ГЛАВА 11 Готовить и убирать

 

Ночью меня разбудили совершенно непереносимые вопли. Одеваться и искать тапочки времени не было. Я выбежала в коридор, немного дезориентированная внезапным пробуждением. Я распахнула дверь в комнату Джоди. Она сидела на полу, ее трясло и качало из стороны в сторону, она кричала во весь голос, охваченная приступом паники.

– Джоди! – Я тоже закричала, пытаясь достучаться до ее сознания сквозь какой-то кошмарный сон. – Джоди, это Кэти! – Но ее крики заглушили мои.

Я бросилась на колени и схватила ее за руки. Ее лицо перекосилось, она вцепилась в свои глаза, пытаясь выцарапать их. Одну ее руку я подсунула себе под ногу, а другую закинула за голову. Она боролась изо всех сил, боролась с недюжинной силой, как будто над ее телом возымели власть нечистые силы, чтобы сразиться с ней.

– Джоди, открой глаза! Это Кэти. Ты со мной, ничего не бойся.

Зубы ее стучали, ноги молотили по полу, но я держалась и продолжала повторять:

– Джоди! Не бойся, ты в своей комнате. Это просто страшный сои. Тебе здесь ничего не грозит.

Крики усилились, а потом вдруг прекратились, и тело ее обмякло. Я услышала струящийся звук, потом увидела, что ее пижама мокрая. Она приоткрыла глаза и медленно повернула голову. Она посмотрела на меня, сосредотачивая взгляд, потом отвернулась, и ее вырвало. Приступ закончился.

– Все хорошо, Джоди. Все в порядке. Все будет хорошо.

Она что-то забормотала, и ее взгляд немного прояснился. Я ослабила хватку и прижала ее к себе. От запаха рвоты и мочи меня затошнило.

– Не бойся, Джоди. Здесь тебе ничего не угрожает. Я за тобой присмотрю. Не переживай, милая. – Я легонько качала ее.

Она захныкала, потом обвила руки вокруг моей шеи:

– Я не хочу, чтобы в рот. Скажи ему. Скажи ему, что меня тошнит, Кэти.

– Этого больше не повторится, милая. Обещаю. Ты в безопасности.

– Я говорила ей, чтобы она заставила его перестать. Говорила. А она не слушала.

– Кто, Джоди? Кто не слушала? – Но она снова заплакала. – Все хорошо. Не переживай. Скажешь, когда захочешь. Только когда сама захочешь, милая.

Я обнимала ее, пока она окончательно не успокоилась, затем подняла ее на ноги и отвела в ванную. Я умыла ее и умылась сама, потом переодела в чистую пижаму. Она молчала от усталости. Я отвела ее к кровати, уложила и села рядом на пол, поглаживая ее волосы.

Наконец она заснула. Я оставила свет гореть и выскользнула из комнаты, тихо прикрыв дверь. Вернулась в спальню, там переоделась в чистую ночную рубашку, накинула халат и тапочки и спустилась вниз. Было три часа утра. Крики Джоди не могли не разбудить домашних, но они, похоже, снова заснули.

На кухне я наполнила ковш горячей водой, добавила дезинфектор и замочила наши пижамы. Сейчас было еще рано возвращаться в постель. Заснуть я не смогу – меня переполняла боль за Джоди, и я была наготове, как будто она вот-вот проснется снова. Никогда не видела такой паники ни у одного ребенка, которого опекала. Ошеломленная, полностью опустошенная, я тяжело облокотилась на стол и стала смотреть, как часы, тикая, отмеряют минуту за минутой. Тоша терлась около моих ног, думая, очевидно, что настало время завтракать. Я налила ей молока, а себе приготовила чай.

Я подумала о пачке сигарет, лежавшей наверху в кладовке. Полгода назад я бросала курить и убрала туда сигареты. У меня получилось бросить, и я выкуривала только в случае необходимости по одной сигарете, пряча пачку в труднодоступные места. Я притащила в кладовку табуретку и влезла на нее. Почувствовала укол совести, открыв пачку и вытянув одну сигарету. Спички были в шкафу под раковиной. Все зажигалки я выбросила. Я открыла заднюю дверь и вышла на улицу. В доме я никогда не курила.

Ночь, морозная и ясная. Луны не видно, но иссиня-черное небо похоже на усыпанную мерцающими звездами скатерть. Холодный воздух как отдушина после тяжелой атмосферы, которая воцарилась в доме. Спичка сверкнула в темноте, отмечая мой проступок. Я поднесла ее к сигарете и затянулась. Почувствовала то старое знакомое тепло, одновременно ядовитое и бодрящее, потом очередной всплеск вины, но я затянулась еще раз, сосредотачиваясь на ритуале и не позволяя себе думать ни о чем другом. Когда я докурила сигарету, то уже не знала, стало мне лучше или только хуже.

Вернувшись в дом, я положила спички на место, а сигареты перепрятала в более доступный ящик. Наверху все еще было тихо, и я пошла в гостиную и включила телевизор. Хоккей на Пятом канале. Я приглушила звук и стала наблюдать, ни во что не вникая, а тем временем мои мысли носились быстрее шайбы. Через что прошла эта девочка? Я могла только предположить. И кто же была та «она», кому она рассказала? Мама? Тетя? Учительница? Странно, что никаких данных не было собрано, ведь с самого рождения она находилась в группе риска и каждые два месяца ее должны были навещать работники социальной службы. Неужели никто не замечал ничего подозрительного в ее отношениях с отцом? Ведь насилие, судя по всему, продолжалось не один год. Конечно, ее мать не могла не знать, но эго другая тема, которую мне пока не осмыслить. В какой-то момент я все же отключилась, потому что ледовое поле сменилось прогнозом погоды: темные дождевые тучи покрывали большую часть Южной Англии. Часы в углу экрана показывали почти половину седьмого, и дом все еще спал. Может, признание Джоди станет для нее катарсисом? Может, она сможет хоть отчасти заживить свои травмы? Я пробралась наверх и воспользовалась возможностью подольше постоять под душем и успокоиться. Струи горячей воды падали на мою шею И плечи, и я чувствовала, как напряжение уходит. Я готовилась к новому дню.

Я оделась и почувствовала себя помолодевшей и снова готовой к борьбе. Я развесила полотенце и услышала шевеление в комнате Джоди. Через несколько минут она встала, выкрикивая ругательства и громя все в комнате. Я вошла и попыталась снова привести ее в норму. Ничего не вышло, и я отругала ее. Когда и это не помогло, мне пришлось в качестве наказания забрать у нее телевизор.

Опасаясь того, что она может натворить, оставшись без присмотра, я разрешила ей спуститься вниз и позавтракать вместе с Люси и Полой, но это оказалось катастрофической ошибкой. Не успела Джоди сесть за стол, как уже измучила девочек: лягаясь и пинаясь, она совала свою ложку в их тарелки и вела себя совершенно несносно. Пола, поспешив удалиться, оставила полтарелки хлопьев, а Люси наконец хлопнула ее по руке и, прихватив тост, исчезла в комнате. К моменту, когда спустился Эдриан, мои нервы были уже на пределе, а утреннее ощущение умиротворения испарилось бесследно.

– На что уставился? – начала она, когда он сел. У Джоди был патологический страх – она не могла оставаться спокойной, если за ней наблюдали, и злилась на всех, кто бы ни смотрел в ее сторону. Когда она приехала, я сразу заметила, что она избегает смотреть в глаза и, когда с ней говорят, предпочитает уставиться куда-то в область груди. Она была неспособна расслабляться и всегда подскакивала, если в комнату кто-то входил, как будто постоянно была на страже, готовая взлететь, если понадобится. Раньше я об этом особо не задумывалась, но сейчас, в свете рассказа девочки, это стало казаться тревожным знаком.

Эдриан неуверенно опустил голову и приступил к завтраку. Я увидела ее кривую усмешку исподлобья, и потом, быстрее молнии, она загребла горсть овсянки и запустила в него.

– Джоди! Прекрати! – крикнула я и забрала у нее тарелку. – Это так некрасиво! Теперь мне придется чистить его пиджак. Посмотри, что ты натворила!

Она усмехнулась:

– Для этого ты и нужна: убирать и готовить. Смирись, сука.

Мы с Эдрианом не могли поверить своим ушам.

– Что?! – воскликнула я. И она собралась повторить, но я опередила: – Даже не смей произносить это. Если ты считаешь, что у меня нет других дел, кроме как убирать за тобой, ты сильно ошибаешься. Сегодня ты уже лишилась телевизора, и если ты выкинешь что-нибудь еще, я не отдам тебе его до конца недели.

Я вымыла ей руки, почистила пиджак Эдриана, потом убрала со стола. Я не смотрела на Джоди и не говорила с ней. Пусть почувствует мое неодобрение. Да, понимаю, ей пришлось многое пережить, но ее единственный шанс на будущее – научиться существовать в нормальной семье и в обществе, а для этого нужно отличать, какое поведение и отношение к окружающим приемлемо, а какое нет.

Только когда я поставила тарелки в мойку и проводила детей в школу, я решила восстановить мир.

– Чтобы больше не устраивала никакой ругани, не кидала в людей ничем. Понятно? Эго плохо, а ведь ты неплохая девочка.

– Нет. Прости, Кэти, – извинилась она, успокоившись на время.

– Хорошо. Почитать тебе?

– Да, пожалуйста.

Я обняла ее, и мы прошли в гостиную, где она схватила несколько книг и бросила мне на колени. Мы сели рядышком на диване, и Джоди попросила, чтобы я еще раз обняла ее. Я обняла и решила, что сейчас можно попытаться спросить ее о маме, раз уж она утихла и пока еще шла на контакт.

– Но сначала, Джоди, хочу тебя спросить о вчерашнем. Помнишь, ты была расстроенна и я пришла в твою комнату… – Она бросила на меня безразличный взгляд, что не было необычным само по себе, так что я продолжала: – Джоди, о ком ты говорила? Помнишь? Это какая-то женщина, ты говорила про «нее».

Она отстранилась и взяла верхнюю книжку:

– Три свинки. Я сказала, три свинки, они сдули мой домик.

– Нет, – про себя я улыбнулась такой неглупой диверсии, – теперь давай серьезно. Это важно.

– Не помню. Нет. Правда, не помню, Кэти.

– Ладно, милая, давай читать.

 

Днем я позвонила Джилл и сообщила, что мне ничего не удалось узнать.

– Она действительно не помнит. Придется подождать, пока она не соберется с силами.

– Хорошо. Ты постарайся, Кэти. Это естественно. В некоторых случаях, когда у ребенка сильная психологическая травма, его мозг образует защиту от дурных воспоминаний. Когда Джоди снова почувствует себя в безопасности, она сможет вспомнить все более осознанно, но, конечно, настолько, насколько позволит ее сознание.

С этим механизмом я могу справиться. Я попрощалась с Джилл и почувствовала себя спокойнее, все еще надеясь, что сейчас наступил поворотный момент для Джоди. Может быть, теперь, когда открылась тайна ее прошлого, она пойдет на поправку. Как же я ошибалась!

 

ГЛАВА 12 Чудовища

 

Несколько недель назад ее состояние было лучше – крайне далекое от нормы, оно было лучше настолько, что Джоди смогла поделиться чем-то важным. А теперь все стало ухудшаться. Джоди становилась более жестокой, не только по отношению ко мне и моим детям, но и по отношению к самой себе. По какой-то причине особенно нервной она становилась за улейном. Джоди могла неожиданно вцепиться себе в лицо или в волосы, в другой раз начинала расцарапывать себе руки, щипать их, оставляя синяки и царапины. Я, конечно, немедленно бросалась к ней и приводила в чувство, пока она не затихала.

И снова она начала ходить под себя. После первых двух случаев она вроде как успокоилась и перестала это делать, но сейчас все возобновилось, и пуще прежнего. Теперь Джоди размазывала свои фекалии по себе, а потом, если я не успевала сразу заметить, еще и по дому. У нее не было мотивации, как не было и подходящего описания такому типу поведения. Причем Джоди точно понимала, что пачканье ткани ведет к более серьезному наказанию, чем пачканье гладких поверхностей (например, стен или перил), и старалась не размазывать нечистоты по дивану и шторам. Как обычно, я не понимала причин, как и того, осознает ли она сама, что делает.

В результате ее поступков в доме постоянно стоял запах дезинфектора. Как-то вечером, готовясь ко сну, я заметила, что кожа на моих руках покраснела и стала шелушиться, а подушечки пальцев сморщились от постоянного использования химикатов. Эта новая привычка Джоди раздражала всех домашних, если не сказать больше, хотя после того, как мы приняли в своем доме стольких детей с проблемами, отношение к гигиене у нас было в высшей степени терпимым. Я никогда не забуду, как я стояла в комнате одной из дочерей, пытаясь учуять источник настойчивого едкого запаха. Заглянув за шкаф, я нашла там кучу использованных гигиенических прокладок, скопившихся с тех пор, как она пришла сюда (полгода назад).

Несмотря на жестокость, оскорбления, испражнения, недосып и множество других бед, дети были необыкновенно терпимы к Джоди, тем более что теперь знали причину ее поведения. Однажды вечером мы сели вместе за стол, и я рассказала им о насилии и предупредила о некоторых дополнительных трудностях, которые могли вскоре возникнуть. Сказать им про это было необходимо, их нужно было подготовить, ведь Джоди могла произнести в их присутствии то, что когда-то открыла мне. Кроме того, они уже слышали кое-какие из ее обмолвок. Так же как и с Николой, в наших будничных разговорах она начала запросто упоминать о том, что с ней произошло. Мне нужно было объяснить им, о чем шла речь.

Поле было всего тринадцать, и некоторые физиологические аспекты мне пришлось разъяснять ей дополнительно: например, когда Джоди сказала, что отец писал ей в рот, она не поняла, что на самом деле речь шла об оральном сексе. Это было очень неловко для всех нас, и я снова подумала о том, как негативно может сказаться на детях моя работа попечителя. Насколько безопасно для Полы было узнавать о сексе в таком безобразном контексте? Может, она рисковала сейчас испортить свои интимные отношения в будущем?

Неудивительно, что дети были потрясены. Мне бы хотелось никогда не рассказывать им о таком, было тяжело наблюдать ужас на их лицах, когда они усваивали значение моих слов. Конечно, сам факт того, что отец Джоди совершил с ней такое, был непростым – и даже почти невозможным – для осознания. Сколько раз им уже приходилось слышать о сложных семьях тех детей, которых я воспитывала (для их же безопасности было необходимо знать и понимать такие вещи), но история Джоди не шла ни в какое сравнение ни с чем.

– Вы понимаете, что это строго между нами, – напомнила я, и они закивали, выражая согласие. Все, что происходило в нашем доме, не должно было покидать этих стен и кому-либо передаваться – в этом я им всецело доверяла.

После этого разговора дети стали еще терпимее относиться к Джоди. Они старались больше играть с ней и не теряли самообладания даже тогда, когда она кричала им «Убирайтесь к черту из моего дома!» или награждала пинками. Но и их терпению наступил предел, и когда Джоди прервала наш ужин, образно описывая, как кровь стекала из ее пальца, когда ее мать специально порезала его, Люси не выдержала.

– Какая гадость! – воскликнула она, забрала тарелку и ушла ужинать в гостиную.

 

Одним летним днем (Джоди жила с нами уже четыре месяца) Джилл приехала на одну из наших обычных встреч. Хотя посреднику не обязательно было навещать нас (в отличие от социального работника), опыт подсказывал ей, что не помешает раз в месяц или в два заглянуть и проверить, как идут дела, предложить помощь, да и просмотреть мои записи.

Денек выдался солнечный, так что мы решили сводить Джоди в парк. Несмотря на то что полночи она не спала из-за мучивших ее кошмаров и общего расстройства, как это часто случалось, Джоди кипела энергией и активно стремилась на солнышко. Я же была совсем измотана.

– И как у нее дела? – спросила Джилл, когда мы шагали по безупречно убранному цветочному садику в парке. Джоди шла на несколько метров впереди, желая побыстрее добраться до детской площадки и, по-видимому, не обращая внимания на красочное многообразие цветов и ароматов вокруг.

– Хуже, – ответила я. – Истерические припадки с криками стали случаться все чаще и чаще, совершенно беспричинно, и как только она приходит в себя, у нее словно стирается из памяти все, что произошло. Поэтому Никола не пришла сегодня утром на занятия. Где-то раз в неделю с Джоди совершенно невозможно справиться, так что мы решили сдаться и отменили урок.

– Как она спит?

– Не как младенец. Просыпается в пять, иногда раньше. Одно время вроде уже привыкла оставаться в своей комнате и тихонько играть гам, но последние несколько недель ей снятся жуткие кошмары, больше похожие на галлюцинации. Они ей кажутся абсолютно реальными, а иногда продолжаются уже после того, как она просыпается. Эго чудовищно: ты вскакиваешь от ее крика, прибегаешь, а она там корчится на полу, и так по нескольку раз за ночь. Дошло до того, что снаружи ее комнаты у двери я поставила стул, чтобы после того, как я ее успокою и уложу спать, не уходить сразу к себе, а посидеть и подождать. Если повезет, то мне удается вздремнуть несколько минут, а потом все начинается снова!

– Ты, должно быть, совершенно измотана.

Мы добрались до детской площадки, где Джоди забралась на качели и стала подниматься все выше и выше.

– Осторожнее, Джоди, – предостерегла я, после чего мы с Джилл встали рядом на травке, чтобы Джоди могла видеть, что я за ней наблюдаю. У нее напрочь отсутствовали чувство опасности и инстинкт самосохранения; если дать ей волю, она непременно раскачается так, чтобы свалиться и разбиться.

– Как сходили к лору? – спросила Джилл. На прошлой неделе я водила Джоди на прием к врачу: бывали случаи, когда она вела себя так, словно ничего не слышит.

– Кажется, все в порядке. Мы ждем ответа от доктора, но сестра полагает, что никаких осложнений нет.

– Значит, она просто отключается? – спросила Джилл, имея в виду, что сильно травмированные дети имеют склонность к потере восприятия как средству самозащиты. Таким образом, когда они отключаются, они меньше сознают, что вокруг них происходит, и слабо реагируют на обычные для нас факторы, например не замечают вкуса пищи или не понимают, горячая ли вода в ванне.

– Да, похоже, на это многое указывает. Она почти ни от чего не получает удовольствия и совсем нечувствительна к температуре: даже когда совсем холодно, мне приходится с ней бороться, уговаривая надеть что-то теплее майки и шорт. Иногда она поддается относительно легко, если можно так сказать, хотя далее такие дни я бы не назвала простыми. Когда нам удается прожить день без нервного срыва, мы счастливы, потому что это бывает очень редко.

Джилл сочувственно смотрела на меня:

– Я понимаю, ты работаешь из последних сил. Ты проделала колоссальную работу… действительно.

Я слабо улыбнулась. Комплименты – это приятно, но я бы предпочла выспаться, потом) что была выжата как лимон и, хотя терпению моему будто не было предела, держалась из последних сил.

Мы пошли назад, довольные, что вылазка проходит без инцидентов. Солнце светило ярко, а я думала о том, что благожелательное расположение Джоди необходимо обратить себе во благо. Если мы доберемся домой без происшествий, я ее похвалю и вознагражу, и у нас будет положительный пример того, как должен проходить день. Мы с Джилл держали Джоди за руки, легко шагая через парк.

– Нужно признать, меня беспокоит отсутствие улучшений. – Я выбирала наиболее расплывчатые слова, чтобы Джоди не догадалась, что мы говорим о ней. – Беспокойство становится все сильнее, особенно по ночам.

– Были ли обнаружены новые сведения по поводу присутствия третьих лиц, которых мы обсуждали?

– Нет. Говорит об этом снова и снова, но никакой новой информации не сообщает. Я на самом деле очень волнуюсь. Кажется, все становится только хуже, ну уж точно не лучше. Не можешь подсказать мне что-нибудь практическое? – Я не хотела, чтобы в моем голосе звучало отчаяние.

– Ничего сверх того, что ты и так знаешь, – покачала головой Джилл. – А если честно, то должны быть пределы и тому, чего мы можем ожидать от тебя. Вполне возможно, что эмоциональный урон настолько велик, что справиться с ним смогут только психиатры. Знаешь что, я посмотрю и скажу, что можно сделать. Ничего не стану предпринимать, просто посмотрю.

Мы дошли до угла улицы, и я разрешила Джоди бежать впереди, а мы с Джилл пошли молча. Я надеялась на практический совет, но степень расстройства Джоди, похоже, выходила за рамки опыта Джилл, так же, как и за рамки моего. Я была расстроенна, но решила продолжать во что бы то ни стало. Я увидела, как Джоди остановилась впереди и попятилась спиной ко мне, внезапно обратив внимание на что-то в канаве.

– Джоди, – позвала я. – Ты что делаешь? Иди сюда.

Она с улыбкой повернулась, потом подобрала мертвого голубя и гордо продемонстрировала мне свой трофей. Голова птицы была свернута набок, а грудка распорота, и кровавые внутренности были выставлены на обозрение. Джоди завороженно разглядывала их.

– Джоди! Брось сейчас же! – строго сказала я.

Она посмотрела на меня, потом медленно отвернулась, ткнула тельце мертвого голубя, а затем бросила его в канаву.

– Фу, – сказала Джилл.

Я взяла Джоди за локоть сзади и потащила от канавы по направлению к дому. Джилл не стала заходить, а сразу села в машину, поскольку ей пора было на следующую встречу. Я провела Джоди через входную дверь прямо к раковине в кухне. Пока я набирала в тазик горячую воду и мыла ее с мылом, она смотрела на меня.

– Хорошо мы погуляли, правда, Кэти?

Ее лицо раскраснелось, она казалась счастливее, чем когда-либо за все эти месяцы. Я улыбнулась в ответ. Как я могла злиться? В конце концов, она не сделала ничего плохого. Но меня беспокоило, с каким восторгом она рассматривала мертвую птицу.

 

На следующее утро я ясно ощутила, что что-то не так. Ни в пять часов утра, ни в шесть, ни в семь Джоди не кричала. У меня хватило времени принять душ, одеться и высушить волосы. Я собрала детям школьный завтрак и даже спокойно выпила чашку кофе, а потом появилось беспокойство. Я поднялась наверх, на цыпочках подобралась к комнате Джоди и прислушалась. Тишина. Она даже не разговаривала с собой, как обычно. Я постучала и вошла. Она лежала поверх одеяла, распластавшись на спине, широко распахнув глаза и уставившись в потолок. Она была так неподвижна, что на мгновение мне показалось, что она умерла.

– Джоди? – Я потрясла ее за плечо. – Джоди? – Она слегка повела глазами. – Джоди? Что с тобой? Ты заболела?

Она не пошевелилась. Ее ноги и руки лежали прямо, причем так напряженно, словно были закованы в гипс. Это не был припадок. По крайней мере, я такого никогда не видела. Я потрогала ей лоб. Он был теплым, жара не было.

– Джоди? Ты слышишь меня? – Я снова встряхнула ее, на этот раз сильнее. – Джоди, посмотри на меня. Скажи, что случилось? Это Кэти. Джоди? Ты слышишь?

Она моргнула и медленно повернулась, чтобы посмотреть на меня. Зрачки расширены, под глазами темные круги. Она заговорила ровно, без какой-либо интонации:

– Он приходил вчера ночью. Ты сказала, он не придет, а он пришел. Я знаю, знаю, кто это был.

Я опустилась на колени и взяла ее за руку:

– Нет, солнышко, никто не приходил. Ты что-то вспомнила, и тебе показалось, что это на самом деле.

– Я не сказала. Не сказала, потому что она видела. Она видела, Кэти. Видела и не запретила ему.

– Кто-то видел, как папа обижает тебя?

Она кивнула.

– Кто, милая? Кто это был?

Она уставилась прямо на меня, округлив глаза от ужаса, смертельно бледная, на ее шее пульсировала венка.

– Мама. Мама видела. Я сказала, пусть он перестанет, а она ничего не сделала. Она смеялась и смотрела. Все они.

Я похолодела:

– Кто – все? Там был кто-то еще?

– Дядя Джон, Кен и тетя Белл. Они фотографировали, пока дядя Майк делал это.

– Дядя Майк?!

Ее лицо было как мертвое, она смотрела на меня и говорила, но была как будто в тумане.

– Он лежал на мне, как папа. Я не хотела. Было больно. Папа держал меня, когда пришла очередь дяди Майка. Я кричала, тогда папа сунул свою штуку мне в рот. Тетя Белл сказала: «Это ее заткнет». И все засмеялись… – Джоди трясло от страха.

Я пыталась скрыть ужас и сосредоточиться на том, что только что услышала.

Нужно было запомнить все имена и подробности, извлечь из ее речи как можно больше фактов. Я не знала, когда она снова откроется мне, да и откроется ли вообще. Я гладила ее лоб и шепотом успокаивала:

– Джоди, сейчас ты в безопасности. Двери на замке, заперты на ключ. У нас хорошая защита. Никто не войдет. То, что они сделали, – это самое ужасное, что только можно сделать с ребенком. Эти люди – мерзавцы, Джоди.

Она кивнула, но возразила:

– Они давали мне много конфет и игрушек… – Она бросила взгляд в сторону переполненных коробок для игрушек.

– Это они купили тебе все это? – спросила я. Она снова кивнула.

Так вот в чем дело. Не подарки, не мелочи для того, чтобы порадовать ее. Взятки, чтобы купить молчание и согласие. Неудивительно, что вещи эти для нее ничего не значили.

– Джоди, хорошие люди не покупают подарков потому, что они делали другим плохо. Они покупали это, чтобы ты молчала?

– Это был наш секрет. Они сказали, что, если я расскажу, мне будет плохо. Что меня запрут в темницу, придет чудовище и отгрызет мне руки. Это так, Кэти? – В ее голосе слышался страх. – Оно придет и съест мои руки?

– Нет, разумеется, нет. Единственные чудовища – эти люди, и они даже не приблизятся больше к тебе… никогда. Обещаю тебе.

Она подумала, потом ее губы тронула грустная улыбка.

– Тетя Белл была хорошая. Она ничего не делала. Только смотрела.

Меня передернуло от такой извращенной логики.

– Это ничем не лучше, Джоди. Она смотрела, как тебе делают больно, и не помогла. Она должна была остановить их. Я бы сделала именно так. Где они были, когда «просто смотрели»?

– В моей комнате.

– А в машине? Ты когда-то говорила про машину. Джоди, кто был в машине?

– Мама и папа. Мама фотографировала меня с напой. Машина была очень большая. Она фотографировала, и становилось светло. Его накажут, Кэти?

– Очень на это надеюсь. Всех их. Я все расскажу твоему социальному работнику, а она сообщит в полицию. Полицейские захотят поговорить с нами, но ты не бойся, я буду рядом.

Я продолжала держать Джоди за руку и гладить по лбу, не желая ее отпускать. Было уже больше семи, и настало время будить всех в школу.

– Ты больше ничего не хочешь мне рассказать? Ты очень смелая девочка, и очень важно, чтобы ты рассказала мне все-все.

Она покачала головой. Я посидела с ней какое-то время, затем уложила ее в кровать и попробовала успокоиться.

– Кэти, – неожиданно позвала она.

– Да, милая?

– А твой папа делал с тобой такое?

– Нет, конечно нет. Никогда в жизни. Он добрый, хороший человек, как и большинство взрослых.

– А папа Полы и Люси?

– Нет. Папа Полы никогда ее и пальцем не тронул. Отец Люси бил ее, поэтому она теперь здесь. Но так больно ей никогда не делали.

– Это я виновата, Кэти? Я не хотела. Мама сказала, что мне повезло. Сказала, что это потому, что он меня так сильно любит. Сказала, что надо утихнуть и радоваться. Сказала, что я папина дочка.

– Она не права, Джоди. Когда родители хотят показать своим детям, что любят их, они ласковы с ними. Они не делают своим детям больно. И это не твоя вина, Джоди. Не надо далее думать об этом. – Я обняла ее, потом она попросила включить телевизор и впервые после своего прибытия легко согласилась остаться в кровати, пока остальные собираются в школу.

Я вышла из ее комнаты и еще какое-то время постояла за дверью, пытаясь собраться с мыслями. Меня бил озноб, я была в ярости. Я представляла, что делает с Джоди ее отец, представляла, как остальные смотрят, слышала их смех. Неудивительно, что это довело девочку до такого состояния. Вот откуда берет начало ее злость, которую теперь разделяла и я. Невозможно придумать что-то более отвратительное, чем то, чему подвергал девочку ее отец, но теперь, к собственному ужасу, я узнала, что все было гораздо, гораздо хуже – хуже, чем кому-либо вообще может прийти в голову. Она стала жертвой самого чудовищного изнасилования, которое только можно представить, когда не только кто-то один из родителей заставляет пройти ребенка через ужасные муки, но когда оба родителя заодно, да еще привлечены посторонние люди. Я чувствовала, как к горлу подступает тошнота по мере осознания всего этого. Не только родители, объясняя это любовью и заботой, превратили жизнь Джоди в кошмар, но также и многие другие. Они извратили все в жизни маленького человека, даже хорошее превратив во что-то гадкое и порочное. У меня не было слов, чтобы описать то, что я чувствовала.

Чего же удивляться, что девочка отгородилась от внешнего мира? Она не в состоянии нормально общаться с окружающими, потому что все, что было в ее жизни, – это жестокость и боль. Поэтому она пытается избивать себя, калечить и мазаться нечистотами.

Кое-как я приготовила завтрак, проводила всех в школу и тут же позвонила Джилл.

– Все хуже, чем мы думали, – сказала я. – Гораздо хуже.

Передавая ей слова Джоди, я чувствовала, как Джилл начинает осознавать масштаб трагедии. Она резко вздохнула, когда я сказала, что Джоди насиловала целая группа соучастников, они фотографировали ее, наблюдали и веселились.

– Господи боже, Кэти, страшно подумать, что она все это вынесла. Этого достаточно, чтобы подключить полицию. Я знаю, тебе было тяжело выслушать все это от нее, но ты замечательно поработала.

Я не чувствовала, что замечательно поработала. Я чувствовала, что сама прошла через страдания Джоди. Мне стаю стыдно быть взрослой.

– Известно, сколько все это продолжалось? – спросила она.

– Думаю, порядочно. Она спросила, делал ли со мной это мой отец, и удивилась, что нет. Она описывала это так, как будто это было в порядке вещей, нормой, и только сейчас она узнала, что это было неправильно… – Я задумалась. – Джилл, в каком возрасте ребенка можно изнасиловать?

– В любом. Есть даже случаи с полугодовалыми.

Я поежилась.

– Кэти, это все признаки педофилии. Ей никогда не показывали фотографий?

– Нет, не знаю. Она не говорила.

– Ладно, когда сможешь, запиши все это. Эйлин в отпуске…

– Опять?

– Да, так что я свяжусь с Дэйвом Мамби. Им нужны судебный медик и полицейский протокол. Я перезвоню. Ты как, Кэти?

– Получше, чем Джоди… Сволочи!

 

ГЛАВА 13 Интеграция

 

Есть в среде фостерских семей такая шутка: сколько социальных работников потребуется, чтобы сменить лампочку? Тринадцать. Один – чтобы найти лампочку, и еще двенадцать – чтобы созвать совещание и обсудить, как менять лампочку. Нужно признать, что в этой шутке не так уж и много от шутки, она скорее отражает общее наблюдение: социальные службы неспособны начать действие, когда это так необходимо.

Узнав про последние откровения Джоди, Дэйв Мамби захотел устроить встречу, но только в присутствии Эйлин, а это будет лишь на следующей неделе, поскольку она, естественно, была в отпуске. Эйлин, как социальный работник Джоди, была обязана посещать ее раз в шесть недель, и все же по каким-то причинам они еще ни разу не встречались. Хотя теперь Эйлин регулярно названивала, чтобы составить отчет о состоянии Джоди. У меня складывалось впечатление, что она это делала скорее для того, чтобы избавить себя от необходимости наносить личный визит, нежели из реального интереса к делу. Может, она была с головой завалена работой, как и все социальные работники, или была равнодушнее других и оказалась не подвержена личному фактору. Что бы там ни было, меня печалило то, что Джоди достался соцработник, который совершенно ею не интересуется и не отстаивает ее права, и это было в высшей степени непрофессионально. Интересно, знал ли об этом Дэйв Мамби, руководитель ее группы?

Джилл перезвонила мне и сообщила, что характер встречи не требует моего присутствия и она может представлять нас обеих. И еще она сказала, что Дэйв попросил меня сосредоточить свои силы на поиске школы для Джоди, поскольку ее родители подали жалобу на низкий уровень ее образования. Прежнюю школу Джоди оставила, когда ее взяли на патронат, а поиск новой был невозможен из-за ее поведения и постоянной смены опекунов.

Я была поражена. К этому времени родители Джоди уже должны были бы знать, в чем их обвиняют. Когда ребенок делает подобное сообщение, родителей всегда ставят в известность. Более того, когда все контакты между Джоди и ее родителями были вдруг прекращены, им должны были объяснить причину. Вдвойне меня удивляло то, что Дэйв, уделивший такое внимание этому вопросу, между тем откладывал нашу встречу.

Джилл предложила Харвестбанк, местную начальную школу, которая была рекомендована для детей с проблемами в образовании. У Джоди уже имелась справка о ее пробелах в образовании, а в этом документе излагались также основные проблемы ребенка, и составлялся он после беседы ребенка с психологом. Джоди требовалось довольно много внимания, и ее справка включала подтверждение об оплате ассистента на полную ставку, в какую бы школу ее ни приняли. И если школа была стеснена в средствах, это могло стать побудительным мотивом, чтобы принять Джоди.

Я позвонила в Харвестбанк и поговорила с заместителем директора. Она оказалась приятной дамой и любезно объяснила, что у них в обучении находится больше детей-инвалидов, чем позволяет квота, и они ужаты до предела. Она предложила перезвонить через полгода. Я поблагодарила и повесила трубку.

Я открыла «Желтые страницы», отметила все начальные школы, которые находились на приемлемом расстоянии, и начала их обзванивать. В следующих четырех я получила тот же ответ: все они были переполнены, и все предлагали лист ожидания. И это с условием дополнительной дотации. Я убрала телефон в сторону и вздохнула. Интересно, получится ли договориться со школой, куда ходят Эдриан и Пола? В ней отделение для особых детей совсем небольшое, но там знали меня и мою семью, и у меня были хорошие отношения с персоналом. Снова вздохнув, я набрала номер.

Секретарша узнала меня (это было мило) и соединила с директором, мистером Радмэном. Мы обменялись приветствиями, и он спросил, как дела у Полы и Эдриана. Я сказала, что хорошо, и польстила ему немного, упомянув, как они любят рассказывать о школе.

– Все еще занимаюсь патронатом, – сказала я, после чего рассказала ему о Джоди, добавив, что, хотя у нее и есть проблемы с обучением, я считаю их решаемыми. Сказана также, что его школа первым делом пришла мне на ум – небольшая ложь, но ради благого дела.

– Я посмотрю ее справку, – сказал он. – Но, несмотря на мое к вам уважение, я еще не предлагаю ей место. Это будет зависеть от уровня обеспечения и от того, сможем ли мы соответствовать необходимым требованиям.

Я горячо поблагодарила его, потом позвонила Джилл и попросила переслать мне факсом справку. Отупев от телефонных переговоров, длившихся битый час, и отчаянно нуждаясь в каком-то движении, я нашла Джоди в груде бумаги, клея и красок, с которыми она возилась все это время.

– Собака! – воскликнула она.

– Очень красиво. Пойдем прогуляемся на почту.

Я помогла ей вымыть руки, причесала и переодела. Когда мы вышли из дома, она выглядела очень опрятно в своей веселой, желтого цвета футболке, которую, как я знала, она очень любила.

Дул легкий ветерок, мы шли по улице, но Джоди нервничала и хватала меня за руку, как только мимо проезжала машина.

– Кэти, – сказала она.

– Да, Джоди?

– А папа не делает больно маме?

– Надеюсь, нет, солнышко, – ответила я, не уверенная в том, что понимаю, о чем она спрашивает.

– Делает. Бедная мамочка.

Мы шли дальше. Джоди нахмурилась. Наверное, от мысли, пришедшей ей в голову, которая, кажется, беспокоила ее. Наконец она посмотрела на меня.

– Я не хочу, чтобы он делал ей больно, – сказала она, потом задрала подбородок и стиснула кулаки. – Я убью его.

И снова я не знала, что ответить. Может быть, она чувствовала себя виноватой за то, что оставила мать одну с отцом? Стоит ли мне постараться смягчить ее злость или, наоборот, укрепить ее решимость бороться с ним? Может, это и не профессионально, но мои личные ощущения подсказывали мне, что у нее есть все основания злиться и все основания желать отцу смерти. Я решила перенаправить ход ее рассуждений в другое русло:

– Если бы он делал ей больно, Джоди, я думаю, она ушла бы от него и рассказала бы полиции. Она взрослая и может сама решать, что ей делать.

Надеюсь, она понимала, что я пыталась сказать, хотя я сама не была уверена, что правильно понимаю ее. Говорило ли это о жестоком обращении в семье? Может, она видела, как отец бьет мать? Или она видела, как они занимаются сексом, и предположила, что маме так же больно, как и ей?

Я ненавязчиво перевела разговор на отвлеченную тему, и мы вышли на широкую улицу. Мы шли мимо разных магазинов, манящих яркими вывесками и привлекательными витринами, и я вспомнила, как будоражило меня в детстве хождение по магазинам вместе с родителями. Я до сих пор еще помнила и восторг при виде витрины рыбной лавки, и странные запахи обувной мастерской. Я с грустью посмотрела на Джоди – она смотрела прямо перед собой, настороженная, безучастная ко всем этим маленьким удовольствиям, которые были вокруг нее. Мир не был для нее местом, где можно найти радость, как для других детей. Ей недоставало восторга и стимула. Она была мертва для всего этого из-за перенесенных страданий. Мое сердце разрывалось на части.

Я сделала все, что нужно было, на почте, и поскольку Джоди все время тихонько стояла около меня, я купила ей пакет конфет в качестве вознаграждения. Когда мы вышли обратно на улицу, я заметила, что она снова притихла.

– Чем займемся дома? – спросила я.

Она молчала, лицо ее застыло.

– Что-то случилось, Джоди?

– На что они пялились? – ворчала она. – Не надо на меня пялиться.

– Кто, Джоди? На почте? – спросила я. Она не возразила, и я продолжала: – Никто на тебя не пялился, милая. Они, наверное, просто любовались, как хорошо ты выглядишь в этой симпатичной маечке.

Она не ответила, и я решила не продолжать. По-настоящему убедить в чем-либо Джоди было нельзя, что-то обсудить тоже. Заботиться о Джоди означало скорее следить за тем, что ей нужно, и пытаться отвлечь ее, прежде чем она впадет в истерику или гнев. Мы прошли еще немного, и навстречу нам попался мужчина средних лет в костюме.

– Да на что он, черт, уставился? – заворчала Джоди при его приближении. Хотя, по-моему, он вообще на нас не смотрел.

– Джоди, не груби.

Когда он подошел еще ближе, она снова повторила, на этот раз громче:

– На что он, на фиг, уставился?

На этот раз он, должно быть, услышал, и я виновато улыбнулась ему, а он в смущении отвернулся.

– Джоди, это было грубо. Тебе нечего так переживать, на тебя никто не смотрит.

– Я им покажу! – бормотала она. – Никто не будет смотреть на меня. Я их всех убью!

По возвращении домой настроение Джоди ничуть не улучшилось, и, чтобы протянуть время, я дала ей посмотреть «Мэри Поппинс», ее любимый фильм, а сама пока занялась кое-какой работой. Я включила стиральную машину и начала разбираться с посудой, не переставая размышлять о странном поведении Джоди. Я уже и раньше замечала ее подозрительную неприязнь ко всем, кто на нее смотрит. Это стало одной из причин, почему наши совместные трапезы были невыносимы. Она то и дело огрызалась «Чего ты смотришь?» на любого, кто бросит рассеянный взгляд в ее сторону. Я и раньше подозревала, что эта неприязнь была как-то связана с прошлыми проблемами, но сейчас, когда их происхождение было выяснено, ее фобия стала очевидна: если тогда там присутствовали и наблюдали за происходящим с Джоди несколько человек, то понятно, что она стала бояться даже того, что на нее смотрят в принципе.

Примерно через полчаса я закончила домашние дела и вернулась к Джоди, прихватив с собой стаканчик лимонада. Она отрешенно смотрела на экран, где Берт пел серенаду Мэри, когда они гуляли на фоне сказочно прекрасного пейзажа. Спустя какое-то время она повернулась и посмотрела на меня, потом подошла и села рядом со мной на диване.

– Ты знаешь, что у тебя очень маленькие глаза? – спросила она.

– Неужели? – удивилась я. Я вообще-то всегда считала, что глаза – одно из моих достоинств, и даже гордилась ими.

– Да, прямо как у поросенка. Поросячьи глазки. Хрю-хрю! – Она заулыбалась, ожидая, видимо, что я поддержу эту шутку.

– Ты говоришь не очень приятные вещи, Джоди. Не будь грубой. Не нужно никого обижать в этом доме.

– Но ведь это правда. Тупые маленькие глазки. Поэтому ты даже не видишь, куда идешь. Дура!

Какие-то странные вещи она говорила, будто повторяла что-то услышанное прежде. Например, оскорбление, когда-то сказанное в ее адрес и теперь разыгранное ею. Во-первых, это заявление было неверно. И кроме того, в нем были подробности такого порядка, до которых Джоди сама просто не додумалась бы. Было это сказано ей у нее дома? Прежде чем я успела все до конца осмыслить, раздался телефонный звонок. О нет, подумала я, наверняка звонят из школы сказать, что мест все-таки нет. Так быстро дают только отказ. Я улыбнулась и попыталась говорить бодро:

– Алло.

– Здравствуйте, это Маргарет Браун с Бохэм Клоуз?

Я с тревогой посмотрела на Джоди. Адрес был мой, но имя Маргарет Браун – это имя матери Джоди.

– Нет, это не она. А кто говорит?

– О, простите, виновата. Я звоню от отоларинголога больницы Святого Джона, по поводу Джоди Браун.

– Да, это Кэти Гласс, ее воспитатель.

– Простите, я просто нашла файл в папке. Письмо от врача у вас на почте, вместе с рецептом на ушные капли. Доктор хочет назначить Джоди полный осмотр в этом месяце.

Я договорилась о приеме, записала дату в ежедневнике и повесила трубку. Это нехорошо. В больнице я дала особые указания по поводу конфиденциальности моих данных. Чтобы избежать неловкой ситуации, они должны быть недоступны для родителей Джоди. Очевидно, меня не поняли. Сегодня они позвонили мне и спросили Маргарет, но что, если в другой раз они позвонят Маргарет и спросят Кэти Гласс? Тогда все, что ей понадобится сделать, – это попросить подтвердить полный адрес, после чего ее муж в два счета окажется на моем пороге. Тогда у нас с Джоди будет больше причин для беспокойства, чем мои поросячьи глазки.

 

ГЛАВА 14 Парк

 

Эйлин вернулась из своего отпуска, и Дэйв наконец смог организовать встречу. Джилл приехала ко мне, и все сразу завертелось. Мне было поручено сводить Джоди на десятки разных приемов. Сначала нас должен был обследовать детский психиатр, чтобы помочь социальной службе решить, как лучше всего работать с девочкой. Также Джоди предстояло пройти то, что называется протокольным интервью. Ее беседу с офицером полиции из отделения по делам несовершеннолетних запишут на видеокамеру, и это станет отправной точкой уголовного дела против отца Джоди, и хочется верить – против его соучастников тоже. Потом Джоди придется пройти обследование у полицейского врача для судебной экспертизы – необходимо гинекологическое обследование, чтобы подтвердить ее заявления.

Судебная экспертиза волновала меня больше всего. Даже для взрослого подобное стало бы тяжелым испытанием, но для униженного ребенка это может оказаться чем-то, похожим на очередное нападение. Я обещала Джоди, что с ней больше никогда не случится ничего такого, и я боялась, как бы она не решила, что я обманула ее, и не перестала мне доверять.

Тем временем в жизни установился какой-то порядок. По понедельникам, средам и пятницам утром к Джоди приходил преподаватель, а потом, днем, мы ходили гулять – как правило, в парк. По вторникам и четвергам мы ходили по магазинам, хотя у нас с Джоди были разные взгляды на то, как это нужно делать. От самого процесса совершения покупок Джоди получала истинное удовольствие, тогда как для меня это дело было вполне обыденным. Она наслаждалась, устраивая на публике скандалы, зная, что в ответ я мало что могу сделать. Вспышки злобы были рассчитаны на то, чтобы вытрясти из меня какую-нибудь покупку лично для нее, но я никогда не уступала, в противном случае она получила бы награду за плохое поведение. Однако Джоди годами успешно пользовалась этой тактикой, и я не рассчитывала, что она скоро избавится от привычки.

Занятия с Николой, если говорить о поведении, проходили все лучше и лучше, но в самом обучении Джоди мало продвинулась. По-моему, это было связано не только с ее невосприимчивостью к обучению и задержкой в развитии, скорее это стало результатом ее эмоционального состояния. Большой проблемой оказалось то, что Джоди было неинтересно учиться. Она не видела никакого смысла ни в одном из упражнений, которые задавала ей Никола, и мотивировать ее было очень непросто, поскольку выяснилось, что она абсолютно не нуждалась ни в чьем одобрении.

Мое беспокойство возросло, когда я наконец получила ответ от мистера Радмэна. Его секретарь, извинившись, сообщил, что они не имели возможности предоставить место для Джоди.

– Возвращайтесь к занятиям, – сказала я Николе, а сама оставшуюся часть урока провела на телефоне, безрезультатно пытаясь заинтересовать еще одного школьного директора.

– Проблема в том, – сказала Никола, – что ей действительно нужна спецшкола, но пока у нее не будет новой справки, у Джоди нет никаких шансов.

– И сколько времени потребуется на то, чтобы ее заменить?

– Вплоть до одного года.

Мы понимали, что это был не выход, и после того, как Никола ушла, я дала Джоди бумагу, краски и клей, а сама провела следующий час за «Желтыми страницами». Работа была утомительная, но в конечном счете я все же нашла школу, где захотели взглянуть на медицинское заключение Джоди. Начальная школа Эльмакр была в восьми километрах от нас, и надо было учитывать пробки, но там хотя бы было место.

 

Лучшим временем, которое мы проводили вместе с Джоди, были прогулки в парке. На открытом пространстве она не так нервничала еще и потому, что радом было не слишком много людей. И еще ей нравилось качаться на качелях, а я, рассказывая о растущих здесь цветах и деревьях, называя породы разных птиц, потихоньку подводила ее к тому, чтобы она начала познавать окружающий мир.

Иногда мы сталкивались с моими знакомыми, и я надеялась, что такие дружеские контакты будут полезны для Джоди. Я знакомила их с ней, как и со всеми своими воспитанниками, но вместо того, чтобы сказать «здравствуйте» или робко улыбнуться, она задирала нос, прищуривала глаза и усмехалась как ведьма. Этот смешок появился у нее совсем недавно – возможно, очередной защитный механизм, чтобы не подпускать к себе людей. И если это было так, то он действительно срабатывал. Только самые стойкие поддерживали беседу. Но к счастью, большинство моих знакомых знали, чем я занимаюсь, так что не обижались.

Несмотря на мои большие планы по расширению ее кругозора (что включало и зоопарк, и кино, и местные музеи), Джоди нравилось бывать только в парке, особенно на детской площадке. Стоило нам приблизиться к воротам, она сломя голову неслась прямо к качелям. Она редко играла с другими детьми, будто вовсе не замечала их существования. Меня это не удивляло, поскольку тогда и меня-то она едва замечала. Бормоча или напевая себе под нос, она почти все время раскачивалась на качелях, пока не наступала пора идти домой. Точно так же она вела себя и дома, когда мы хотели поиграть в настольные игры: она предпочитала играть одна, в своем собственном маленьком мирке.

Несколько раз она заговаривала с другими ребятами, но, как правило, только из любопытства. Если Джоди видела, что кто-то из детей занимается чем-то интересным, или замечала понравившуюся ей вещь, она могла подойти к этому ребенку и просто уставиться ему куда-то в грудь. Она по-прежнему всячески избегала смотреть прямо в глаза. Попятно, что детей это пугало, хотя цели напугать их у нее не было. И все же дело часто заканчивалось ссорой, и малыш бежал жаловаться маме на «вон ту девочку».

Однажды, когда мы были на площадке, туда пришел молодой папа с двумя девочками. На площадке было специально отведенное место для самых маленьких, таких, как эти. Именно туда их и отправили играть. По какой-то причине это вызвало у Джоди интерес, так что она последовала за ними и стояла, наблюдая, как они лазают по сооружению в виде замка. Я была поблизости и следила за ней. В какой-то момент одна из девочек решила съехать с горки. Джоди подошла посмотреть, но встала слишком близко, оказавшись, таким образом, у той на пути. Отец девочки подошел к Джоди, положил руки ей на плечи и сказал:

– Отойди, не мешай.

Мне показалось, это было слишком, но я быстро подошла и извинилась:

– Прошу прощения. Пойдем, Джоди, пойдем на качели.

Мы повернулись и уже уходили, когда он крикнул нам вслед:

– Тебе надо бы научиться следить за своим ребенком.

Это было совершенно излишне, но я не стала отвечать, и мы с Джоди пошли дальше. Несколько минут спустя на площадку пришла красиво одетая женщина средних лет и направилась прямо к нам.

– Извините, – обратилась она ко мне. – это Джоди, верно? – Она наклонилась к Джоди и улыбнулась: – Привет, Джоди, я рада снова тебя видеть. – Джоди посмотрела в ее сторону и продолжала лениво раскачиваться. Дама подала мне руку: – Здравствуйте, извините, я Фиона, бывшая учительница Джоди.

Я пожала ей руку:

– Здравствуйте. Я Кэти, ее попечитель. – Я обычно не говорила при ребенке, что я попечитель, чтобы его не смущать, но в данном случае было логично предположить, что ее преподаватель знает, что Джоди находится на патронате. – И как долго вы с ней занимались?

– Год. – Она улыбнулась Джоди, но та в ответ только рассеянно посмотрела на нее. Интересно, она ее узнала? – Должна сказать, я рада видеть Джоди в таком хорошем состоянии и такой опрятной. Вы замечательно справляетесь.

– Спасибо. Что ж, продвигаемся потихоньку вперед, верно, милая?

Джоди кивнула, не вникая, о чем ее спрашивают.

– Сколько времени она живет с вами? – спросила Фиона.

– Несколько месяцев. До меня она сменила несколько семей, но теперь все как будто устроилось.

– Замечательно. Уверена, это именно то, что ей нужно. Что ж, я пойду, развлекайтесь. Джоди, была очень рада тебя видеть… и была рада познакомиться, Кэти.

Она ушла, а я стояла около качелей, глядя на Джоди. Отец двух малышек направился в нашу сторону, и я забеспокоилась.

– Извините, – сказал он. – Не хочу вас беспокоить. Просто хотел извиниться за свой тон.

– А… ясно, – сказала я с облегчением. – Да ладно, ничего.

– Я случайно услышал, что вы ее попечитель. Просто я подумал, что вы мать.

– Не беспокойтесь. Извините, что помешали вам.

Он виновато улыбнулся и вернулся к девочкам.

Мы пришли домой, и я задумалась о двойных стандартах. Занимаясь чужими детьми, мы часто слышим в свой адрес обвинения в их плохом воспитании, но как только люди узнают, что вы попечитель, они неожиданно меняют свое мнение. Почему же все готовы сразу осуждать? Воспитывать ребенка в любом случае сложно, а тут еще осуждение посторонних.

Несколько дней спустя мне ответили из школы Эльмакр: очень жаль, но они не могут предложить Джоди место. Я упала духом, но секретарь продолжал: у них есть сотрудник в другой школе и, может быть, там нам помогут. Сотрудника звали Адам Вест, из школы Эбби Грин, ему уже передали мои координаты, и он скоро свяжется со мной. Я горячо поблагодарила его и с улыбкой передала хорошие новости Джоди.

– Не пойду, – сообщила она. – Ненавижу школу. Тебя ненавижу. Все ненавижу. – Она показала мне язык и выбежала в коридор.