Китайскому народу от христианина 1 страница

 

Среди нас совершают теперь величайшие злодейства вооруженные люди, называющие себя христианами. Не верьте им: люди эти не христиане, а шайка самых ужасных, бессовестных разбойников, не переставая грабивших и грабящих, мучающих, развращающих и губящих телесно и душевно весь рабочий народ, 9/10 населения в Европе и Америке, и теперь желающих захватить и вас, ограбить, покорить, а главное, развратить, потому что без развращения тех народов, которые они мучают, эта небольшая шайка разбойников не могла бы властвовать над миллионами.

Люди эти не имеют никакого права называться христианами, потому что всё их учение, хотя и называется христианством, не только не имеет ничего общего с христианством, но прямо противуположно и враждебно ему. Основной закон христианства есть признание всех людей братьями, делание для других то, что хочешь, чтобы для тебя делали люди. Христианство воспрещает не только убийство, но гнев, ругательство, не только прелюбодеяние, но всё, что побуждает к нему, воспрещает клятву, противодействие насилием насилию, велит любить врагов. Шайка же разбойников, властвующих теперь миром, называющая себя христианской, всю свою власть строит на убийстве, учреждает прелюбодеяние, клятву, требует возмездия да и считает весь мир врагами и всё больше и больше вооружается против врагов. Люди этой шайки с давнего времени стали появляться среди вас, предлагая вам свои товары и свою дикую веру, которую они называли христианством. Когда же ваши хотели выгонять их, они приходили с оружием в руках и убивали ваших и вырывали от них то, что им было нужно.

Так шло это уже несколько веков; но не потому, что вы стали иные, а только потому, что их жадность увеличилась, они в последнее время всё наглее и наглее нападали на вас, всё далее и далее залезали к вам и захватывали обитаемые вами земли: Порт-Артур, Киочау, Вейхайвей и др. Эта их наглость вызвала в некоторых из вас желание защититься от них такими же поступками, как и те, которые они употребляли против вас. Им только этого и было нужно, и началось то ужасное, зверское побоище: убийства, раззорения, осквернения, казни, которые совершаются теперь среди вас.

Всё это ужасно, но ужаснее всего то, что но тому, что совершается теперь среди вас, предстоит опасность того, что они поработят и развратят вас так же, как они поработили и развратили людей нашего мира в Европе и Америке, заслонив от них то учение истины, которое дает людям благо, и сделав из них безвольных, бессильных и довольных своим рабством рабов, служащих орудием доставления животных наслаждений грубой шайке разбойников.

Опасность, предстоящая вам, состоит в том, что, заразившись, с одной стороны, обаянием вооруженной силы, основанной на убийстве, проповедуемой и проявляемой шайкой разбойников, а с другой -- прелестью игрушечных удобств и блеска того, что они называют культурой, вы отстанете от мудрых учений своих руководителей, великого Конфуция, учащего истинной добродетели и средствам достижения ее внутренними усилиями, и незаметно для самих себя лишитесь своих добродетелей -- трудолюбия, миролюбия, уважения, и подпадете под ту же ужасную власть, влезающую в сокровеннейшие изгибы души человека, под которой гибнет и чахнет теперешнее европейское человечество.

У вас есть истинная свобода (если случайно вы подпадете нападкам мандарина и его чиновников, то это будет исключение), состоящая в том, что человек может исповедовать, думать, писать, читать, говорить все, что он хочет, может не участвовать в делах правительства, зная и исповедуя, что богдыхан сын неба и имеет власть потому, что он мудр и добродетелен, что если бы он не был такой, обязанность всех подданных была бы в том, чтобы сменить его.

Ничего подобного нет для европейца.

 

 

* КОНСПЕКТ "ВОСПОМИНАНИЙ"

 

1. Бабушка. Слепой.

2. Охота. Собаки.

3. Петровна.

4. Марья Герасимовна. Евдокимушка. (1)

5. Стихи.

6. Фока.

7. Тихон.

8. Камердинеры.

9. Переезд в Москву.

10. Заяц.

11. Фанфаронова гора.

12. Николенька.

13. Тетушка Александра Ильинишна. (2)

14. Тетушка Татьяна Александровна. (3)

15. Темяшевское дело.

16. Смерть.

17. Ожидание встречи.

18. Наследство Перовской.

19. Ожидание встречи. (4)

20. Первый опыт жизни. Елка у Шиповых.

21. Второй опыт жизни. Асташовский сад.

22. Языков.

23. St. Thomas.

24. Студенчество брата. (5)

25. Его товарищи.

26. Известие, что бога нет.

27. Смерть бабушки.

28. Разделение семьи на две части.

 

(1) Слова: Евдокимушка нет в списке С. Л. Толстого.

(2) В списке С. Л. Толстого содержание її 10--13 не указано.

(3) Этот параграф отсутствует в списке С. Л. Толстого.

(4) її 18 и 19 нет в списке С. Л. Толстого.

(5) В списке П. И. Бирюкова ошибочно: Студенчество, Братья.

 

 

29. Смерть няни.

30. Кузьма Кривой. (1)

31. Адам Федорович.

32. Лошадки.

33. Голодный год.

34. Переезд в Казань. Дворня на баржах.

35. Наши в возках.

36. Юшков.

37. Профессора.

На военной службе: отношение к Горчаковым. (2)

 

-- В списке С. Л. Толстого її 29 и 30 записаны под одним номером 26.

-- Этого параграфа нет в списке С. Л. Толстого.

 

 

ВОСПОМИНАНИЯ

ВВЕДЕНИЕ

 

Друг мой Павел Иванович Бирюков, взявшийся писать мою биографию для французского издания полного сочинения, просил меня сообщить ему некоторые биографические сведения.

(1) Мне очень хотелось исполнить его желание, и я стал в воображении составлять свою биографию. Сначала я незаметно для себя самым естественным образом стал вспоминать только одно хорошее моей жизни, только как тени на картине присоединяя к этому хорошему мрачные, дурные стороны, поступки моей жизни. Но вдумываясь более серьезно в события моей жизни, я увидал, что такая биография была бы хотя и не прямая ложь, но ложь, вследствие неверного освещения и выставления хорошего и умолчания или сглаживания всего дурного. Когда я подумал о том, чтобы написать всю истинную правду, не скрывая ничего дурного моей жизни, я ужаснулся перед тем впечатлением, которое должна была бы произвести такая биография. (2)

В это время я заболел. И во время невольной праздности болезни мысль моя всё время обращалась к воспоминаниям, и эти воспоминания (3) были ужасны. (4) Я с величайшей силой испытал то, что говорит Пушкин в своем стихотворении:

 

(1) Зачеркнуто в рукописи N 3: Когда я сначала подумал о том, как бы я написал свою автобиографию, мне так легко и ясно представилось, как напишу всё, что в моей жизни может иметь общий интерес, и всё то, что в ней было хорошего.

Но, вспомнив обо всем том, что было в моей жизни дурного, я

(2) Зач. в рукописи N 3: и решил, что такая биография, в которой я особенно налегал бы на всё дурное, была бы тоже своего рода неправда. Я решил ограничиться правдивым описанием различных пережитых мною периодов, хороших и дурных (дурных было гораздо больше), не входя во все гадкие подробности того, что было дурного.

(3) Зач.: среднего периода жизни от 14--32 лет

(4) Зач. в рукописи N 3: что я не раз вспоминая всегда любимое мною прекрасное стихотворение Пушкина:

 

ВОСПОМИНАНИЕ

 

Когда для смертного умолкнет шумный день

И на немые стогны града

Полупрозрачная наляжет ночи тень

И сон, дневных трудов награда, --

В то время для меня влачатся в тишине

Часы томительного бденья:

В бездействии ночном живей горят во мне

Змеи сердечной угрызенья;

Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,

Теснится тяжких дум избыток;

Воспоминание безмолвно предо мной

Свой длинный развивает свиток:

И, с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу, и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

 

 

В последней строке я только изменил бы так, вместо: строк печальных... поставил бы: строк постыдных не смываю.

Под этим впечатлением я написал у себя в дневнике следующее:

"6 янв. 1903 г.

Я теперь испытываю муки ада: вспоминаю всю мерзость своей прежней жизни, и воспоминания эти не оставляют меня и отравляют жизнь. Обыкновенно жалеют о том, что личность не удерживает воспоминания после смерти. Какое счастие, что этого нет. Какое бы было мучение, если бы я в этой жизни помнил все дурное, мучительное для совести, что я совершил в предшествующей жизни. А если помнить хорошее, то надо помнить и всё дурное. Какое счастие, что воспоминание исчезает со смертью и остается одно сознание, -- сознание, которое представляет как бы общий вывод из хорошего и дурного, как бы сложное уравнение, сведенное к самому простому его выражению: х = положительной или отрицательной, большой или малой величине. Да, великое счастие -- уничтожение воспоминания, с ним нельзя бы жить радостно. Теперь же, с уничтожением воспоминания, мы вступаем в жизнь с чистой, белой страницей, на которой можно писать вновь хорошее и дурное".

 

_________

 

Правда, что не вся моя жизнь была так ужасно дурна, -- таким был только один 20-летний период ее; правда и то, что и в этот период жизнь моя не была сплошным злом, каким она представлялась мне во время болезни, и что и в этот период во мне пробуждались порывы к добру, хотя и недолго продолжавшиеся и скоро заглушаемые ничем не сдерживаемыми страстями. (1) Но все-таки эта моя работа мысли, особенно во время болезни, ясно показала мне, что моя биография, как пишут обыкновенно биографии, с умолчанием о всей гадости и преступности моей жизни, была бы (2) ложь, и что если писать биографию, то надо писать всю настоящую правду. (3) Только такая биография, как ни стыдно мне будет писать ее, может иметь настоящий и плодотворный интерес для читателей. Вспоминая так свою жизнь, т. е. рассматривая ее с точки зрения добра и зла, которые я делал, я увидал, что (4) моя (5) жизнь распадается на четыре периода: 1) тот чудный, в особенности в сравнении с последующим, невинный, радостный, поэтический период детства до 14 лет: потом второй ужасный 20-летний период грубой распущенности, служения честолюбию, тщеславию и, главное, -- похоти; потом третий 18-летний период от женитьбы до моего духовного рождения, (6) который с мирской точки зрения можно бы назвать нравственным, так как в эти 18 лет я жил правильной, честной семейной жизнью, не предаваясь никаким осуждаемым общественным мнением порокам, но все интересы которого ограничивались эгоистическими заботами о семье, об увеличении состояния, о приобретении литературного успеха и всякого рода удовольствиями.

И, наконец, четвертый 20-летний период, в котором я живу теперь и в котором надеюсь умереть и с точки зрения которого я вижу всё значение прошедшей жизни и которого я ни в чем не желал бы изменить, кроме как в тех привычках зла, которые усвоены мною в прошедшие периоды.

Такую историю жизни всех этих четырех периодов, совсем, совсем правдивую, я хотел бы написать, если бог даст мне силы и жизни. (7) Я думаю, что такая написанная мною (8) биография,

 

(1) Зачеркнуто в рукописи N 3: Правда и то, что во время болезни я, может быть, особенно мрачно смотрел на этот период моей жизни, и как ни гадка она была, она все-таки не была такою сплошною мерзостью, какою она представлялась мне,

Как бы то ни было, вследствие воспоминаний этого дурного периода предшествующего и последующих, жизнь моя естественно распалась на четыре различные

(2) Зач.: вред[ная]

(3) Зач. в рукописи N 3: не скрывая ничего, а, напротив, рассказывая

(4) Зач.: вся

(5) Зач.: длинная

(6) Зач. в рукописи N 3: Хотя в этот период моя жизнь была не только не распутная и не развращенная, но, напротив, с мирской точки зрения вполне хорошая, жизнь эта, наполненная только заботами о себе, семье, увеличением состояния, приобретении литературного успеха и так называемыми невинными удовольствиями: охоты, всякого рода музыки, разведения пород животных, в особенности лошадей, насаждениями и т.п, была только эгоистическая жизнь.

Несмотря на приличие этого периода, едва ли то не был тот глубокий сон, сон душевный, от которого особенно трудно пробуждение;

(7) Зач. в рукописи N 3: вполне уверенный,

(8) Зач. в рукописи N 3: история

 

 

хотя бы и с большими недостатками, будет полезнее для людей, чем вся та художественная болтовня, которой наполнены мои 12 томов сочинений и которым люди нашего времени приписывают незаслуженное ими значение.

(1) Теперь я и хочу сделать это. Расскажу сначала первый радостный период детства, который особенно сильно манит (2) меня; (3) потом, как мне ни стыдно это будет, расскажу, (4) не утаив ничего, и ужасные 20 лет следующего периода. Потом и третий период, который менее всех может быть интересен, и, наконец, последний период (5) моего пробуждения к истине, давшего мне высшее (6) благо жизни и радостное спокойствие в виду приближающейся смерти.

Для того, чтобы не повторяться в описании детства, я (7) перечел мое писание под этим заглавием и (8) пожалел о том, что написал это: так это нехорошо, литературно, неискренно написано. Оно и не могло быть иначе: во-первых, потому, что замысел мой был описать историю не свою, а моих приятелей детства, и оттого вышло нескладное смешение (9) событий их и моего детства, а во-вторых, потому, что во время писания этого я был далеко не самостоятелен в формах выражения, а находился под влиянием сильно подействовавших на меня тогда двух писателей Stern'a (его "Sentimental journey") и Topfer'a ("Bibliotheque de mon oncle"). (10)

 

(1) Зачеркнуто в рукописи N 3: Помню, уже в последний, хороший период моей жизни мне ясно пришла мысль, что самое важное и нужное, что может сделать человек своим писанием, (не говоря о религии,) -- это то, чтобы изложить правдиво то, что он сам пережил, передумал и перечувствовал, а не придумывать воображаемые лица, приписывая им более или менее правдоподобные, действия, умствования и чувства. Мне тогда так ясно стало, что седому, старому человеку стыдно заниматься такими глупостями, как выдумывание сказок и побасенок, тратя на эти сказки и побасенки свой вынесенный из жизни и могущий быть плодотворно употребленным опыт,-- что я тогда (написал об этом письмо Лескову, но он не понял меня и не согласился со мной) решил больше не писать ничего, кроме того, что действительно было. Но живость этой мысли и чувства со временем, под влиянием совершенно противуположного мнения всех, притупилась во мне, и я по старой привычке, несмотря на свои преклонные года, продолжал заниматься этими пустяками, (не сделав прежде самого важного и полезного -- не рассказав прежде просто и прямо пережитое, передуманное, перечувствованное мною). Я думаю, что самое важное и полезное людям, что может написать человек, это то, чтобы рассказать правдиво пережитое, передуманное, перечувствованное им.

(2) Зач. в рукописи N 3: и влечет

(3) Зач. в рукописи N 3: Если бог даст силы и жизни, сделав большое усилие над собой

(4) Зач.: правдиво

(5) Зач. в рукописи N 3: более или менее известен тем, кто читал мои сочинения последних годов.

(6) Зач. в рукописи N 3: счастие

(7) Зач.: в первый раз

(8) Зач. в рукописи N 3: ужаснулся на то, как

(9) Зач. в рукописи N 3: правдивого и хорошего с выдуманным и слабым.

(10) [Стерна (его "Сентиментальное путешествие") к Тёпфера ("Библиотека моего дяди".]

 

 

В особенности же не понравились мне теперь последние две части: отрочество и юность, в которых, кроме нескладного смешения правды с выдумкой, есть и неискренность: желание выставить (1) как хорошее и важное то, что я не считал тогда хорошим и важным, -- мое демократическое направление. Надеюсь, что то, что я напишу теперь, будет лучше, главное -- полезнее другим людям.

 

I

 

Родился я и провел первое детство в деревне Ясной Поляне. Матери своей я совершенно не помню. Мне было 1 Ґ года, когда она скончалась. По странной случайности не осталось ни одного ее портрета, так что как реальное физическое существо я не могу себе представить ее. Я отчасти рад этому, потому что в представлении моем о ней есть только ее духовный облик, и всё, что я знаю о ней, всё прекрасно, и я думаю -- не оттого только, что все, говорившие мне про мою мать, старались говорить о ней только хорошее, но потому, что действительно в ней было очень много этого хорошего.

Впрочем, не только моя мать, но и все окружавшие мое детство лица -- от отца до кучеров -- представляются мне исключительно хорошими людьми. Вероятно, мое чистое детское любовное чувство, как яркий луч, открывало мне в людях (они всегда есть) лучшие их свойства, и то, что все люди эти казались мне исключительно хорошими, было гораздо больше правда, чем то, когда я видел одни их недостатки. Мать моя была нехороша собой и очень хорошо образована для своего времени. Она знала, кроме русского, --которым она, противно принятой тогда русской безграмотности, писала правильно, -- четыре языка: французский, немецкий, английский и итальянский, -- и должна была быть (2) чутка к художеству, она (3) хорошо играла на фортепьяно, и сверстницы ее рассказывали мне, что она была большая мастерица рассказывать завлекательные сказки, выдумывая их по мере рассказа. Самое же дорогое качество ее было то, что она, по рассказам прислуги, была (4) хотя и вспыльчива, но сдержанна. "Вся покраснеет, даже заплачет, -- рассказывала мне ее горничная, -- но никогда не скажет грубого слова". Она и не знала их.

У меня осталось несколько писем ее к моему отцу и другим теткам и дневник поведения Николеньки (старшего брата), которому было 6 лет, когда она умерла, и который, я думаю, был более всех похож на нее. У них обоих было очень мне милое свойство характера, которое я предполагаю по письмам матери,

 

(1) Зачеркнуто в рукописи N 3: себя в наилучшем свете.

(2) Зач.: очень

(3) Зач. в рукописи N 3: прекрасно

(4) Зач. в рукописи N 3: очень кротка

 

 

но которое я знал у брата -- (1) равнодушие к суждениям людей и скромность, доходящая до того, что они старались скрыть те умственные, образовательные и нравственные преимущества, которые они имели перед другими людьми. Они как будто стыдились этих преимуществ.

В брате, про которого Тургенев очень верно сказал, что у него не было (2) тех недостатков, которые нужны для того, чтобы быть большим писателем, -- я хорошо знал это.

Помню раз, как очень глупый и нехороший человек, адъютант губернатора, охотившийся с ним вместе, при мне подсмеивался над ним, и как брат, глядя на меня, добродушно улыбался, очевидно, находя в этом большое удовольствие.

Ту же черту я замечаю в письмах матери. Она, очевидно, духовно была выше отца и его семьи, за исключением нешто Тат[ьяны] Алекс[андровны] Ергольской, с которой я прожил половину своей жизни и которая была замечательная по нравственным качествам женщина.

Кроме того, у обоих была еще другая (3) черта, обусловливающая, я думаю, и их равнодушие к суждению людей, -- это то, что они никогда, именно никогда никого, -- это я уже верно знаю про брата, с которым прожил половину жизни, -- никогда никого не осуждали. Наиболее резкое выражение отрицательного отношения к человеку выражалось у брата тонким, добродушным юмором и такою же улыбкой. То же самое я вижу по письмам моей матери и слышал от тех, которые знали ее.

В житиях Дмитрия Ростовского есть одно, которое меня всегда очень трогало -- это коротенькое житие одного монаха, имевшего, заведомо всей братии, много недостатков и, несмотря на то, явившегося в сновидении старцу среди святых в самом лучшем месте рая. Удивленный старец спросил: чем заслужил этот невоздержанный во многом монах такую награду? Ему отвечали: "Он никогда не осудил никого".

Если бы были такие награды, я думаю, что мой брат и моя мать получили бы их.

Еще третья черта, выделявшая мать из ее среды, была правдивость и простота ее тона в письмах. В то время особенно были распространены в письмах выражения преувеличенных чувств: несравненная, обожаемая, радость моей жизни, неоцененная и т. д. -- были самые распространенные эпитеты между близкими, и чем напыщеннее, тем были неискреннее.

Эта черта, хотя и не в сильной степени, видна в письмах отца. Он пишет: "Ma bien douce amie, je ne pense qu'au bonheur d'etre aupres de toi..." (4) и т.п. Едва ли это было вполне искренно.

 

(1) Зач.: совершенное

(2) Зачеркнуто: только

(3) Зач.: общая

(4) ["Мой нежнейший друг, я только и думаю, что о счастии быть около тебя..."]

 

Она же пишет в обращении всегда одинаковое: "mob bon ami", (1) и в одном из писем прямо говорит: "Le temps me parait long sans toi, quoiqu'a dire vrai, nous ne jouissons pas beaucoup de ta societe quand tu es ici", (2) и всегда подписывается одинаково: "ta devouee Marie". (3)

Детство свое мать прожила частью в Москве, частью в деревне с умным, гордым и даровитым человеком, моим дедом Волконским. (4)

 

II

 

Про деда я знаю то, что, достигнув высоких чинов генерал-аншефа при Екатерине, он вдруг потерял свое положение вследствие отказа жениться на племяннице и любовнице Потемкина Вареньке Энгельгардт. На предложение Потемкина он отвечал: "С чего он взял, чтобы я женился на его б..."

За этот ответ он не только остановился в своей служебной карьере, но был назначен воеводой в Архангельск, где пробыл, кажется, до воцарения Павла, когда вышел в отставку и, женившись на княжне Екатерине Дмитриевне Трубецкой, поселился в полученном от своего отца Сергея Федоровича имении Ясной Поляне.

Княгиня Екатерина Дмитриевна рано умерла, оставив моему деду единственную дочь Марью. С этой-то сильно любимой дочерью и ее компаньонкой француженкой и прожил мой дед до своей смерти около 1816 года.

Дед мой считался очень строгим хозяином, но я никогда не слыхал рассказов о его жестокостях и наказаниях, столь обычных в то время. Я думаю, что они были, но восторженное уважение к важности и разумности было так велико в дворовых и крестьянах его времени, которых я часто расспрашивал про него, что хотя я и слышал осуждения моего отца, я слышал только похвалы уму, хозяйственности и заботе о крестьянах и, в особенности, огромной дворне моего деда. Он построил прекрасные помещения для дворовых и заботился о том, чтобы они были всегда не только сыты, но и хорошо одеты и веселились бы. По праздникам он устраивал для них увеселения, качели, хороводы. Еще более он заботился, как всякий умный помещик того времени, о благосостоянии крестьян, и они благоденствовали, тем более, что высокое положение деда, внушая уважение становым, исправникам и заседателям, избавляло их от притеснения начальства.

 

(1) ["мой добрый друг",]

(2) ["Время для меня тянется долго без тебя, хотя, сказать по правде, мы мало наслаждаемся твоим обществом, когда ты здесь",]

(3) ["преданная тебе Мария".]

(4) Зачеркнуто: который сильно любил ее, как единственную дочь, и вместе с тем был требователен и строг, -- она привыкла покоряться и жить внутренней жизнью.

 

Вероятно, у него было очень тонкое эстетическое чувство. Все его постройки не только прочны и удобны, но чрезвычайно изящны. Таков же разбитый им парк перед домом. Вероятно, он также очень любил музыку, потому что только для себя и для матери держал свой хороший небольшой оркестр. Я еще застал огромный, в три обхвата вяз, росший в клину липовой аллеи и вокруг которого были сделаны скамьи и пюпитры для музыкантов. По утрам он гулял в аллее, слушая музыку. Охоты он терпеть не мог, а любил цветы и оранжерейные растения.

Странная судьба и самым странным образом свела его с той самой Варенькой Энгельгардт, за отказ от которой он пострадал во время своей службы. Варенька эта вышла за князя Сергея Федоровича Голицына, получившего вследствие этого всякого рода чины, ордена и награды. С этим-то Сергеем Федоровичем и его семьей, следовательно и с Варварой Васильевной, сблизился мой дед до такой степени, что мать моя была с детства обручена одному из десяти сыновей Голицына и что оба старые князья разменялись портретными галереями (разумеется, копиями, написанными крепостными живописцами). Все эти портреты Голицыных и теперь в нашем доме, с князем Сергеем Федоровичем в андреевской ленте и рыжей толстой Варварой Васильевной -- кавалерственной дамой. Однако сближению этому не суждено было совершиться: жених моей матери, Лев Голицын, умер от горячки перед свадьбой, имя которого мне, 4-му сыну, дано в память этого Льва. Мне говорили, что маменька очень любила меня и называла: mon petit Benjamin. (1)

Думаю, что любовь к умершему жениху, именно вследствие того, что она кончилась смертью, была той поэтической любовью, которую девушки испытывают только один раз. Брак ее с моим отцом был устроен родными ее и моего отца. Она была богатая, уже не первой молодости, сирота, отец же был веселый, блестящий молодой человек, с именем и связями, но с очень расстроенным (до такой степени расстроенным, что отец даже отказался от наследства) моим дедом Толстым состоянием. Думаю, что мать любила моего отца, но больше как мужа и, главное, отца своих детей, но не была влюблена в него. Настоящие же ее любви, как я понимаю, были три или, может быть, четыре: любовь к умершему жениху, потом страстная дружба с компаньонкой-француженкой m-elle Henissienne, про которую я слышал от тетушек и которая кончилась, как кажется, разочарованием. M-elle Henissienne эта вышла замуж за двоюродного брата матери, князя Михаила Волхонского, деда теперешнего писателя Волхонского. Вот что пишет моя мать про свою дружбу с этой m-elle Henissienne. Пишет она про свою дружбу по случаю дружбы двух девиц, живших у нее в доме: "Je m'arrange tres bien avec toutes les deux: je fais de la musique, je ris et je

 

-- [мой маленький Вениамин].

 

 

folatre avec l'une et je parle sentiment, ou je medis du monde frivole avec l'autre, je suis aimee a la folie par toutes les deux, je suis la confidente de chacune, je les concilie, quand elles sont brouillees, car il n'y eut jamais d'amitie plus querelleuse et plus drole a voir que la leur: ce sont des bouderies, des pleurs, des reconciliations, des injures, et puis des transports d'amitie exaltee et romanesque. Enfin j'y vois comme dans un miroir l'amitie qui a anime et trouble ma vie pendant quelques annees. Je les regarde avec un sentiment indefinissable, quelquefois j'envie leurs illusions, que je n'ai plus, mais dont je connais la douceur; disant le franchement, le bonheur solide et reel de l'age mur vaut-il les charmantes illusions de la jeunesse, ou tout est embelli par la toute puissance de l'imagination? Et quelquefois je souris de leur enfantillage". (1)

Третье сильное, едва ли не самое страстное чувство было ее любовь к старшему брату Коко, журнал поведения которого она вела по-русски, в котором она записывала его проступки и читала ему. Из этого журнала видно страстное желание сделать все возможное для наилучшего воспитания Коко и вместе с тем очень неясное представление о том, что нужно для этого. Так, например, она выговаривает ему за то, что он слишком чувствителен и плачет при виде страданий животных. Мужчине, по ее понятиям, надо быть твердым. Другой недостаток, который она старается исправлять в нем, -- это то, что он "задумывается" и вместо bonsoir (2) или bonjour (3) говорит бабушке: "Je vous remercie" (4).

Четвертое сильное чувство, которое, может быть, было, как мне говорили тетушки, и которое я так желал, чтобы было, была любовь ко мне, заменившая любовь к Коко, во время моего рождения уже отлепившегося от матери и поступившего в мужские руки.

Ей необходимо было любить не себя, и одна любовь сменялась другой. Таков был духовный облик моей матери в моем представлении.

 

(1) [Мне хорошо с обеими, я занимаюсь музыкой, смеюсь и дурю с одной, говорю о чувствах, пересуживаю легкомысленный свет с другой, любима до безумия обеими, пользуюсь доверием каждой, я их мирю, когда они ссорятся, так как не было дружбы более бранчливой и более смешной на вид, чем их дружба. Постоянные неудовольствия, плач, утешения, брань и затем порывы дружбы, восторженной и чувствительной. Так я вижу, как бы в зеркале, дружбу, которая одушевляла и смущала меня в продолжение нескольких лет. Я смотрю на них с невыразимым, чувством, иногда завидую их иллюзиям, которых у меня уже нет, но сладость которых я знаю. Говоря откровенно, прочное и действительное счастье зрелого возраста, стоит ли оно очаровательных иллюзий юности, когда все бывает украшено всемогуществом воображения? А иногда я усмехаюсь их ребячеству].

(2) [добрый вечер]

-- [здравствуйте]

-- [Благодарю вас].