обидных словах не дремлют. Если врач имеет дело с конфликтом по группе крови, он должен перерезать пуповину как можно скорее. Я врач, я была вынуждена, и, казалось, угроза миновала. Но сегодня она снова здесь, со мной.

— Отвези меня домой, — прошу Арсения, заискивающе заглядывая ему в глаза. Мне кажется, что этот вечер — плохая идея. Я не могу объяснить этого, просто чувствую.

Но Арсений не был бы собой, если бы обратил внимание на мои слова и не нажал на кнопку звонка. Порой он просто ужасен. Уничтожаю его взглядом и отхожу на пару шагов. Не хватало еще представлять его как собственного бойфренда, учитывая, что я не знаю о нем ничего, кроме адреса, номера машины, имени по паспорту и того, как он выглядит без одежды.

В качестве придворного лакея у нас сегодня Адриан. Хотя, стоп, это для меня он Адриан, а для Арсения, судя по реакции, Ян в чопорном джемпере и с пугающе серьезным выражением на лице. Сдается мне, он понятия не имеет, что у нашего домашнего чудовища есть доктор Джекилл [здесь в значении лучшей половины]. Во избежание недопонимания спешу поприветствовать брата:

— Привет, Адри.

Но коротко и весьма неловко обнимаемся, а потом с облегчением отстраняемся друг от друга. Нельзя сказать, что я его недолюбливаю, но Адриан, в отличие от Яна, всегда был сам по себе. Мы с ним никогда не достигали полного взаимопонимания, и, наверное, я до конца своих дней буду удивляться некоторым его поступкам и решениям. Так и тянет, порой, спросить: Адри, почему так? Почему ты сопротивляешься воле отца и не хочешь заниматься делами банка? Зачем, при всем своем благоразумии, подначиваешь Яна? Чем ты, черт возьми, вообще живешь? Что я увижу в твоей голове, если загляну внутрь черепной коробки?

Но мы не настолько близки, чтобы задавать подобные вопросы. Больше скажу: иногда создается впечатление, что единственным авторитетом в его жизни является отец, хотя этого невооруженным глазом не видно — ведь Адриан так вежлив. Сейчас, например, помогая мне снять куртку, знакомится с Арсением, а как только представляется возможность, — предельно вежливо и сдержанно пожимает ему руку. Хотя нет, не Арсению — Сантино. Паспорт, видно, в залоге лишь у меня одной... Забавно. Это благословение или наоборот? Преподнесено было как попытка третирования, но я начинаю в этом всерьез сомневаться. В конце концов, не меня ли он обнимал в бассейном душе, снисходительно посмеиваясь над тем, насколько я инопланетянка? Вспомнив, об этом, дергаю на себя ящик тумбы, где всегда лежала гигиеническая помада, ведь мои губы... Да с такими стыдно перед родителями появляться, но ящик даже не пытается с места сдвинуться.

— Дай я, — отодвигает меня Адри. — Тут все время ломаются направляющие. Мама дважды уже порывалась выбросить эту штуку...

И чувствую себя неуютно, не на своем месте. Будто родительский дом мне чужд. Благо хоть помада на прежнем месте. Крашу губы, которые становятся не только красными и припухшими, но еще и блестящими. Только таблички «я отлично провела время» не хватает. Да, черт возьми, мне двадцать шесть! У родителей к тому моменту я уже была, переживут как-нибудь! В конце концов, не я настояла на этом визите.

Нас дожидаются в столовой. Мама и папа сидят за полностью сервированным столом и что-то оживленно обсуждают. Иногда, глядя на них, я поражаюсь: нашли же друг друга, и никогда им вместе не скучно... Хотя для крышесносного веселья у меня всегда есть Капранов и Ян, но, увы, это совсем другая история.

— Жен! — восклицает мама так счастливо, что становится стыдно за многолетнее отсутствие в этом доме. Она обнимает меня, целует в обе щеки. А папа, как человек вежливый, в отличие от некоторых, знакомится с гостем. И, чувствую, оценивает. Интересно было бы послушать, что скажет. Мы с Яном уже, как выяснилось, солидарны: мрачный тип с немножко асоциальными замашками нам понравился, а папе? Маме? Есть ли еще компания, которую бы устроил Сантино?

Мама накрывает на стол, призвав на помощь Адриана (уверяю, от него толку больше, чем от меня), а я просто приросла к стулу и слушаю ушами-локаторами все, о чем папа спрашивает Арсения. Уверена, мои попытки расспросов закончились бы парочкой язвительных фраз и новым обещанием отвезти домой, а вот папе фиг откажешь! Если попытаешься — тебе вмиг объяснят, насколько сильно ты неправ, но обычно даже мысли такой не возникает.

Мой отец — очень интересный человек. Когда он тебя слушает, кажется, что внимание всего мира обращено только на тебя; рухни поблизости метеорит — не отвернется. Такой уж он — умеет заставить чувствовать себя особенным. Это профессиональное, и лучше всего выработать иммунитет к подобным его выходкам, а то и не заметишь, как признаешься во всех тяжких. Арсений, естественно, подобной выучкой не обладает и полностью загипнотизирован.

— Как давно вы переехали из столицы? — спрашивает папа, элегантно прихлебывая вино.

Мы все повторяли за ним подобные вычурные жесты (Адри в этом бьет нас с Яном на голову).

Кстати, о вопросе. Цифру не назову, но недавно. В квартире у Арсения мебели недобор, а уж московский выговор не узнать невозможно. Ну хоть что-то заметила, уже молодец. Прогресс, Шерлок, так держать!

— Пять месяцев назад, — отвечает он, даже не думая юлить.

— И за это время почти открыли казино? Впечатляет.

Ах вот оно что. Понятно, откуда ему известно о Григории и второй колоде.

— Не так мало осталось, — качает он головой.

— И сколько еще нужно?

— Сколько чего? — хмурится Арсений.

— Скорость строительства напрямую зависит от потока денежных средств. Так, сколько у вас есть?

— Как всегда недостаточно, — хмыкает.

— Понятно, — кивает отец и делает новый глоток вина, задумчиво глядя в окно. — Я мог бы... скажем, одолжить вам недостающее.

— А вам это зачем?

— За Яном. Меня начинает напрягать количество желающих открутить сыну голову. Допустим, я ссужу вам деньги под... скажем, восемь процентов, а вы попробуете удержать моего сына хотя бы от половины авантюр. Подумайте, лучшего предложения вы нигде не получите. — И худшего тоже. Удержать Яна от авантюр? Ну папа и шутник.

— Восемь процентов могут вылиться в существенную сумму.

— Сантино, в мире, куда вы собираетесь попасть, слабости иметь очень опасно. Бросайте свои приютские замашки, они очевидны. Жадность мужчин не красит. Лучше откройте казино и найдите способ на нем заработать. Быстрее выйдет. — Судя по выражению лица Арсения, попали в точку, а тема весьма болезненная. — Я вам не враг, Арсений. По крайней мере, пока вы друг моим детям.

После этих слов папа переводит взгляд на меня и так тепло-тепло улыбается. Не могу сдержать ответную улыбку. Но тонкий намек в его словах совсем не приятен. Арсению стоит задуматься.

— Спасибо, что ты согласилась приехать, — окончательно переключается папа на меня.

Мой провожатый не выдерживает и фыркает, отчего улыбка папы становится еще шире.

— Ты ради этого хорошо постарался, и мы все это знаем, — замечаю.

— Не всегда, но цель оправдывает средства, Жен, не забывай об этом, — хмыкает, на мгновение теряя маску невозмутимой вежливости и превращаясь в опасного Алекса — человека, которого боятся все, кроме его семьи.

— Итак, предлагаю начинать застолье, — сообщает мама.

— Яна нет, — подмечаю. — Где он?

— Думаю, даже сам Ян не знает, где он, — жестко отвечает мама. — Чем мы настойчивее его зовем домой, тем выше шанс, что ночь он закончит хоть под забором.

— Есть своеобразная прелесть в том, что в этом доме почти ничего не меняется.

Когда я уехала, Яну было всего одиннадцать, но это не значит, что он не находил способ быть занозой в заднице уже в столь нежном возрасте. Родители молили об окончании переходного периода, как о втором пришествии, но статус совершеннолетнего только усугубил ситуацию, и теперь, кажется, единственное, в чем еще Ян не был замечен, так это в приеме наркотиков. Кстати, думаю, лишь потому, что папа честно сказал: увидит — вышвырнет из дома без жалости и вторых шансов, потому как не понаслышке знает, что это такое. С ним, в общем-то, так и поступили... со второго срыва. Тут задумаешься волей-неволей. Вот Ян и держится в установленных рамках: бродяжничает, напивается, пропадает в компаниях стриптизерш и головорезов, ввязывается во все сомнительные авантюры, которые вообще можно найти. Как-то папа не все продумал...

— И как вам Петербург, Сантино? — спрашивает мама.

— Отлично, — сообщает, но, подумав, добавляет: — Было, пока с Яном не встретился.

— Никак не пойму, когда успела так провиниться, — искренне вздыхает в ответ мама, даже не делая вид, что не поняла, о чем речь.

— Хотите, чтобы я попробовал до него дозвониться? — как хороший коп, предлагает Адри.

— Не смей! — восклицает отец. — Если позвонишь ты, Ян вообще домой не явится. Мне бы хотелось удостовериться, что у него руки, ноги и голова на месте. Он уже третий день носа не кажет.

— Он у меня ночевал... позавчера. Все конечности были на месте. Сегодня мы тоже виделись, — пытаюсь успокоить родителей.

— Это не значит, что за последние тридцать минут его не пропустили через мясорубку, — удивительно спокойно сообщает мама, раскладывая по тарелкам каперсы собственного приготовления. Ян наработал им с отцом такое чувство юмора, что и Капранов бы прослезился от умиления.

Замечаю, что Арсений сидит с видом полного недоумения. Черт, он же никогда не участвовал в семейных посиделках, для него происходящее, должно быть, очень странно и непривычно.

— Ну а у тебя как дела? — спрашивает мама с такой улыбкой, что приходится сглотнуть комок в горле, который мешает врать:

— Отлично.

— Капранов не мучает?

На этих словах Арсений резко поворачивается ко мне. Ого! Ну же, парень, скажи вслух, что тебе не наплевать! Не знаю, почему, но мне будет приятно.

— Это ее руководитель, — сообщает папа как бы невзначай, а на самом деле потому, что слышал нас обоих в машине днем. Черт, я, кажется, краснею. С другой стороны и опять же, мне двадцать шесть, и я куда святее собственных родителей. Людей режу и умираю, умираю и режу людей, но все не по глупости, в отличие от некоторых.

— Капранов есть Капранов. Он не умеет не мучить.

— Ясно, — пожимает плечами мама, а я в очередной раз убеждаюсь, что от моего выбора карьеры она не в восторге. С другой стороны, странно было бы, если бы она восхитилась тем, как я в восемь лет разрезала на ее кухне свою первую лягушку. Диму потом еще полгода на порог не пускали за воспитание в детях свободомыслия.

Ужин проходит весело и безмятежно; Яна бы еще, но, думаю, он не пришел, потому что опасается. Ему непросто дались наши терки с родителями. Думаю, слишком непросто. Иногда мне кажется, что он стал таким странным благодаря моей болезни и вечным спорам из-за нее. Адриан равнодушнее, и спасло его именно это.

— Надеюсь, вы нас простите, — говорит вдруг папа Арсению, подзывая меня ближе ради вишневого пирога. С самого детства его люблю, как и папа. А вот остальные на дух не переносят. Это породило традицию есть его двумя ложками из одного блюда. Как тут отказаться, когда это обещает много смеха и сморщенного маминого носа? Гость или нет, а святое не тронь!

Наконец, когда пирог прикончен, вся оставшаяся неловкость растворяется в воздухе, папа вдруг сообщает:

— Посиди, принцесса, у меня для тебя сюрприз.

Он уходит, а мама безмятежно пожимает плечами, показывая, что понятия не имеет, о чем речь, и продолжает разрабатывать план по возвращению в университетские будни второго из близнецов. О, у нас дома всегда есть о чем поговорить. В общем, Адриан сосредоточенно кивает и обещает маме помочь чем угодно, но, кажется, даже Арсений понимает, что план провальный, потому что в центре него – мой брат, который, к несчастью, идиотом только прикидывается.

И все кажется таким будничным, пока отец не возвращается на кухню с ключами от рендж-ровера и моей медкартой в руках. В этот миг мой мир рассыпается подобно картинке в повернутом калейдоскопе. Еще одна особенность папы в том, что он совершенно отчетливо умеет разграничивать дела и досуг. Он может смеяться и жевать вишневый пирог, а потом принести мою медкарту, тем самым объявив, что я наглая врунья, которой сейчас устроят всю прелесть последствий неверного выбора. Непредсказуемый он человек.

Разноцветные стекляшки реальности кружатся вокруг лежащей на столе толстенной папки, не в состоянии собраться обратно, пока не звучит чуть ли не крик:

— Жен, что это значит?!

Мамин шок жмет на «плей» реальности, и я понимаю, что это не калейдоскоп, а просто слезы. Поднимаю голову, не отвечая. Сначала нужно разобраться с отцом. Это не Григорий выкупил машину. Отец. Узнал как-то. То ли от Димы, то ли от кого-то. Ох, как же прав был Арсений. Только очень знакомый человек мог предположить, что я спрячу медкарту именно в машине...

Он говорит спокойно и вежливо, но так, что до костей пробирает:

— Попросил парней приглядеть за Яном, и как только он продал твой ровер — сообщили, что ребенок у меня опять чудит. Но представь мое удивление, когда мне сообщили, что и второе чадо туда же — поперлось домой к какому-то головорезу в компании парня, за день до того завербованным нашим доморощенным чудовищем. Что ж, учитывая, что моя принцесса — человек более благоразумный, сложить два и два труда не составило. — И, постучав пальцами по карте, добавляет: — Я пока внутрь не заглядывал, но, надеюсь, у тебя найдется достойное объяснение происходящему.

— Пап... — вот и все мое объяснение.

Однако у мамы с вопросами совести значительно проще: она, не раздумывая, хватает со стола карту, и я понимаю, что это капец, потому что если кто и умеет читать старательные каракули Димы, то именно она. Худые плечи приподнимаются, будто она боится удара сверху, и тот не заставляет себя ждать.

— Как ты могла скрыть, Жен? Уже несколько недель прошло! Живо за мной! — чувствую, храбрится перед незнакомцем, сдерживает крик. А у меня в голове уже замкнуло, флэшбэки атакуют. Условный рефлекс, здесь, со мной, на ура работает. Крики, слезы, треснувшая дверца шкафа, след от разбитого о стену стакана с виски...

— Нет, мам, мне не семнадцать, чтобы спрашивать разрешения по каждому вопросу! — начинаю наступать вместо того, чтобы сесть и спокойно объяснить причину проволочки.

Я же собиралась им сказать, как только назначу день операции, а вывернулось погано, и не отмоешься теперь. Внезапно Арсений становится таким лишним... Я бы без него ни за что не приехала, и со стороны отца втягивать в наши разборки постороннего парня, который понятия не имел, чем грозит связь со мной, было подло! Но мы ведь яблочко от яблоньки. Я прячу медкарту, он играет на инстинкте самосохранения приютского мальчика. Черт, зачем я с этим Арсением вообще связалась? Будто хоть кому-то смогу объяснить, что из себя представляет моя жизнь.

И вы еще спрашиваете, почему я так одинока? Да потому что вокруг меня вечно творится хрен знает что! Видите? Я просто пару раз переспала с парнем, а вылилось, в итоге, в истерику с участием всех родственников. Ян умняшка, что не сунулся сегодня в этот зубастый капкан, подгадил, а не явился — молодец! И Адриан, сжав зубы, изучает столешницу, теребя салфетку. Он у нас вечная долбаная нейтральная Швейцария! Ждать поддержки вообще, черт возьми, неоткуда.

— Не семнадцать, но это не значит, что ты имеешь право творить черти что! — срывается мама. — Когда операция? Ты уже назначила операцию? Сколько уже прошло с приема? Сколько? А?!

Она лихорадочно листает опрометчиво захлопнутую медкарту, но руки так дрожат, что та падает на пол, и Адри — гребаный ОКР-щик [обсессивно-компульсивное расстройство — психическая болезнь, при которой у человека появляются навязчивые идеи, в том числе -стремление все разложить по местам] укладывает ее на столешницу снова, да так, будто она змеюка ядовитая. И это раздражает тоже.

— Сколько? Семь лет и триста тридцать шесть дней. И вы еще удивляетесь, почему я вам не сказала?! Уму непостижимо! — кричу, воздевая руки к нему, будто там есть ответы. Будто там, бл*ть, хоть на что-то есть ответы! — Когда операция? Двадцать третьего марта? Ты это хочешь услышать? Двадцать третьего марта. Давай, что загаживать еще один день в году, если дежурный п*здец у нас уже имеется?

Я поднимаю ладонь, чтобы с силой ударить по столу, но вовремя вспоминаю, что травмировать пальцы нельзя и просто хватаюсь за голову, рыча от отчаяния.

— На выход! Немедленно, — командует отец.

 

Сантино

Стены глушат слова, но не крики. Напротив меня сидит недоЯн, вокруг которого уже гора изорванных салфеток. Честно говоря, я думал, что этот тип на транках — такой спокойный и уравновешенный, на все пуговицы застегнутый, — но, видимо, ему тоже вставило. Сидим с ним на кухне, ни хрена не зная, что делать. Я бы ушел — не моя они забота, — но отчего-то хочется удостовериться, что тут никого не убьют от супергигантской семейной любви. Я серьезно, без сарказма. Только когда любят, так кричат из-за операции.

К хренам любовь, я сейчас одинок, как болтающийся в проводах бумажный змей, но это несравнимо круче, истеричной опеки. Впервые в жизни радуюсь тому, что родителей не было и не предвидится. Говорили, что мать была шлюхой и сдохла от передоза в каком-то притоне, а отца и искать бесполезно. Батькович, и ладно. Я не наврал про паспорт, по нему я Арсений Каримов. Просто Арсений Каримов. Без придуманного отчества ни о чем. П*здец перспективка: приписать имечко сперматозоиду, который тебя породил, потому что оно быть должно, потому что именно оно отличает тебя от любого другого Арсения Каримова. Фак вам, я особенный тем, что его у меня нет.

Звуки рвутся в распахнутые двери, различаю в многообразии только что-то про сердце, аорту... малозначимая информация, если учесть, что шрам я уже видел. Салфетки закончились, а крики не прекратились — напротив, грохот прибавился. Растопыренные на столешнице ладони Адриана приковывают внимание. Пальцы у него как у инопланетянки — тоже длинные и тонкие, с ногтями, отполированными до блеска — сдуреть можно. Как это сейчас называется? Метросексуал? Или еще какое из стапятисот названий разных форм женоподобности и ориентации?

— Куришь? — вдруг спрашивает.

— Да.

— Пошли.

Мы стоим на веранде. Холод дикий, улицу заметает, будто и не март на носу вовсе. Не думал, что наследничек намбер ту курит, и угадал. После первой же затяжки начинает кашлять.

Помню свою первую затяжку, не понравилось ни хрена. Тоже кашлял, отплевывался, но ублюдки на два года старше следили, чтобы докурил до конца. И выбора не было. Если бы сигарету вышвырнул, мне бы ожог на руке за разбазаривание оставили. Сам был свидетелем такого бесчинства. Эх и вопил парень, будто режут наживую. Что смешно, потом он курить начал как паровоз. Не хер фыркать, приют это вдалбливает железно. Береги каждую крошку. Все, что попало в руки, держи крепко. Может, и видать это без очков и Алекс прав, да в досье точно заглянуть не забыл.

Адриан долго смотрит на сигарету, не решаясь сделать вторую затяжку, жду, испытываю его почти. Знает, что наблюдаю. Подносит к губам, снова затягивается. Два спазма. Не такой уж и безнадежный. Не Ян, конечно, но нормальный парень. Все они нормальные. Почти даже обычные. Даром что инопланетяне.

— Раньше тут часто так было. Семь лет и триста тридцать шесть дней назад, — говорит, даже головы не повернув. — Она не ездит сюда. Я бы на ее месте тоже ненавидел отчий дом. В двенадцать ночи своего восемнадцатилетия собрала чемодан, взяла такси и к Виолетке ночевать уехала. Отец уже на следующий день ключи от новенькой квартиры отдал и права проплаченные. Сегодня впервые с тех пор порог переступила. Так слинять хотелось; чувствовал, что закончится фигово. Ян вот свалил, Ян всегда сваливает, как речь об этом заходит. Он всегда за Жен горой. Будто им с матерью мстит.

Мне ни к чему эти подробности; лучше бы не знал, но не могу, как ушами прирос, только вид делаю, что похрен.

— За что мстит?

— Их вина, а то бы давно успокоились, — говорит отрывисто. Больше ничего не скажет — чувствую такие вещи. Жаль, что вся болтливость перешла к другому братцу.

Некоторое время просто молча курим. Он затягивается неглубоко, неумело, неэффективно. Не пробирает его.

— Тебя реально Адрианом зовут? — спрашиваю.

— А тебя реально Сантино?

— Арсений. — Протягиваю руку.

— Андрей. — Пожимает. Крепко, без снисходительности, как было при встрече в дверях, а затем делает свою первую глубокую затяжку. — Думал, они помогают, — кривится.

— Помогают.

— Видимо, не сегодня. — И еще раз удивляет меня, посылая почти докуренную сигарету щелчком пальцев в темноту ночи, а затем, передернув плечами от холода, заходит на кухню снова.

Как бы ни было этому чистоплюишке, я свою сигарету докуриваю до конца, смакую. И с чувством выполненного долга отправляю бычок в полет на инопланетную землю. Какой же кайф. Чудной я, наверное. Вернувшись на кухню, обнаруживаю, что Адриан читает медкарту. Гребаную медкарту, которая, как ядерная бомба, выжгла нах*р всё вокруг.

Крики уже тише, но звуков не меньше: на передовой нынче рыдания. Хочется материться сквозь зубы, вслух. Хоть к людям не приближайся — столько у всех тараканов. Встречаюсь взглядом с Адрианом. У них с инопланетянкой одни глаза. Если бы его, а не Яна, встретил, наверное, понял бы сразу, что он братец-кролик. По лицу вижу, что неловко ему после всего молчать, рассказать хочет. Но ничего не говорит — подвигает в мою сторону по столу карту и уходит.

Мне это не нужно, не нужно. Она мне никто, девушка со шрамом. На доске Григория до хрена таких сегодня видел, все они немножко царапают. Но вот на ней перемкнуло, и не отвяжешься.

Как охренительно было собирать сегодня капли с ее ресниц в душе, ловить сквозь воду бассейна тонкую белую полоску на голой груди, думать о том, чем кастрировал бы Григория, если бы она облажалась в покере, и на доске извращенца появилась бы знакомая отметина.

Никто она мне, пару раз был с ней, в ней, не в счет вообще, никто мне, не знаю ничего о ней. Но когда про Капранова услышал, подумал, что спит с ним она, напрягло. Хотя, какой спит. Не девственница, однако до меня у нее долго никого не было — такие вещи не спутаешь. Ну если только ты озабоченный малец, который вокруг не дьявола не замечает...

Плевав на вранье самому себе, листаю карту. Кардиограммы, кардиограммы, и только даты разберешь в каракулях. На форзаце единственная отчетливая надпись: триада Фалло. Знал бы еще, что это значит. Точно не папа дал машину, разбила по пьяной дурости. Буквы страшные, не рак, но тоже дерьмо какое-то.

Внезапно понимаю, что давно уже тихо... Поднимаю голову — стоит в проходе. Глаза такие красные и воспаленные, что сузились вдвое. Волосы чуть ли не дыбом стоят. Запомнил, что она ерошит их, чтобы не навредить себе как-нибудь. Точно поэтому. Безумие в глазах узнаю. Желание сделать больно, чтобы только изнутри отпустило, чтобы мозг сработал на перехват импульсов.

— Спроси, — говорит. — Будто что-то понять мог. Ты спроси. — Там — в голосе — такое мрачное обещание.

Спроси, дойди до точки невозврата, она близко, шагай. Поздно, малышка, я уже. Нравишься, что врать, конечно, нравишься, но купай другого в своих бассейнах и проблемах. Может, такой шикарной снова мне не отыскать, но одной Полины на век хватит. Я свое отмучился. Раз мне все нервы уже оголили, и будет с вас таких. С самого начала догадался, что не все у тебя гладко, а как заплакала — окончательно уверился. Девочки на одну ночь никогда не плачут. Зазывные, они готовые фальшиво отдаваться, а ты не такая. Денег хоть с балкона швыряй, а шрам не шлифовала, не пряталась. Это рвет мне крышу. Искренность, которая до костей обнажает — и ценю, но забирай обратно. А затем катись к черту.

— Скажи. — Мне нужна точка. Услышать и больше не думать.

— Мне к волшебнику изумрудного города. — Иногда такую хрень несет, что и не догадаешься, о чем. — Стою в трансплантационной очереди, — поясняет.

Да, тут уж точно точка. Единственная. И одинокая.

— Не жалей, — говорю.

— О тебе? Жалеть? Ты мне ничего не обещал. — Врет ведь. Проняло, но знает, что зря.

— Вот именно. Не жалей. Умненьким инопланетянкам нечего делать с завязавшими порноактерами.

Выражение ее лица просто незабываемо. Красный нос и синие глаза в пол-лица. Я бы рассмеялся, но не смешно, а тошно. Правда потому что. Не хрен ей, пусть и увечной, но всеми любимой принцессе, делать с парнем, которому голову снять в подворотне пытаются за то, что на свои трахом заработанные казино строит.

Моя жизнь — вечные скитания от одного шоу к другому. И вот, гляньте, кукловодом решил задержаться. Не горжусь собой, ни разу не горжусь, тошнит от себя порой, но ей надо это услышать, чтобы откромсать с одного касания скальпеля.

Чтоб ее затошнило тоже.

 

Жен

В отчем доме достаточно всего прозвучало, чтобы на тот свет пораньше захотелось. Признание этого дурака с паспортом точно не худшее, но убило прям, вот реально добило. Не знаю, что он теперь обо мне думает, но вылетаю в двери, даже шарф не повязав, и, наверное, характеризует это не с лучшей стороны. Только не могу больше.

Я трахаюсь с порноактером, об этом не подозревая; домой его привожу, одно лишь имя по паспорту выяснить удосужившись, а где-то наверху папа маму откачивает успокоительными, потому что я спрятала от них чертову медкарту и не хочу ложиться на операцию уже завтра. Они уверены, что если 23-го от меня не откромсают заветный кусок, то 24-го я непременно помру. Как пить дать. Да не бывает так. Ну бред, простите, и не объяснишь — не врачи они. Дооперировали меня уже однажды до расслоения аорты, и вот черт разберет, кто там был виноват... Мама, прогнувшийся Дима, то, что я спорила с пеной у рта несколько месяцев кряду, ну или правда все дерьмово настолько...

Орала на них, просила не давать меня резать хоть некоторое время, но мне не было восемнадцати, и никто не стал слушать. Чувство вины еще двадцать семь лет назад напалмом бомбануло, и до сих пор как глухие они. Не слышат, не слушают, дышать на меня боятся. Так и хочется встать на трибуну и проорать: да не виноваты вы, прощаю, все уже простили, вы только дайте разобраться, не вмешиваясь. Я попрошу, когда нужно будет отвезти меня домой, бульоном покормить, но только не лезьте в медицину, не врачи ведь вы, я — да, вы — нет. Необъективна? Ясен пень, но за мной с тонометрами уже целый табун таскается. Достаточно, вы сделали все возможное. Вы сделали все возможное!

Вылетаю на крылечко и обнаруживаю там Яна. Он почти мертвецки пьян, сидит едва, а губы синие-синие, и раскачивается вперед-назад, чтобы не совсем замерзнуть. От такого зрелища так и хочется ему врезать...

— А ну вставай, совсем сдурел? Тут и без тебя отстоя хватает.

— Прости, бл*ть, Женька, прости, — бормочет сквозь зубы. — Не поперся туда, знал, что так и будет. Блевать уже от этого охота. Мазохисты гребаные. Ты знай, когда ушла, лучший день моей жизни был. Будто, наконец, разряд прошел, и воздух появился, а не только душное морево. Хреново без тебя, но я ничто в жизни не люблю так сильно, как то, что ты не живешь с нами под одной крышей.

После этого я поднимаю его, стараясь не слишком размышлять о пьяном бреде брата. Но он не отстает.

— Ты понимаешь? Ты должна понять и не обижаться! Тебе нельзя на меня обижаться, на кого угодно, только не на меня.

Вздыхаю и поворачиваюсь к Арсению.

— Слушай, отведи его наверх. Ни к чему родителям еще за него переживать.

Это отличное решение, оно избавит нас и от объяснений, и от прояснений. Когда он вернется, я уже уеду. Папа вывел ровер из гаража, чтобы мне не пришлось возиться с дверью, ключ от которой, разумеется, давно пылится в ящике Пандоры [ящик с несчастьями и бедствиями, на донышке которого одна лишь надежда]. Но это не помогло не открыть его снова.