Примечания к стихотворениям 1837 года

 

Бородино

Печатается по «Стихотворениям М. Лермонтова» (СПб., 1840 стр. 33–38).

Автограф не известен.

Впервые напечатано в «Современнике» (1837, т. 6, стр. 207–211).

В «Стихотворениях» 1840 года датировано 1837 годом.

Цензурное разрешение на выпуск 6 тома «Современника» было получено 2 мая 1837 года, стихотворение же было написано Лермонтовым» видимо, в январе. Правда, С. А. Раевский в своем показании от 21 февраля 1837 года по поводу стихотворения «Смерть поэта» утверждал, что одновременно со стихами на смерть Пушкина было написано и «Бородино». Но, вероятнее всего, «Бородино» было написано еще до дуэли Пушкина, так как трудно предположить, что два столь различных по тону и настроению произведения могли быть созданы одновременно.

В 1837 году исполнялось 25 лет со времени Отечественной войны 1812 года. В связи с этим Лермонтов обращается к одному из наиболее драматических и важных моментов этой войны – к Бородинскому сражению, которому еще в 1831 году посвятил стихотворение «Поле Бородина». На основе этого юношеского произведения Лермонтов создает теперь глубоко народное по форме и содержанию «Бородино». В этом стихотворении отразились размышления поэта о роли народа в великом событии национальной истории, о прошлом и настоящем России. Белинский писал, что основная идея «Бородино» – «жалоба на настоящее поколение, дремлющее в бездействии, зависть к великому прошедшему, столь полному славы и великих дел… Это стихотворение отличается простотою, безыскуственностию: в каждом слове слышите солдата, язык которого, не переставая быть грубо простодушным, в то же время благороден, силен и полон поэзии» (Белинский, т. 6, 1903, стр. 23).

 

Смерть Поэта

Стихи печатаются по беловому автографу – ГПБ, собрание рукописей Лермонтова, № 8 (из архива В. Ф. Одоевского). В автографе ГПБ помета рукой Одоевского: «Стихотворение Лермонтова, которое не могло быть напечатано». Имеется черновой автограф этих стихов – ЦГЛА, ф.427,оп.1, № 986 (тетрадь С. А. Рачинского), лл.67–68. Некоторые стихи печатаются по копии, приложенной к «Делу о непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии гусарского полка Лермонтовым, и о распространении оных губернским секретарем Раевским» – ИРЛИ, оп. 3, № 9, лл. 17–18. Автограф ст. 21–33 в письме А. И. Тургеневу (ЦГЛА).

Автограф последних 16 стихов не известен.

Отдельные стихи исправляются по показаниям А. Меринского в письме к П. А. Ефремову от 3 февраля 1862 года (ИРЛИ, оп. 4, № 25, лл. 134–135); Меринский сообщает, что он посетил Лермонтова в тот день, когда были написаны дополнительно 16 стихов, и тогда же списал их с автографа. (Так же, как у Меринского, эти строки читаются и во многих дошедших до нас списках стихотворения).

Впервые опубликовано под заглавием «На смерть Пушкина» в «Полярной звезде» на 1856 год (Лондон, 1858, кн. 2, стр. 33–35). В России без последних 16 стихов было помещено в «Библиогр. записках» (1858, т. 1, № 20, стлб. 635–636), полностью – в Соч. под ред. Дудышкина (т. 1, 1860, стр. 61–63).

Стих «Есть грозный суд: он ждет» в некоторых изданиях печатался неверно: «Есть грозный судия: он ждет». Это чтение было введено впервые в 1873 году П. А. Ефремовым со ссылкой на Меринского. Однако, в вышеуказанном письме Меринского, сообщившего поправки по автографу к тексту предыдущего издания, этот стих оставлен без изменения.

Для того, чтобы установить наиболее достоверный текст дополнительных 16 стихов, при подготовке настоящего издания были обследованы все доступные списки стихотворения «Смерть поэта».[6]Из 23 имеющихся копий семь относятся к 1837 году, причем две из них датированы февралем и мартом 1837 года. Во всех этих копиях, при наличии отдельных разночтений, стих неизменно читается: «Есть грозный суд: он ждет»; ни одной копии, в которой этот стих читался бы так, как у Ефремова, обнаружить не удалось. «Есть грозный суд» печаталось и во всех изданиях стихотворений Лермонтова (кроме изданий П. Ефремова и И. Болдакова) до 1924 года. В настоящем издании восстанавливается это традиционное и наиболее достоверное чтение.

В некоторых списках стихотворения (в том числе и в копии, приложенной к «Делу о непозволительных стихах…») имеется следующий эпиграф:

 

Отмщенья, государь, отмщенья!

Паду к ногам твоим:

Будь справедлив и накажи убийцу,

Чтоб казнь его в позднейшие века

Твой правый суд потомству возвестила,

Чтоб видели злодеи в ней пример.

 

Повидимому, эпиграф позднейшего происхождения и присоединен к стихотворению с целью ослабить впечатление политической резкости заключительных стихов.

Эпиграф взят из трагедии французского писателя Ротру «Венцеслав» в переделке А. Жандра (во французском тексте есть аналогичный монолог в V сцене IV акта).

В копии, приложенной к «Делу о непозволительных стихах…», имеется дата «28 января 1837 г.», что не отвечает действительности, так как стихотворение могло быть написано только после смерти Пушкина (Пушкин умер 29 января 1837 года).

Убийство Пушкина вызвало глубокое возмущение среди передовой части русского общества, и стихи Лермонтова, в которых он клеймил убийцу великого поэта и способствовавших подготовке дуэли представителей высшего света, еще в первоначальной редакции (без последних 16 стихов) быстро разошлись по городу в многочисленных списках. И. И. Панаев писал, что «стихи Лермонтова на смерть поэта переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались наизусть всеми» (И. И. Панаев. Литературные воспоминания. ГИХЛ, 1950, стр. 96).

Правительственные круги и реакционная часть светского общества защищали Дантеса и распускали клеветнические слухи о Пушкине. С. А. Раевский писал в своих показаниях, что к больному Лермонтову приехал его двоюродный брат, камер-юнкер Н. А. Столыпин, и, передавая мнения этих кругов, «отзывался о Пушкине невыгодно, говорил, что он себя неприлично вел среди людей большого света, что Дантес обязан был поступить так, как поступил… настаивал, что иностранцам дела нет до поэзии Пушкина, что дипломаты свободны от влияния законов, что Дантес и Геккерн, будучи знатные иностранцы, не подлежат ни законам, ни суду русскому…».

В ответ на эти толки Лермонтов и написал дополнительные 16 стихов, которые также быстро разошлись и имели еще больший успех. Политическая острота стихотворения, гневное обличение придворной аристократии вызвало недовольство правительства. И когда Николай I получил копию стихотворения с надписью «Воззвание к революции», против Лермонтова и Раевского, участвовавшего в распространении стихов, было начато дело. 21 февраля 1837 года они были арестованы. 25 февраля Николай I отдал приказ: «Лейб-гвардии гусарского полка корнета Лермонтова перевесть тем же чином в Нижегородский драгунский полк, и губернского секретаря Раевского выдержать под арестом на гауптвахте один месяц и потом отправить в Олонецкую губернию на службу, по усмотрению тамошнего гражданского губернатора». Таким образом, Лермонтов был сослан на Кавказ в действующую армию.

 

Ветка Палестины

Печатается по «Стихотворениям М. Лермонтова» (СПб., 1840, стр. 53–55), имеется копия – ИРЛИ, оп. 1, № 15 (тетрадь XV), лл. 5 об.—6.

Автограф не известен.

Впервые напечатано в Отеч. записках» (1839, т. 3, № 5, отд. III стр. 275–276).

В «Стихотворениях» 1840 года датировано 1836 годом. Но по воспоминаниям А. Н. Муравьева это произведение было написано 20 февраля 1837 года на квартире мемуариста. Лермонтов приезжал к Муравьеву в связи с начавшимся следствием по делу о стихотворении «Смерть поэта». «Долго ожидая меня, – пишет Муравьев, – написал он на… листке чудные свои стихи „Ветка Палестины», которые по внезапному вдохновению у него исторглись в моей образной, при виде палестинских пальм, принесенных мною с Востока…» (А. Н. Муравьев. Знакомство с русскими поэтами. Киев, 1871, стр. 24). В брошюре «Описание предметов древности и святыни, собранных путешественниками по святым местам» (Киев, 1872) А. Н. Муравьев излагает иначе историю создания стихотворения, не связывая ее с событиями 1837 года.

В копии под заглавием было написано: «посвящается А. М-ву» (т. е. А. Муравьеву; это посвящение позже было зачеркнуто). А. П. Шан-Гирей в своих воспоминаниях сообщает, что пальмовую ветку Муравьев затем подарил Лермонтову («Русск. обозрение», 1890, т. 4, № 8, стр. 747).

В литературе уже указывалось на сходство этого стихотворения с «Цветком» Пушкина и стихами 312–315 поэмы «Бахчисарайский фонтан» (Соч. изд. «Academia», т. 2, стр. 181–182).

 

Узник

Печатается по «Стихотворениям М. Лермонтова» (СПб., 1840, стр. 39–41). Имеется черновой автограф карандашом без названия – ГИМ, ф. 445, № 227а (тетрадь Чертковской библиотеки), л. 62. Копия – ИРЛИ, оп. 1, № 15 (тетрадь XV), л. 1 об.

Впервые напечатано в «Одесском альманахе» на 1840 год (Одесса, 1839, стр. 567–568).

В «Стихотворениях» 1840 года датировано 1837 годом. По воспоминаниям А. П. Шан-Гирея, это произведение было написано в феврале 1837 года, когда Лермонтов сидел под арестом за стихотворение «Смерть поэта». «Мишель велел завертывать хлеб в серую бумагу и на этих клочках с помощью вина, печной сажи и спички написал несколько пьес, а именно: „Когда волнуется желтеющая нива», „Я, матерь божия, ныне с молитвою», „Кто б ни был ты, печальный мой сосед», и переделал старую пьесу „Отворите мне темницу», прибавив к ней последнюю строфу: „Но окно тюрьмы высоко» («Русск. обозрение», 1890, т. 4, № 8, стр. 740).

После переработки от стихотворения 1832 года «Желание», которое легло в основу «Узника», неизменными остались только первые четыре стиха.

Отдельные части стихотворения в несколько измененном виде бытовали в народно-песенном обиходе еще в начале 20-х годов нашего века.

 

Сосед (Кто б ни был ты, печальный мой сосед…)

Печатается по «Стихотворениям М. Лермонтова» (СПб., 1840, стр. 163–164), где появилось впервые. Имеется копия – ИР ЛИ, оп. 1, № 15 (тетрадь XV), л. 4 об.

Автограф не известен.

Датируется февралем 1837 года на основе датировки в «Стихотворениях» 1840 года и воспоминаний А. П. Шан-Гирея (см. примечание к стихотворению «Узник»).

 

Когда волнуется желтеющая нива…

Печатается по «Стихотворениям М. Лермонтова» (СПб., 1840, стр. 161–162), где появилось впервые. Имеется автограф – ЛБ, М., 8490,1, находящийся на отдельном листе вместе со стихотворением «Ангел», и копия – ИРЛИ, оп. 1, № 15 (тетрадь XV), л. 3 об.

Датируется февралем 1837 года на основе датировки в «Стихотворениях» 1840 года и воспоминаний А. П. Шан-Гирея (см. примечание к стихотворению «Узник»).

 

Молитва (Я, матерь божия, ныне с молитвою…)

Печатается по «Стихотворениям М. Лермонтова» (СПб., 1840, стр. 43–44). Беловой автограф под заглавием «Молитва странника» имеется в письме к М. А. Лопухиной от 15 февраля 1838 года – ИРЛИ, оп. 1, № 34; существует черновой автограф под тем же заглавием – ГИМ, ф. 445, № 227а (тетрадь Чертковской библиотеки), л. 56, и копии ИРЛИ, оп. 1, № 47, л. 1 об. – 2, ИРЛИ, оп. 1, № 15 (тетрадь XV), л. 4, рукой В. Соллогуба, обе тождественны с текстом.

Впервые опубликовано в «Отеч. записках» (1840, т. 11, № 7, отд. III, стр. 1).

В «Стихотворениях» 1840 года датировано 1837 годом. По воспоминаниям А. П. Шан-Гирея, это произведение было написано в феврале 1837 года, когда Лермонтов сидел под арестом за стихи на смерть Пушкина («Русск. обозрение», 1890, т. 4, № 8, стр. 740). В копии В. Соллогуба датировано 1836 годом.

Сам Лермонтов писал М. А. Лопухиной: «Посылаю Вам стихотворение, которое случайно нашел в моих дорожных бумагах, оно мне довольно-таки нравится, именно потому, что я совсем его забыл».

Вероятнее всего, «Молитва» была написана перед отъездом на Кавказ, чем и объясняется название стихотворения в автографах («Молитва странника»). Высказывалось предположение, что стихотворение обращено к В. А. Лопухиной (Соч. изд. «Academia», т. 2, стр. 187, и Соч. малой серии Библиотеки поэта, т. 1, стр. 403); но это предположение нельзя считать окончательно доказанным.

 

Расстались мы, но твой портрет…

Печатается по «Стихотворениям М. Лермонтова» (СПб., 1840, стр. 165), где появилось впервые. Имеется черновой автограф – ГИМ, ф. 445, № 227а (тетрадь Чертковской библиотеки), л. 56. Копия – ИРЛИ, оп. 1, № 15 (тетрадь XV), л. 5.

В «Стихотворениях» 1840 года датировано 1837 годом.

Является переработкой более раннего произведения – «Я не люблю тебя; страстей» (1831); от первоначальной редакции неизменными остались только последние два стиха.

 

Я не хочу, чтоб свет узнал…

Печатается по автографу – ГИМ, ф. 445, № 227а (тетрадь Чертковской библиотеки), л. 64.

Впервые с неточностями опубликовано в литературном сборнике «Вчера и сегодня» (1845, кн. 1, стр. 94–95), где некоторые стихи изъяты, очевидно, цензурой.

Датируется предположительно 1837 годом, так как на обороте писано стихотворение «Не смейся над моей пророческой тоскою».

 

Не смейся над моей пророческой тоскою…

Печатается по автографу – ГИМ, ф. 445, № 227а (тетрадь Чертковской библиотеки), л. 64 об.

Впервые опубликовано, без последней строки, в литературном сборнике «Вчера и сегодня» (1846, кн. 2, стр. 153). В стихе «С твоей груди на плаху перейдет» цензурой было исключено слово «плаха».

Датируется предположительно 1837 годом по содержанию: слова «удар судьбы», видимо, являются намеком на преследования со стороны правительства в связи с распространением стихов «Смерть поэта». Положение стихотворения в тетради поддерживает эту датировку.

Некоторые стихи совпадают со стихотворением – «Когда твой друг с пророческой тоскою».

 

<Эпиграмма на Н. Кукольника>

Печатается по автографу – ГИМ, ф. 445, № 227а (тетрадь Чертковской библиотеки), л. 56 об.

Впервые опубликовано в «Русск. старине» (1875, т. 14, № 9, стр. 59).

Датируется предположительно 1837 годом, так как на этом же листе написаны стихотворения «Молитва странника» и «Расстались мы», относящиеся к этому времени.

Н. В. Кукольник (1809–1868) – автор ряда псевдо-патриотических реакционных исторических драм. Его пьеса «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский» была поставлена впервые на сцене Александрийского театра 14 января 1835 года, а 23 января – на сцене Большого театра. Драма не пользовалась успехом. В 1837 году, до отъезда Лермонтова на Кавказ, драма «Скопин-Шуйский» шла дважды – 20 января и 19 февраля.

 

<Эпиграммы на Ф. Булгарина, I–II> (Россию продает Фадей…)

Печатаются по автографу – ГПБ, собрание рукописей Лермонтова, № 10 (из бумаг Е. П. Ростопчиной) на одном листке с двумя следующими эпиграммами.

Впервые опубликованы в «Лит. наследстве» (т. 58, 1952, стр. 359). Датируются летом 1837 года, так как находятся на одном листке с эпиграммой «Се Маккавей», написанной в то же время.

Эпиграммы направлены против Ф. В. Булгарина (1789–1859). Как раз к началу 1837 года вышли в свет под именем Булгарина три части книги «Россия в историческом, статистическом и литературном отношениях…» (в действительности автором книги был Н. А. Иванов). Книга не имела сбыта.

Первая строка имеет двойной смысл и содержит намек не только на книгу Булгарина, но и на антипатриотический характер его деятельности, и его измену во время войны 1812 года (Булгарин служил в армии Наполеона).

В некоторых стихах разоблачается связь Булгарина с III отделением.

 

Се Маккавей-водопийца…

Печатается по автографу – ГПБ, собрание рукописей Лермонтова, № 10 (из бумаг Е. П. Ростопчиной). См. примечание к «Эпиграммам на Ф. Булгарина».

Впервые опубликовано в «Лит. наследстве» (т. 58, 1952, стр. 359).

Датируется летом 1837 года по содержанию (речь идет о Кавказских водах; см. следующую эпиграмму).

Адресат этой и следующей эпиграмм не установлен. Высказывалось предположение, что это мог быть либо А. Л. Элькан, третьестепенный литератор, агент III отделения, либо другой сотрудник этого отделения – Н. И. Тарасенко-Отрешков («Лит. наследство», т. 58, 1952, стр. 366–367).

 

Остаться без носу – наш Маккавей боялся…

Печатается по автографу – ГПБ, собрание рукописей Лермонтова, № 10 (из бумаг Е. П. Ростопчиной). См. примечание к «Эпиграммам на Ф. Булгарина».

Впервые опубликовано в «Лит. наследстве» (т. 58, 1952, стр. 359).

Датируется летом 1837 года (см. примечание к предыдущему стихотворению.).

 

<А. Петрову>

Печатается по «Русск. архиву» (1867, № 7, стлб. 1175).

Автограф не известен.

Впервые опубликовано, с неверным чтением 1 и 2 стихов и под заглавием «Ребенку», в «Русск. архиве» (1864, № 10, стлб. 1088). В иной редакции было помещено в «Литературном сборнике» (Кострома, 1928, стр. 7).

Датируется 1837 годом на основании воспоминаний А. П. Петрова.

В «Русском архиве» 1864 года стихотворение сопровождалось следующим примечанием: «Продиктовано А. П. Петровым Г. П. Данилевскому в 1846 г. в Москве. – Семейство г. Петрова было коротко знакомо с Лермонтовым на Кавказе».

Печатая в 1867 году исправленный текст, А. П. Петров писал: «Случайно прочел я (в „Русском архиве“, 1864, изд. 2-е) четверостишие, которое покойный М. Ю. Лермонтов написал мне в альбом в 1837 году. Так как две первые строчки этого экспромта переданы Г. П. Данилевским не совсем точно, то я и полагаю не лишним сообщить небольшое стихотворение это в том виде, как оно было написано автором… Михаил Юрьевич был не только хорошим нашим знакомым, как говорит г. Данилевский, но и родственником: его родная бабка по матери (Елис. Алексеев. Арсеньева) и моя родная бабка по матери же (Екат. Алекс. Хастатова) были родные сестры. В 1837 году, во время служения своего в Нижегородском драгунском полку, он находился в Ставрополе, перед приездом туда государя Николая Павловича; ежедневно навещая в это время отца моего, бывшего тогда начальником штаба, он совершенно родственно старался развлекать грусть его по кончине жены, приходившейся Лермонтову двоюродной теткой» («Русск. архив», 1867, № 7, стлб. 1175).

В 1837 году А. П. Петрову было 12 лет. К его отцу, генералу П. И. Петрову, Лермонтов, судя по письмам поэта и к самому Петрову (от 1 февраля 1838 года) и к бабушке (от 18 июня 1837 года), относился с уважением и симпатией. В свою очередь и семейство Петровых, видимо, ценило и любило молодого поэта.

 

Спеша на север из далека…

Печатается по автографу – ГИМ, ф. 445, № 227а (тетрадь Чертковской библиотеки), л. 44.

Впервые опубликовано в литературном сборнике «Вчера и сегодня» (1845, кн. 1, стр. 93–94) с ошибками и цензурными пропусками в некоторых стихах и под заглавием «Казбеку».

Датируется концом 1837 года, когда Лермонтов возвращался из ссылки в Петербург.

 

Послание

Впервые опубликовано в 1964 г. в книге И. Л. Андроникова «Лермонтов. Исследования и находки» (с. 236). Печатается по автографу из альбома А. М. Верещагиной, хранящегося в Вартхаузене в архиве семьи фон Кениг (ФРГ).

Относится, так же как две другие записи Лермонтова в указанном альбоме – «стихотворение» (на ломаном русском языке) слуги Лопухиных Ахилла «На смерть Пушкина» и начало баллады «Югельский барон» – к 1837 г.; написано, по-видимому, в марте—апреле.

Адресовано Е. А. Сушковой. «Послание» – насмешливая реплика поэта на выписки Сушковой из св. Августина, сделанные в этом же альбоме на странице голубого цвета.

 

Стихотворения 1838 года

 

<К М. И. Цейдлеру>

 

 

Русский немец белокурый

Едет в дальную страну,

Где косматые гяуры

Вновь затеяли войну.

Едет он, томим печалью,

На могучий пир войны;

Но иной, не бранной сталью

Мысли юноши полны.

 

 

<К портрету старого гусара>

 

 

Смотрите, как летит, отвагою пылая…

Порой обманчива бывает седина:

Так мхом покрытая бутылка вековая

Хранит струю кипучего вина.

 

 

<К Н. И. Бухарову>

 

 

Мы ждем тебя, спеши, Бухаров,

Брось царскосельских соловьев,

В кругу товарищей гусаров

Обычный кубок твой готов,

Для нас в беседе голосистой

Твой крик приятней соловья;

Нам мил и ус твой серебристый

И трубка плоская твоя,

Нам дорога твоя отвага,

Огнем душа твоя полна,

Как вновь раскупренная влага

В бутылке старого вина.

Столетья прошлого обломок,

Меж нас остался ты один,

Гусар прославленных потомок,

Пиров и битвы гражданин.

 

 

Кинжал

 

 

Люблю тебя, булатный мой кинжал,

Товарищ светлый и холодный.

Задумчивый грузин на месть тебя ковал,

На грозный бой точил черкес свободный.

 

Лилейная рука тебя мне поднесла

В знак памяти, в минуту расставанья,

И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,

Но светлая слеза – жемчужина страданья.

 

И черные глаза, остановясь на мне,

Исполненны таинственной печали,

Как сталь твоя при трепетном огне,

То вдруг тускнели, – то сверкали.

 

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,

И страннику в тебе пример не бесполезный:

Да, я не изменюсь и буду тверд душой,

Как ты, как ты, мой друг железный.

 

 

Гляжу на будущность с боязнью…

 

 

Гляжу на будущность с боязнью,

Гляжу на прошлое с тоской

И как преступник перед казнью

Ищу кругом души родной;

Придет ли вестник избавленья

Открыть мне жизни назначенье,

Цель упований и страстей,

Поведать – что мне бог готовил,

Зачем так горько прекословил

Надеждам юности моей.

 

Земле я отдал дань земную

Любви, надежд, добра и зла;

Начать готов я жизнь другую,

Молчу и жду: пора пришла;

Я в мире не оставлю брата,

И тьмой и холодом объята

Душа усталая моя;

Как ранний плод, лишенный сока,

Она увяла в бурях рока

Под знойным солнцем бытия.

 

 

Слышу ли голос твой…

 

 

Слышу ли голос твой

Звонкий и ласковый,

Как птичка в клетке

Сердце запрыгает;

 

Встречу ль глаза твои

Лазурно-глубокие,

Душа им навстречу

Из груди просится,

 

И как-то весело

И хочется плакать,

И так на шею бы

Тебе я кинулся.

 

 

Как небеса твой взор блистает…

 

 

Как небеса твой взор блистает

Эмалью голубой,

Как поцелуй звучит и тает

Твой голос молодой;

 

За звук один волшебной речи,

За твой единый взгляд,

Я рад отдать красавца сечи,

Грузинский мой булат;

 

И он порою сладко блещет,

И сладостней звучит,

При звуке том душа трепещет,

И в сердце кровь кипит.

 

Но жизнью бранной и мятежной

Не тешусь я с тех пор,

Как услыхал твой голос нежный

И встретил милый взор.

 

 

Она поет – и звуки тают…

 

 

Она поет – и звуки тают,

Как поцелуи на устах,

Глядит – и небеса играют

В ее божественных глазах;

Идет ли – все ее движенья,

Иль молвит слово – все черты

Так полны чувства, выраженья,

Так полны дивной простоты.

 

 

Дума

 

 

Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее – иль пусто, иль темно,

Меж тем, под бременем познанья и сомненья,

В бездействии состарится оно.

Богаты мы, едва из колыбели,

Ошибками отцов и поздним их умом,

И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,

Как пир на празднике чужом.

К добру и злу постыдно равнодушны,

В начале поприща мы вянем без борьбы;

Перед опасностью позорно-малодушны,

И перед властию – презренные рабы.

Так тощий плод, до времени созрелый,

Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,

Висит между цветов, пришлец осиротелый,

И час их красоты – его паденья час!

 

Мы иссушили ум наукою бесплодной,

Тая завистливо от ближних и друзей

Надежды лучшие и голос благородный

Неверием осмеянных страстей.

Едва касались мы до чаши наслажденья,

Но юных сил мы тем не сберегли;

Из каждой радости, бояся пресыщенья,

Мы лучший сок навеки извлекли.

Мечты поэзии, создания искусства

Восторгом сладостным наш ум не шевелят;

Мы жадно бережем в груди остаток чувства —

Зарытый скупостью и бесполезный клад.

И ненавидим мы, и любим мы случайно,

Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,

И царствует в душе какой-то холод тайный,

Когда огонь кипит в крови.

И предков скучны нам роскошные забавы,

Их добросовестный, ребяческий разврат;

И к гробу мы спешим без счастья и без славы,

Глядя насмешливо назад.

 

Толпой угрюмою и скоро позабытой,

Над миром мы пройдем без шума и следа,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда.

И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,

Потомок оскорбит презрительным стихом,

Насмешкой горькою обманутого сына

Над промотавшимся отцом.

 

 

<А. Г. Хомутовой>

 

 

Слепец, страданьем вдохновенный,

Вам строки чудные писал,

И прежних лет восторг священный,

Воспоминаньем оживленный,

Он перед вами изливал.

Он вас не зрел, но ваши речи,

Как отголосок юных дней,

При первом звуке новой встречи

Его встревожили сильней.

Тогда признательную руку

В ответ на ваш приветный взор,

Навстречу радостному звуку

Он в упоении простер.

 

И я, поверенный случайный

Надежд и дум его живых,

Я буду дорожить как тайной

Печальным выраженьем их.

Я верю, годы не убили,

Изгладить даже не могли,

Всё, что вы прежде возбудили

В его возвышенной груди.

Но да сойдет благословенье

На вашу жизнь, за то что вы

Хоть на единое мгновенье

Умели снять венец мученья

С его преклонной головы.

 

 

Вид гор из степей Козлова

 

Пилигрим

 

Аллах ли там среди пустыни

Застывших волн воздвиг твердыни,

Притоны ангелам своим;

Иль дивы, словом роковым,

Стеной умели так высоко

Громады скал нагромоздить,

Чтоб путь на север заградить

Звездам, кочующим с востока?

Вот свет всё небо озарил:

To не пожар ли Царяграда?

Иль бог ко сводам пригвоздил

Тебя, полночная лампада,

Маяк спасительный, отрада

Плывущих по морю светил?

 

Мирза

 

Там был я, там, со дня созданья,

Бушует вечная метель;

Потоков видел колыбель.

Дохнул, и мерзнул пар дыханья.

Я проложил мой смелый след,

Где для орлов дороги нет,

И дремлет гром над глубиною,

И там, где над моей чалмою

Одна сверкала лишь звезда,

То Чатырдаг был…

 

Пилигрим

 

А!..

 

 

Поэт

 

 

Отделкой золотой блистает мой кинжал;

Клинок надежный, без порока;

Булат его хранит таинственный закал, —

Наследье бранного востока.

 

Наезднику в горах служил он много лет,

Не зная платы за услугу;

Не по одной груди провел он страшный след

И не одну прорвал кольчугу.

 

Забавы он делил послушнее раба,

Звенел в ответ речам обидным.

В те дни была б ему богатая резьба

Нарядом чуждым и постыдным.

 

Он взят за Тереком отважным казаком

На хладном трупе господина,

И долго он лежал заброшенный потом

В походной лавке армянина.

 

Теперь родных ножон, избитых на войне,

Лишен героя спутник бедный;

Игрушкой золотой он блещет на стене —

Увы, бесславный и безвредный!

 

Никто привычною, заботливой рукой

Его не чистит, не ласкает,

И надписи его, молясь перед зарей,

Никто с усердьем не читает…

 

–

 

В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,

Свое утратил назначенье,

На злато променяв ту власть, которой свет

Внимал в немом благоговенье?

 

Бывало, мерный звук твоих могучих слов

Воспламенял бойца для битвы;

Он нужен был толпе, как чаша для пиров,

Как фимиам в часы молитвы.

 

Твой стих, как божий дух, носился над толпой;

И отзыв мыслей благородных

Звучал, как колокол на башне вечевой,

Во дни торжеств и бед народных.

 

Но скучен нам простой и гордый твой язык, —

Нас тешат блестки и обманы;

Как ветхая краса, наш ветхий мир привык

Морщины прятать под румяны…

 

Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?

Иль никогда на голос мщенья

Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,

Покрытый ржавчиной презренья?