Франсуа де Монморенси, граф де Бутвилль: его деяния и его смерть

 

Кардиналом де Ришелье, как и за много лет до него — королем Людовиком XI, владела одна мысль. Правда, у короля были на то исключительно эгоистические мотивы, он хотел всевластия, а Ришелье же руководила только преданность своему царственному повелителю, желание сделать короля Франции, кем бы он ни был, абсолютным монархом. Суть его плана была та же, что и у старого Людовика, — он желал полностью сокрушить крупных представителей знати в своих владениях и уж в любом случае — всех тех, кто отказывался с готовностью подчиниться абсолютной власти монарха. Надо сказать, что сам кардинал многого не достиг, поскольку зачастую жестокое выполнение изложенной им программы обеспечило ему репутацию человека, которого больше, чем кого бы то ни было во Франции, ненавидели и боялись. Среди тех, кого он поверг, был и Франсуа де Монморенси, граф де Бутвилль, страстный дуэлянт и известный забияка, о котором рассказывали, что он, услышав мельком, как о ком-нибудь говорят, что он храбрый человек, тут же отправлялся на его поиски, находил и бросался к нему со словами: «Месье, говорят, что вы храбрец, — я хочу проверить это лично; какое оружие вы предпочитаете?» Бедняге приходилось драться и умирать лишь для удовлетворения прихоти человека, с которым он не ссорился и, возможно, никогда даже не был знаком. Благодаря своему безрассудному поведению Бутвилль попал в когти Ришелье, да так и не выкарабкался из них; однако направлен был этот удар не на дуэлянта, а на Монморенси.

Бутвилль был в свое время королем мира фехтования. У него в доме имелся огромный зал, где стояло великое множество оружия, как тупого, так и острого, с которым можно было практиковаться; не было недостатка и в освежительных напитках для гостей — хозяин был гостеприимен. В этом зале каждое утро собиралась молодежь, raffinés d'honneur [42], как им нравилось себя называть, чтобы пофехтовать или предаться менее невинным занятиям. В эпоху рапиры учебные шпаги уже были, хотя, похоже, большинству театральных режиссеров об этом неизвестно, поскольку они неизменно заставляют бедных Гамлета и Лаэрта выходить на бой с современными фехтовальными шпагами, которые отражают как по внешнему виду, так и по манере боя оружие, появившееся через много лет после смерти Шекспира. Впрочем, раз публика их за это не освистывает, то будем считать, что это не важно. В общем, учебные шпаги, украшавшие стены фехтовального зала Бутвилля, соответствовали рапире, рисунок типичного образца которой мы уже приводили.

Описанием подвигов месье де Бутвилля на поле чести можно было бы занять целую книгу, так что мы упомянем лишь один-два из произошедших ближе к концу его карьеры. В одном случае он поссорился с графом де Пон-Жибо; дело было в храме на Пасху, но Бутвилль не постеснялся прервать молитву графа и вытащить его на улицу драться. Пон-Жибо в результате остался жив, но только для того, чтобы два года спустя пасть от руки князя де Шале. В 1626 году Бутвиллю вновь сопутствовал успех в поединке, на этот раз с графом де Ториньи, которого он убил; эта победа немало поспособствовала в дальнейшем краху Бутвилля.

Да, несчастьем обернулся для месье де Бутвилля столь полный успех в бою с Ториньи, поскольку этот успех нажил ему непримиримого врага в лице маркиза де Беврона, близкого родственника убитого, который поклялся отмстить. Договориться с Бутвиллем о дуэли было делом непростым, поскольку его похождения обеспечили ему такое количество врагов и изданных лично против него декретов парламента, что Франция стала для него страной, где объявляться стало небезопасно. Однако назначить дуэль все же удалось; для этого обоим пришлось выехать в Брюссель, где они и могли спокойно подраться. Правда, Ришелье все же удалось пронюхать об их договоренности, и Людовик XIII написал эрцгерцогине, суверену Нижних Земель, с просьбой воспрепятствовать двум его подданным перерезать друг другу глотки на территории ее доминиона, каковую просьбу принцесса, питая к кровопролитию свойственное женщинам отвращение, с охотой приняла и приказала маркизу де Спиноле урезонить обоих. Добрый маркиз тут же смекнул пригласить их к себе на обед, а когда хорошее вино приведет их в добродушное расположение, тут-то и уговорить их помириться. Роль хозяина маркиз выполнил великолепно и даже упросил их прийти к внешнему примирению; но во время объятий Беврон, улучив момент, шепнул Бутвиллю на ухо:

— Не забывайте, я должен вам за бедного Ториньи; я не успокоюсь, пока мы не встретимся со шпагами в руках.

В Брюсселе теперь Бутвилль драться не может, потому что дал слово эрцгерцогине. Он просит ее также замолвить за него словечко перед Людовиком, чтобы тот разрешил ему вернуться во Францию. Король скрепя сердце обещает не преследовать Бутвилля в своей стране, но предупреждает, чтобы тот не смел ни при каких обстоятельствах являться ко двору.

Маркиз де Беврон, на которого опала не распространяется, немедленно возвращается в Париж, откуда пишет одно за другим письма Бутвиллю с требованием все же назначить где-нибудь место и время поединка. Последний в итоге приезжает в Париж и заявляется непосредственно к Беврону домой. Тот рад визиту, но, не желая втягивать в это дело никого из своих друзей, предлагает выяснить отношения один на один. Бутвилль отвечает на это:

— Вы поступайте как хотите, но со мной двое друзей, и они ждут не дождутся, чтобы обнажить против кого-нибудь свои шпаги, так что, если вы явитесь один, вам придется драться против троих.

Встреча назначена на следующий день, на три часа пополудни, поскольку Бутвилль настаивал на том, чтобы бой состоялся, по его словам, au grand soleil [43], и, более того, руководствуясь своей гордыней, он потребовал, чтобы дуэльной площадкой послужила сама площадь Плас-Рояль. Секундантами Бутвилля были граф де Росмаде де Шапель, приходившийся ему родственником и постоянным спутником во всех приключениях, и некий сир де ла Берт, а Беврон привел с собой своего эсквайра по имени Шоке и маркиза де Бюсси д'Амбуаза, знаменитого своим искусным обращением с оружием. Он вообще-то был в тот момент болен, но ради друга согласился подняться с больничного одра.

Дуэлянты разделись и приготовились драться. Бутвилль и Беврон так яростно набрасываются друг на друга, что быстро сходятся в ближнем бою, где длинные рапиры уже бесполезны. Шпаги отброшены, и соперники, взяв друг друга в захват, пытаются пустить в ход кинжалы; будучи равными по уровню, они взаимно приводят друг друга в столь плачевное состояние, что оба просят о пощаде, и на этом их поединок приходит к концу. Тем временем Бюсси сошелся с Росмаде, но он слишком ослаблен болезнью и совершенно не в форме для серьезного боя, поэтому вскоре пропускает удар, который пробивает ему яремную вену. Его относят в дом графа де Можирона, где вскоре он испускает дух без единого слова. Ла Берт тоже ранен, и его уносят в гостиницу «Майен», а Беврон и Шоке сразу же садятся в карету и уносятся в сторону Англии, где в итоге и скрываются. Бутвилль с Росмаде ведут себя после боя спокойнее — они сначала отправляются к цирюльнику по имени Гильеман, где приводят себя в порядок, а заодно получают совет как можно быстрее уносить ноги, потому что король сейчас здесь, в Париже. Они отвечают, что прекрасно знали об этом еще до начала схватки, и, окончательно придя в чувство, следуют далее в гостиницу «Майен», чтобы узнать о самочувствии ла Берта, и только после этого садятся в седла и неторопливо отправляются в сторону Мё. До Витри они добираются без приключений, а затем происходит событие, которому суждено было перечеркнуть все их планы. Только-только успел несчастный Бюсси испустить дух, как его сестра, мадам де Месме, отправила двоих из числа своих доверенных людей, чтобы те приняли власть над замками и землями убитого маркиза, пока не подсуетилась его тетя, графиня де Виньори, и не потребовала свою долю наследства. Прибыв в Мё, эти двое услышали о том, что тут только что проехали еще два всадника, — и тут же припустили в погоню, решив, что то были эмиссары графини, а догнав преследуемых, узнали в них убийц. Тогда они обогнали эту пару и отправились к провосту известить его о том, что один из этих двоих убил маркиза де Бюсси, правителя этих земель. Провост приказал арестовать Бутвилля и Росмаде, которые к тому времени остановились в трактире, отужинали и спокойно легли спать. Их отвезли в Париж и заточили в Бастилию. Разъяренный столь явным презрением к своим указам, король потребовал немедленного суда, и после официального приговора оба покинули этот мир 22 июня 1627 года, не на поле боя от шпаги врага, а бесславно на эшафоте от лезвия палача.

 

Глава 20

Меч правосудия

 

Как мы только что узнали, Бутвилль и Росмаде отправил на тот свет меч палача — более стремительное и верное оружие, чем то, о котором мы уже столько рассказали — меч-эсток рыцарей и рапира миньонов. Предназначением этого меча было исключительно обезглавливание, и сконструирован он был таким образом, чтобы свое предназначение выполнять быстро и четко. Это был тяжелый меч с лезвием примерно тридцать три дюйма в длину и два с половиной — в ширину, обоюдоострый и остро заточенный, но лишенный острия; гарда его представляла собой простую крестовину, а рукоять была достаточно велика, чтобы им можно было орудовать двумя руками, хотя и не такая большая, как у боевого двуручного меча; тяжелый хвостовик делал всю конструкцию сбалансированной. Вот таким был инструмент палача. А что же тот, кто орудовал им? Об образе жизни таких людей, как общественной, так и частной, мы много можем узнать из мемуаров семьи Сансон, которые на протяжении семи поколений были наследными французскими палачами. Первого из них — Шарля Сансона де Лонгваля, благородного человека по рождению, некие обстоятельства заставили жениться на Маргарите Жуане, единственной дочери руанского палача, а поскольку сыновей у мэтра Жуане не было, по закону унаследовать ремесло после его смерти пришлось зятю. Это была единственная королевская служба, с которой не было связано никакой чести. Да, на несение этой службы действительно выдавалась грамота, но эти документы никогда не вручались получателю из рук в руки — их бросали на стол и велели забирать.

 

^{Меч палача}

Такие вот резкие перемены претерпела жизнь Шарля Сансона, хоть и не по его вине, а в довершение всех бед его возлюбленная Маргарита, ради которой он пожертвовал блестящим будущим, не прожила после свадьбы и года и покинула его, оставив сына, единственного будущего преемника зловещего наследства. Этот удар судьбы окончательно добил осиротевшего, и он стал мрачен и угрюм, что вполне сочеталось с тем занятием, которому он теперь должен был посвятить остаток дней. Шарль состарился прежде времени и выглядел так, что честные жители Руана узнавали его издалека и шарахались в стороны, когда он проходил мимо. По большей части они не были осведомлены о событиях его несчастной жизни, но сам образ человека, о котором известно, что «это палач», приводил всех в ужас. В это время случилось умереть парижскому палачу, и, к некоторому облегчению Сансона, городские власти предложили эту вакантную должность ему. Его официальная парижская резиденция получила в народе название Пилори-дез-Олл, и это было явно не то место, которое могло бы развеять тоску своего нового обитателя. Это было угрюмое восьмиугольное здание, над которым на шесте возвышалась вращающаяся деревянная решетка; к ней привязывали приговоренных к позорному столбу. Однако фактически никто не обязывал палача жить именно там, и Шарль Сансон предпочитал сдавать этот дом за весьма внушительную сумму, а сам поселился в почти пустынном в ту пору квартале, известном под названием «Новая Франция», где и проживали в дальнейшем все семь поколений Сансонов.

 

Мадам Тике

 

Мадемуазель Анжелика Карлье родилась в 1657 году. Отец ее был богатым буржуа из Метца, где сколотил состояние более чем в миллион, единственными наследниками которого были она сама и ее брат, старше на несколько лет. Отец умер, когда Анжелике было пятнадцать, и оставшийся единственным ее опекуном брат поместил ее в монастырскую школу. Таким образом, она вышла в свет молодой, богатой, образованной и исключительно красивой девушкой и мгновенно обросла кучей поклонников, среди которых было несколько в высшей степени подходящих молодых людей. Но то ли она была чересчур привередлива, то ли никому не удавалось тронуть ее сердце, но очень уж долго она колебалась, разрешив в конце концов свои сомнения в пользу некоего месье Пьера Тике, мужчины, который ей в отцы годился и по плебейскому имени которого было видно, что происхождения он какого угодно, только не благородного. Однако исключительно благодаря личным качествам он поднялся до уважаемой должности парламентского советника, что польстило тщеславию юной дамы, хотя и ни в коей мере не обеспечило ему ее страсти. Зрелый же кавалер был привлечен к ней не столько зовом сердца, поскольку романтический возраст был у него уже давно позади, сколько зовом ее банковского счета. Сей достойный господин умудрился привлечь на свою сторону двух весьма ценных союзников — брата Анжелики, выполнявшего функции ее опекуна, и тетку, которая имела на нее сильное влияние, так что в итоге девушка, движимая советами обоих родственников и перспективой стать женой такого важного человека, как советник парижского парламента, — о чем она и мечтать не могла бы, если бы не ее деньги, — преодолела свое тайное отвращение к мужчинам и решилась принять предложение советника. Кроме того, последний, хоть и был человеком по натуре своей скаредным, набрался духу и подарил предмету своих ухаживаний на день рождения великолепный букет цветов, усеянный драгоценными камнями. В общем, они поженились, медовый месяц их был весьма романтичен, длился около трех лет, и за это время у них родились сын и дочь.

У мадам Тике появились экстравагантные вкусы. Хозяйство ее, со всеми каретами и многочисленными слугами, обходилось недешево, а кроме того, она открыла салон, где собиралось общество бесспорно блестящее, но, как и следовало ожидать, несколько неоднородное. Тике, у которого ничего никогда не было, кроме его жалованья, влезший в долги из-за того самого букета и прочих расходов, связанных с ухаживанием, сильно беспокоили все эти траты, и он принялся пенять жене, сначала нежно, а потом жестче и даже повелительно, в результате чего чувства дамы к нему сменились сперва с уважения на равнодушие, потом с равнодушия на раздражение и в конце концов обернулись полным отвращением.

Среди завсегдатаев салона был некий капитан де Монжорж, армейский офицер. Он был молод, красив, по-солдатски подтянут и весьма любезен, представляя собой полную противоположность неприветливому, угрюмому, скаредному старику, так что неудивительно, что мадам воспылала к этому мужчине жгучей страстью. Она совершенно потеряла голову и настолько забылась, что вскоре их отношения стали предметом обсуждений всего Парижа. Слухи дошли, наконец, до самого месье Тике. Ошеломленный старик, который до того момента ничего не замечал, пришел в ярость и принялся за выдворение Монжоржа из дому и, более того, за прекращение приемов у своей жены вообще, что, понятно, не способствовало улучшению домашней обстановки, так что Анжелика решила во что бы то ни стало избавиться от этого ярма на своей шее. Это было, в принципе, реально, учитывая размер приданого, которое она принесла в семью. В лице брата и тети, подтолкнувших ее в свое время к этому браку, она обрела на этот раз помощников, и их совместными усилиями на несчастного обрушился сонм кредиторов, юристы которых возбуждали против него одно дело за другим, и ему ничего не оставалось, кроме как продать свой дом, а жена воспользовалась этим обстоятельством, чтобы подать на раздел имущества. Старый Тике тем временем тоже не сидел сложа руки. Он пожаловался на интриги жены всем своим друзьям и коллегам, завоевал их на свою сторону и в итоге получил против нее lettre de cachet [44]. Ощутив себя теперь хозяином положения, он стал обращаться с женою еще жестче, чем прежде, призывая ее быть в будущем более покорной, если она не хочет расстаться со своей свободой, и уж во всяком случае забыть о своем возлюбленном капитане. Дама устроила истерику, обвинив его, помимо прочего, в том, что он подкупил слуг, чтобы те шпионили за ней. Зажатый в угол Тике стал трясти у нее перед носом королевским указом и пообещал пустить его в ход, но Анжелика, как разъяренная кошка, прыгнула на него, выхватила документ из рук и бросила в огонь.

Потрясенный и посрамленный старик в бешенстве сотрясал воздух ругательствами, а впоследствии обошел много влиятельных людей в попытках получить еще один указ, но везде наталкивался или на вежливый отказ, или на неприкрытое злорадство. Вскоре над ним смеялся уже весь Париж, и уж точно — весь двор, а в довершение всех бед жене удалось-таки добиться раздела имущества, хоть они и продолжали пока жить в одном доме. Ей бы на этом и успокоиться, но, к несчастью, победа только разожгла ее аппетит, и она решила избавиться также и от самого Тике, заменив его столь привлекательным капитаном, с которым продолжала все это время тайно встречаться. Дождавшись, когда однажды старик занемог и не выходил из комнаты, она собственными руками сварила ему супчик, добавив в него какие-то травки посильнее обычных приправ, и приказала слуге отнести этот суп хозяину. Лакей догадался, что дело тут нечисто, нарочно споткнулся о ковер и упал, разбив супницу и расплескав все содержимое. Он тут же поднялся, рассыпался в извинениях, собрал все осколки и покинул комнату, но хозяину так ничего о своих подозрениях и не сказал, так что старый Тике не узнал, что был на волосок от гибели.

Тогда мадам Анжелика стала искать другие способы воплотить свой злой замысел. Ей удалось привлечь на свою сторону привратника и еще несколько десятков слуг, и однажды вечером с их участием она устроила засаду на узкой тропинке, по которой Тике возвращался домой, но в последний момент испугалась, все отменила и разослала несостоявшихся убийц по домам, не забыв приплатить им за молчание. Ничего обо всем этом не зная, старый Тике становился тем не менее все подозрительнее. Решив, и не без основания, что привратник ему неверен, старик отослал его и стал следить за воротами самостоятельно, в связи с чем друзьям жены во входе практически всегда отказывалось. Это довело даму до белого каления, и однажды вечером, когда Тике возвращался домой от друга, в него в упор всадили с полдюжины пуль. К счастью, ни одна из ран не оказалась смертельной; быстро подбежавшие люди подняли его и хотели отнести домой, но он резко воспротивился этому и заставил их нести его обратно к другу, от которого вышел. Вечер был темный, нападение — внезапным, и узнать никого из нападавших Тике не удалось, но его отказ переместиться домой, под нежную заботу жены и детей, был воспринят общественностью с недоумением и послужил поводом для оживленного обсуждения взаимоотношений между ним и женой. Подлило масла в огонь и известие о том, что мадам Тике примчалась в дом, где находился ее супруг, сразу же, как узнала о случившемся, но ее не впустили. После того как хирург перевязал жертве покушения раны, к подстреленному явился полицейский судья, взявшийся за расследование этого дела. Но на все вопросы о том, каковы могли бы быть причины нападения, старик неизменно отвечал, что во всем мире нет и не может быть у него врагов, кроме жены. Это звучало зловеще, и многие друзья советовали даме бежать, пока не поздно, но та была слишком уверена в том, что свидетелей нападения не было, а кроме того, будучи по характеру человеком легковерным, она побывала у хироманта или еще у какого-то чернокнижника, который нагадал ей, что совсем скоро она достигнет такого положения, когда ни один враг не сможет причинить ей вреда. В общем-то, конечно, так оно и вышло, но совсем не таким образом, каким она ожидала.

Нападение на месье Тике в сочетании с его обвинениями закономерно привело к расследованию, мадам Тике была арестована и заключена в тюрьму Гран-Шателе. Начался суд, но никаких улик против нее не было, пока не появился один не в меру услужливый тип из числа нанятых для первого — отмененного, как мы помним, — покушения, который встал и добровольно заявил о том, что через привратника получал от этой дамы деньги как аванс за убийство ее мужа. Оба — и доносчик, и привратник — тут же были арестованы, последовало несколько очных ставок с дамой, но, хотя в процессе и всплыло с дюжину имен участников первого заговора, ни одного из убийц, действовавших во второй раз, выявить не удалось. Что ж, бедную женщину осудили за первое, несостоявшееся покушение и приговорили к обезглавливанию на Гревской площади, привратника — к повешению, а доносчика — к пожизненному заключению.

В те времена принято было в промежутке между вынесением приговора и приведением его в исполнение предать приговоренного пыткам, чтобы он выдал имена сообщников, буде таковые имелись. Так и мадам Тике привели в пыточную, где потребовали от нее признаться в преступлении и назвать имена других участников заговора. После того как она отказалась это сделать, ее подвергли пытке водой. Пытка эта проводилась так: преступника клали на спину и пристегивали к деревянной кровати, около которой стояли восемь горшков с водой по пинте каждый. Затем в рот несчастного вставляли коровий рог, через который воду вливали ему в глотку. «Обыкновенный допрос» подразумевал использование четырех горшков, «чрезвычайный» — восьми, и порой допрашиваемый отходил в мир иной еще до конца допроса. Именно этой процедуре мадам Тике и подвергли, но не успела она проглотить и первый горшок, как готова была уже сознаться во всем. Когда ее спросили, знал ли о заговоре Монжорж, она воскликнула:

— Нет, конечно! Если бы я только заикнулась об этом, я бы навсегда потеряла его любовь, а это для меня хуже смерти!

После допроса ее препроводили, как принято, в телеге на место казни, где поджидал Сансон с помощниками. Шарль Сансон никогда не любил свое ремесло, а в данном случае он был особенно озабочен, и, когда на эшафоте появилась приговоренная, его охватило странное чувство. Ему показалось, что перед ним — его утерянная Маргарита, что полностью лишило его мужества. Заставив преступницу принять положение, необходимое для осуществления казни, он поднял свой могучий меч, тот со свистом рассек воздух и опустился на шею жертвы. Но голова не упала, на шее лишь зияла огромная рана, из которой вытекала кровь. Палач ударил еще раз — и снова с тем же успехом, кровь из множества перерубленных артерий хлестала во все стороны, а толпа принялась свистеть и улюлюкать. Сам не свой от криков и собственной беспомощности, Сансон изо всех сил рубанул в третий раз, и теперь голова несостоявшейся убийцы скатилась к его ногам.

 

Мастерский удар палача

 

Месье Дюваль де Суакур был помощником полицмейстера города Аббевиль. Внешний облик этого господина был необычен — очень высокий, худощавый и угловатый, с длинным, острым, неправильной формы носом, тонкими поджатыми губами, на которых улыбка появлялась только как показатель злорадства, и хмурыми зеленоватыми глазками, проглядывавшими из-под густых бровей. Внутренний облик этого человека полностью соответствовал внешнему. Можете представить себе этого злого духа истории, которую мы сейчас расскажем. Как ни странно, нашлась женщина, решившая выйти замуж за этого крайне непривлекательного господина, поскольку на момент нашего с ним знакомства у него уже есть сын, который, кажется, из тех яблок, что падают недалеко от яблони. Случилось так, что наш обаятельный папаша стал опекуном маленькой девочки, весьма богатой наследницы, и отправил ее получать образование в монастырь в Вилланкур, настоятельницей которого была почтенная дама благородного происхождения, которую любили и уважали все, кто ее знал. Когда юной даме подошло время выходить замуж, месье де Суакур собрался было исключительно из корыстных соображений выдать ее за своего сына, но девушка питала столь неприкрытое отвращение к предназначенному ей выбору, что настоятельница, обладая достаточным влиянием, добилась того, чтобы Суакура вообще лишили опекунства. Тот был разъярен и поклялся отмстить, решив, что та приберегла столь лакомый кусочек для своего молодого кузена — шевалье де ла Барра.

За несколько лет до того на мосту в Аббевиле установили распятие, и вот произошло событие, сыгравшее на руку месье де Суакуру. Кто-то совершил богохульное святотатство — под покровом ночи отломал статуе руку, украл терновый венец, а лик вымазал грязью. Как раз в то время религиозные отношения в обществе были очень напряженными, философы и мыслители низвергали святыни, а король только что издал указ против иезуитов. Необходимое повторное освящение, которое с большой помпой провел епископ, нисколько не успокоило общественность. Истинных виновников происшествия так и не нашли.

По приказу епископа помощник полицмейстера начал тогда расследование и опросил множество свидетелей, но никто из них не видел того момента, когда все происходило, так что расследование оказалось бесплодным. Но вот несколько дней спустя после лишения опекунских прав произошло еще одно событие, крайне незначительное, но предоставившее Суакуру возможность осуществить свой зловещий план мести. Шевалье де ла Барр шел с другом по улице, и, когда навстречу им попалась монашеская процессия, оба молодых человека позволили себе не приветствовать святых отцов снятием шляп, что вполне могло быть объяснимо тем обстоятельством, что лил дождь. Суакур тут же увидел свой шанс. Он связал этот пустяк с давним делом о вандализме и выдвинул обвинение в богохульстве, святотатстве и еще бог знает в чем против нескольких молодых людей из самых влиятельных в округе семейств. Большинству из них удалось ускользнуть из его лап, но шевалье де ла Барр попал под арест и после скорого суда был приговорен к обезглавливанию и сожжению останков. Он подал апелляцию, но ее отклонили. Для исполнения приговора из Парижа в Аббевиль был выслан главный палач.

Утром в день казни шевалье усадили в телегу между священником и палачом и подвезли сперва к церковному крыльцу, где, согласно обычаю, злодеям предлагалось произвести amende honorable (признаться в содеянном и согласиться со справедливостью приговора), где он наотрез отказался повторять полагающиеся слова, настаивая на том, что невиновен и не собирается перед смертью запятнать себя ложью. Оттуда телега подъехала к эшафоту. Все готово. Палач командует ла Барру встать на колени, как того требует обычай. Шевалье отвечает, что обычай не для подобных случаев, потому что это преступники должны вставать на колени, а он — не преступник. Озадаченный палач спрашивает:

— Ну и что же мне делать?

— Что положено. Я не буду мешать, — отвечает ла Барр.

Собравшись с духом, палач наносит мощный горизонтальный удар, который, кажется, проходит шею жертвы прямо насквозь, не произведя никакого видимого воздействия; но секунду спустя колени казненного подламываются, тело падает, и голова катится по эшафоту.

 

 

Книга третья

Переходный период

 

Глава 21