Патология и психология воли 3 страница

В поступках, в действиях людей их отношение к окружающему не только выражается,но и формируется:действие выражает отношение, но и обратно — действие формирует отношение. Когда я действенно участвую в каком-нибудь деле, включаясь в его осуществление собственными делами, оно становится моим, его идейное содержание в ходе этой деятельности включается определяющим началом в моё сознание; это изменяет моё отношение к нему и в каком-то отношении меня самого. В этом источник огромного воспитательного значения действенного включения человека в дело, имеющее идейное содержание.

Когда советские колхозники включились в сбор средств на оборону страны [во время Великой Отечественной войны], их организованное включение в это народное дело явилось мероприятием не только финансовым, но и идейно-воспитательным: дело обороны страны для всех добровольно включившихся в сборы стало в результате этого включения их собственным делом в значительно большей мере, чем это было до того. Учёт формирующего, воспитательного воздействия на человека, включения его в общественное дело — существенный момент педагогики большого стиля и государственного масштаба.

В организованном обществе общественная мораль и право обычно нормируют поведение людей, их поступки, исходя из общественного значения их объективного содержания. Общественные нормы фиксируют поступки в их внешнем объективном проявлении, потому что именно с предметным результатом действия связано обычно его объективное моральное значение. Но внутреннее отношение индивида к так фиксированному поступку может быть различным даже тогда, когда индивид совершает этот поступок, а не уклоняется от него под влиянием каких-либо узко-личностных мотивов.

Человек может, во-первых, совершить моральный по своему объективному значению поступок вовсе не по моральным мотивам, а в каких-либо иных своих корыстных целях (так же как, с другой стороны, иногда движимый субъективно моральными мотивами человек может совершить и объективно не нравственный поступок), ошибочно придавая субъективно моральный смысл поступку, который лишён морального значения. Во-вторых, совершая объективно моральный поступок, человек может сделать это, подчиняясь тому, что общественно признано как должное, но вопреки основным своим личным устремлениям. Он в данном случае склоняется перед моральной нормой, но не возвышается до неё. Она выступает по отношению к нему как чуждая внешняя сила, которой он покорно подчиняет свои влечения, а не как самое глубокое и интимное выражение его собственного существа. Здесь в мотивации человека господствует крайнее расщепление: человек выполняет свой долг,но действует вопреки своему влечению. Наконец, осуществление поступка, заключающее в себе определённое моральное содержание, может быть для человека и осознаваемым им долгом,и вместе с тем непосредственно испытываемой потребностью — когда общественно-значимое становится для него вместе с тем и личностно-значимым.

Собственно уже тогда, когда человек переживает нечто как свой долг, как должное, даже если он при этом испытывает его как нечто противоречащее тому, что еговлечёт и чего ему хочется, должное в какой-то мере уже определяет его волю, и он этого уже в какой-то мере хочет, даже если ему и хочется чего-то другого. Должное противостоит воле, не включаясь в неё, лишь поскольку общественно-значимое не стало для индивида вместе с тем и личностно-значимым и в самой воле первое противостоит второму. Противопоставление общественно- и личностно-значимого, фактически в тех или иных случаях имеющее место, совсем, однако, не вытекает из их существа и никак не обязательно. Оно имеет место только там, где личностное сведено к одному лишь партикулярно-личностному. Но общественно-значимое, отнюдь не растворяясь в партикулярно-личностном, может стать и фактически сплошь и рядом становится вместе с тем личностно-значимым для индивида. Там, где это осуществляется в результате того, что индивид в своём моральном развитии поднимается над одними лишь партикулярно-личностными интересами и общественно-значимое становится вместе с тем и личностно-значимым для него, тип и содержание мотивации существенно изменяются, изменяется внутреннее смысловое содержание поступка. Смысл или значение, которое его поступок имеет для действующего лица, и его объективное общественное значение сходятся или расходятся в зависимости от того, становится ли общественно-значимое значимым для личности или противопоставляется личностно-значимому для него.

Различное внутреннее отношение индивида к совершаемому им поступку является всегда вместе с тем и различным отношением индивида к нормам, фиксирующим объективное моральное содержание поведения. В одних случаях индивид, совершая моральный поступок, может подчинять своё поведение нормам общественной морали и права как некоей силе, которая как долг противостоит его личному влечению;долг осуществляется вопреки личным влечениям и мотивам. Для И. Канта именно такое отношение характеризует моральное сознание и моральное поведение как таковое. Между тем выполнять должное только потому, что это долг,независимо от того, что это в своём конкретном содержании, — как того требует кантовская мораль, — значит собственно обнаружить полное равнодушие, совершенное безразличие к тому, что морально. Такой моральный формализм встречается иногда в жизни. Но это отнюдь не единственная форма морального сознания. В действительности это лишь один из возможных случаев и притом такой, который выражает крайнее несовершенство морального сознания личности, склоняющейся перед нравственностью как некоей чуждой ей силой, но не поднимающейся до неё. Общественно-значимое противостоит при этом личностно-значимому; личностное — это только личное, лишь партикулярно-личностное. В таком случае моральный поступок — это поступок, извне предписанный и лишь принятый к исполнению, не исходящий собственно от личности и не выражающий её существа, а совершаемый скорее вопреки влечениям её природы; поступками, выражающими само существо индивида, представляются лишь те, которые исходят из узко-личностных мотивов индивида.

Получившее философское оформление в этике И. Канта, традиционное внешнее противопоставление общественно- и личностно-значимого, морального и природного (которое уходит корнями в христианское представление о радикальном зле человеческой природы) получило своеобразное преломление в психологической трактовке мотивации человеческого поведения. Когда, преодолевая созерцательно-интеллектуалистическую трактовку человеческой психики, как совокупности ощущений, представлений, идей, психология в начале XX в. выдвинула динамические тенденции как движущие силы, как мотивы поведения, она признала таковыми лишь элементарные органические потребности и чувственные влечения. Моральные факторы, превращённые в трансцендентные по отношению к индивиду нормы, в ирреальные ценности, противостоящие процессу реально совершающегося, неизбежно должны были выпасть из сферы реальных мотивов индивида. Эти две внешне друг другу противостоящие концепции, теории, усматривающие реальные мотивы человеческого поведения лишь в чувственных влечениях и органических потребностях, являются взаимно друг друга дополняющими коррелятами, исходящими из одной и той же противоположности общественно- и личностно-значимого. Между тем в действительности общественно- и личностно-значимое не остаётся в такой внешней противопоставленности. Общественно-значимое может превратиться и сплошь и рядом превращается вместе с тем и в личностно-значимое для индивида, не переставая от этого быть общественно-значимым. Становясь и личностно-значимым для индивида, общественно-значимое порождает в нём динамические тенденции более или менее значительной действенной силы, которыми психология не в праве пренебречь. Не учтя их, нельзя адекватно отразить действительную мотивацию человеческого поведения, понять его подлинную природу.

Действенная сила этих тенденций долженствования, возникающих учеловека, когда общественно-значимое становится и личностно-значимым для него, проявилась с изумительной мощью в несметных героических делах советских людей на фронте Великой Отечественной войны. Подвиги Н. Гастелло, который бросил свой загоревшийся самолёт на вражеские цистерны, чтобы уничтожить их объявшим его пламенем, и последовавших его примеру Шевчука и И. Черных, 28 панфиловцев, 16 гвардейцев во главе с В. Д. Кочетковым, 12 краснофлотцев во главе с Трушкиным, краснофлотца М. А. Паникак, который, превратившись в пылающий факел, сжёг в объявшем его пламени немецкий танк, красноармейца Гладкобородова, собственным телом закрывшего амбразуру вражеского дзота, огонь которого не давал двигаться вперёд нашей пехоте, и столько других — всем памятны. Они войдут в историю более славные, чем подвиг А. Винкельрида. [Арнольд Винкельрид — народный герой Швейцарии. По преданию, в битве 1386 г. при Земпахе ценою жизни обеспечил победу швейцарского войска над войском австрийского герцога.] Они станут легендарными. Внутренние истоки героического поведения людей раскрываются с потрясающей силой в некоторых из эпизодов, которыми так богата история Великой Отечественной войны. Таков, например, один эпизод Сталинградской эпопеи.

Это было в самые трудные дни обороны Сталинграда. Волга насквозь простреливалась немцами. Доставка продовольствия и боеприпасов зажатой тогда в тиски 62-й армии Сталинграда была сопряжена с исключительными трудностями. «Однажды утром в Бекетовку — Кировский район Сталинграда — приплыл плот. Его прибило к берегу, и он спокойно остановился. Жители и красноармейцы бросились к нему и застыли в тяжком молчании: на плоту лежали четыре человека — лейтенант и три бойца. Люди и плот были иссечены пулями. Один из четверых был ещё жив. Не открывая глаз и не шевелясь, он спросил:

— Который берег?.. Правый?

— Правый, — хором ответили красноармейцы.

— Стало быть, плот на месте, — сказал боец и умер». («Правда» от 31/I 1943 г. Майор В. Величко, «Шестьдесят вторая армия».)

Вот человек: жизнь уже покидает его, обескровленный мозг затухает; сознание его мутнеет, он не осознаёт уже самых элементарных вещей — стоял ли он с плотом на месте или двигался, и если двигался, то в каком направлении его несло; самые элементарные вещи уже смешались и выпали из сознания, но одна мысль, единственная освещённая точка среди всё уже заволакивающей тьмы — держится несокрушимо до самого конца: «Разрешил ли я возложенную на меня задачу? Выполнил ли я свой долг?» И на этой мысли — силой исходящего от неё напряжения — держится и с нею кончается жизнь.

Этот случай не единичный. В эпизодах Великой Отечественной войны имеются и другие, аналогичные. Таков, например, случай с капитаном Яницким. Осколком снаряда ему отрывает левую руку, когда он ведёт группу наших самолётов на выполнение ответственного боевого задания. Он продолжает вести самолёт одной рукой. Лишь выполнив боевое задание и положив машину на обратный курс, он передаёт управление штурману и, уже лишаясь сознания, говорит: «Сажать буду сам... Слышишь?» Мысль об ответственности за жизнь товарищей не покидает его и в этот момент. Когда самолёт стал делать вираж над аэродромом, лётчик, которого штурман не хотел тревожить (он был без сознания), очнулся. «Товарищ Кочетов, почему Вы не выполнили приказания?» — тихо, но раздельно сказал он и снова взялся за управление. Группа, как всегда, села образцово. Яницкого без сознания вынесли из кабинки». («Правда» от 8/Х 1942 г. Б. Полевой, «Небо Сталинграда».) И тут, как и там, мысль о долге, обответственности, о задании — самая прочная мысль в сознании, с нею оно и пробуждается, и гаснет.

Само единство общественно- и личностно-значимого, в силу которого нормы общественной морали входят определяющим началом в мотивации поведения, порождая в психике человека реальные динамические тенденции более или менее значительной действенной силы, может принимать различные формы и разную степень взаимопроникновения.

Именно на этом основывается то различие, которое Г. Гегель усматривал между добродетелью греков и римлян, между αρετη и virtus. Для римлянина, являющегося прежде всего гражданином своего великого города, общественные нормы поведения возвышаются над ним, но их содержание всё же не противостоит ему, поскольку он сам осознаёт себя и выступает как представитель римской государственности. Её идеологическое содержание, служащее мотивом его поведения, осознавалось им как его достояние, но всё же не как непосредственное выражение его индивидуальности, а лишь постольку, поскольку сам он является представителем римской государственности. Добродетель же грека (αρετη) в героический период греческой истории заключалась в том, что всеобщее моральное и личностное переживалось как непосредственное единство, как целостное и единое выражение его собственной индивидуальности. Усматривая в таком типе мотивации существенную особенность героического характера, Гегель, правильно в принципе отмечая историческую обусловленность внутреннего строя личности общественными отношениями, относил такой героический характер к породившему эпос догражданскому периоду истории. В гражданском обществе, в «благоустроенном правовом государстве», по мнению Гегеля, для него не остаётся места, поскольку здесь нормы, регулирующие поведение индивида, даны индивиду извне. Гегель, правда, вносит в это положение один корректив, замечая, что в эпохи революций, когда рушатся установившиеся устои, снова открывается простор для героической индивидуальности, в которой всеобщее и личностное находятся в непосредственном единстве. Гегель, со свойственной ему абсолютизацией государства, изменяет здесь своей диалектике. Он недооценивает того, что борьба между передовым, только ещё нарождающимся в общественном сознании индивида и по существу уже отжившим и отмирающим, хотя и прочно укоренившимся в позитивном праве и ходячей морали, проходит через всю историю общества, принимая лишь более открытые и острые формы в периоды общественных кризисов — гражданских войн и революций. То обстоятельство, что нормы поведения индивида даны ему как закреплённые во вне положения и силы, с которыми он должен считаться, с одной стороны, ограничивает непосредственность и спонтанность его морального сознания и поведения. Но вместе с тем оно открывает для этой непосредственности и спонтанности нравственного сознания личности новую сферу действия. Поскольку в борьбе с так называемым позитивным правом и ходячей моралью опережающий общество индивид иногда прокладывает дорогу для нового права и новой, передовой нравственности, отжившее уже государство оказывается чем-то партикулярным, связанным с особенностями отжившего строя, пришедшим в разлад с истинным, передовым, моральным, всеобщим, а индивид, отдельная личность выступает как единство личностного и всеобщего. (Здесь с особенной отчётливостью выявляется неправомерность противопоставления личностного и всеобщего.) Поэтому и в «благоустроенном правовом государстве» остаётся место — и дело — для «героической индивидуальности», укоторой всеобщее моральное содержание является непосредственным источником (мотивом) личного поведения, и мотивы личности имеют всеобщее, а не партикулярно-личностное значение. Поэтому то, что Гегель внешне противопоставлял, относя к различным эпохам истории, выступает в борьбе противоречивых тенденций и в рамках одной и той же эпохи.

Психология обычно проходит мимо всех этих вопросов. Но понять мотивацию человеческого поведения вне этих сложных взаимоотношений личности, её сознания и идеологии невозможно. Поэтому психология при рассмотрении мотивации поведения должна включить ихв поле своего рассмотрения.

 

 

Глава XV. Действие

 

Специфически человеческое действие сформировалось в труде, как акт трудовой деятельности. Совокупность действий, выполняющих определённую общественную функцию, составляет определённый вид трудовой деятельности.

Так как трудовая деятельность — это всегда деятельность, направленная на производство определённого продукта, действие человека всегда направлено на определённый результат. Но одно и то же действие может дать множество различных результатов; некоторые из них могут непроизвольно и непреднамеренно воспоследовать из него, но поскольку деятельность человека и прежде всего его трудовая деятельность является деятельностью сознательной, какой-то из этих результатов является непосредственно сознательной целью действующего субъекта. Сознательный, целенаправленный характер человеческого действия является специфической его чертой.

Однако, как ни существенна цель, одной цели для определения действия недостаточно. Для осуществления цели необходим учёт условий, в которых её предстоит реализовать. Соотношение цели с условиями определяет задачу, которая должна быть разрешена действием. Целенаправленное человеческое действие является по существу своему решением задачи. Отношение к этим условиям, сочетаясь с отношением к цели, составляет внутреннее психологическое содержание действия. Задача, в которой цель соотнесена с условиями, определяющими её осуществление, определяет психологическое строение. Поскольку внутренние психические процессы у человека обнаруживают то же строение, что и внешнее действие, есть все основания говорить не только о внешнем, но и о внутреннем действии.

Достижение результата, составляющего цель определённого действия, может в силу своей сложности потребовать целого ряда актов, связанных друг с другом определённым образом. Эти акты, или звенья, на которые распадается действие, являются частичными действиями, или операциями. Поскольку их результат не осознаётся как цель, они не являются самостоятельными действиями; но в отличие от движений операции — не просто механизмы, посредством которых осуществляются действия, а составные части, из которых они состоят.

Всякое действие, направляясь на определённую цель, исходит из тех или иных побуждений. Более или менее адекватно осознанное побуждение выступает как мотив. Как мотив действия, побуждение осознаётся прежде всего через соотнесение с его целью. То или иное побуждение — потребность, интерес — становится для человека мотивом действия через соотнесение его с целью — так же, как, с другой стороны, объект, на который направляется действие и который побуждает к нему, становится целью действия через соотнесение своё с мотивом. Мотивы поведения, как они осознаются самим действующим субъектом, представляют собой более или менее опосредованное господствующей идеологией, представлениями индивида о должном, дозволенном и отражение его побуждений.

Конкретная мотивация реального действия, исходя из соотношения побуждения с целью, однако никак не исчерпывается им. Она включает осложняющее и видоизменяющее основной мотив отношение индивида к реальным обстоятельствам той конкретной жизненной ситуации, в которой должно быть осуществлено действие. Всегда более или менее многообразное и часто противоречивое отношение к условиям действия, соотносясь с отношением к цели, придаёт мотивации её конкретность, жизненную содержательность и порой противоречивость.

То, что в качестве предмета, становящегося затем целью деятельности, побуждает человека к действию, должно быть значимо для него: именно осуществляющееся в действии отношение к тому, что значимо для субъекта (и что поэтому становится для него переживанием),является источником, порождающим действие — его мотивом и тем, что придаёт ему смысл для субъекта. При этом личностная значимость той или иной возможной цели для человека, как существа общественного, обусловлена и опосредована его общественной значимостью. В каждом человеческом действии неизбежно устанавливается то или иное отношение между общественно- и личностно-значимым для человека. Предмет человеческого действия — это всегда предмет, включённый в отношения между людьми. Отношения к предметам — возможным целям его действий — неизбежно опосредованы у человека общественными отношениями. Каждое предметное действие человека является, таким образом, актом общения,в котором для действующего субъекта раскрывается не только предметный мир, в который он этим действием включается, но и определяющее это действие и в него включающееся содержание общественной жизни. Таким образом, в корне преодолевается фетишистское представление о действии человека как о натуральном образовании («реакции»); в его семантическом (смысловом) содержании раскрывается его общественная сущность, включённая в общественные отношения.

Проблема генезиса и развития человеческого действия, как семантическая проблема, неразрывно связана с проблемой генезиса человеческого сознания на основе общественной практики. Как сами предметы, порождённые в практике, переделывающей природу и создающей культуру, так и их значение (ср. глазу о речи) порождаются в действии. В свою очередь применительно к этим новым предметам, имеющим специфические для человеческого мира значения, возникают и новые действия, имеющие новое значение и новый смысл. Порождение человеческого предметного мира и человеческого сознания в процессе действия и специфически человеческого действия в процессе порождения человеческих предметов, значение которых определяется их функцией в человеческом мире, — две стороны единого процесса.

Каждым действием, направленным на тот или иной предмет или вещественный результат, человек неизбежно соотносится с человеком, воздействует как-то на других людей, на свои взаимоотношения с ними. Когда действие осознаётся самим действующим субъектом в этом своём качестве, оно становится поступком. Поступок — это действие,которое воспринимается и осознаётся самим действующим субъектом как общественный акт,как проявление субъекта, которое выражает отношение человека к другим людям.

Один прекрасный музыкант, слушая рассуждения о том, что исполнение музыкального произведения является результатом звуко-двигательных координаций, переводом слуховых образов в движения, как-то воскликнул: «Да, да, это всё так, но это совсем не то: настоящее музыкальное исполнение — это музыкальный поступок».Этот музыкант, очевидно, переживал своё исполнение не просто как производство более или менее музыкальных звучаний, но вместе с тем и как проявление своей человеческой личности, посредством которого он вступал в общение с другими людьми.

Когда Л. Н. Толстой писал «Я не могу молчать» или Н. И. Чернышевский опубликовал свой роман «Что делать?», когда А. М. Горький написал «Мать», они не просто написали статью или литературное произведение, они совершили определённый поступок. Человечество хранит обычно особую память именно о тех литературных произведениях, которые с объективной стороны были не только литературным, но и общественным событием, а с субъективной — общественным поступком.

Когда у нас рабочий добивается исключительных производственных достижений, движимый сознательным стремлением содействовать защите Родины, он совершает определённый поступок, а не только ту или иную производственную операцию. Никак не сводя социальной сущности явления к его психологическому аспекту, нужно всё же признать, что здесь между действием и поступком имеется и психологически значимое различие в характере и источнике мотивации. То или иное общественное содержание объективно имеет каждое человеческое действие, но вопрос заключается в том, осознаётся ли оно, отражается ли оно в сознании действующего субъекта и является ли сознательным мотивом действия; в зависимости от этого и различаются действие и поступок как особая форма его.

 

Различные виды действия

 

Деятельность человека осуществляется посредством действий различных видов и уровней. Обычно различают: рефлекторные, инстинктивные, импульсивные и волевые действия. Рефлекторных действий вне инстинктивных не существует: собственно рефлекторны только движения, включающиеся в различные действия.

Инстинктивные действия в собственном смысле слова, т. е. действия, которые не только исходят из органических импульсов, но и осуществляются независимо от сознательного контроля, наблюдаются лишь в раннем детстве (как-то: сосание); в жизни взрослого человека они роли не играют. Таким образом, по существу при изучении поведения человека практически приходится иметь дело сдвумя видами собственно действий (в отличие от движений) — с волевыми и импульсивными действиями.

Специфически человеческим видом действия является волевое действие, и собственно лишь волевое действие является действием в специфически человеческом смысле этого слова, т. е. сознательным актом, направленным на осуществление определённой цели. Этим, конечно, не исключается наличие у человека рефлекторных, инстинктивных и импульсивных актов. Этим не исключается также и то, что сами волевые действия включают в себя более примитивно организованные действия и строятся на их основе.

Волевое действие — целенаправленный, сознательно регулируемый акт. Ход действия в нём более или менее сознательно регулируется в соответствии с целью. Переход от побуждения к действию в волевом действии опосредован осознанием цели и предвидением последствий.

Импульсивные действия существенно отличны от волевого действия. Основное отличие импульсивного действия от волевого заключается в отсутствии в первом и наличии во втором сознательного контроля.

Импульсивное действие возникает по преимуществу тогда, когда влечение выключилось из инстинктивного действия, а волевое действие ещё не организовано или уже дезорганизовано.

Изучая движения ребёнка, В. Прейер выделил импульсивные движения как первую, генетически самую раннюю категорию движений (за которой следуют рефлекторные, инстинктивные и волевые).

Под импульсивными движениями он разумел движения, которые вызываются не внешним периферическим раздражением, а являются результатом внутреннего состояния организма — проявлением избытка ирезультатом разрядов нервной энергии. Большинство движений зародыша, большей частью вызываемых процессами питания и кровообращения, и первых движений новорождённого принадлежит к этой категории. К числу таких импульсивных движений у ребёнка относятся агукание, всевозможные беспорядочные движения, которые в большом количестве наблюдаются у младенца. По более новым данным (Ш. Бюлер) такие импульсивные движения составляют к концу первого года жизни около 30% всех движений. Лишь очень немногие из этих движений (как потягивание, зевание) сохраняются в последующие годы; большинство из них в конце второго года исчезает. Импульсивные действия, о которых говорим мы, не имеют ничего общего с импульсивными движениями Прейера. Импульсивным движением в нашем смысле является не зевок или потягивания сонного человека, а, например, страстная вспышка человека разгневанного.

В импульсивном действии существенную роль играют динамические соотношения. Импульсивное действие — это аффективная разрядка. Оно связано с аффективным переживанием. Импульс, заключённый в исходном побуждении, в нём непосредственно и более или менее стремительно переходит в действие, не опосредованное предвидением его последствий, взвешиванием и оценкой его мотивов.

Импульсивно-аффективным действием является страстная вспышка увлечённого или аффективный выпад раздражённого человека, который не в состоянии подвергнуть свой поступок сознательному контролю; в наиболее чистом, обнажённом виде импульсивные действия наблюдаются в патологических случаях или состояниях, в которых нормальное волевое действие невозможно.

В импульсивном действии раздражение переходит в действие, которое определяется динамическими соотношениями напряжения и разрядки, создающимися у субъекта в зависимости от ситуации. Напряжение сдержанного раздражения может дать разрядку, направленную вовсе не на того, кто собственно его вызвал. Аффективное действие-разрядка определяется не целью, а только причинами, его порождающими, и поводом, его вызывающим.

Хотя отсутствие осознанной цели и сознательного контроля существенно отличает аффективное действие-разрядку от волевого действия, как сознательного акта (импульс переходит в нём в действие более или менее стремительно), однако грани между ними, как и всякие грани в действительности, подвижны, текучи. И разные виды действий, которые с полным основанием выделяет научный анализ, связаны друг с другом множеством разнообразных взаимопереходов. Так, в самой заострённой и как будто специфической своей форме волевой характер действия выступает там, где действие включает осознаваемый действующим субъектом конфликт тенденций и требует выбора, усилий и т. д. Но именно в данном случае волевое действие легче всего может перейти в аффективное. Если задача окажется сверхтрудной и напряжение, созданное этим конфликтом, перейдёт известную меру, сознательный волевой контроль может оказаться непосильным — действие превратится в аффективную разрядку; волевое действие переходит в импульсивное. Если же в условиях такого внутреннего конфликта человеку удастся всё же осуществить сознательный волевой контроль над своим поведением, волевой характер его действий выступит с особой силой, придавая его поведению особенный накал.

В последнее время К. Левин попытался свести волевое действие в основном к тому же типу, что и аффективная разрядка: в одном, и в другом он усматривает лишь смену динамических соотношений напряжения и разрядки, различая их только по тому, как этот динамический процесс протекает. Все фазы и моменты волевого процесса Левин определяет исключительно их динамической характеристикой. Так, например, намерение характеризуется как возникновение состояния напряжения, а решение — как устранение или выравнивание напряжений, действующих одновременно в различных направлениях.