Понятие разума и природы в Поэтическом искусстве.

Если честно, то мне ничего не остается, как сделать небольшие выдержки из моего билета про классицизм, потому что трактат Буало – это и есть основа классицизма, это и есть его свод законов. Ну и ряд цитат из «Поэтического искусства» привести.

«Поэтическое искусство» (1674) – наиболее полный и авторитетный свод классицистических законов, получивший на все время господства классицизма в литературе всеевропейское значение. Делится на 4 песни. В первой перечисляются общие требования, предъявляемые к истинному поэту: талант, правильный выбор своего жанра, содержательность поэтического произведение, следование законам разума.

Верховным «судьей» прекрасного классицисты объявили «хороший вкус», обусловленный «вечными и неизменными» законами разума. Образцом и идеалом воплощения законов разума и, следовательно, хорошего вкуса классицисты признавали античное искусство, а поэтики Аристотеля и Горация истолковывались как изложение этих законов.

Признание существования вечных и объективных, т.е. независимых от сознания художника, законов искусства, влекло за собой требование строгой дисциплины творчества отрицание «неорганизованного» вдохновения и своевольной фантазии:

 

Пишите не спеша, наперекор приказам:

Чрезмерной быстроты не одобряет разум,

И торопливый слог нам говорит о том,

Что стихотворец наш не наделен умом.

 

Предпочтение разума чувству, рационального – эмоциональному, общего – частному, стремление к ясности и четкости языка, что было так характерно для классицизма:

 

Коль вы научитесь искать ее [рифму] упорно,

На голос разума она придет покорно,

Охотно подчинясь привычному ярму,

Неся богатство в дар владыке своему.

Но чуть ей волю дать — восстанет против долга,

И разуму ловить ее придется долго.

Так пусть же будет смысл всего дороже вам,

Пусть блеск и красоту лишь он дает стихам!

 

Строгость, нормативность классицизма:

 

Намеченной тропы придерживаться строго:

Порой у разума всего одна дорога

 

Третья (именно она нас особо интересует) песнь посвящена крупным жанрам – трагедии, эпопеи, комедии. Здесь обсуждаются узловые, принципиальные проблемы поэтической и общеэстетической теории и прежде всего проблема «подражания природе».

Сторонники классицизма возвращаются к ренессансному принципу «подражания природе», но истолковывают его более узко. В истолковании классицистов он предполагал не правдивость воспроизведения действительности, а правдоподобие под которым они подразумевали изображение вещей не такими, каковы они в реальности, а такими, какими они должны быть согласно разуму. Отсюда важнейший вывод: предметом искусства является не вся природа, а лишь ее часть, выявленная после тщательного отбора и сведенная по сути дела к человеческой природе, взятой лишь в ее сознательных проявлениях. Жизнь, ее безобразные стороны должны предстать в искусстве облагороженными, эстетически прекрасными, природа – «прекрасной природой», доставляющей эстетическое наслаждение. Но это эстетическое наслаждение не самоцель, оно лишь путь к совершенствованию человеческой натуры, а, следовательно, и общества.

На практике принцип «подражания прекрасной природе» нередко означал призыв подражать античным произведениям как идеальным образцам воплощения законов разума в искусстве.

Буало начинает третью песнь с тезиса об облагораживающей силе искусства:

Порою на холсте дракон иль мерзкий гад

Живыми красками приковывает взгляд,

И то, что в жизни нам казалось бы ужасным,

Под кистью мастера становится прекрасным.

 

Смысл этого эстетического преображения жизненного материала в том, чтобы вызвать у зрителя (читателя) сочувствие к трагическому герою, даже виновному в тяжком преступлении:

Так, чтобы нас пленить, Трагедия в слезах

Орета мрачного рисует скорбь и страх,

В пучину горестей Эдипа подвергает

И, развлекая нас, рыданья исторгает.

 

Идея облагораживания природы у Буало совсем не означает ухода от темных и страшных сторон действительности в замкнутый мир красоты и гармонии. Но он решительно выступает против любования преступными страстями и злодействами, как это нередко случалось в барочных трагедиях Корнеля и обосновывалось в его теоретических сочинениях. Трагизма реальных жизненных конфликтов, какова бы ни была его природа и источник, должен всегда нести в себе нравственную идею, способствующую «очищению страстей» («катарсису»), в котором Аристотель видел цель и назначение трагедии.

27. Теория трагедии в "Поэтическом искусстве"

Третья песнь «Поэтического искусства» Буало наполовину посвящена теории трагедии, которая, по мнению критика, занимает место, явно главенствующее, по сравнению, например, с лирическими жанрами литературы, о которых говорится во второй песне «Поэтического искусства». В третьей песне Буало говорит о проблемах поэтической и общеэстетической теории, прежде всего о «подражании природе». В других частях «Поэтического искусства писатель следовал в основном Горацию, то здесь он опирается на Аристотеля.

Так как теории трагедии в «Поэтическом искусстве» уделяется совсем небольшой объем, то я хотел бы на страницах этой работы попытаться проанализировать видение трагедии Буало.

Буало начинает эту песнь с тезиса об облагораживающей силе искусства:

Песнь третья

Порою на холсте дракон иль мерзкий гад

Живыми красками приковывает взгляд,

И то, что в жизни нам казалось бы ужасным,

Под кистью мастера становится прекрасным.

 

Смысл этого эстетического преображения жизненного материала в том, чтобы вызвать у зрителя (или читателя) сочувствие к трагическому герою, даже виновному в тяжком преступлении:

Так, чтобы нас пленить, Трагедия в слезах

Ореста мрачного рисует скорбь и страх,

В пучину горестей Эдипа повергает

И, развлекая нас, рыданья исторгает.

Идея облагораживания природы у Буало совсем не означает ухода от темных и страшных сторон действительности в замкнутый мир красоты и гармонии. Но он решительно выступает против любования преступными страстями и злодействами, подчеркивая их «величия», как это нередко случалось в трагедиях Корнеля и обосновывалось в его теоретических сочинениях. Трагизм реальных жизненных конфликтов, какова бы ни была его природа и источник, должен всегда нести в себе нравственную идею способствующую «очищению страстей», в котором Аристотель видел цель и назначение трагедии. А это может быть достигнуто лишь путем этического оправдания героя, «преступного поневоле», раскрытия его душевной борьбы с помощью тончайшего психологического анализа. Только таким образом можно воплотить в отдельном драматическом характере общечеловеческое начало, приблизить его «исключительную судьбу», его страдания к строю мыслей и чувств зрителя, потрясти и взволновать его.

Писатель – властелин толпы, как говорит Буало в следующих строках. Однако «испытать над зрителями власть» он сможет, только если удовлетворит ее, толпы, желанья. А желанья эти таковы: «огнем страстей исписанные строки», которые «тревожат, радуют, рождают слез потоки».

Поэты, в чьей груди горит к театру страсть,

Хотите ль испытать над зрителями власть,

Хотите ли снискать Парижа одобренье

И сцене подарить высокое творенье,

Которое потом с подмостков не сойдет

И будет привлекать толпу из года в год?

Пускай огнем страстей исполненные строки

Тревожат, радуют, рождают слез потоки!

Хорошо «сделанные» или, как пишет Буало, «рассудочные» стихи никогда не будут иметь успеха у зрителя. Они должны вызывать искренние чувства, зритель должен сопереживать трагедии, иначе, зритель, не будучи захвачен действием, игрой страстей, будет «равнодушно дремать».

Но если доблестный и благородный пыл

Приятным ужасом сердца не захватил

И не посеял в них живого состраданья,

Напрасен был ваш труд и тщетны все старанья!

Не прозвучит хвала рассудочным стихам,

И аплодировать никто не станет вам;

Пустой риторики наш зритель не приемлет:

Он критикует вас иль равнодушно дремлет.

Найдите путь к сердцам: секрет успеха в том,

Чтоб зрителя увлечь взволнованным стихом.

Дальше Буало говорит о завязке в трагедии. По его мнению, она не должна быть длинной и нудной, так как это быстро утомит зрителя. Завязка должна быстро вводить в действие и не занимать много места в трагедии. Тут же он говорит, что тот, кто неоправданно затягивает свое повествование, лишь отталкивает зрителя.

Пусть вводит в действие легко, без напряженья

Завязки плавное, искусное движенье.

Как скучен тот актер, что тянет свой рассказ

И только путает и отвлекает нас!

Он словно ощупью вкруг темы главной бродит

И непробудный сон на зрителя наводит!

Уж лучше бы сказал он сразу, без затей:

— Меня зовут Орест иль, например,

Атрей, —

Чем нескончаемым бессмысленным

рассказом

Нам уши утомлять и возмущать наш разум.

Вы нас, не мешкая, должны в сюжет ввести.

Единство места в нем вам следует блюсти.

 

Дальше, в 77 строфе, Буало обосновывает главный принцип трагедии в классицизме – принцип трех единств: места, времени и действия. Как говорит критик, соблюдение драматургом трех единств помогает сохранить интерес зрителя на протяжении всей пьесы и увлечь его. Буало не разбирает подробно ни одно из «единств». Он дает кратко формулу, с которой должен сверяться каждый драматург, задумавший написать трагедию. Он противопоставляет настоящему писателю «рифмача», который, «не зная лени», «вгоняет тридцать лет в короткий день на сцене», то есть врессовывает в малый отрезок времени период гораздо больший, что, по мысли Буало, неестественно. «Единство действия» подразумевает, что, действие должно быть направлено на раскрытие одного конфликта: «одно событие, вместившееся в сутки».

За Пиренеями рифмач, не зная лени,

Вгоняет тридцать лет в короткий день на сцене,

В начале юношей выходит к нам герой,

А под конец, глядишь, — он старец с бородой.

Но забывать нельзя, поэты, о рассудке:

Одно событие, вместившееся в сутки,

В едином месте пусть на сцене протечет;

Лишь в этом случае оно нас увлечет.

Далее Буало подробнее говорит, что же именно должно изображаться в трагедиях. Нереальное, выдуманное воображением писателя должно казаться как можно более жизненным, настоящим. Чем изображаемое будет ближе к зрителю, «возможнее», тем лучше, ведь тогда оно сможет затронуть его чувства и мысли. Поэтому, говорит Буало, нельзя всякое событие ставить в центр произведения.

Невероятное растрогать неспособно.

Пусть правда выглядит всегда правдоподобно:

Мы холодны душой к нелепым чудесам,

И лишь возможное всегда по вкусу нам.

Не все события, да будет вам известно,

С подмостков зрителям показывать уместно:

Волнует зримое сильнее, чем рассказ,

Но то, что стерпит слух, порой не стерпит глаз.

Трагедия – высокий жанр. Как выше уже было сказано, ей, по теории, присущи следующие признаки: быстрая завязка, действие, построенное на принципе «трех единств», ясный язык.

Дальше Буало касается проблемы развязки. Она должна быть неожиданной и непредвиденной зрителем. Она должна разъяснять все тайны и давать ответ на все вопросы, поставленные в трагедии. У зрителя не должно оставаться никаких сомнений.

Пусть напряжение доходит до предела

И разрешается потом легко и смело.

Довольны зрители, когда нежданный свет

Развязка быстрая бросает, на сюжет,

Ошибки странные и тайны разъясняя

И непредвиденно события меняя

 

Для того, чтобы показать преемственность и развитие жанра трагедии Буало обращается к истории. И начинает с зарождения жанра трагедии у древних греков.

В далекой древности, груба и весела,

Народным празднеством Трагедия была:

В честь Вакха пели там, кружились и плясали,

Чтоб гроздья алые на лозах созревали,

И вместо пышного лаврового венца

Козел наградой был искусного певца.

После этого трагедия выросла в отдельный жанр, который в разные эпохи «реформировался» Эсхилом:

Двух действующих лиц Эсхил добавил

к хору,

Пристойной маскою прикрыл лицо актеру,

И на котурнах он велел ему ходить,

Чтобы за действием мог зритель уследить.

Софоклом:

Был жив еще Эсхил, когда Софокла гений

Еще усилил блеск и пышность

представлений

И властно в действие старинный хор вовлек.

Софокл отшлифовал неровный, грубый слог

И так вознес театр, что для дерзаний Рима

Такая высота была недостижима.

 

Затем Буало переходит к истории трагедии во Франции, где трагедия сначала не прижилась:

Театр французами был прежде осужден:

Казался в старину мирским соблазном он,

В Париже будто бы устроили впервые

Такое зрелище паломники простые,

Изображавшие, в наивности своей,

И бога, и святых, и скопище чертей.

Но разум, разорвав невежества покровы,

Сих проповедников изгнать велел сурово,

Кощунством объявив их богомольный бред.

Трагедия, пройдя через века, приняла тот вид, о котором писал Буало. В конце разговора о теории трагедии он сравнивает трагедию древнегреческую с современной ему.

На сцене ожили герои древних лет,

Но масок нет на них, и скрипкой мелодичной

Сменился мощный хор трагедии античной.

После разговора об истории жанр (можно сказать и о том, что это хороший пример «памяти жанра») Буало переходит к описанию любви как одной из главных тем трагедии. Опять же, критик предостерегает драматургов от неестественности изображения чувств героев. Во всем нужна мера и продуманность. А больше всего призывает он бояться «любви, томимой сознанием вины». Ведь чувство вины за любовь – слабость, а не сила человека.

Источник счастья, мук, сердечных

жгучих ран,

Любовь забрала в плен и сцену и роман.

Изобразив ее продуманно и здраво,

Пути ко всем сердцам найдете без труда вы.

Итак, пусть ваш герой горит любви огнем,

Но пусть не будет он жеманным пастушком!

Ахилл не мог любить как Тирсис

и Филена,

И вовсе не был Кир похож на Артамена!

Любовь, томимую сознанием вины,

Представить слабостью вы зрителям должны.

 

Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн!

 

Буало призывает изображать действительно героев, в которых все достойно восхищения. Персонаж, «в котором мелко все», пишет критик, годится «лишь для романа». Однако без вообще без слабостей герой зрителю не понравится. Опять, видимо, потому, что чем «естественней», тем лучше. Даже герой должен быть «человеком», поэтому маленькие недостатки ему не только простит зритель, но и полюбит героя еще больше, так как он «поверил в его правдоподобность».

Герой, в ком мелко все, лишь для романа годен,

Пусть будет он у вас отважен, благороден,

Но все ж без слабостей он никому не мил:

Нам дорог вспыльчивый, стремительный Ахилл;

Он плачет от обид — нелишняя подробность,

Чтоб мы поверили в его правдоподобность;

Нрав Агамемнона высокомерен, горд;

Эней благочестив и в вере предков тверд.

Герою своему искусно сохраните

Черты характера среди любых событий.

Его страну и век должны вы изучать:

Они на каждого кладут свою печать.

Примеру «Клелии» вам следовать не гоже:

Париж и древний Рим между собой

не схожи.

Герои древности пусть облик свой хранят:

Не волокита Брут, Катон не мелкий фат.

Несообразности с романом неразлучны,

И мы приемлем их — лишь были бы

нескучны!

Трагедия подчинена «строгой логике», отсюда и все выше названные требования. И появление нового героя должно быть полностью оправданным.

 

Здесь показался, бы смешным суровый суд,

Но строгой логики от вас в театре ждут:

В нем властвует закон, взыскательный

и жесткий,

Вы новое лицо ведете на подмостки?

Пусть будет тщательно продуман ваш герой,

 

Даже не только появление должно быть оправданным, но так же и сам герой. Он должен быть «самим собой». Буало, таким образом, утверждает, что герой классицистической трагедии – герой-тип.

Пусть остается он всегда самим собой!

Рисуют иногда тщеславные поэты

Не действующих лиц, а лишь свои портреты.

Гасконцу кажется родной Гасконью свет,

И Юба говорит точь–в–точь как Кальпренед.

Язык так же подлежит четкому определению. Каждой страсти, пишет Буало, присущ свой язык. Это так же значит, что речевая характеристика героев должна соответствовать их роли в произведении и положению в обществе.

Но мудрой щедростью природы всемогущей

Был каждой страсти дан язык, лишь

ей присущий:

Высокомерен гнев, в словах несдержан он,

А речь уныния прерывиста, как стон.

Среди горящих стен и кровель Илиона

Мы от Гекубы ждем не пышных слов, а стона.

Зачем ей говорить о том, в какой стране

Суровый Танаис к эвксинской льнет волне?

Надутых, громких фраз? бессмысленным

набором

Кичится тот, кто сам пленен подобным

вздором.

Вы искренно должны печаль передавать;

Чтоб я растрогался, вам нужно зарыдать;

Заканчивает Буало разговор о трагедии словами о том, что сочинять для сцены – неблагодарный труд. Потому что зрителю угодить очень сложно. Каждый мнит себя «знатоком»: «Им трудно угодить: придирчивы, суровы,/Ошикать автора они всегда готовы». Поэтому:

Поэт обязан быть и гордым и смиренным,

Высоких помыслов показывать полет,

Изображать любовь, надежду, скорби гнет,

Писать отточенно, изящно, вдохновенно,

Порою глубоко, порою дерзновенно

И шлифовать стихи, чтобы в умах свой след

Они оставили на много дней и лет.

Вот в чем Трагедии высокая идея.

Вывод

Таким образом, Буало описал четкую и логичную структуру теории классицистической трагедии. Трагедия должна иметь лаконичное вступление, сюжет должен строиться на принципе «трех единств» (единство времени, места и действия) и должна иметь неожиданную развязку, снимающую все вопросы, появляющиеся во время трагедии. Это схема, которой должны придерживаться, по Буало, все драматурги, так как такое построение трагедии привлекает зрителя своей простотой и ясностью.

28. Теория комедии в "Поэтическом искусстве"

В целом лирические жанры занимают в сознании критика явно подчиненное место по сравнению с крупными жанрами — трагедией, эпопеей, комедией, которым посвящена третья, наиболее важная песнь «Поэтического искусства». Здесь обсуждаются узловые, принципиальные проблемы поэтической и общеэстетической теории и прежде всего проблема «подражания природе».

 

Буало в своем трактате дает обоснование всем этим жанрам, однако комедия для него (и здесь мы непосредственно обращаемся к теме нашей работы) не является по своей природе низким жанром. Она выросла из трагедии: «Была Комедия с ее веселым смехом / В Афинах рождена Трагедии успехом». Выявляя и высмеивая человеческие пороки, комедия способствует избавлению от них. А это отнюдь не низкое стремление. Причем Буало призывает авторов тщательно изучать человеческую природу, не копируя буквально приметы окружающих, а рисуя обобщенный, типический характер. Древнегреческая комедия времен Аристофана (древнеаттическая комедия) для Буало в этом плане не является образцом для подражания, ведь в конкретном образе угадывался конкретный человек. Самого Аристофана он называет «греком язвительным, шутником и зубоскалом».

Прославленный поэт снискал себе почет,

Черня достоинства потоком злых острот;

Он в «Облаках» изобразил Сократа,

И гикала толпа, слепа и бесновата.

Таким образом, комедия в подобном проявлении — для дикой и необузданной толпы, которая не может приобщиться к смеху над обобщенным, — вполне оправдывает свое место в ранге «низких» жанров.

Но Буало считает, что удел комедии не в площадных фарсах, что близко к средневековой традиции. Он не принимает двусмысленные шутки, палочные удары, грубоватые остроты ярмарочных представлений. По мнению поэта, «нужно поучать без желчи и без яда». В качестве примера Буало приводит произведения Менандра (это уже новоаттическая комедия):

Менандр искусно мог нарисовать портрет,

Не даровав ему при том особенных примет.

Искать черты для воплощения в образе нужно в действительности, но образ этот должен быть лишен индивидуальности, по теории Буало.

Смеясь над фатовством и над его уродством,

Не оскорблялся фат живым с собою сходством;

Скупец, что послужил Менандру образцом,

До колик хохотал в театре над скупцом.

Поэт, как говорит Буало, заостряет внимание на одной преобладающей черте, которая и определяет характер персонажа целиком. Возникают определенные амплуа: «чудака, и мота, и ленивца, / И фата глупого, и старого ревнивца…». Тем не менее, если сама по себе борьба против портретности, борьба за обобщенное изображение является бесспорной заслугой эстетики Буало, то она же и таит в себе слабые, уязвимые стороны. В своем настойчивом требовании изображать человеческие пороки в наиболее общем, абстрактном выражении, Буало полностью отвлекается от социально-конкретной характерности персонажей». У него мы можем найти только одно указание на место, где нужно черпать материал:

Узнайте горожан, придворных изучите;

Меж них старательно характеры ищите.

И как образец для подражания для Буало – Мольер. Ему посвящена целая строфа в «Поэтическом искусстве». Однако и в его произведениях поэт находит отступления от теории:

Когда б, в стремлении к народу подольститься,

Порой гримасами не искажал он лица,

Постыдным шутовством веселья не губил.

И далее он восклицает:

С Теренцием — увы! — он Табарена слил!

Не узнаю в мешке, где скрыт Скапен лукавый,

Того, чей «Мизантроп» увенчан громкой славой.

Стоит отметить, что комедию «Мизантроп» Буало ценил выше всех пьес Мольера и считал ее образцом «серьезной», «высокой» комедии характеров.

Затем Буало выводит своеобразные постулаты, которым должен следовать истинный поэт классицизма («коль вы прославиться в Комедии хотите»). Здесь разделение жанров на низкие и высокие прослеживается особенно четко: в комедии смешное должно быть смешным и никак не трагичным. Необходимо ставить трагическое и веселое отдельно и не смешивать их. При этом сама по себе комедия может быть серьезной, пишет Буало, и ни в коем случае ей не надо «увеселять толпу остротою скабрезной». Здесь мы сталкиваемся с излюбленным приемом Буало — антитезой, когда противопоставляются крайности, которых должен избегать поэт. Антитеза помогает теоретику ярче и нагляднее показать положения своей теории. Между тем Буало ориентируется «на образованного читателя и зрителя, принадлежащего к высшим кругам общества или по крайней мере вхожего в эти круги». Отсюда и все требования к комедии, которые в стихах «Поэтического искусства» усиливаются анафорами и синтаксическим параллелизмом:

В Комедии нельзя разнузданно шутить,

Нельзя запутывать живой интриги нить,

Нельзя от замысла неловко отвлекаться

И мыслью в пустоте все время растекаться.

Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн!

Порой пусть будет прост, порой — высок язык,

Пусть шутками стихи сверкают каждый миг,

Пусть будут связаны между собой все части,

И пусть сплетаются в клубок искусный страсти.

Буало, как видим, предлагает плести виртуозные страсти, в то же время не очень сильно закручивая сюжетные перипетии, а это значит, что все в меру. Это соответствует концепции рационального мышления как одного из признаков классицизма. Вместе с тем не следует отступать и от теории единства места, времени и действия, о которой Буало пишет в начале третьей песни «Поэтического искусства». Говоря о комедии, он только намекает на это правило («Пусть будут связаны между собой все части»). Подводя черту размышлениям о комедии, Буало сравнивает «настоящего» комического поэта классицизма и автора, недостойного этого звания.

Комический поэт, что разумом ведом,

Хранит изящный вкус и здравый смысл в смешном.

Он уважения и похвалы достоин.

Но плоский острослов, который непристоен

И шутки пошлые твердить не устает,

К зевакам на Пон-Неф пускай себе идет.

Он будет награжден достойно за старанья

У слуг подвыпивших сорвав рукоплесканья.