Сражение между сэром Генри Белассесом и мистером Томасом Портером

 

Это сражение произошло в 1667 году, не на заранее запланированной дуэли, которая могла бы унести, по тогдашней моде, с полдюжины жизней, а из-за внезапно вспыхнувшей мелкой ссоры.

Вот как рассказывает нам о случившемся Сэмюэл Пепис.

Следует отметить глупость этой ссоры, что в какой-то мере отражает современные проблемы всего королевства. Эти двое обедали вместе у сэра Роберта Кара, где, кажется, слишком много пьют. Вышло так, что, будучи близкими друзьями, они болтали о чем-то, и сэру Генри Белассесу случилось чуть возвысить голос, подавая Тому Портеру какой-то совет. Тут же кто-то из присутствующих встрял с заявлением:

— Что они там, ссорятся? Чего кричат?

Услышав это замечание, сэр Белассес ответил:

— Да будет вам известно, я никогда не ссорюсь, я сразу бью! Имейте это в виду!

Том Портер ухватился за его слова:

— А ну, ударьте-ка? Хотел бы я посмотреть, кто во всей Англии посмеет меня ударить!

После этих слов сэр Белассес стукнул его по уху, и чуть было не завязалась драка, но их остановили. Том Портер ушел и, встретив поэта Драйдена, все ему рассказал, добавив, что решил драться с сэром Генри Белассесом немедленно, ибо если сейчас боя не произойдет, то завтра они опять помирятся, а полученный удар так и останется неотмщенным. Этого Портер допустить не желал и попросил Драйдена послать своего слугу с запиской для сэра Белассеса. В этот момент он услышал, что мимо едет карета самого сэра Белассеса: Том Портер вышел из кафе, где сидел, остановил карету и попросил сэра Генри Белассеса выйти.

— Ну что ж, — ответил тот, — надеюсь, вы не ударите меня, когда я буду выходить?

— Нет, — ответил Том Портер.

Когда сэр Белассес вышел, они обнажили шпаги, и сэр Белассес отбросил ножны в сторону. Том Портер спросил, готов ли противник к бою, тот ответил, что готов, и схватка началась. Оба ранят друг друга, причем сэр Белассес ранен столь тяжело, что может и умереть. Поняв это, сэр Белассес подозвал Тома Портера, поцеловал его и дал ему совет спасаться.

 

^{Ранняя малая шпага с плоским клинком}

— Том, — сказал он, — вы меня ранили, но я постараюсь продержаться на ногах, пока вы

не скроетесь, потому что я не хочу, чтобы вы понесли наказание.

Том Портер показал сэру Белассесу, что тоже ранен, что оба пострадали в этой драке. Оба остались прекрасными друзьями.

Чуть позже мы встречаем запись: «Сэр Генри Белассес умер от раны, полученной десять дней назад на дуэли с Томом Портером. Теперь все называют их парой дураков, подравшихся из-за любви друг к другу».

 

^{Ранняя малая шпага, примерно 1660 год}

Пепис рассказывает нам и еще об одной ссоре.

Мистер Пьере, хирург, рассказал мне о том, как мистер Эдвард Монтагю недавно подрался на дуэли с мистером Чолмли, первым помощником королевы, ее послом к королю Португалии и вообще превосходным джентльменом, которому, однако, мистер Монтагю причинил много обид и к которому мой господин также был немилостив (о чем я лично очень сожалею). Для Монтагю он оказался слишком силен, отогнал его так далеко, что тот свалился в канаву и выронил шпагу; однако благородный мистер Чолмли не воспользовался полученным преимуществом и пощадил жизнь противника. Говорят, что мистер Монтагю проявил себя в этом бою самым жалким образом и навсегда обесчестил свое имя. Похоже, что так оно и было, поскольку далее Пепис замечает: «Мой господин (лорд Сэндвич) сказал, что ожидает вызова от него, но не боится, потому что бой с мистером Чолмли не оставил камня на камне от его репутации, ведь тот, будучи сам простым и жалким человечком, доблестно справился с ним, опозорив перед Королевой и всем Двором».

 

Злая шутка леди Шрюсбери

 

У графини Шрюсбери было много друзей — по крайней мере, среди знакомых ей джентльменов. Остановимся на двоих из них: молодом мистере Джермине, пользовавшемся большим успехом у дам, и благородном Томасе Говарде. Последний, будучи в принципе человеком мирным, тем не менее был подвержен резким эмоциональным всплескам. Прекрасная дама втайне предпочитала другого, но, желая иметь в своей короне как можно больше жемчужин, сохраняла приятные отношения и с Говардом и как-то раз получила от него приглашение на вечер в Спринг-Гарден, этакий аристократский Рошвилль, куда своего соперника Говард, естественно, не пригласил. Однако леди сообщила Джермину о предстоящем вечере, и он, как бы случайно, оказался в нужный момент в саду. На главной аллее он появился не раньше, чем сама графиня появилась на балконе, — тогда он без приглашения присоединился к гостям и так завладел вниманием дамы, что хозяин вечера пришел в ярость. Изо всех сил Говард старался сдержаться, чтобы не устраивать скандала прямо на месте; Джермин же, видя это, удвоил усилия и не покидал леди Шрюсбери до самого конца праздника.

Спать Джермин лег весьма довольный собой, но утром к нему явился мистер Диллон с вызовом от Говарда. Джермин выбрал своим секундантом некоего Роулингса, который, по несчастью, оказался близким другом Диллона, — так что, по обычаю того времени, двум друзьям пришлось драться из-за совершенно чужой ссоры. Обе стороны встретились. Диллон, храбрый человек и искусный фехтовальщик (как и тот, кто выбрал его в секунданты), несколькими ударами в самом начале боя проткнул Роулингса насквозь, и тот упал мертвым; Джермин, истинный виновник всего происшедшего, получил от Говарда не менее трех ужасных ран, после чего его унесли в жалком состоянии в дом дяди, и надо сказать, он заслужил такой конец.

 

Леди Шрюсбери в роли пажа

 

Амурные похождения мистера Томаса Киллегрю были хорошо известны при дворе. Как-то раз случилось, что сердце этого джентльмена — или что там выполняло у него функции сердца — оказалось временно свободным, и он решил предложить свои чувства леди Шрюсбери, а та, движимая желанием поразвлечься, не отказала ему в своей любезности. В общем, отношения этой парочки вскоре стали весьма дружескими. Мистер Киллегрю был остроумен и умел, особенно после хорошего ужина, услаждать слух дам различными историями. Более того, у него были близкие отношения с одним из самых свободолюбивых придворных Карла II — герцогом Бэкингемским, за чьим столом он частенько сиживал. Хвастаясь своими успехами, он живописал достоинства леди скорее демонстративно, чем благоразумно. Это возбудило любопытство герцога, который вознамерился проверить справедливость утверждений Киллегрю, что и сделал к своему взаимному с красавицей удовлетворению, да так, что она не только забыла о молодом человеке, но и вообще стала делать вид, что незнакома с ним. Киллегрю пришел в ярость, начал писал о ней памфлеты, выставляя напоказ ее частную жизнь и поднимая на смех все ее тайные прелести, которые несколько дней назад столь усердно восхвалял.

Так наш поэт зашел слишком далеко, и однажды ему было на это прямо указано: вечером он возвращался домой в своей коляске из гостей и по дороге на экипаж набросились трое или четверо бандитов; они несколько раз проткнули коляску, тяжело ранив сидящего внутри пассажира, и исчезли в полной уверенности, что убили его. После этого Киллегрю благоразумно решил покончить с сатирическими опытами, а про случай с нападением никому не рассказывать. Если бы он попытался вывести несостоявшихся убийц на чистую воду, вероятнее всего, его бы заставили замолчать навсегда, организовав новое, более удачное покушение, так что он предпочел предоставить герцогу и княгине в дальнейшем спокойно наслаждаться обществом друг друга.

Но тут на сцене появилось еще одно действующее лицо, которого никто никак не ожидал. Дело в том, что, помимо графини Шрюсбери, существовал и граф, который до сих пор пребывал в полном неведении относительно похождений своей леди; но в этот раз открытые разговоры о сладкой парочке дошли и до его ушей. Понятно, что любые увещевания в адрес жены были бесполезны, так что граф сразу перевел свое внимание на герцога и послал к нему своих друзей, сэра Джона Тэлбота и благородного Бернарда Говарда (сына герцога Арундельского) с требованием сатисфакции. Ему не было отказано, и для противостояния этим двум господам на дуэли его светлость выбрал сэра Дж. Дженкинса и мистера Холмса. Король Карл прослышал о предстоящем и, полный решимости не допустить кровопролития, приказал «милорду генералу» Альбемарлю приставить к герцогу Бэкингему людей, чтобы удержать того дома; но, похоже, Альбемарль был одного поля ягода с достопамятным шевалье де Сен-Эньяном, потому что хотя и не принял сам участия в дуэли, но приказ своего венценосного повелителя совершенно так же проигнорировал.

Итак, дуэль состоялась, как рассказывает нам Пепис, неподалеку от Барн-Элмс, 16 января 1667 года. Бой оказался почти таким же кровавым, как и первая подобная стычка — сражение миньонов: секунданты оказались вовлеченными в него наравне с самими спорщиками, и все шестеро дрались с яростной ожесточенностью. Бэкингему в итоге удалось проткнуть правое легкое лорда Шрюсбери так, что кончик шпаги вышел у того из спины под лопаткой. Правая рука сэра Джона Тэлбота была выведена из строя ударом шпаги, вошедшей возле запястья, а вышедшей около локтя, — такие раны заживают очень тяжело, — а несчастный Дженкинс остался лежать на поле боя мертвым. Лорда Шрюсбери унесли домой, и врачи сделали все возможное, но спустя два месяца он все же умер от полученной раны. Друзья погибшего сэра Дженкинса хотели было начать судебное преследование выживших, но король пресек их инициативу в зародыше, издав указ о помиловании всех задействованных персон.

Поговаривали, что леди Шрюсбери лично присутствовала на поле дуэли, переодетая пажом, с поводьями коня герцога Бэкингема в руках.

 

Глава 22

Колишемард

 

Вот мы и расстались с леди Шрюсбери и ей подобными, по крайней мере на время, так что давайте теперь пересечем Ла-Манш и посмотрим, чем занимаются наши парижские друзья. Пока мы у себя в Англии предавались кровавым утехам, в этом веселом городе, некогда служившем многолюдной дуэльной площадкой, ныне о дуэлях даже и не слышали. На протяжении долгих семнадцати лет, по крайней мере так утверждает Кампиньель, Людовику XIV удалось беспощадной твердостью подавить всеобщую страсть к частным поединкам, хотя и не искоренить ее до конца. Но по крайней мере, один важный фактор ему удалось изменить. До того не только сами дуэлянты, но и их друзья, приняв участие в дуэли и вернувшись домой победителями, наслаждались уважением друзей и восхищением красавиц; теперь же дело обстояло по-другому. После триумфального возвращения домой победителей ждали слуги закона, которые бросали их в тюрьму, судили и вскоре вешали, как простых воров. Дуэль лишилась своей романтики, так что не зря Филипп Орлеанский цинично бросил: «Мода на дуэли прошла чересчур уж быстро».

Дуэли в старомодном стиле вышли из употребления, секунданты перестали принимать участие в сражении, и зачастую их присутствием стали пренебрегать, как чересчур опасным: если впоследствии выяснялось, что при стычке присутствовали секунданты, то обвинение их в участии в дуэли становилось неминуемым. Однако не следует думать, что благородные дворяне вообще перестали улаживать свои ссоры излюбленным способом. Даже «король-солнце» вряд ли мог запретить человеку со шпагой в руке защищать свою «невинную жизнь» от внезапного нападения. Частные стычки стали еще более частными и стали по-другому именоваться. Если у некоего господина появлялся повод для выяснения отношений с соседом, он не удалялся домой, чтобы впоследствии прислать тому вызов, а говорил:

— Уважаемый, у нас есть с вами повод для ссоры, но это не может удержать меня от любезных моему сердцу прогулок, а завтра я собираюсь погулять в таком-то парке.

На следующий день выходило так, что оба случайно оказывались прогуливающимися в одном и том же месте в одно и то же время, и частенько до дома в тот день добирался только один из двоих. Такие «случайные встречи» получили название «ранконтр».

 

^{Колишемард}

Эти «подпольные» встречи снова породили простор для обмана и мошенничества: кто приходил на бой в кольчуге под одеждой, кто с нюхательным табаком в кармане, чтобы в нужный момент бросить его в глаза ничего не подозревающему противнику, кто мог просто отвлечь внимание противника разговором или криком и проткнуть его. Учитывая, что поединки проводились без свидетелей, подобные злодеяния можно было совершать, не особенно опасаясь разоблачения. А в те дни много пили и много играли, и эти две причины часто приводили к обнажению легких, элегантных малых шпаг. Однако часто бывало так, что более рассудительный участник ссоры не собирался брать на душу грех убийства, и в этом мастера фехтования готовы были ему помочь. Они разработали серии движений для обезоруживания противника, чтобы таким образом его можно было обезвредить, не убивая. Большой вклад в их разработку внес Жерар, а до совершенства довел в 1763 году знаменитый Анджело.

Манеры благородных господ начала XVIII века все так же оставляли желать лучшего, но вот форма их оружия претерпела изменения. Клинки с плоским и ромбовидным сечением исчезли, а место их заняли трехгранные, что позволило выиграть, с одной стороны, в жесткости, а с другой — в легкости оружия. Примерно той же длины, что и распространенная прежде шпага, новомодное оружие имело очень широкий клинок в близкой к эфесу части, возможно, для увеличения силы защитных действий, поскольку в то время использовались только «простые» парирования; клинок оставался широким первые дюймов восемь, а затем внезапно сужался. Этот вид малой шпаги получил название колишемард; популярность его держалась до начала второй половины века, и это было серьезное оружие.

 

«Король умер — да здравствует король!»

 

Великий монарх, «король-солнце» шел к своему закату. Военная слава, которой он так гордился, улетучилась, армии его были разбиты, а сам он, старый и дряхлый, готовился отдать природе тот долг, который является уделом каждого, будь то король или простолюдин. «Король умер — да здравствует король!» Но кому теперь предстоит принять бразды правления, выпавшие из некогда властной руки? Маленькому ребенку! А кто главный наставник этого мальчика? Кто правит королевством от его имени? Филипп Орлеанский, которого король, по словам Кампиньеля, называл «fanfaron des vices» [46]. Это был человек, который столь гордился своими драками, что хвастал о них направо и налево, а если истории, изложенные в мемуарах шевалье де Раванна, хотя бы частью верны, то хвастать ему было чем.

Кампиньель утверждает, что к началу эпохи Филиппа Орлеанского души людей были измучены деспотизмом. Они устали от напряжения, были по горло сыты королевским великолепием и славой и не хотели ничего, кроме полного расслабления и всевозможных удовольствий. Дурному примеру Филиппа стал следовать весь двор, а сам он вел себя в полном соответствии с вышеприведенной характеристикой. Учтивость и галантность, свойственная предыдущему режиму, сменилась циничным дебоширством; блудливость не считалась более поводом для скандала, а стала будничным явлением — плохая репутация становилась предметом гордости как мужчин, так и женщин, и краснели они только тогда, когда совершали что-нибудь благородное.

Разгильдяй по природе своей и сладострастник по образу жизни, регент жил удовольствиями одного дня, не думая о будущем. Он был лишь бледной тенью короля, временным хранителем верховной власти; какое ему было дело до того, что вся основа его могущества разваливается прямо у него в руках, пока у него была возможность демонстрировать свое величие? Он ничего не замечал до тех пор, пока это не мешало ему властвовать или наслаждаться жизнью. Так что в отношении дуэлей мы видим полное отсутствие каких-либо предубеждений против них и никаких усилий, подобных усилиям Людовика XIV. Неудивительно, что вскоре мания частных стычек стала почти такой же популярной, как и во времена Генриха Великого. Каждый день появлялись известия о том, что еще один молодой человек, а то и несколько убиты или покалечены, и ни одно известное семейство не жило в покое. Надо заметить, что законы против дуэлей никто не отменял; их просто перестали соблюдать, но время от времени, как мы увидим, о них все же вспоминали, правда, в поисках не правосудия, но мести.