Патриотизм и национализм в России. 1825-1921. громил либерально-эгалитарную европеизацию России

ц_а финишной прямой (1881-1914)

 

громил "либерально-эгалитарную" европеизацию России. Третьему
поколению все это казалось безнадежно устаревшим, архаическим
вздором. Оно верило в "Протоколы сионских мудрецов" и главным
врагом полагало вовсе не европеизацию, но "евреизацию" России.
Не "германская правительственная система", как думал в шестидеся-
тые наивный Бакунин, лежала,по их мнению,в основе всех наших
бед, а "германские идеалы", заимствованные, как нам только что
объяснили свежеиспеченные арийцы, "от еврейства". "Не в про-
шлом, свершенном, а в грядущем, чаемом, Россия — по общей мыс-
ли славянофилов — призвана раскрыть христианскую правду о зем-
ле". (43) И состояла эта правда в том, что основная конфронтация
современного мира была — "Россия против еврейства".

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ СЕРГЕЯ

Есть в нашем распоряжении замечательный в своем роде документ,
ярко живописующий эту роковую эйфорию последнего предвоенно-
го поколения славянофильства. Сам Шарапов и поведал нам про-
стодушно - и подробно — как виделась ему накануне окончательной
катастрофы "христианская правда о земле". Он написал об этом ро-
ман, который вышел в 1901 г. и называется "Через полвека".

"Я хотел в фантастической форме, - объясняет автор, — дать чи-
тателю практический свод славянофильских мечтаний, показать, что
могло бы быть, если бы славянофильские воззрения стали руководя-
щими в обществе". (44) Вот как видел он Москву 1951 года, руково-
димую славянофильскими воззрениями.

Москвич 1950-х встречается с человеком из прошлого и отвечает
на его недоуменные расспросы:

" - Разве Константинополь наш?

— Да, это четвертая наша столица.

— Простите, а первые три?

— Правительство в Киеве. Вторая столица — Москва, третья — Пе-
тербург". (45)

Внешне автор словно бы следует начертаниям Леонтьева: и "пра-
вительство в Киеве" и "Константинополь наш". Но смысл, душа ле-
онтьевского пророчества — отдать "петровское тусклое окно в Евро-
пу" за "спокойное господство на юго-западе, полном будущности и
духовных богатств"- исчезли. Петербург попрежнему "третья столи-
ца" империи, о превращении его в "балтийский Севастополь" и речи
нет. А что до "духовных богатств", то они Шарапова не волнуют. Бы-
ли бы территориальные...

Так вот о территории. Каковы границы новой России? "Персия
представляет нашу провинцию, такую же, как Хива, Бухара и Афга-
нистан. Западные границы у Данцига. Вся Восточная Пруссия, Че-
хия с Моравией, мимо Зальцбурга и Баварии [граница] опускается к
Адриатическому морю, окружая и включая Триест. В этой Русской
империи были Царство Польское с Варшавой, Червонная Русь со
Львовом, Чехия с Веной, Венгрия с Будапештом, Сербо-Хорватия,
Румыния с Бухарестом, Болгария с Софией и Адрианополем, Греция
с Афинами". (46) Прямо по Данилевскому.

Когда-то, за много лет до имперской утопии Шарапова, Леонтьев,
как мы помним, пророчествовал: "Я того мнения, что социализм в
XX и XXI веке начнет на почве государственно-экономической иг-
рать ту же роль, какую играло христианство на почве религиозно-го-
сударственной тогда, когда оно начинало торжествовать. Теперь со-
циализм еще находится в периоде мучеников и первых общин <...>
Найдется и для него свой Константин (очень может быть и даже все-
го вероятней, что этого экономического Константина будут звать
Александр, Николай, Георгий, т.е. ни в коем случае не Людовик, не
Наполеон, не Франциск, не Джеймс, не Георг". (47)

Конечно, для Шарапова социализм табу, да и Леонтьев опять
промахнулся - и по поводу имени "экономического Константина",
и относительно XXI века. Но все-таки если соединить два эти, на
первый взгляд, столь различных прогноза, то невольно создается
удивительное впечатление, что истинным наследником выродив-
шейся Русской идеи оказался на деле коммунистический император
Иосиф (Сталин). Мы еще к этому поразительному совпадению вер-
немся.

Покуда скажем лишь, что во многих деталях Шарапов ошибся. С
Австрией и Грецией вышла осечка. С Сербо-Хорватией и Триестом
тоже. Иран не вошел в советско-славянскую империю, а с Афгани-
станом и вовсе оскандалились. И всё же общее предвидение гигант-
ской империи, простершейся на Восточную и Центральную Европу
и опирающуюся на леонтьевский диктум "социализм есть феодализм
будущего", оказалось точным. Пусть в совсем другой форме, пусть с
совершенно иным интеллектуальным оправданием, отрицающим
'по крайней мере, на словах) любезное их сердцу самодержавие,
пусть всего лишь на полстолетия, но оно оправдалось.

Это свидетельствует, по-моему, неопровержимо, что логику фан-
томного наполеоновского комплекса, природу сверхдержавной бо-
^Лезни, которой заболела после разгрома декабристов Россия, угадало

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

ц_а финишной прямой (1881-1914)

 

выродившееся славянофильство точнее, нежели современные ему
русские либералы.

Как, однако, сопрягается прогноз Шарапова с пророчествами
Ивана Аксакова и Данилевского о Всеславянском Союзе будущего?
Да никак. Это наследство панславизма раскассировано, оказывает-
ся, полностью.

Союз и в нем растворится Российская импе-
рия... " _ д мы мечтали, — говорит славянофил из прошлого, — что образуется Всеславянский

- Помилуйте, это смешно. Вы посмотрите, какая необъятная ве-
личина Россия и какой к ней маленький привесок западное славян-
ство. Неужели было бы справедливо нам, победителю и первому в
славянстве, а теперь и в мире народу садиться на корточки ради како-
го-то равенства со славянами?" (48) Словно Достоевского цитирует.

Так легко оказалось сбросить панславистскую маску "первому в
мире народу", едва достиг он своей цели и оказался снова, пусть
лишь в безумной мечте "патриотического" идеолога, единственной в
человечестве сверхдержавой. Нечего и говорить, что "самодержавие
не только сохранилось, но и необыкновенно укрепилось и приобре-
ло окончательно облик самой свободолюбивой и самой желанной
формы правления". (49)

"ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС"

И все-таки, полагает Шарапов, борьба за преобразование мира по об-
разу и подобию России не закончится и в 1951 году. Хотя, опять
вспомним Достоевского, "истина одна, и стало быть, только единый
из народов может иметь Бога истинного", и хотя превращение Рос-
сии в единственную глобальную сверхдержаву эту истину вроде бы и
подтверждал о, найдутся еще и через полвека люди на свете и, что ху-
же всего, даже в самой Российской империи, которые истину эту не
признают. Разумеется, эти враги народа должны быть устранены.

Их устранение как раз и представляет самую насущную проблему
для Москвы середины XX века, которой, собственно, и посвящена
большая часть романа Шарапова.

"Речь шла о непомерном размножении в Москве еврейского и
иностранного элемента, сделавшего старую русскую столицу совер-
шенно международным еврейским городом". (50) Дело дошло до то-
го, что "была уничтожена процентная норма для учащихся евреев во
всех высших и средних учебных заведениях". Даже в фантастическом
будущем такой либеральный разврат ужасал автора. Впрочем, как мы

сейчас знаем, ужасался он зря. В полном соответствии с "христиан-
ской правдой" выродившегося славянофильства процентная норма
была при императоре Иосифе благочестиво восстановлена.

Тут, однако, нужно опять отметить точность предвидения Шара-
пова. Если вспомнить действительно потрясавшие Москву середины
века кампании против "безродных космополитов" и "убийц в белых
халатах", то в главном пророчество его сбылось. Коммунистический
император и впрямь превратил еврейский вопрос в самую насущную
проблему России. Как известно, лишь его смерть помешала её "окон-
чательному решению".

Существенно, однако, что и для Сергея Шарапова, и для Иосифа
Сталина решение еврейского вопроса одинаково оказалось оборот-
ной стороной глобальной борьбы с мировым злом. Фундаменталь-
ный постулат Русской идеи был, таким образом, сохранен в обоих
случаях: Россия попрежнему противостояла гнилому Западу. Только в
новой, переформулированной доктрине мировое зло коренилась не в
западном парламентаризме, как думали родоначальники славяно-
фильства, не в "либерально-эгалитарном разложении", как считал
Леонтьев, и даже не в западной буржуазности, как полагали родона-
чальники большевизма, но в еврействе, которое, согласно "Протоко-
лам сионских мудрецов", навязало миру и этот парламентаризм, и
это либеральное разложение, и эту буржуазность. (51) Стало быть,
окончательная победа "христианской правды о земле" была просто
невозможна без окончательного решения еврейского вопроса.

Тут, впрочем, проявил Шарапов некоторое легкомыслие. По
крайней мере, с точки зрения его влиятельных единомышленников,
среди которых были и депутаты Думы и даже виднейшие ее ораторы,
он упростил дело. По его мнению, окончательное решение вопроса
могло быть достигнуто превращением евреев в изгоев и всеобщим
организованным презрением к ним со стороны "коренных русских
людей, которые наконец почувствовали себя хозяевами земли сво-
ей". (52) Просто евреев не следовало брать ни на какую работу, кро-
ме черной.

Ю.М. Одинзгоев шел, однако, дальше Шарапова. Он предлагал
бойкот христианами всех органов печати жидовской окраски, бой-
кот промышленности, торговли, бойкот во всех решительно сферах
человеческой деятельности". (53) А Владимиру Пуришкевичу, воз-
главлявшему Союз Михаила Архангела, все эти предложения каза-
^{ЛИсь сл}ишком либеральными. Окончательно решить вопрос, по его
нению, могло лишь выселение всех евреев на Колыму, за Полярный

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

_На финишной прямой (1881-1914)

 

круг (идея, впоследствии подхваченная и модифицированная Стали-
ным). Но радикальней всех был, конечно, шеф Союза русского на-
рода Николай Марков, подробный разговор о взглядах которого у нас
еще впереди. Сейчас скажем лишь, что в апреле 1911 года он темпе-
раментно воскликнул в Думе: в случае, если его коллеги будут про-
должать свою либеральную политику по отношению к евреям, в ча-
стности, не давая русскому народу "возможности обличить в суде иу-
дея <...> всех жидов начисто до последнего перебьют". (54. Эта идея
была впоследствии подхвачена Гитлером — тоже с известными моди-
фикациями).

А теоретическое обоснование всей этой свистопляски дал, как
всегда, всё тот же "неисчерпаемый духовный резервуар", по характе-
ристике сегодняшних его единомышленников, М.О. Меньшиков.
Дело, оказывается, в том, что "входя в арийское общество, еврей не-
сет в себе низшую человечность, не вполне человеческую душу". (55)
Именно по этой причине "народ требует чистки. Когда он здоров и
могуч, то совершает выпалывание чуждых элементов сам безотчетно,
как организм выгоняет своих паразитов. Больному же и захиревшему
народу нужно несколько помочь в этом". (56) Вот Шарапов с компа-
нией и взялись помогать. Отсюда их требования бойкотов и выселе-
ния за Полярный круг, обвинения в ритуальных убийствах и обеща-
ния "перебить" в предстоящих погромах всех жидов до последнего.

Что касается "обличения в суде иудея", то это как раз российско-
му Министерству юстиции два года спустя затеять удалось. Только,
вопреки его ожиданиям и к вящему позору "обличителей", закончи-
лось оно оправданием невинного человека. Я говорю, конечно, о
знаменитом деле Бейлиса. Но это к слову. А по сути отчетливо видим
мы теперь, что евангелие от Сергея вовсе не было грёзой любителя-
одиночки. Оно было необыкновенно популярно среди значительной
части "национально-ориентированных". Было на самом деле одной
из трех главных частей нового "патриотического" канона, который,
как мы видели, состоял у последнего предреволюционного поколе-
ния русских националистов из войны с Германией, возврата утрачен-
ной в Крымской катастрофе сверхдержавности и, конечно, оконча-
тельного решения именно еврейского вопроса.

И помимо всего прочего даёт нам утопия Шарапова возможность
представить себе, как выглядел бы сегодня мир в том, почти неверо-
ятном случае, если победа в холодной войне досталась бы не ошель-
мованному нашими "патриотами" Западу, а советско-славянофиль-
ской империи, что привиделась в 1901 году Сергею Шарапову.

РУССКИЙ ВОПРОС

Так или иначе, вырождение благородной старой утопии заверши-
лось. Она слилась с геополитическими амбициями выродившегося
самодержавия и с брутальным черносотенством. И, может быть, во-
все не странно, что именно её пророки несопоставимо точнее пред-
видели — и описали — основные очертания эволюции средневековой
системы на три четверти столетия вперед,нежели тогдашние либера-
лы. В конце концов это была их система, они видели её изнутри, они
знали её интимные секреты, понимали её логику.

И совсем, право, несложно измерить силу их предвидения. Всё,
что для этого требуется, — просто спросить себя вправду ли кончи-
лась власть так безумно волновавшего их "еврейского вопроса" над
российскими умами даже сейчас, столетие спустя после падения по-
родившего его императорского самодержавия, а затем и советской
его наследницы?

Есть, как ни странно, достаточно очень серьёзных оснований в
этом сомневаться. Во всяком случае конец XX века отмечен был в
России бурным всплеском восхищенного интереса именно к черно-
сотенцам - и причем не в каком-нибудь маргинальном "Нашем сов-
ременнике", а в самом сердце современного литературного процесса,
в его, как говорят англичане, mainstream.

А. Рейтблат, на которого мы уже ссылались, привёл в журнале
"Неприкосновенный запас" немало документальных свидетельств
этого восхищения. Вот некоторые из них.

"В адресованном учителям библиографическом словаре 'Русские
писатели. XX век' (М., 1998), изданном 'Просвещением' под редак-
цией директора Пушкинского дома Н.Н. Скатова помещены вполне
сочувственно написанные статьи об идеологах черносотенного дви-
жения Б.В. Никольском и В.М. Пуришкевиче [том самом, как пом-
нит читатель, который требовал выселить евреев за Полярный круг],
а получивший широкую известность публикацией 'Протоколов си-
онских мудрецов' С.А. Нилус назван 'выдающимся духовным писа-
телем' и ' пророком'. ИНИОН <...>выпустил недавно монографию
П.И. Шлемина об М.О. Меньшикове, где идет речь о 'публицистиче-
ском подвиге' этого журналиста, его 'аналитических талантах' и
нравственной крепости' ". Речь, как понимает читатель, о том самом
ЧеРносотенном журналисте, утверждавшем в 1909 году, что "еврей
несет в себе не вполне человеческую душу".

Меньшиков в последнее время вообще становится предметом
стоящего культа, - продолжает автор. - При региональном обще-

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

_на финишной прямой (1881-1914)

ственном фонде поддержки Героев Советского Союза действует ини-
циативная группа по увековечению его памяти и популяризации на-
следия, ежегодно проходят Меньшиковские чтения <...> и, что самое
важное, обильно переиздаются его работы. Вышло уже несколько
книг: 'Из писем к ближним', 'Выше свободы' (1998; с предисловием
Валентина Распутина и тремя (!) послесловиями) и тематический том
издаваемого студией Никиты Михалкова ТРИТЭ сборника 'Россий-
ский архив' (вып. 4, М., 1993; содержит дневник Меньшикова 1918 г.
и его письма), не считая многочисленных публикаций в журналах и
сборниках". (57)

Это все, впрочем, судя по анализу Рейтблата, скорее работы лю-
бительские. О действительной глубине новейшего интереса к "еврей-
скому вопросу" можно судить по тому, что в дело уже вмешалась тя-
желая, так сказать, артиллерия. Я говорю о вполне серьёзных авто-
рах, претендующих на объективное, чтоб не сказать академическое,
решение вопроса. Например, о В.В. Кожинове и его вышедшей в
1998 г. вторым изданием книге "Черносотенцы и Революция" и о
первом томе работы А.И. Солженицына "Двести лет вместе", издан-
ной уже в 2001 году.

Конечно, оба автора трактуют отдельные сюжеты "еврейского во-
проса" по разному. Кожинов, допустим, всячески подчеркивает, что
Союз русского народа был одним из самых серьёзных политических
движений дореволюционной России, которое "гораздо лучше других
политических сил понимало к чему ведёт Революция". (58) Подтвер-
ждает он свою трактовку тем, что принадлежали к этому движению
выдающиеся деятели русской культуры. С гордостью за Черную сот-
ню приводит Кожинов длинный список знаменитых имён, прини-
мавших в нём участие. Список Кожинова включает, например, из-
вестного пушкиниста и переводчика Катулла Бориса Никольского и
выдающегося академика-филолога Алексея Соболевского. На вид-
ном месте в списке и высшие церковные иерархи, как митрополит
Антоний (Храповицкий), "обладавший наиболее высокой духовной
культурой из всех тогдашних церковных иерархов" и "один из двух
главных кандидатов на пост Патриарха Московского и всея Руси".
Более того, митрополит Московский Тихон (Белавин), выигравший
этот пост (162 голосами против 150 за Антония), тоже, оказывается,
"был виднейшим черносотенцем". (59)

"Общенародный", "всесословный" характер Союза русского на-
рода обосновывает Кожинов еще и тем, что "в нем с самого начала
принимали прямое участие и родовитейшие князья Рюриковичи (на-

мер, Правнук декабриста М.Н. Волконский и Д.Н. Долгоруков) и
абочие Путиловского завода". (60) Но Кожинов, конечно, писал
пологию Черной сотни, он откровенно болел за "своих".

В отличие от него, Солженицын чувствует себя скорее некомфор-
табельно, говоря о Союзе русского народа и всячески стремится его
роль умалить: "Союз этот, раздутый слухами и страхами в легендар-
ный, был в реальности жалкой, бессильной и безденежной партией
<.> Через несколько лет после загасания революции 1905 Союз Рус-
ского Народа - и от начала бутафорский - бесславно растаял". (61)

Не берусь судить, кто прав в этом споре, лишь надеюсь, что чита-
телю будет легче разобраться в этом, когда он услышит в заключи-
тельной главе этой книги рассказ о судьбе Союза русского народа из
уст самого его шефа Николая Евгеньевича Маркова. Здесь, однако,
представляется разумней остановиться не столько на том, что разде-
ляет наших авторов, сколько на том, что у них общего, на самом их
подходе к "еврейскому вопросу" в самодержавной России.

А подход этот такой. Отношения между самодержавием и евреями
описываются как конфликт равных. Да, они враждовали между собою
и вынуждены были волею судьбы жить вместе. Но выглядят они в
этом подходе почти как две Высокие договаривающиеся стороны, в
конфликте между которыми оба автора пытаются исполнить ту же
роль "честного маклера", какую играл на Берлинском конгрессе по-
сле балканской войны Бисмарк.

Допустим, в погромах, где разоряли, калечили и убивали сотни
людей только за то, что они евреи, виноват, по Солженицыну, "сти-
хийный взрыв масс". (62) В какой-то мере и православные иерархи:
"не смогли помешать, чтобы впереди погромных масс не качались бы
распятия и церковные хоругви". (63) Но пуще всего виновата "нерас-
порядительность полиции". (64)

Да, все они — и раздраженные евреями массы, и местная админи-
страция, и иерархи — несут свою долю ответственности за погромы
(косвенно даже и самодержавие, не сумевшее учредить на местах
Дельную администрацию). "Но с существенной поправкой: что и ев-
Рейская молодежь того времени - весомо делит ту ответственность".
(65) И те, стало быть, виноваты, и эти тоже хороши, всем сестрам по
серьгам.

Ибо как посмела еврейская молодежь создавать отряды самообо-

Роны от погромщиков, отчаянно — а порою и нагло — провоцируя и

^{ез Тог}° возбужденные массы? Кто, скажите, позволил ей защищать

^в°их женщин и стариков, пусть и не защитила их "нераспорядитель-

19-4648

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

_На финишной прямой (1881-1914)

 

ная полиция"? У Кожинова эти отряды самообороны и вовсе вырас-
тают в зловещую силу, в главную, по сути, причину погромов. Удов-
летворенно цитируя диатрибы скандально известного Д.Е. Галков-
ского, вроде таких: "Вооруженные до зубов еврейские погромщики
<...> специально учиняли беспорядки, провоцировали русское насе-
ление" — Кожинов глубокомысленно замечает: "ясно, что в резких
суждениях Галковского есть своя правота". (66) Не случайно же, про-
должает он, "более 80 процентов октябрьских погромов 1905 года
произошло вокруг Киева и Одессы, где, очевидно, были сильные
центры сопротивления <...> Сопротивление, в свою очередь, порож-
дало ответные вспышки". (67) И добавляет, объективности ради, что
"всё вышесказанное отнюдь не означает, разумеется, что в погромах
виноваты были одни евреи". (68) И на том, как говорится, спасибо...

Как и Бисмарк, оба автора считают такую позицию посредника в
конфликтах сторон "объективным пониманием ситуации" (69), даже
не замечая жестокой иронии в самой попытке пропорционально
"разделить ответственность" между теми, кто бил, и теми, кого били.
Зачем, скажите, стали бы евреи создавать отряды самообороны, не
будь погромов? Неужто следовало им, как баранам, покорно подста-
влять горло под ножи убийц? Ведь в том-то же и дело, что между Вы-
сокими договаривающимися сторонами было столько же равенства,
сколько между тюремщиками и заключенными. И вовсе не о кон-
фликте между равными шла речь, но об истязании бесправного и
униженного меньшинства могущественным "административным ре-
сурсом" самодержавной империи. О конфронтации, в которой и по-
лиция, и бюрократия, и прокуратура, и церковные иерархи оказались
поголовно на стороне погромщиков. Не только было неспособно са-
модержавие защитить это меньшинство, но и беспощадно, всей сво-
ей чугунной тяжестью на него обрушилось.

За столетие с четвертью пальцем о палец не ударило оно, чтобы дать
этому меньшинству гражданское равноправие, отказало ему в элемен-
тарном человеческом уважении, третировало его как изгоя, заперло
его в гетто. И всё это по отношению к гордому народу, про который
Владимир Соловьев сказал, цитируя "иудея из иудеев" апостола Пав-
ла: "Это народ закона и пророков, мучеников и апостолов, 'иже верою
победиша царствия, содеяше правду, получиша обетования' ". (70)

Да возьмем хоть ту же оскорбительную процентную норму для
приема евреев в гимназии и университеты, введенную в 1887 году в
разгар контрреформы, ведь и ее Солженицын оправдывает. "Конеч-
но же, — признает он, — динамичной, несомненно талантливой к уче-

_ию еврейской молодежи - этот внезапно возникший барьер был бо-
_лее чем досадителен". Но с другой стороны, "на взгляд коренного
населения - в процентной норме не было преступления против рав-
ноправия, даже наоборот. Те учебные заведения содержались за счет
казны, то есть средства всего населения, - и непропорциональность
евреев виделась субсидией за общий счет". (71)

Значит так, не Россия выиграет от талантливости к учению части
её молодежи, пусть еврейской, а "они" получают субсидию за счет
"коренного населения". Явно же,что видит автор в евреях чужаков,
"не наших". Явно не чувствует оскорбительности самой постановки
вопроса. Не понимает, что не "досадительна" была процентная нор-
ма для этой части российской молодежи, а невыносимо, непередава-
емо унизительна.

Неужели и впрямь нужно самому побывать в шкуре "не наших",
чтоб это почувствовать? Но вот ведь Короленко почувствовал. И Со-
ловьев тоже. И лучшие из лучших русских юристов, защищавших в
1913 году Менделе Бейлиса на чудовищном средневековом процессе,
затеянном против него Министерством юстиции, все это чувствова-
ли. А вот Солженицын и Кожинов не чувствовали. Почему? Влади-
мир Соловьев объяснил нам это еще 120 лет назад, когда сказал, что
"господствующий тон всех славянофильских взглядов был в безус-
ловном противоположении русского нерусскому, своего — чужому".
(72) Потому-то, выходит, и не чувствовали это Кожинов и Солжени-
цын, что сами принадлежали к этой "особняческой" традиции. Не к
той, декабристской, к которой принадлежали Короленко и Соловьев.

Удивляться ли после этого, что оба автора терпеть не могут Со-
ловьева? Еще бы! Он в одной беспощадной фразе раскрыл настоя-
щий секрет их шокирующей глухоты к переживаниям "не наших",
глухоты, граничащей с атрофией нравственного чувства и вынужда-
ющей их оправдывать чугунные мерзости архаического самодержа-
вия. И оправдывать притом мучительно неловко. Тем, что и у других
народов, дескать, рыльце в пушку. Кожинов, например, ссылается на
то, что и в средневековой Европе тоже были еврейские погромы, на-
пример, в 1147 и в 1188 годах во время второго и третьего крестовых
походов. (73) И даже не подозревает человек, какую самоубийствен-
ную параллель он провел. Ведь означает она невольное признание,
что, если в Европе средневековье умерло уже сотни лет назад, то в
°ссии начала XX века было оно всё еще живо. Право, не меньшего
“1°^Ит это признание, нежели памятная декларация Бердяева, что

°ссия никогда не выходила из Средних веков".

Патриотизм и национализм в России. 1825-1931

ц_а финишной прямой (1881-1914)

 

Современной Америки, впрочем, Кожинов не касается, за исклю-
чением того, что объявляет ее царством "идеологического тоталита-
ризма". (74) Солженицын же, напротив, именно примером совре-
менной Америки оправдывает российскую процентную норму 1887-
го. Послушайте, как: "в общем виде - вопрос [о процентной норме],
уже теперь с предела низшего, 'не меньше, чем' — и сегодня бушует в
Америке". (75)

Не знаю, право, на какую степень невежества читателей рассчи-
тывал автор. Ведь не могут они не знать, что в Америке-то спор идёт
о чем-то прямо противоположном тому, что происходило в самодер-
жавной России. А именно о том, каким образом компенсировать да-
же правнуков некогда оскорбленного и униженного меньшинства, но
уж никак не о его новом "досадительном" унижении.

И ничему не научил наших авторов даже развал советской импе-
рии, когда миллионы русских словно обратились во мгновение ока в
евреев, в "не наших", оказались гражданами второго сорта, бесправ-
ным меньшинством во многих бывших советских республиках, а ны-
не суверенных государствах. Нет, конечно, им там не устраивают по-
громов, не запирают в какую-нибудь черту русской оседлости, не
вводят для них процентную норму — но тяжко ведь всё равно, спро-
сите их, тяжко чувствовать себя "не нашими" в своей стране.

Не помню уже, кто сказал, что не было в самодержавной России
"еврейского вопроса". Был русский вопрос. Я понимаю это так. Пол-
тора столетия боролись, как мы видели, в России две традиции - де-
кабристская и особняческая. У тех, кто принадлежал к первой, серд-
це болело за всех униженных и оскорбленных. Те, кто принадлежал
ко второй, болели за "своих", шельмуя "не наших" - даже в собст-
венной стране. Какая из этих традиций возьмёт в конечном счете
верх - к этому и сводится, кратко говоря, русский вопрос.

Судя по тому, что серьёзные (и несерьёзные) мыслители "держав-
ного" большинства и сегодня продолжают делить свой народ на "ко-
ренное население" и "не наших", верх пока что берет традиция особ-
няческая. В этом, по крайней мере, смысле предвидение Шарапова
оправдалось. Печальное заключение это нечаянно подтвердил и сам
Кожинов, заметив, что "ореол поклонения, который окружает сегод-
ня 'ретроградные' лики Розанова или Флоренского [их он, конечно,
тоже зачислил в черносотенцы] свидетельствуют об их духовной по-
беде". (76) Что же тогда сказать об ореоле поклонения, окружающем
сегодня Меньшикова?

УРОНЕННОЕ ЗНАМЯ

А тогда, на финишной прямой дореволюционного самодержавия,

пооиграть предстояло российским либералам. Они ничего не угадали

за единственным исключением Владимира Соловьева, ошиблись
во всем. Почему? Здесь еще одна громадная историческая загадка,
которая совершенно очевидно выходит за пределы моей темы. Но во-
все обойти её невозможно. Вот как я вижу одну из основных причин
политической слепоты либералов.

Никто в России, и в первую очередь, как это ни парадоксально,
люди, считавшие себя учениками Соловьева, не воспринял его как
политического мыслителя, как учителя жизни, а не только филосо-
фии. Знамя борьбы с имперским национализмом как основой сред-
невековой политической системы упало с его смертью. Не стал он
для своих учеников апостолом Павлом. Как "первого русского са-
мостоятельного философа" (77), как "блестящее явление" на небо-
склоне русской мысли (78), Владимира Сергеевича превозносили.
Его "философия всеединства" была, можно сказать, канонизирова-
на. Особенно красноречиво хвалил его Бердяев: "Соловьевым могла
бы гордиться философия любой европейской страны. Но русская
интеллигенция Соловьева не читала и не знала, не признала его
своим". (79)

Допустим. Но Бердяев-то читал. И признал. Так почему даже ему,
не говоря уже о Булгакове, который вообще не отличал Соловьева от
славянофилов, никогда не понадобилась политическая интуиция
учителя? Даже при том, что самая яркая политическая статья Соловь-
ева так и называлась "Славянофильство и его вырождение". Что це-
лый том в его первом собрании сочинений посвящен был именно
борьбе с имперским национализмом.

Редчайший ведь в русской истории случай. Учитель, мудрец, по-
читаемый пусть не всей либеральной интеллигенцией, но цветом её,
самыми красноречивыми, самыми талантливыми её лидерами, объ-
яснил им, в чем корень зла в стране, которую они любили и хотели
спасти. Объяснил не только опасность этого зла, но и катастрофу, ко-
торая их самих ожидала. А они словно оглохли. Во всяком случае зна-
менитый сборник "Вехи", большинство авторов которого полагало
себя его учениками, полностью игнорировал вырождение славяно-
фильства и патриотическую истерию, грозившую России не только
волной черносотенства, но и гибелью. Вместо того, чтобы поднять
^ег° знамя, сосредоточились авторы "Вех" на беспощадной критике
интеллигенции.

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

На финишной прямой (1881-1914)

 

Что ж, и впрямь велики были ее грехи перед страною. Тут и "пра-
вовой нигилизм" (Богдан Кистяковский). Тут и "политический им-
прессионизм" и "рецепция социализма" (Петр Струве). И вообще
"интеллигентский быт ужасен, подлинная мерзость запустения, ни
малейшей дисциплины... праздность, неряшливость, гомерическая
неаккуратность в личной жизни, грязь и хаос в брачных и вообще по-
ловых отношениях... совершенное отсутствие уважения к чужой лич-
ности, перед властью - то гордый вызов, то покладливость" (Михаил
Гершензон).

Все это порой и верно, но несомненно не имеет права на подоб-
ное обобщение: ведь педагоги, врачи, инженеры — тоже интеллиген-
ция, притом трудящаяся в поте лица. Да и творческие люди далеко не
все жили как богема. Тем более что было ведь и другое. Был декабри-
стский патриотизм. Был "укоренившийся идеализм сознания, этот
навык нуждаться в сверхличном оправдании индивидуальной жиз-
ни, [который] представляет собой величайшую ценность" (80). И го-
товность умереть за правое дело тоже была. Не в этом суть, однако. В
веховской критике не было главного.

ПРОБЛЕМА "ПОЛИТИЧЕСКОГО ВОСПИТАНИЯ"

А главное было в том, что либеральная интеллигенция дореволюци-
онной России так никогда и не поняла, что жила в заколдованном
круге средневековой империи, в основание которой заложены были,
как мы помним, не одна, а три "бомбы" громадной разрушительной
силы: архаическое самодержавие, ненависть сознательно ограблен-
ного крестьянства и угнетенных, униженных империей народов. А в
результате вырождения славянофильства и "правового нигилизма"
этой интеллигенции (воспитанного, впрочем, правовым нигилизмом
самодержавия), добавились к ним, как мы видели, еще и четвертая и
пятая "бомбы". А именно грозный всплеск бешеного национализма,
одержимого фантомным наполеоновским комплексом и потому от-
чаянно толкавшего Россию к "последней" войне, и не менее грозная
готовность радикалов превратить эту войну в гражданскую, исполь-
зуя и крестьянскую пугачевщину и ненависть, накопленную подне-
вольными нациями.

Взрыва любой из этих пяти "бомб" было достаточно, чтобы на-
долго, на поколения похоронить вековую декабристскую мечту вы-
рваться из заколдованного круга. И поэтому любая политика, не
ориентированная на то, чтоб разрядить все эти "бомбы" — немедлен-
но и одновременно — была обречена. Вот за что, стало быть, следовало

критиковать интеллигенцию: за столетие после разгрома декабристов
политическая её мысль не продвинулась ни на шаг. Попрежнему бы-
ли они жестко зациклены лишь на одной из этих "бомб", на само-
державии, на том, чтоб, как цитировал тогдашнюю публицистику
Струве, "последним пинком раздавить гадину". (81)

"Делали революцию в то время, когда вся задача состояла в том,
чтобы все усилия сосредоточить на политическом воспитании и са-
мовоспитании". (82) Вот, казалось бы, и высветил Петр Бернгардо-
вич ахиллесову пяту российских либералов. Тут бы и объяснить им, в
чем собственно это политическое воспитание должно состоять. И
поверьте, тут было о чем поговорить. О том, например, что все усилия
культурной элиты страны следовало направить на предотвращение
новой войны (а значит и новой "патриотической" истерии, которая,
если верить Соловьеву, могла на этот раз оказаться смертельной). О
том, до какой степени опасно было для интеллигенции (и, стало
быть, для России) уступить монополию на борьбу против надвигав-
шейся войны радикалам (между прочим, еще за два года до выхода
"Вех", в 1907-м состоялся Штутгартский конгресс II Интернациона-
ла, резолюция которого "обязывала социалистов, — по словам Лени-
на, - на всякую войну, начатую правительствами, отвечать усиленною
проповедью гражданской войны и социальной революции". (83. Ле-
нин остался этой резолюции верен). О том, наконец, что не сверты-
вать следовало, а развивать начатую Соловьевым беспощадную борь-
бу с бешеным национализмом, насмерть привязавшим внешнюю
политику России к Константинополю и балканской пороховой бочке.
Все это были темы первостепенной, поистине жизненной важно-
сти. Само существование России стояло здесь на карте - в букваль-
ном смысле. А либеральная интеллигенция со своим укоренившимся
провинциализмом была безразлична к ним совершенно. Погружен-
ная сверх головы в перипетии дел домашних, она традиционно рас-
сматривала международную политику как нечто чуждое, интересное
разве что чиновникам да националистам и в любом случае третьесте-
пенное. Здесь перед лицом столь легкомысленного внешнеполитиче-
ского нигилизма либералов, который в любую минуту, как следовало
им знать хотя бы из сочинений Соловьева, если уж не из историче-
ского опыта, способен был перерасти в "патриотическую истерию",
^и поработать бы, казалось, политическим воспитателям. Странным

Разом, однако, в "Вехах", как знает читатель, нет об этих сюжетах
слова. Упомянув политическое воспитание, Струве тут же и пере-

^ДИт к разоблачению "безрелигиозного отщепенства" интеллиген-

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

_На финишной прямой (1881-1914)

 

ции. И сводит всё в конечном счете к вполне тривиальному призыву:
нужны идеи, творческая борьба идей.

На самом деле идеи-то и впрямь у него были. Уже за год до выхо-
да "Вех" он не только поделился ими с российской публикой (в "Рус-
ской мысли", толстом литературно-политическом журнале, который
он редактировал), но и развернул активнейшую кампанию, в кото-
рой, естественно, участвовали и другие веховцы. Только идеи их (о
них мы поговорим в следующей главе) были свойства прямо проти-
воположного тем, о которых ведем мы речь. Коротко говоря, авторы
"Русской мысли" во главе со своим редактором, не имея ни малей-
шего представления о сверхдержавной болезни России, дружно и
целенаправленно подталкивали страну к "последней" войне. Од-
ним словом, работали, не щадя сил, на большевиков. Но об этой
удивительной метаморфозе веховцев и вообще "национально-ори-
ентированной" интеллигенции, оказавшейся в полной зависимо-
сти от геополитики выродившегося славянофильства, мы еще будем
говорить подробно.

Пока что скажем лишь, что Струве и Кистяковский были ведь ку-
да серьёзнее других веховцев. Что уж говорить о Гершензоне, вся кри-
тика которого свелась к отвлеченному славянофильскому тезису: ли-
бералы не понимают, что "народная душа качественно другая"? И
тем более о Булгакове, уверенном, что "соприкосновение интелли-
генции и народа есть прежде всего столкновение двух вер, двух рели-
гий" и что "разрушая народную душу" либералы "сдвигают ее с не-
зыблемых вековых оснований"? Подумайте, насколько реалистич-
ней был тот же Меньшиков, уверенный, как мы помним, что "ны-
нешний крестьянин почти равнодушен к Богу". Да и в любом случае,
разве помешали эта "качественно другая душа" или эти "незыблемые
основания" народу пойти за атеистами-большевиками, когда позва-
ли они его делить помещичьи земли и разрушать храмы?

В том-то ведь и беда, что никто в России, кроме большевиков, не
задумывался, как обустроить жизнь, когда чудо произойдет и первая
"бомба" окажется обезвреженной. У большевиков-то были на этот
случай припасены и другие "бомбы", включая гражданскую войну и
пугачевщину. А либералы жили одним ожиданием чуда. И потому
обречены были вскоре оказаться (вместе с их веховскими критиками)
на ничейной земле — между красным большевистским молотом и
черной националистической наковальней. И ровно ничего не могло
здесь изменить благочестивое славянофильское морализирование, в
момент, когда страна закачалась над пропастью.

Тут, однако, и открывается нам самая глубокая тайна веховских
критиков: в отличие от Соловьева, не предвидели они, не предчувст-
вовали надвигавшегося несчастья. Для них революция Пятого года
была концом, а не началом бури, которой предстояло снести не
только псевдоконституционное, по словам Макса Вебера, "думское
самодержавие", но и монархию, а за нею и республику. Лейтмотивом
проходит через "Вехи" идея, что все утрясается, наступает штиль — и
самодержавие уже не то, и интеллигенция переменилась, и вообще
пришло время заняться "самовоспитанием".

Длинная тирада Гершензона дает об этом совершенно ясное пред-
ставление. "Великая растерянность овладела интеллигенцией. Фор-
мально она всё еще теснится вокруг старого знамени, но прежней веры
уже нет. Фанатики общественности не могут достаточно надивиться на
вялость и равнодушие, которые обнаруживает интеллигентская масса к
вопросам политики <...> Реакция торжествует, казни продолжаются -
в обществе гробовое молчание; политическая литература исчезла с
рынка за полным отсутствием покупателей <...> Вчерашнего твердока-
менного радикала не узнать: пред модернистской поэзией широко рас-
крываются двери, проповеди христианства внимают не только терпи-
мо, но и с явным сочувствием, вопрос о поле [имеется в виду секс] ока-
зался способным надолго приковать к себе внимание публики". (84)

Вот же в чем был корень ошибки. Веховские критики приняли пе-
ремирие за мир, передышку за начало новой эпохи, затишье перед
бурей за долговременную стабильность. И поэтому все для них начи-
налось и заканчивалось отношениями народа и интеллигенции.
Словно бы эти отношения, каковы бы они ни были, и впрямь могли
остановить надвигавшуюся Катастрофу.

Мы-то теперь знаем, как жестоко ошибались веховцы. Проживи
еще несколько лет Соловьев, он, наверное, все это им объяснил бы.
Но его не было.

”!

АЛЬТЕРНАТИВА БОЛЬШЕВИЗМУ?,л ” '

Даже мировая война ровно ничему российских либералов не научи-
ла. Уже в 1915-м, а тем более в 1916 году было совершенно же очевид-
но, что "думскому" самодержавию этой войны не пережить. И тогда
^еше не поздно было подумать о стратегии, способной перехватить
инициативу у большевиков, дабы новое либеральное правительство
смогло выжить на обломках этого самодержавия. И тогда еще суще-
ствовала альтернатива Катастрофе. Только предложить такую страте-
гию оказалось некому.

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

_на финишной прямой (1881-1914)

 

Жуткое, почти невероятное зрелище, которое должно было бы
стать, но не стало, жестоким уроком для русской мысли - на века и
века. Вот же как это происходило. Революционный вулкан готов уже
был извергнуть кипящую лаву пугачевщины, навсегда хороня под со-
бою историческую Россию. Момент, предсказанный еще за 33 года до
этого Соловьевым и подробно, как мы еще увидим, описанный Пет-
ром Дурново уже в феврале 1914-го, настал. И что же? У подножия
вулкана беспомощно мечутся, по-прежнему сводя между собою ни-
кому, кроме них, не интересные счеты, стаи бюрократов и придвор-
ных пустомель, бешеных национал истов ', национально-ориентиро-
ванных либералов и "воспитывавших" их веховцев, все одинаково
зараженные "патриотической" истерией, все одинаково неспособ-
ные хоть на минуту остановиться, оглянуться, вспомнить о здравом
смысле. И нет между ними ни одного человека, достаточно влиятель-
ного, чтоб изменить курс государственного корабля, даже в момент,
когда совершенно отчетливо уже вырисовался на его пути смертель-
ный риф. Подумайте, в великой стране ни од-но-го...

Еще хуже, еще страшнее, что и 80 лет спустя российская пресса
продолжает уныло пережевывать в многополосных статьях Алексан-
дра Цыпко или Андраника Миграняна, ссылаясь на де Токвиля, на
Бердяева и еще бог знает на кого, все ту же, давно навязшую в зубах
тему "Почему победили большевики?" Да как же могли они, спраши-
вается, не победить, если никому из их оппонентов даже и в голову не
пришли самые простые идеи, способные вывести их из игры? В таких
условиях они были, можно сказать, обречены победить. Их, если
угодно, заставили победить. Собственными руками провели эту по-
литическую пешку в ферзи. И Токвиль совершенно здесь ни при чем.

Вот какую стратегию можно было, например, предложить, чтобы
навсегда с ними покончить, чтоб не случилось гражданской войны и
всей кровавой "красной" эпопеи, загубившей три российских поко-
ления. Одним словом, того, что Геннадий Зюганов называет сегодня
"одной из исторических вех российской, и шире — всемирной исто-
рии". (85)

Прежде всего немедленно — и любой ценой — положить конец
"патриотической" истерии и остановить бессмысленную, абсолютно
не нужную России войну.

Во-вторых, дабы предотвратить пугачевщину, столь же немедлен-
но отдать крестьянам помещичью землю.

В-третьих, сразу отпустить на волю все пожелавшие этого подне-
вольные народы, раз и навсегда положив конец военной империи.

В-четвертых, разоблачить "бешеных" как сторонников продолже-
ния бессмысленной бойни, помещичьего землевладения и импер-
ского гнета.

В-пятых, наконец, выдернуть таким образом ковер из-под ног у
большевиков, перехватив все их лозунги и разрядив таким образом
последнюю из "бомб", угрожавших гражданской войной.

И ведь ничего даже изобретать-то для этого не требовалось. Под-
хвати российские либералы в 1900 году соловьевское знамя борьбы
против имперского национализма, их стратегия выстроилась бы сама
собою, как говорят математики, "от обратного". Вот посмотрите.

Имперский национализм настаивал на продолжении войны до
победного конца, либералам следовало добиваться ее немедленного
прекращения. Тот насмерть стоял за помещичье землевладение, ли-
бералам следовало встать за ограбленное крестьянство. Иначе гово-
ря, если тот страстно желал окончательного решения еврейского во-
проса, либералам следовало так же страстно бороться за окончатель-
ное решение вопроса земельного. Тот грезил о сверхдержавности, о
триумфах арийской расы, о завоевании Константинополя, либера-
лам следовало твердо встать на сторону угнетенных меньшинств, за
то, чтоб раз и навсегда положить конец военной империи.

Короче, альтернатива большевизму была. Только российские "на-
ционально-ориентированные" либералы проворонили ее, не были к
ней готовы, не были для нее "политически воспитаны". Ведь даже
свержение монархии в феврале 17-го, в котором виднейшую роль иг-
рали как раз думские либералы (не говоря уже о корниловском мяте-
же) мотивировалось исключительно "патриотической" необходимо-
стью продолжать самоубийственную войну, а вовсе не попыткой ее
остановить. В результате неотвратимо шла Россия к "национальному
самоуничтожению".

ПРИМЕЧАНИЯ

1. "Тайный правитель России" (далее "Правитель"), М., 2001, с. 499.

2. Там же, с. 536.

3. Там же.

4. R. Hofstadter. "The American Political Tradition," Vintage Books, 1948, p.3.

5. Ibid.

⁶- Ibid., p. 7.

⁷- Ю.П. Иваск. "Константин Леонтьев", Франкфурт, 1974, с. 243.

8- История XIX века, М., 1939, т. 7, с. 407-410.

9- Е.М. Феоктистов. "За кулисами политики и литературы", с. 220-221.