Гарантии гармонии и свободы

[...] Тот, кто верит в прогресс, не должен считать совершенным ни одно учение. Если он и не знает более совершенного, это не должно служить основанием тому, чтобы сомневаться в возможности существования такого учения. Но, указывая недостатки, нужно уметь доказать их наличие и понимать, как их устранить, иначе ты будешь только хулителем, а не улучшателем.

Никогда от начала мира ни один общественный строй не был и не будет признан всеми поколениями и каждым индивидом неизменно хорошим и совершенным, так же как и каждое из различных открытий в области промышленности, искусств и науки.

Человечество никогда не достигнет высшего идеала совершенства, иначе пришлось бы предположить наступление застоя в его духовном развитии.

Именно потому, что искусство, науки и промышленность постоянно совершенствуются, то же самое происходит и с организацией общества, которая является следствием совершенствования знаний.

Движение вперед и совершенствование общественного строя должны идти в ногу с развитием и совершенствованием идей. Задержка в развитии общественного строя, в то время как идеи идут вперед и преимущества их развития уже сказываются на

общественных отношениях, всегда была и продолжает оставаться несчастьем для человечества, потому что этим нарушается естественное течение прогресса и возникает вопиющее противоречие между нормальными потребностями, с одной стороны, и способностями их удовлетворить — с другой.

Препятствия стремлению к совершенствование являются причиной всех страданий, Которые с незапамятных времен обрушиваются на человечество. Люди всегда слишком крепко держались за старые общественные установления. Самые могущественные и хитрые люди связывали с ними свои личные интересы и поэтому пускали в ход все находящиеся в их распоряжении средства, чтобы не допускать какого бы то ни было новшества, которое угрожало бы их интересам.

Все наши институции представляли собой осуществление прогрессивных идей, и поэтому их возникновение всегда имело целью что-нибудь хорошее. Однако, чем больше стареют эти институции, не изменяясь в соответствии с новыми развивающимися идеями, тем более вредными они становятся для общества.

Размышляя над всем этим, я пришел к выводу, что в хорошо организованном обществе может быть только один постоянный закон — прогресс, который является естественным законом общества, и что все другие законы, равно как и все наказания, несовместимы со свободой индивида и благом общества. Чтобы сделать возможным такой общественный строй, все личные интересы должны быть слиты в единый всеобщий интерес, и руководство этим строем должно быть доверено людям, обладающим наибольшими талантами в самых полезных науках.

Именно это я подробно разъясняю в данном разделе книги. [...]

Все формы организации общества, как хорошие, так и дурные, имеют одну и ту же первоначальную основу, которую следует иметь в виду при каком бы то ни было изменении этой организации. Эта основа — человеческие страсти. Под страстью не следует понимать просто порочное влечение к чему-нибудь, а вообще всякое страстное желание, жажду, помыслы, стремления, надежды и потребности человека. Употребляя одно из этих слов вместо слова «страсть», мы определяем большую или меньшую степень ее выражения. Например, если я, чтобы утолить свой голод, съем порцию мяса и овощей, я удовлетворяю этим свою потребность; если я сверх того поем еще фруктов, то я удовлетворю свое желание; если же мне захочется еще и сладостей, то это называют страстью. Но если мы считаем, что подобной едой насытили наши страсти, то богатый человек, привыкший к лучшей пище, едва ли удовлетворит такой трапезой даже только свои потребности. Следовательно, обозначение большей или меньшей степени выражения «страсти» не является понятием абсолютным. Это понятие условное, и поэтому в дальнейшем, чтобы быть правильно понятыми, мы будем всякую потребность, страстное желание, жажду чего-нибудь и т. д. называть страстью.

Средства, служащие к удовлетворению страстей, называют способностями, а применение способностей — это механическая и духовная работа человека.

Таким образом, способности являются естественными грани-

цами страстей, потому что они доставляют средства для удовлетворения страстей. Чтобы побудить организм к деятельности, природа вложила все свои чары во вкушение наслаждений и ими воздействует на чувства человека. Чувства возбуждают страсти, страсти — способности, а способности вызывают деятельность человека, плоды этой деятельности снова претворяются в наслаждения, к которым быстро примешивается раздражение чувств, а чувства возбуждают страсти.

* Таким образом, страсти являются пружинами, приводящими в действие весь организм, а для того, чтобы они не ослабевали, природа устроила так, что, чем больше развиваются и совершенствуются способности человека, тем сильнее становятся его страсти. Так, например, если сначала ходили пешком, то позже стали ездить верхом, а потом запрягать лошадь в телегу, карету. Затем стали прокладывать большие дороги и строить каналы. Когда люди привыкли и к этому, страсти толкнули их на изобретение железных дорог и применение силы пара. Последнее теперь все больше и больше совершенствуют, и, кто знает, не будет ли улучшено и усовершенствовано воздухоплавание настолько, что станут ненужными столбовые дороги и железные дороги? Так растут страсти человека по мере того, как все больше расширяются границы его способностей, и, воздействуя на последние, страсти приводят к тому, что мы называем прогрессом.

Общая сумма всех человеческих страстей всегда равна общему числу существующих наслаждений, которые возбуждают страсти, а суммы способностей всех членов общества всегда хватает для того, чтобы создать сумму наслаждений, которую требуют для своего удовлетворения страсти всех членов общества (стр. 61, 226—230).

ВОРЦЕЛЬ

Станислав Ворцелъ (1799—1857) участвовал в польском национально-освободительном восстании 1830—1831 гг., направленном против российского царизма. В последующий период его воззрения развивались в направлении революционного демократизма и утопического социализма. Ему вместе со многими другими повстанцами пришлось эмигрировать во Францию, где он участвовал в движении карбонариев. Высланный из Франции, а затем из Бельгии, переехал в Англию, где принял активное участие в создании революционно-демократической организации «Люд польский» («Lud polski»), а затем сотрудничал с А. И. Герценом.

Его главное сочинение. «О собственности» («О wtesnosci») представляет собой реферат, прочитанный Ворцелем 2 августа 1836 г. на заседании одной из групп «Люда польского». Он носит на себе следы влияния сенсимонистских взглядов, но конфронтация либерализму дворянских эмигрантов и обнаруживающаяся в зтом реферате близость Ворцеля к программе Вабефа выпукло выделяют революционно-демократические черты его мировоззрения.

Фрагменты реферата «О собственности» в переводе А. И. Рубина подобраны И. С. Яарским по изданию: «Избранные произведения прогрессивных польских мыслителей», т. H. M., 1956.

О СОБСТВЕННОСТИ

[...] Оставим в стороне геологические исследования, которые в бесформенной массе, по которой мы ступаем, показали нам слово прогресс, начертанное на допотопных существах, вырытых из земли; забудем о зародыше в материнском лоне, в котором мы с удивлением увидим поступательное следование одной за другой форм всего зоологического ряда¹; посмотрим на события человеческого мира. Мы увидим, как охотничьи и рыболовные периоды сменяются в истории скотоводческим; затем наступает земледельческий период с более совершенным языком и более централизованным управлением. Сравним турецкое рабство с феодальной зависимостью, индийские касты с европейским дворянством, родовое право иудейских колен с введенными христианством выборами иерархии (сверху или снизу), сначала церковной, затем административной, представительной, правительственной и военной. Мы увидим, что остатки первобытного строя разбросаны по земному шару подобно пятнам или островам, в то время как основная часть его занята народами, признающими закон Христа. Кроме того, мы увидим подобные глыбам, оставшимся от египетских пирамид, орды людоедов, скитающихся до сих пор по лесам Америки словно для того, чтобы указать на след первобытного звериного состояния. При виде человечества, принимающего все более совершенные формы, мы принуждены будем признать, что провиденциальным законом человечества является прогресс, а не циклический круговорот Вико, Макиавелли, Оцелюса, Лукана².

Не будем распространяться дальше по этому поводу; мы считаем наше положение доказанным, а открытых реакционеров, отрицающих прогресс и движение, врагов человечества и всего мира, мы не собираемся убеждать. Нам приходится только спросить, является ли этот прогресс законом, который мощно применить к собственности так же, как мы его применяем к обществу и всему миру (стр. 609, 613).

Итак, собственность как общественная форма использования внешнего мира человеком вытекает из общественных связей; она носит моральный характер, а потому и взаимный; она имеет признаки, общие со всеми моральными отношениями, т. е. предполагает исполнение обязанностей, соответствующих праву использования ее; если же она свободна от исполнения этих обязанностей, то она принимает характер насилия, злоупотребле-

ния, присвоения; в таком случае она разрушает общество, вместо того чтобы связывать его; тогда она является фактом, выходящим из ряда вон в глазах человечества, грехом перед очами бога (стр. 630).

При движении возможно только одно из трех состояний: либо приближение к цели, либо отдаление от нее, либо круговое движение вокруг цели, которое лишь истощает жизненные силы. После 1789 г., который отменил феодальную и церковную собственность и тем самым слегка подвинул дело вперед, все остальные революции приняли круговое движение; сколько они стоили крови, сколько истощили моральных сил, сколько потребовали самопожертвования, мы видим на примере теперешнего состояния Франции!

Для того чтобы не пойти по тому же самому роковому пути, необходимо наметить главные перемены, которые должна внести в форму собственности эпоха братства.

Антагонизм между ней и эпохой родового господства определяется двумя противоположными признаками: происхождением и заслугой.

В современной форме собственности признаками, относящи-' мися к предыдущей эпохе, являются: во-первых, наследственное владение ею, во-вторых, пользование плодами земли на основе эксплуатации и праздности.

Ни тому ни другому праву не соответствуют какие-либо обязанности, поэтому эти права являются насилием, реакцией, анархией.

Поэтому всякое общественное движение, которое не уничтожит в будущем эти два признака теперешней собственности, будет напрасным пролитием крови, бесплодным мятежом, источником новых обманов; то общественное движение, которое освятит эти два признака, будет реакционным, возвращающим человечество к праву рода, к язычеству. Проклятие ему и его виновникам, новым пиявкам на теле народа, которые снова торгуют его преданностью и его добродетелями.

Уничтожая наследование, мы почтим принцип равенства; ставя труд в качестве условия собственности, мы почтим принцип свободы или индивидуальной заслуги. Чем же отплатит преобразование собственности принципу братства?.. Переходом собственности навечно в руки общества, в руки совокупности.

Поскольку труд станет общественной обязанностью и заслугой, то ясно, что только общество будет вознаграждать за него, доставлять человеку орудия и наделять его ими, так что только общество будет иметь вечное и неизменное право собственности на землю.

Местные собрания будут раздавать имущества местного значения, ими они будут вознаграждать за труд, приносящий им пользу.

Тогда пропадет анархическое, т. е. индивидуалистическое, стремление к собственности; ни один человек не будет отделять своей пользы от общественной или стремиться к тому, чтобы утопать в изобилии на чужой счет.

Тогда уничтожится семейный эгоизм, ибо тогда человек будет обязан семье только началом своей жизни, но самой жизнью он будет обязан обществу.

Тогда отпадет семейное воспитание, ибо воспитание должно научить человека не только тому, чтобы он предпочел исполнение обязанностей своему удовольствию, но оно должно его приспособить и к труду; воспитание вооружает человека в умственном и физическом отношении, является как бы частью его экипировки.

Тогда наступит слияние всех интересов в общее, единое дело, в централизацию, братство.

Нельзя сказать, что собственность исчезнет: общество не может запретить человеку использовать внешний мир в своих интересах, но оно превратит собственность из элемента эгоистического в элемент общественный, связующий.

А что будет с теми, которые не могут работать?

Открой Евангелие, и ты найдешь ответ на каждой странице. Для тех, которые не могут работать, есть закон христианской любви — их будет кормить родина, их и даже тех, которых застарелые привычки, существовавшие при старом строе, сделали калеками, страдающими неизлечимой болезнью праздности. Наказание за праздность не будет иметь обратной силы... но горе тому, кто не захочет жить по милости общества, кому захочется такого строя, при котором он снова мог бы торговать чужим трудом! (стр. 634—635).

ЖУЁВИЧ

Сербский публицист и общественный деятель, демократ, симпатизировавший утопическому социализму, и философ-материалист Живоин ЯСуёвич (1838—1870) в период с 1858 по 1866 г. учился в России. На страницах русской периодической печати — журнала «Современник» и газет «Очерки», «С.-Петербургские ведомости» и «Голос» — он опубликовал 83 своих произведения. Важнейшие его труды, имевшие отчасти философский характер («Сравнительный прогресс свободы и труда», «Научность политической экономии», «Историк Боклъ и новые принципы исторической науки» и др.), были опубликованы в Сербии. Как и Л. Кара-велов в Болгарии, Ж. Жуёвич был одним из первых представителей материалистической философии в XIX в. на Балканах. Ниже приводится отрывок из статьи «Вместо критики», опубликованной в сербском журнале «Вила», № IV за 1868 г. и обнаруживающей материалистические убеждения автора.

Подборка отрывка и перевод с сербско-хорватского, впервые сделанный для данного издания, произведены автором этого вступительного текста В. Г. Карасёвым По кн.: Ж. JKyjoeun. Целокупна дела. Свеска прва. Београд, 1892.

ВМЕСТО КРИТИКИ

[...] До сих пор мы считали г-на Куюнджича' мыслителем материалистического направления, но теперь видим, что заблуждались. Что, разве «явление» — это всего-навсего наше субъективное ощущение, которого у многих и по отношению ко многим явлениям может вообще не быть, например для слепого [нет] света и т. д.? Что, разве только изучение человеческой «связи» с Все-

ленной, только человеческих «внутренних связей» и только «отдельных действий» человека составляют философскую науку или, что одно и то же, философию? Это далеко не так.

Г-н Куюнджич сводит всю философию к науке о человеке, подразделяя ее на три вида: на науку об ощущении, на науку о мышлении, и на науку об отношении человеческого духа вообще к внешнему миру. Во всяком случае мы так понимаем «постоянную связь сознания с внешним миром, постоянные связи отдельных ощущений сознания (?) и постоянные связи отдельных проявлений сознания». А если примем во внимание и то, что науку об ощущении г-н Куюнджич подводит под психологию, а науку о сознании — под логику, то получается, что психология и

логика составляют целых две трети всей философии. Третья часть относится к науке об отношении человеческого духа вообще к внешнему миру, или к практической философии.

Мы полагаем, что поприще философии гораздо шире. И сами немецкие философы понимали нечто большее под философией. Так, Фихте-старший считал философию наукой наук, «наукоуче-нием», а сам Гегель называет свою философию философией «абсолюта», или всемирного духа. Что касается нас, то мы, к примеру, не знаем, чем психология более философская наука, нежели физика, а логика по сравнению с химией или вообще любая другая наука? Более того, скорее наоборот, психология и логика по своему современному уровню развития гораздо менее философские науки, нежели физика и астрономия, так как являются менее научными. Кстати, что такое наука? Г-н Куюнджич говорит, что наука — это «знание законов». Но что такое законы? «Постоянные связи отдельных явлений в нашем знании», — говорит Куюнджич. Но когда явления суть наши ощущения, а связи этих ощущений — наши знания, тогда и законы — знание «постоянных связей в нашем ощущении и знании» или в сознании. Прежде всего заметим, что даже Гегель не выражался так неясно, как это делает г-н Куюнджич в своих философских определениях, чем, конечно, больше всего вредит себе, ибо читатель очень легко может его превратно истолковать. Мы опасаемся, как бы этого не случилось и с нами, ибо действительно трудно понять, как это законы устанавливают постоянные связи явлений в нашем знании. Вероятно, эти законы, о которых идет речь, существуют и без нас, и только наше знание того, что они существуют, создает науку! По словам же г-на Куюнджича,

получается наоборот. Поскольку он смотрит на мир сквозь призму своего Я, то из этого уже не может получиться ничего хорошего. Скажу яснее. «Явление есть не что иное, как ощущение, которое возбуждает в нас предмет своим движением», — говорит г-н Куюн-джич. Следовательно, явления сами по себе не существуют кроме как в нашем ощущении? А ощущение — это явление или нет? Если да, то оно — ощущение ощущения, а это, конечно, абсурд.

Явления действительно являются основой всякой науки, в том числе философии, или науки о законах Вселенной, но эти явления не содержатся в нашем ощущении или в нашем сознании, а большей частью вне нас. И ощущение есть явление, и сознание— явление, точно так же как и ветер, что дует на улице. Предположим, к примеру, что человека нет на этом свете, следовательно, нет и «нашего ощущения», и «нашего сознания», — существовали ли бы тогда явления? Конечно, существовали бы, а так и было когда-то, ибо человек появился на этом свете [более] поздно. А по мнению г-на Куюнджича, оказывается иначе.

Никто не в состоянии перечислить все явления, совершающиеся на этом свете, но касательно тех, на которые человек обратил внимание с незапамятных времен, замечено, что они не все отличаются одно от другого, но многие принадлежат к одной, другие к другой категории и т. д. и что явления одной категории, пусть даже одни из них имели место в Европе, а другие в Африке, вызваны одной и той же причиной. Эти причины подразделяют, так сказать, явления на виды, над которыми стоят другие, еще более общие причины, по отношению к которым те первые относятся как явления к своим непосредственным причинам. Эти вторые, более общие причины становятся предметами различных наук, которые состоят в знании общих и непосредственных причин известных явлений. А поскольку эти причины не меняются, являются вечными, как и этот мир, то они и получили имя законов, ибо действительно по отношению к явлениям они играют роль предписания по отношению к действиям, которые согласно ему совершаются. Любая наука имеет массу таких законов, которых будет не меньше, а [все] больше по мере развития различных наук.

Но и сами эти группы законов не представляют собой чего-то совсем независимого; напротив, чем выше мы поднимаемся по ступеням все более общих законов, тем больше замечается их взаимная зависимость, так что в конце концов между верховными законами Вселенной господствует такая гармония, такое р^вно-весие, что одна ступень без другой становится вообще невозможной. Философия и является наукой об этих верховных законах и их гармонии, и поэтому она охватывает не только человека, но и всю Вселенную. Поэтому философами являются не только те, которые занимаются психологией или логикой, или отношениями человеческого духа к внешнему миру, но также, причем с еще большим основанием, и химики, физики, астрономы и им подобные, ибо они настоящие наблюдатели и знатоки верховных законов, управляющих Вселенной. Коперник, Галилей, Ньютон, Гумбольдт и им подобные во всяком случае имеют больше прав называться философами, чем даже сам Гегель.

Возвращаясь к г-ну Куюнджичу и приняв явление за ощущение, которое возбуждают в нас внешние предметы, мы в действи-

тёльности оказываемся в одном лагере с покойным Фихте, который учил, что человеческое Я — это все, а еще больше с покойным Кантом, о котором г-н Куюнджич в своем патриотическом воодушевлении Досифеем² говорит, что он в «моральной философии стоит гораздо ниже Досифея», хотя Кант именно тогда процветал со своим «категорическим императивом»! Если ощущения определяют явления, а мир законы, то не одно ли это и то же, что и категорический императив Канта? И Кант учил, что известные нам предметы не существуют вне нашего знания! причем формы, в которых мы их знаем, дает им наш ум, а каковы они сами по себе и в себе (an sich), этого никто не знает. Г-н Куюнджич, следовательно, не имеет права принижать Канта (стр. 135—139).

БОТЕВ

Выдающийся болгарский революционер-демократ, просветитель-материалист, публицист и поэт Христа Вотев (1848—1876), продолжавший дело Л. Каравелова, родился в г. Калофере. Годы в России, где он учился в Одесской гимназии, были для Ботева революционной школой. На Ботева большое влияние оказали философские взгляды Н. Г. Чернышевского и других русских материалистов, представителей революционно-демократического утопического социализма. В 1874—1875 гг. он издавал в Румынии газету «Знамя», которая стала центром объединения всех революционных сил болгарского народа. X. Бо-тев погиб 20 мая 1876 г. во время Апрельского восстания в Болгарии.

Ниже приводится произведение X. Ботева «Символ веры Болгарской коммуны» (1871 г.) в переводе Д. Горбова,'которое дано автором данного вступительного текста В. Г. Карасёвым по изданию: «Избранные произведения болгарских революционных демократов». М., 1959.