Мысли о будущности философии 3 страница

Сущность теологии есть трансцендентная сущность человека, вынесенная за пределы человека; сущность гегелевской логики есть трансцендентное мышление, человеческое мышление, выне­сенное за пределы человека. [...]

Абсолютный дух Гегеля есть не что иное, как абстрактный, отмежеванный от самого себя так называемый конечный дух; так же точно бесконечная сущность теологии есть не что иное, как абстрактная, конечная сущность. [...]

По Гегелю, абсолютный дух раскрывается или реализуется в искусстве, в религии, в философии. По-немецки это вот что значит: дух искусства, религии и философии есть абсолютный дух. Но искусство и религию нельзя отделить от человеческих ощущений, фантазии и созерцания, философию же нельзя отме­жевать от мышления — словом, абсолютный дух нельзя отмеже­вать от субъективного духа или сущности человека, иначе мы опять вернемся к старой теологической точке зрения, иначе мы будем вводить себя в заблуждение абсолютным духом как особым, отличенным от человеческого существа духом, другими словами, вне нас существующим призраком. [...]

«Абсолютный дух» есть «отрешенный дух» богословия, кото­рый в виде призрака бродит еще в философии Гегеля. [...]

Теология есть вера в призраки. В обычной теологии тео­логические призраки составляют плод чувственного вообра­жения, в спекулятивной теологии — сверхчувственной абстракции (I, стр. 116—118).

Путь, которым до сих пор шла спекулятивная философия от абстрактного к конкретному, от идеального к реальному, — извращенный путь. По этому пути мы никогда не придем к подлинной, объективной реальности, но всегда только к реали­зации своих собственных абстракций, именно поэтому мы таким путем никогда не достигнем действительной свободы духа; ведь человека делает свободным и освобождает от всех предрассудков только созерцание вещей и сущности в их объективной действи­тельности. Переход от идеального к реальному происходит только в практической философии (I, стр. 121—122).

Философия Гегеля есть устранение противоречия между мышлением и бытием, как оно было высказано в особенности Кантом, но — заметьте себе! — это только устранение данного противоречия β пределах самого противоречия, в пределах одного элемента, в пределах мышления. У Гегеля мысль — это бытие;

мысль — субъект, бытие — предикат. Логика есть мышление в элементе мысли или мысль сама себя мыслящая, мысль как субъект, лишенный предиката, или мысль, которая одновременно является субъектом и предикатом самого себя. Мышление же в элементе мысли есть еще абстрактное мышление, поэтому оно реализуется, отчуждается. Эта реализованная, отчужденная мысль есть природа, вообще реальное, бытие. Но что тут подлинно реального в этом реальном? Это мысль, которая поэтому тотчас сбрасывает с себя предикат реальности, чтобы восстановить в себе отсутствие предиката как свою подлинную сущность. Но именно поэтому Гегель и не дошел до бытия, как такового, до свободного, самостоятельного, самодовлеющего бытия. Гегель мыслил объекты лишь как предикаты самомыслящей мысли. Установленное про­тиворечие между существующей и воображаемой религией в фи­лософии религии Гегеля возникло лишь потому, что здесь, как и повсюду, мысль превращается в субъект, предмет же, религия — в простой предикат мысли. [...]

Кто не отказывается от философии Гегеля, тот не отказы­вается и от теологии. Учение Гегеля, что природа, реальность положена идеей, есть лишь рациональное выражение теологиче­ского учения, что природа сотворена богом, что материальное существо создано нематериальным, то есть абстрактным, суще­ством. [...]

Философия Гегеля есть последнее убежище, последняя ра­циональная опора теологии (I, стр. 127—128).

Все спекулятивные рассуждения о праве, о воле, о свободе, о личности помимо человека, вне его или даже поверх него — все это рассуждения без единства, без необходимости, без суб­станции, без основания, без реальности. Человек есть бытие сво­боды, бытие личности, бытие права. Только в человеке коренится Ά Фихте, монада Лейбница, коренится абсолют (I, стр. 132).

В настоящее время дело идет не о том еще, чтобы изъяснить человека, но о том, чтобы вытащить его из того болота, в которое он был погружен до сих пор. Плодами этой деликатной и труд­ной работы и являются настоящие «Основные положения». Их задача состояла в том, чтобы из философии абсолюта, то есть из теологии, вывести необходимость философии человека, то есть антропологии, и в том, чтобы путем критики божественной философии обосновать критику человеческой (I, стр. 134—135).

Сущность спекулятивной философии заключается не в чем другом, как в рационализированной, реализованной, наличной сущности бога. Спекулятивная философия есть настоящая, после­довательная, разумная теология (I, стр. 137).

Бог есть чистый дух, чистая сущность, чистая деятель­ность — actus purus — без страстей, без определений извне, без чувственности, без материи. Спекулятивная философия и есть этот чистый дух, эта чистая деятельность, реализованная в виде акта мысли, ато и есть абсолютная сущность, как абсолютная мысль (I, стр. 144).

Абсолютный идеализм есть не что иное, как реализованный, божественный ум лёйбницевского теизма, систематически завер­шенный чистый ум, освобождающий все вещи от их чувственной оболочки, превращающий их в чистые мысленные сущности,

в мысленные вещи; он не загрязнен ничем инородным, он занят лишь самим собой, как сущностью сущностей. [..,]

[...] Единство мыслящего и мыслимого составляет тайну спе­кулятивного мышления.

Так, например, в «Логике» Гегеля предметы мысли не отли­чаются от сущности мышления. Здесь мышление есть непрерыв­ное единство с самим собой; предметы мышления представляют собой лишь мысленные определения, они растворяются в мыслях, в них нет ничего, что оставалось бы вне мышления. [...]

В теизме мир — произведение бога, возникшее во времени: мир существует несколько тысячелетий, а до того, как он произо­шел, был бог; между тем в спекулятивной теологии мир или природа следуют за богом только по рангу, по значению: акци­денция предполагает субстанцию, природа предполагает логику по понятию, но не в смысле чувственной наличности, следова­тельно, не в смысле времени (I, стр. 146—147).

Идеализм есть просто рациональный или рационализирован­ный теизм. Однако кантовский идеализм — это еще ограниченный идеализм, это идеализм на базе эмпиризма. [,..] Фихте — это теистический идеализм. Гегель — пантеистический идеализм. [...]

Завершением новейшей философии является философия Ге­геля. Поэтому историческая необходимость и оправдание новой философии по преимуществу связаны с критикой Гегеля (I, стр. 160—162).

[...] Тайна диалектики Гегеля сводится к тому, что он в фи­лософии отрицает теологию и снова посредством теологии отри­цает философию. Начало и конец образует теология; в середине пребывает философия как отрицание первого положения; отри­цанием же отрицания является теология. [...] Философия Гегеля — последняя грандиозная попытка восстановить утраченное, погиб­шее христианство с помощью философии; попытка эта сводится к тому, что отрицание христианства, как вообще это делается в новое время, отождествляется с самим христианством. [...]

Божественная сущность есть не что иное, как человеческая сущность, освобожденная от границ природы, так же точно сущность абсолютного идеализма есть не что иное, как сущность субъективного идеализма, освобожденная от границ субъектив­ности, а именно — разумных границ, то есть освобожденная от чувственности или предметности вообще. Поэтому философию Гегеля можно непосредственно вывести из идеализма Канта и Фихте. [...]

Философия Гегеля есть вывернутый наизнанку теологический идеализм, подобно тому как философия Спинозы есть теологиче­ский материализм; она вынесла сущность Я за пределы Я, отме­жевала от Я, превратила эту сущность в предмет в виде субстан­ции, в виде бога, но этим она опять-таки выставила божествен­ность Я, при этом косвенным, извращенным образом. Этого она добилась тем, что она превратила Я в атрибут или форму боже­ственной субстанции, как это сделал Спиноза с материей; таким образом, человеческое сознание бога оказывается самосознанием бога. Это значит: сущность принадлежит богу, знание — человеку. Между тем божественная сущность для Гегеля фактически не что иное, как сущность мышления, или мышление, абстрагированное от Я, от мыслящего. Философия Гегеля превратила мышление,

иначе говоря субъективную сущность, но взятую без субъек­та, в божественное, абсолютное существо; таким образом, она представляет себе мышление как сущность, отличную от субъекта.

• Итак, тайна «абсолютной» философии есть тайна теологии. Эта последняя превращает определения человека в определения бога, лишая их той определенности, в которой они суть то, что они есть; совершенно так же поступает и абсолютная философия (I, стр. 165—167),

Тождество мышления и бытия, центральный пункт филосо­фии тождества, есть неизбежное следствие и реализация понятия бога как существа, смысл и сущность которого содержит бытие. Спекулятивная философия лишь обобщила то, что теология пре­вратила в исключительное свойство понятия бога; это свойство спекулятивная философия представила в виде свойства мышле­ния, свойства понятия вообще. Поэтому тождество мышления и бытия есть лишь выражение божественности разума, выражение того, что мышление, или разум, представляет собою абсолютную сущность, средоточие всяческой истинности и реальности. С этой точки зрения нет ничего противоположного разуму, наоборот, скорее разум составляет все, подобно тому, как в строгой теоло­гии бог есть все, то есть все существенное и воистину существую­щее. Между тем бытие, не отличенное от мышления, бытие, составляющее лишь предикат, или определение разума, есть только мысленное абстрактное бытие, в действительности же совсем не бытие. Итак, тождество мышления и бытия выражает только тождество мышления с самим собой. Другими словами: абсолютное мышление не может отмежеваться от самого себя, оно из себя не может проникнуть к бытию. Бытие остается чем-то потусторонним. Нужно признать, что абсолютная философия сумела превратить потустороннее теологии в посюстороннее, но зато она из посюстороннего действительного мира сделала поту­стороннее (I, стр. 169—170).

Философия Гегеля не освободилась от противоречия между мышлением и бытием. Бытие, с которого начинает феноменоло­гия, стоит в прямом противоречии с действительным бытием не в меньшей степени, чем бытие, с которого начинается логика (I, стр. 174).

Новая философия усматривает конкретное не в абстракции, а в конкретном, берет действительное в его действительности, следовательно, признает в нем истину способом, соответствую­щим сущности действительного, вместе с тем,она возводит это действительное в принцип и предмет философии; благодаря этому новая философия действительно составляет истину фи­лософии Гегеля и вообще всей новейшей философии в целом (I, стр. 180-181).

Учение, противоположное материализму, — спиритуализм [...]. Что дух, или душа, называемая также в отличие от души живот­ных разумной душой, является не только отличной от тела, но и независимой сущностью, то есть такой, которая может существо­вать и действовать и без тела, — это обстоятельство является необходимым следствием ее бестелесности и нематериальности, а потому и прямым утверждением спиритуализма, характеризую­щим самую его сущность (I, стр. 518—519).

Спиритуализм — это учение о душе, предназначенное и рас­считанное не для этой, теперешней жизни, но для жизни другой, будущей. Душа уже в теле мыслится бестелесной для того, чтобы она имела возможность после смерти существовать без тела. Бессмертие и бестелесность — это одно и то же (I, стр. 521).

Современный философский спиритуализм, называющий себя идеализмом, делает материализму следующий, уничтожающий, по его мнению, упрек: материализм-де есть догматизм, т. е. он исходит из чувственного (sinnlichen) мира, как из бесспорной (ausgemacht), объективной истины, считает ее миром в себе (an sich), т. е. существующим без нас, тогда как на самом деле мир есть лишь продукт духа' [...] Материализм поэтому, согласно идеализму, имеет своим исходным пунктом совершенно извра­щенное созерцание, раз он выведенное и вторичное делает пер­вым, исходит из объекта, вместо того чтобы исходить из субъекта, исходит из предмета, вместо того чтобы исходить из Я, которое, однако, есть единственное достоверное.

Я согласен с идеализмом в том, что нужно исходить из субъекта, из Я, так как совершенно очевидно, что сущность мира, какой и как она для меня является, зависит только от моей собственной сущности, от моей собственной способности познания и моих собственных свойств вообще. Следовательно, мир, поскольку и как он является предметом для меня, есть мое объективирован­ное Я, без вреда для своей самостоятельности. Но я утверждаю, что то Я, из которого исходит идеалист и которое отрицает суще­ствование чувственных вещей, само не имеет существования и есть лишь мыслимое, а не действительное Я. Действительное Я — это только такое Я, которому противостоит Ты и которое само является объектом для другого Я, представляет собой по отноше­нию к нему Ты; но так как для идеалистического Я не суще­ствует объекта вообще, то не существует также и Ты (I, стр. 563—565).

Идеализм, конечно, знает и утверждает также — как мог бы он отказаться от столь очевидной истины? — что без объекта нет субъекта, без Ты нет Я; но эта точка зрения, при которой суще­ствуют и Я, и Ты, есть для него лишь эмпирическая, не транс­цендентальная, то есть не истинная точка зрения; не первая и не основная точка зрения, а лишь подчиненная, выведенная, в себе отрицаемая для Я; это точка зрения, годная только для жизни, а не для спекуляции. Но спекуляция, становящаяся в противоречие с жизнью, делающая точкой зрения истины точку зрения смерти, души, отделенной от тела, — такая спекуляция есть мертвая, фальшивая спекуляция², философия, которую чело­век осуждает на смерть уже первым своим вздохом, первым криком вне чрева матери. Ибо тем же самым криком, с помощью которого он заявляет о своем существовании, человек заявляет одновременно, хотя бы и бессознательно, о существовании отлич­ного от него мира. Каким образом может человек вообще обнару­жить свои ощущения, если нет ничего вне его; как может он объективировать что-либо, если не существует вообще ничего другого, ничего объективного? (I, стр. 569—570).

[...] Так называемые спекулятивные философы — это те фи­лософы, которые не свои понятия сообразуют с вещами, а, наобо­рот, скорее вещи с понятиями (II, стр. 519).

Я ненавижу for идеализм, который вырывает человека из природы; я не стыжусь моей зависимости от природы (II, стр. 530).

[ФИЛОСОФСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ]

Началом философии является не бог, не абсолют, не бытие в качестве предиката абсолюта или идеи, — нача­лом философии является конечное, определенное, реаль­ное (I, стр. 120).

Философия есть познание того, что есть. Высший за­кон, высшая задача философии заключается в том, чтобы помыслить вещи и сущности так, познать их такими, каковы они есть. [...]

Правдивость, простота, определенность — формальные признаки реальной философии. [...]

Пространство и время составляют формы бытия всего сущего. Только существование в пространстве и времени есть существование. Отрицание пространства и времени есть только отрицание их границ, а не их сущности. Вне­временное ощущение, вневременная воля, вневременная мысль, вневременное существо — все это фикции. У кого нет вообще времени, у того не может быть ни времени, ни порыва к воле, не может быть никакого порыва к мысли. [...]

Пространство и время — формы раскрытия реального, бесконечного (I, стр. 122—123).

Действительное отношение мышления к бытию тако­во: бытие — субъект, мышление — предикат. Мышление исходит из бытия, а не бытие из мышления (I, стр. 128).

Новая философия есть отрицание лак рационализма, так и мистицизма, как пантеизма, так и персонализма, как атеизма, так и теизма; она составляет единство всех этих противоположных истин, будучи абсолютно само­стоятельной и чистой истиной (I, стр. 130).

Философия должна вновь связаться с естествознанием, a естествознание — с философией. Эта взаимная потреб­ность, эта связь, коренящаяся во внутренней необходи­мости, будет продолжительнее, счастливее и плодотвор­нее по сравнению с мезальянсом между философией и теологией, существовавшим до сих пор (I, стр. 132).

Действительное в своей действительности или в ка­честве действительности есть действительное в виде чувственного объекта, есть чувственное. Истинность есть

to Же самое, что действительность, чувственность. Только чувственное существо есть истинное, действительное су­щество. Только благодаря чувствам предмет дается в ис­тинном смысле, а не посредством мышления для самого себя. Объект, данный вместе с мышлением или с ним тождественный, есть только мысль. [...]

Новая философия рассматривает и принимает во вни­мание бытие, каково оно для нас не только как мысля­щих, но и как действительно существующих; следова­тельно, для нее бытие есть объект бытия, объект его са­мого. Бытие как предмет бытия есть чувственное, созер­цаемое, ощущаемое бытие, бытие, которое можно любить. Ведь только бытие как предмет бытия есть бытие и за­служивает это название. Таким образом, бытие есть тайна созерцания, ощущения, любви. [...]

Таким образом, любовь есть подлинное онтологиче­ское доказательство наличности предмета вне нашей го­ловы; и нет другого доказательства бытия, кроме любви, ощущения вообще. Существует только то, наличие чего доставляет тебе радость, отсутствие чего доставляет тебе скорбь. Различие между объектом и субъектом, между бытием и небытием, есть радостное и в той же степени скорбное различие. [...]

Новая философия коренится в истинности любви, в истинности чувства. В любви, вообще в чувстве всякий человек признает истинность новой философии. Новая философия в отношении своих основ есть не что иное, как сущность чувства, возведенная до сознания; она только подтверждает в уме и при помощи ума то, что исповедуется сердцем каждого настоящего человека; она есть возведенное к уму сердце. Сердцу не нужны аб­страктные, метафизические или теологические объекты, ему нужны подлинные, чувственные объекты и суще­ства. [...]

И объективно, и субъективно любовь служит крите­рием бытия — критерием истинности и действительности. Где нет любви, там нет и истины. Только тот представ­ляет собой нечто, кто что-то любит. Быть ничем и ничего не любить — то же самое. Чем больше бытия в человеке, тем больше он любит, и наоборот. [...]

Исходной позицией прежней философии являлось сле­дующее положение: Я — абстрактное, только мыслящее существо; тело не имеет отношения к моей сущности;

что касается новой философии, то она исходит из поло­жения: Я — подлинное, чувственное существо; тело вхо­дит в мою сущность; тело в полноте своего состава и есть мое Я, составляет мою сущность (I, стр. 182—186).

Объектами чувств служат не только «внешние» пред­меты. Человек дан самому себе только чувственно. Он сам себе предмет в качестве чувственного объекта. Тождество субъекта и объекта лишь абстрактная мысль в самосознании, оно может стать истиной и действитель­ностью только в чувственном созерцании, которое чело­век получает от человека (I, стр. 189—190).

Пространство и время не простые формы явлений: они — коренные условия, разумные формы, законы как бытия, так и мышления (I, стр. 192).

Вещи должно мыслить не иначе чем какими они ока­зываются в действительности. Что расчленено в действи­тельности, то не должно также совпадать и в мысли. Если исключать из законов действительности мышление, идею, интеллектуальный мир неоплатоников, то это бу­дет привилегией теологического произвола. Законы дей­ствительности представляют собой также законы мышле­ния (I, стр. 194).

Действительное в своей действительности и полноте — предмет новой философии — составляет также предмет только для действительного и цельного существа. Поэтому познавательным принципом, субъектом новой философии является не Я, не абсолютный, то есть абстрактный, дух, — словом, не разум, взятый в абстрактном смысле, но действительное и цельное человеческое существо. Ре­альностью, субъектом разума является только человек. Мыслит человек, а не Я, не разум. [...] -

Прежняя философия утверждала: только разумное есть истинное и действительное; новая философия между тем говорит: только человеческое есть истинное и дейст­вительное; в самом деле, только человеческое может быть разумным; человек есть мера разума. [...]

Единство бытия и мышления истинно и имеет смысл лишь тогда, когда основанием, субъектом этого единства берется человек. Только реальное существо познает ре­альные вещи; где мышление не есть субъект для самого себя, но предикат действительного существа, только там мысль тоже не отделена от бытия. Поэтому единство бы­тия и мышления не формальное в том смысле, чтобы

мышлению в себе и для себя было свойственно бытие как нечто определенное. Это единство всецело опреде­ляется предметом, содержанием мышления. [...]

Мир открыт только для открытой головы, а только чувства и являются отверстиями головы. Что же касается изолированного, в себе замкнутого мышления, мышления без чувств, без человека, вне человека, то это абсолют­ный субъект, который для другого не может и не дол­жен быть объектом; именно потому, и несмотря на все напряжения, такой субъект никогда не найдет перехода к объекту, к бытию. Так же точно голова, отсеченная от туловища, не может перейти к овладению предметом, потому что у нее нет средств, нет хватательных орга­нов. [...]

Новая философия есть полное, абсолютное, беспреко­словное растворение теологии в антропологии, ибо в но­вой философии теология снимается не только в уме, как это было в прежней философии, но и в сердце, иначе говоря, растворяется в цельном, действительном челове­ческом существе. [...]

Человек отличается от животного вовсе не только одним мышлением. Скорее все его существо отлично от животного. Разумеется, тот, кто не мыслит, не есть чело­век, однако не потому, что причина лежит в мышлении, но потому, что мышление есть неизбежный результат и свойство человеческого существа. [...]

Новая философия превращает человека, включая и природу как базис человека, в единственный, универсаль­ный и высший предмет философии, превращая, следо­вательно, антропологию, в том числе и физиологию, в универсальную науку. [...]

Искусство, религия, философия или наука составляют проявление или раскрытие подлинной человеческой сущ­ности. Человек, совершенный, настоящий человек только тот, кто обладает эстетическим или художественным, ре­лигиозным или моральным, а также философским или научным смыслом. Вообще только тот человек, кто не лишен никаких существенных человеческих свойств. «Я— человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Это высказывание, если его взять в его всеобщем и высшем смысле, является лозунгом современного философа. [...] Истина не в мышлении и не в знании, как таковом. Истина — в полноте человеческой жизни и существа. [...]

Отдельный человек как нечто обособленное не заклю-, чает человеческой сущности в себе ни как в существе моральном, ни как в мыслящем. Человеческая сущность налицо только в общении, в единстве человека с челове­ком, в единстве, опирающемся лишь на реальность разли­чия между Я и Ты. [...]

Истинная диалектика не есть монолог одинокого мыслителя с самим собой, это диалог между Я и Ты. [...]

Величайшим и последним принципом философии яв­ляется поэтому единство человека с человеком. Все су­щественные отношения, принципы различных наук — это только различные виды и формы этого единства (I, стр. 198-204).

В психологии субъект и объект тождественны, в фи­зиологии различны; психологическим объектом служу я самому себе, а физиологическим— другому; ощущение, которое дает мне мой желудок при голоде или мой мозг во время мышления, служит объектом только мне само­му, но не может служить объектом физиологии и анато­мии; мой мозг или желудок никогда не бывает объектом созерцания для меня самого, а может стать таковым только для другого. Итак, правда, что источник познания у психологии иной, чем у физиологии, но разница касает­ся не предмета, как такового, а вида и способа познания: в одном случае оно непосредственное, тождественное с предметом, живое, в другом — опосредствованное, мерт­вое, историческое.

[...] Я различаю мышление от. мозгового акта и мыслю его самостоятельным. Но из того, что мышление для меня не мозговой акт, а акт, отличный и независимый от мозга, не следует, что и само по себе оно не мозговой акт. Нет! Напротив: что для меня, или субъективно, есть чисто духовный, нематериальный, нечувственный акт, то само по себе, или объективно, есть материальный, чув­ственный акт.

Тождество субъекта и объекта, которое мы только что обозначили как сущность психологии, в особенности при­менимо к мозговому акту и акту мысли. Мозговой акт есть высочайший акт, обосновывающий или обусловли­вающий наше Я, — акт, который поэтому не может вос­приниматься как различающийся от нас. В других орга­нических процессах, например в процессе усвоения пищи, за субъективной, тождественной со мной, мне самому

приписываемой деятельностью следует объективная, от­личная от меня деятельность организма; я беру пищу, обоняю, вкушаю, жую, проглатываю ее; но раз она про­глочена, она вне сферы моей деятельности, моего 'созна­ния и воли, принадлежит как бы другому миру. Напро­тив, в мозговом акте как высочайшем акте деятельность произвольная, субъективная, духовная и деятельность не­произвольная, объективная, материальная тождественны, неразличимы. Даже для нашего сознания мышление по-,стольку-же произвольная, поскольку и непроизвольная деятельность. Но именно потому, что в нем исчезает про­тивоположность между субъективной и объективной дея­тельностью, оно для нас абсолютно субъективно. Желу­док, который у меня то полон, то пуст, сердце, биение которого я слышу и чувствую, голову как объект внеш­них чувств — короче, свое тело я воспринимаю только при посредстве мозгового акта, мозговой же акт — только посредством его самого, поэтому он для меня, по крайней мере непосредственно, уже не нечто объективное, от меня отличное. Этой неощутимостью и непредметностью мозгового акта объясняется и психологическое идоло­поклонство древних народов и всех необразованных лю­дей, которые помещают «душу, дух» вместо мозгового акта в сердцебиение или в акт дыхания (I, стр. 212—214).

Я, на котором психолог обосновывает существование нематериальной души, поэтому есть всего меньше наше истинное, объективное существо; оно — только.мысленное существо, только копия, которую психолог, однако, при­нимает за оригинал, только толкование нашего существа, которое он, однако, вставляет в самый текст (I, стр. 218).

Противоположность между телом и душой даже логи­чески несостоятельна (I, стр. 220).

Истина не есть ни материализм, ни идеализм, ни фи­зиология, ни психология; истина только антропология, истина только точка зрения чувственности, созерцания, потому что только эта точка зрения дает мне целостность и индивидуальность. Мыслит и ощущает не душа — по­тому что душа есть только олицетворенная и гипостази­рованная, превращенная в особое существо функция, или явление мышления, ощущения и воли — и не мозг, пото­му что мозг есть физиологическая абстракция, орган, вырванный из целостности, из черепа, из лица, из тела вообще, фиксированный как нечто самостоятельное. Но

органом мысли Мозг служит Лишь в связи с Человеческой головой и телом. Внешнее предполагает внутреннее, но внутреннее осуществляется только в своем проявлении. Сущность жизни есть проявление жизни. Проявление же жизни мозга есть голова. [...] Во дворце мыслят иначе, чем в хижине, низкий потолок которой как бы давит на мозг. На вольном воздухе мы иные люди, чем в комнате; теснота сдавливает, простор расширяет сердце и голову. Где нет случая проявить талант, там нет и талантов; где нет простора для деятельности, там нет и стремления, по крайней мере истинного стремления, к деятельности. Пространство — основное условие жизни и духа (I, стр. 224).