Дневник Рейнхарда Винера, 22 июня 1944 года

Беседа с Д.К. из штаба РОА.

Сослав Д.К. никакого заговора в среде военных под руководством Тухачевского не существовало в природе. «Красные маршалы», прославившиеся в гражданской войне, сначала в своем узком кругу, а потом и перед Сталиным стали высказывать недовольство наркомом Ворошиловым. Истинную цену полководческим талантам последнего Сталин, естественно, знал и своим молчанием провоцировал верхушку военной элиты на более смелые шаги. Его информаторы докладывали, что на подмосковных дачах маршалы не скрываясь обсуждали полезность смещения Ворошилова и замены его Тухачевским. И как только они поставили вопрос об этом перед Сталиным, он одним ударом репрессировал всех.

Меньше всего его заботил авторитет Ворошилова. Военные посмели поставить вопрос о смещении с поста члена Политбюро — высшего органа политической власти. Пусть и трижды обоснованное и целесообразное решение было абсолютно неприемлемо для Сталина. Он отлично знал, отдай он Ворошилова на растерзание маршалам, завтра же они поставят вопрос о смещении самого Сталина. И Сталин в крови утопил зародыш заговора военных, навсегда отбив у них охоту участвовать в политических играх.

Не секрет, что каждый командир ведет за собой шлейф подчиненных, лично ему обязанных своей карьерой. Только в этом причина масштабности арестов: от маршала до комполка включительно. Следует признать, что рана, нанесенная косой НКВД, быстро зарубцевалась. Россия воюет с четырнадцатого года, и количество талантливых и храбрых военных достаточно велико. Открывшиеся вакансии быстро заполнили новые командиры, с военным талантом которых нам пришлось столкнуться в этой войне.

Д.К. заметил, что приоритет в создании Красной Армии принадлежал Лейбе Троцкому, заклятому врагу Сталина. Массовые чистки среди военных позволили Сталину полностью подчинить армию своей власти. И это было еще одной целью, возможно, основной в этой многоходовой интриге. Сейчас мы имеем дело с пятимиллионной армией, которая ни при поражении, ни при победах не посмеет даже помыслить о заговоре против своего вождя.

Я понял эти слова Д.К. как скрытый намек на события в Берлине. Вынужден признать, он прав. Сталин решился до войны на то, что фюрер вынужден делать в ее финале.

 

Примечание переводчика:

Инициалы Д.К. расшифровке не поддаются.

РОА — Русская освободительная армия под командованием генерала Власова. Формировалась из числа военнопленных. В военно-стратегическом отношении реальной силы не представляла, скорее всего ее следует считать фактором идеологической войны.

Судя по дате, разговор состоялся в дни подавления мятежа военных, сигналом к которому стало неудачное покушение на Гитлера полковника фон Штауффенберга.

 

Июня 1944 года

…Пересмотрел свое досье на Троцкого. Воистину ничего нельзя понять в истории нашего века, если не иметь доступа к архивам масонских лож. Вернее, невозможно уловить логику истории, не учитывая деятельности эзотерических Орденов. Да и чем считать две мировые войны как не открытым противостоянием Орденов за право изменить ход цивилизации?

Гитлер откровенно заявил: «Либо мы — либо масоны или церковь. Никакого сосуществования быть не может. Одно исключает другое. Мы теперь сильнее всех и поэтому мы победим и тех, и других: и церковь, и масонов». Наш Черный Орден СС стал ударной силой в этой борьбе. У военно-религиозных Орденов средневековья мы переняли иерархию, нерушимый обет послушания и преданности. И тайное учение, которое передается через символы и посвящение. Внешняя цель Ордена — «война с неверными». Но кто может быть «неверным» по отношению к нам? Мы выбрали евреев. По простой причине, что двух избранных народов быть не может. Это теологическое противоречие можно решить только тотальным уничтожением одного народа другим.

Но что имел в виду Сталин, когда провозгласил, что собирается превратить сброд политиканов, дорвавшихся до власти, в «орден меченосцев»? Кто подсказал ему этот образ? И почему это сразу же вывело фракционную борьбу внутри партии большевиков на уровень тотального уничтожения противника?

Итак, Лев Троцкий (Лейба Бронштейн) — безусловно крупный политический деятель Советской России, создатель Красной Армии. Как и Ленин, входил в еврейскую ложу «Мемфис Мицраим». Личный друг банкира Шиффа из дома Ротшильдов, впоследствии — председателя «Сионистского движения в России». Кроме этого, Троцкий был в контакте с руководителем ордена «Бнай Брит» («Сыны Завета») Адольфом Краусом. В Россию Троцкий прибыл на пароходе «Кристианфиорд», арендованном Шиффом, во главе отряда боевиков, подготовленных в лагере на земле, принадлежащей «Стандард Ойл».

«Мы должны превратить Россию в пустыню, населенную белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, которая не снилась самым страшным деспотам Востока. Наша тирания в буквальном смысле слова будет „красная“, ибо мы прольем такие потоки крови, перед которыми побледнеют все человеческие потери капиталистических войн. Крупнейшие банкиры из-за океана будут работать в теснейшем контакте с нами. Если мы выиграем революцию, раздавим Россию, тона погребальных обломках укрепим власть сионизма и станем такой силой, перед которой весь мир опустится на колени. Мы покажем, что такое настоящая власть. Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния».

Это написал не Геббельс, а Троцкий! Тот самый Троцкий, по приказу которого знаки отличия в Красной Армии полностью соответствовали уровням посвящения в ложе «Мемфис Мицраим».

По моему глубокому убеждению, Сталин тоже решил: либо церковь и марксиды, либо национальное государство. Только он оказался по-византийски терпелив и коварен и не стал громогласно провозглашать «крестовый поход» против выродков. Он позволил им самим пожрать себя.

…А Троцкий сейчас догнивает в Мексике с проломленным черепом. Как и каким образом Сталину удалось получить согласие у «Бнай Брит» на ликвидацию столь заслуженного «брата», мне неизвестно. Скорее всего русский Орден Хранителей просто сделал то, что посчитал нужным, ни у кого не испрашивая разрешения.

Глава 21. Жертва пешки

«Черное солнце»

По траве прокатился ярко-желтый мячик. Замер у ноги Винера.

Малыш настороженно разглядывал сидевших на скамейке Винера и Хиршбурга, не решаясь подойти к незнакомым людям. Мамаша что-то прошептала ему, с любопытством косясь на Винера.

Винер улыбнулся малышу, на хорошем русском крикнул: — Что ты боишься? Держи свой мячик! Только хотел наклониться, как Хиршбург дрыгнул ногой и послал мячик малышу.

— Не надо ничего трогать, — проворчал он себе под нос. — Этот прием снятия отпечатков придумали англичане еще до войны. Голая психология, никто не может отказать ребенку. Только женщина перед этим тщательно протирает мяч. В результате на нем остаются только детские пальчики и ваши. У меня был случай, когда агент засыпался, оставив свои пальчики на бутылочке с молоком. Мамаша попросила подержать, пока пеленала ребенка. Проверили отпечатки по картотеке и сразу же развалили его легенду.

— Ну, мы же с вами прибыли по своим паспортам и абсолютно законно! — возразил Винер.

— Что с того? Не надо упрощать жизнь контрразведке.

Винер захохотал и добродушно похлопал Хиршбурга по колену.

— Да расслабьтесь вы, старина. Посмотрите, какая красота вокруг!

Сойдя на берег, Винер решил вести себя как турист, без дела слоняющийся по незнакомому городу. Осмотрев старые улицы из окна машины, он приказал везти себя в зоопарк. Со времен Прусского государства он считался самым уютным в Европе. По сути, это был огромный густой парк с небольшим озерцом и тихим ручейком, прорезавшим глубокую лощину.

Хиршбург еще в машине замкнулся и мрачно насупился, время от времени бросая в окно тяжелый взгляд.

— Вы чем-то расстроены? — поинтересовался Винер, провожая взглядом мамашу с ребенком, проследовавших к вольерам с хищниками.

Хиршбург поморщился.

— Я не настолько сентиментален, чтобы гулять по руинам. — Он оживился. — Вы обратили внимание, как все убого? Зачем им сдалась Восточная Пруссия, если они превратили ее в помойку? Вы же видели, все обветшало. Евангелистские храмы разграблены. А те, что передали православным, выглядят не лучше. Никакого уважения к прошлому, пусть даже к чужому.

— Сталину был нужен незамерзающий порт на Балтике, и плевать он хотел на историю Пруссии и Тевтонского ордена. Победителей не судят, Вальтер. Их надо побеждать. — Винер повернулся лицом к Хиршбургу. — Вы же не станете спорить, что спустя полвека после нашего поражения мы добились окончательной победы? Реформы нанесли удар по экономике, превысивший потери России в последней войне. Вспомните предвоенный меморандум Гейдриха^[39]. Мы выполняем каждый пункт.

— Как же, как же, помню. — Хиршбург кивнул. — Гейдрих предложил всего пять пунктов для решения проблемы численного превосходства славян на оккупированных территориях. Уничтожить всех военных, так как в армии собирается наиболее патриотическая и активная часть этноса. Уничтожить всех носителей чисто этнических черт своей расы и оставлять в живых дегенератов, сознательно поощрять пьянство и снизить нормы питания ниже физиологического минимума. Уничтожить национальную интеллигенцию и носителей культуры. Запретить родовспоможение и медицинский уход за детьми первого года жизни, здравоохранение свести к оказанию скорой помощи при несчастных случаях. Запретить обучение на родном языке, а знание иностранного дать в минимально потребном для подчинения виде. По расчетам «Аненербе», за два поколения славяне деградировали бы до уровня животных.

— А теперь сопоставьте все это с тем, что происходит сейчас в России. И на душе сразу же станет легче. — Винер указал на мороженщика, катившего тачку по аллее. — Видите, что написано? «Айс-крим». И никого это уже не шокирует.

— Боюсь, я не доживу до окончательной победы, — грустно усмехнулся Хиршбург.

— И я не могу ждать пятьдесят лет, — ледяным тоном отозвался Винер. — Осталось не больше десяти лет, больше времени у нас нет. Именно поэтому я и реанимировал программу «Оружие Возмездия». Эпоха революций окончена. Нам больше не нужны массы. Нужна качественная биомасса с минимумом дегенеративных черт. Русский этнос подходит для этого лучше других. Возможно, в этом его историческое предназначение.

— И альтернативы нет? — тихо спросил Хиршбург.

— Россия — это заноза в пятке у цивилизации. И чем раньше мы ее вытащим, тем быстрее сможем двинуться вперед. Бессмысленно ждать, пока Россия решит свои проблемы. Бессмысленно надеяться, что нынешние казнокрады, внуки революционеров-марксидов, создадут империю, которую мы признаем новым рейхом. Приговор давно вынесен. Осталось лишь найти оружие для его исполнения.

Вокруг звенели детские голоса, слышались урчание зверей и вскрики птиц. Жизнь била ключом под сенью старого парка. А Хиршбургу стало неуютно и зябко.

Винер достал мобильный телефон. Посмотрел на часы.

Ждал не больше минуты. Только стрелки показали час дня, раздался звонок.

— Вот она, Хиршбург, немецкая пунктуальность! — Винер поднес трубку к уху. — Здесь Винер. Говорите.

Он выслушал краткий доклад, нажал на кнопку отбоя.

— Ликвидация прошла успешно. У русских прибавилось работы, — пояснил он.

Хиршбург пожевал губу, косясь на телефон. «Он пожертвовал русским агентом, как пешкой. Посчитав это красивым ходом. Как это называется у шахматистов?» — подумал Хиршбург.

— Потеря качества при сохранении темпа, — произнес вслух Винер.

Хиршбург невольно сжался, с мистическим ужасом в глазах посмотрел на юного шефа. Винер перехватил взгляд старика и засмеялся, откинув голову.

— Что вы так побледнели, Вальтер? Успокойтесь — и вы легко найдете объяснение этой загадке. Не догадались? Ха, не я прочитал ваши мысли, просто мы с вами одновременно подумали об одном и том же! — Винер похлопал его по колену. — Пойдемте посмотрим на хищников. А потом заскочим куда-нибудь пообедать.

— Погодите! — остановил его Хиршбург. — Этот русский начнет метаться, пытаясь вырваться из западни, и обязательно наделает глупостей. Черт с тем, что вы подставили агента БНД, думаю, я смогу объяснить это своим друзьям. Но русский может легко спалить своего куратора. Не спасет даже австрийский диппаспорт. Он и так рискует, таская за собой эту даму из КГБ.

Винер задумался.

— Хорошо. Дайте знать Бойзеку, что в его услугах мы больше не нуждаемся. Пусть найдет повод уехать из города. — Винер вскинул подбородок. — Что еще вас беспокоит?

— Ничего, герр Винер. — Хиршбург опустил глаза. Винер легко вскочил со скамейки, помог Хиршбургу встать.

У вольера со львами Винер стоял дольше всего, внимательно наблюдая за гривастым вожаком. Словно чувствуя его взгляд, лев нервно порыкивал, скреб когтями землю.

Зверь не мог вытерпеть взгляда человека, спокойно отдающего приказ на устранение одного и готового одним нажатием кнопки превратить в тягловый скот миллионы.

«Я не сказал ему, что не мешало бы сначала спросить у Хранителей, готовы ли они допустить подобное, — подумал Хиршбург. — Да и он наверняка думает сейчас о них. Не зря же застыл у клетки со львом. Ждет знака»^[40].

Сквозь прутья решетки на них смотрели янтарные глаза хищника.

* * *

Елисеев с тоской посмотрел за окно, где уже вовсю жарило полуденное солнце. И заставил себя вернуться к чтению аналитической справки. Читать Федя полюбил еще в детстве. Но попав на службу в контрразведку, быстро понял, что процесс сложения букв в слова может стать пыткой. Особенно если читать каждый день тот бумажный ворох, что потоком носил со стола на стол бюрократический конвейер родного ведомства. И писали опера, как думал Елисеев, тоже под пытками. Потому что в здравом уме таких оборотов не выдумаешь.

Потрепанную папку ему сунул начальник «пятой линии». Это была вся помощь, что он смог оказать Елисееву по просьбе Черкасова. Пятый отдел стоял на ушах по случаю приезда в город очередной экспедиции, мечтающей найти Янтарную комнату. И, понятно, повышать эрудицию Елисеева всем было недосуг. Вместо того чтобы услышать все самое интересное за неспешной беседой под водочку, как разрешил Черкасов, Елисееву пришлось самому штудировать отчет «пятой линии» о проделанной работе.

— Да, горазды мужики коту яйца крутить, — сделал вывод Елисеев, одолев последнюю страницу.

В принципе, прочитав историческую справку на первой странице, дальше можно было и не читать. Сразу же становилось ясно, что мужики бдительно охраняли то, чего нет.

Еще до войны, в тридцать девятом году, немцы задумали создать в Кенигсберге Музей воинской славы, второй по величине после Музея фюрера в Линцё. Во время войны стараниями гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха стали свозить в город трофеи со всей оккупированной части России. А потом чаша весов качнулась в другую сторону.

Город разутюжила английская авиация, наши добавили во время Восточнопрусской операции. В разрушенный! город вошли солдаты, считавшие своим долгом конфисковать аккордеоны, патефоны и прочие трофеи. Со вторым эшелоном освободителей прибыли спецы из Трофейного управления и частой гребенкой прочесали все, что представляло хоть какую-то ценность. Только за один сорок пятый год из Германии вывезли четыреста тысяч вагонов различного имущества. При политуправлениях работали группы искусствоведов в погонах, целенаправленно искавшие и вывозившие культурные ценности. Свои и чужие, без разбора. В те времена это никому странным не казалось, потому что по извечному закону войны победитель получает все. Считалось, что таким образом мы компенсируем потери наших музеев.

Позже к кладоискательству подключились местные жители и криминальные элементы. Копали везде и всюду… В справке указывалось, что в области не осталось ни одного не разоренного евангелистского храма. Не гнушались даже вскрывать могилы. Бессистемный поиск «диких» поисковиков объяснялся не только жадностью, а еще и тем, что коренных жителей Пруссии в Калининградской области не осталось, посоветоваться было не с кем. Сталин решал проблемы народонаселения кардинально и просто. Всех военнопленных, капитулировавших в окруженном Кенигсберге, услали восстанавливать разрушенное народное хозяйство СССР, а мирных граждан, около ста тысяч, принудительно переселили в ту часть Германии, которой суждено было стать социалистической. Опустевшую область заселили проверенными кадрами и объявили закрытой зоной.

Спорадические попытки что-то откопать (чаще всего громогласно объявляли о скором обнаружении Янтарной комнаты), если верить справке, были результатом оперативных игр спецслужб. А серьезной и планомерной работой занималась до восьмидесятых годов только комиссия Строженко. Она осмотрела все объекты, где еще хоть что-нибудь могло остаться после нашествия трофейных служб, и выдала официальное заключение, что никаких тайных кладов больше нет.

Елисеев нашел страницу, где перечислялись места работы комиссии, и стал сверять с данными наружного наблюдения за Гусевым. Получалось, за неделю Гусев осмотрел практически все. Попыток покопать не предпринимал, приборную разведку не вел. А если учесть, что там сейчас трава по пояс или утрамбованная земля, то, очевидно, его интересовала именно нетронутость этих мест.

— Почему он сам приехал. Мог же через агентуру проверить. — В кабинете Елисеев был один, обратиться не к кому, и он поднял глаза на портрет Феликса на стене. — Как считаешь?

Засиженный мухами рыцарь революции прятал усмешку в усы и хитро косил глазом из-под козырька фуражки. Ждал, когда наследник его дела догадается сам.

— Элементарно, Феликс. Он не искал, а проводил рекогносцировку на местности, там, где, возможно, скоро начнут искать другие. — Елисеев чиркнул зажигалкой, прикурил очередную сигарету. — А Черкасов прав, Гусев вляпался в серьезные игры, — пробормотал он себе под нос.

В дверь настойчиво постучали.

Елисеев удивился: подчиненным по неписаным правилам полагалось предупреждать о своем приходе телефонным звонком.

Прошел к двери, потирая затекшую спину. Повернул ключ.

— Привет, Федя!

В приоткрытую дверь протиснулся высокий сухопарый мужчина с папкой под мышкой. Сразу же прошел к креслу, устало плюхнулся в него, вытянув длинные ноги.

Елисеев запер дверь на ключ, вернулся на свое место, переступив через ноги Егорова.

Начальник отдела наружного наблюдения изображал полуобморочное состояние, вяло обмахиваясь папкой.

Даже глаза закатил.

— Егоров, ты только не помирай, — пошутил Елисеев. — Как мы без тебя работать будем?

— Знаешь шутку про наружку? — Егоров откинул голову на подголовник. — Опер бегал за клиентом. Бегал, бегал, споткнулся и упал. Привезли в больницу, оказалось — три дня назад умер и не заметил.

Он засмеялся, не дождавшись реакции Елисеева,

— Что там за бардак Злобин устроил? — без перехода спроси лон.

— В смысле? — Елисеев сосредоточенно разглядывал кончик сигареты.

— Мне доложили, тянет на допрос моих ребят, что пасли объекту кафе «Причал».

— Злобу не знаешь? — усмехнулся Елисеев. — Он вечно роет на три метра под землю. Твои ребята засветились на месте происшествия, вот он их и дергает как свидетелей.

— Ну, этим олухам я арбуз уже вкатил. А с тобой как быть? Вдруг всплывет, что пасли его по твоей заявке.

— Ну и что? — Елисеев пожал плечами. — Я уже Черкасову доложил, теперь моя хата с краю. Скорее всего дело примет наш следотдел. А они лишний сор из избы выносить не станут. Тем более что криминала там нет. Инфаркт мужика срубил.

Егоров удовлетворенно кивнул. Помахал перед лицом папочкой.

— Коль так, — протянул он, — держи подарочек. От щедрот «пятерки». Я на них уже неделю пашу, ноги стер по самое сокровенное. — Егоров хлопнул папкой по брюкам. — Немцы заявились таким кагалом, что у меня людей не хватает их пасти. Это я к тому говорю, Федя, чтобы ты на меня не рассчитывал. Свободных бригад нет. Заявку можешь не подавать.

— Учту. — Елисеев протянул руку к папке. — Кто это? Он открыл папку.

— Если блондинистая мегера, то журналистка из Москвы. — Егоров приподнялся, чтобы видеть фотографии в руке Елисеева. — Прилетела к моим немцам. Рядом с ней видишь мужика? Посмотри другие снимки, там он лучше получился.

Елисеев разглядывал трех человек на снимке. Женщина и двое мужчин у входа в гостиницу «Турист». Взял следующий, где молодой мужчина стоял у серого «фольксвагена».

— Мы его случайно зацепили, когда он рядом с этой блондинкой и австрияком нарисовался. И взяли в разработку из чисто профилактических соображений. — Егоров снова осел в кресло, вытянул ноги. — Я бы его отдал «пятерке», потому что мужик активно ищет подходы к немецкой экспедиции. Но вспомнил, что ты мне друг, и решил поделиться информацией. — Егоров постучал пальцем по столу, привлекая внимание Елисеева, сосредоточенно рассматривающего снимки. — Слышь, Федя? Мужчинка тем вечером был в кафе «Причал». Его буфетчица опознала. Убежал вместе с девчонкой сразу же после выстрела. Ты справочку на него посмотри! Там, под фотографиями, лежит.

Елисеев вытащил из папки машинописный лист, наискось пробежал по нему глазами.

— Максимов Максим Владимирович, сотрудник геолого-археологической экспедиции при Минкульте РФ. Капитан запаса. Награжден орденом Красной Звезды. Последнее место службы — разведотдел штаба ПрибВО. — Елисеев накрыл листок ладонью. — То-то мне его рожа знакомой показалась.

Обратный ход времени

Вильнюс, зима 1991 года

В однокомнатной квартирке все провоняло казармой. Вторые сутки пятеро здоровых мужиков в сером камуфляже маялись от безделья. Спать было негде, горбатый диван вмещал только одного, и то если лежать на боку. Поэтому развалились на полу, как цыгане на вокзале. Оружие держали под рукой. Все еще ждали приказа.

Максимов сидел на кухне и пил крепкий чай, заваренный до черноты, чтобы прогнать сон.

За свою группу не беспокоился, пыткой ожидания их не сломить. И не раскиснут от безделья. Когда потребуется, будут свежими, как огурчики, и злыми, как черти. Но в глубине души Максимов уже смирился, что приказа его группа никогда не получит. Репетировать и нарезать задачу горазды все, отдать приказ решится не каждый. Очевидно, перевелись отдающие приказ. Где-то в городе толпа облепила танки, московский спецназ захватил телебашню и куковал, дожидаясь новых приказов, а здесь, на окраине, стояла гробовая вязкая тишина.

В дверь позвонили условным звонком. Лежавшие в комнате беззвучно вскочили на ноги и заняли боевые позиции согласно расчету. Максимов убедился, что группа готова оказать отпор, махнул рукой Жиле, приказав занять позицию на кухне. А сам подошел к двери.

Дважды стукнул ногтем. В ответ ударили четыре раза. Максимов спрятал пистолет за спину и открыл дверь. Свет упал на лицо вошедшего мужчины, и Максимов узнал полковника Гусева. Сегодня у него резко выпирали скулы, а под глазами лежали серые тени. Выглядел он осунувшимся и злым.

«И тебе досталось!» — подумал Максимов.

— Каскад, — произнес пароль Гусев, но как-то небрежно, словно пустую формальность.

— Курс, — ответил Максимов.

Гусев осмотрел бойцов, застывших в комнате.

— Командир и заместитель — за мной. — Он первым пошел в кухню.

Жила был замом Максимова, поэтому ему уходить из кухни не пришлось.

— Пакеты. — Гусев протянул руку.

Максимов с Жилой переглянулись. Требование сдать пакеты, которые надо вскрыть, получив сигнал к выступлению, означало только одно: сигнала не будет.

Максимов достал из-за пазухи пять конвертов с печатями, передал Гусеву.

Полковник проверил сохранность печатей. Поднес к конвертам зажигалку

Они втроем смотрели, как горит плотная бумага, а вместе с ней и то, во что все еще хотелось верить: родина и честь.

Гусев бросил горящие комки в раковину. Подождал, пока бумага сгорит полностью, пустил воду.

— Вот так, мужики, — бесцветным голосом произнес он.

Максимов и Жила промолчали.

Гусев достал какой-то бланк, протянул им вместе с ручкой.

— Автограф на память, — с грустной усмешкой сказал он.

Документ подтверждал, что полученные в штабе пакеты уничтожены без вскрытия в присутствии трех человек.

— Ждите команды на отход, — сказал Гусев, ответив на не заданный вопрос. — Проводи.

Максимов пошел следом по узкому коридорчику.

У дверей Гусев повернулся и одними губами прошептал:

— Ты уходишь из армии. Желательно со скандалом. Приказ Навигатора, — добавил он.

Максимов обратил внимание, что пальцы Гусева на косяке сложены в знак посланника — указательный и безымянный вместе, а большой отведен в сторону. Показавший такой знак имел право отдать приказ от имени Навигатора.

«Будет вам скандал», — решил Максимов. На душе было так погано, что и без приказа Ордена он был готов хоть сейчас расплеваться с родной армией, где никто уже не рискует отдавать приказы.

Через час на конспиративной квартире дым стоял коромыслом. Максимов лично руководил загулом. Чтобы не подставлять ребят, лично сходил к ближайшему ларьку, закрытому по случаю военного переворота, сбил замок и конфисковал для нужд армии ящик водки. Сначала по телефону, а потом по рации с ними пытались связаться из штаба. Но группа упорно на связь не выходила.

Лишь следующим вечером прибыл офицер в сопровождении двух рослых сержантов.

— Что за бардак?! — от самых дверей начал орать он; — Сдать оружие и бегом в часть! Бегом, я сказал!

Группа в этот момент в разной степени опьянения И в различных позах валялась на полу вокруг ковра, превращенного в скатерть-самобранку.

— Слушай, командир, — начал Максимов, по-пьяному растягивая слова. — Закрой матюгальник. На своих людей голос повышаю только я.

Все затихли, ожидая, что произойдет дальше.

— Я — подполковник Елисеев, старший офицер особого отдела, — с апломбом представился тот. — А ты кто такой?

— Капитан Максимов, разведотдел штаба округа. — Максимов обвел рукой, в которой держал вилку, застолье. — Сотоварищи.

— Говно ты, а не капитан! — бросил Елисеев. Максимов все время оставался трезвым, от нервного напряжения водка никак не брала.

«Пора, — решил он. — Лучшего кандидата, чем эта гнида особистская, не пришлют».

— А повторить рискнешь? — спросил он с мягкой улыбкой.

Жила знал, что следует за такими ласковыми улыбками командира, и подался вперед, пытаясь остановить.

Но Елисеев уже открыл рот. Правда, ничего произнести не успел.

Вилка, взвизгнув в воздухе, воткнулась в косяк у него над головой.

Максимов сидел, сложив ноги по-турецки, вставать из такой позиции неудобно. Поэтому он сделал кувырок вперед и из него уже вышел в прыжок. Ударом ноги припечатал Елисеева к стене.

За спиной у Максимова загалдели его бойцы, а те двое, что привел с собой Елисеев, не поняли, зачем повскакивали на ноги люди в камуфляже без знаков различия, и, грохоча сапогами, бросились вниз по лестнице. Максимов сгреб за грудки Елисеева и швырнул за порог.

Встряхнул руками, сбрасывая напряжение. Не оглядываясь бросил:

— Собираем манатки, мужики. Концерт окончен.

* * *

Елисеев посмотрел на фотографию Максимова. Бросил ее в папку.

— Этого козла после событий в Вильнюсе с треском выгнали. Хотели под трибунал отдать, да кто-то из Москвы заступился. — Он раскурил новую сигарету. — Смотри, всплыл!

— Ты же знаешь, что у нас не тонет? — подыграл Егоров. — И хорошо устроился, между прочим. Помощник депутата Государственной думы, как в справке указано.

Елисеев зло прищурился, но промолчал.

На столе зазвонил телефон.

— Да! — Елисеев развернул кресло, чтобы было легче пройти к двери, подумав, что кто-то из подчиненных предупреждает о подходе.

— Федор Геннадиевич, срочная информация, — раздался в трубке взволнованный голос. — Только что по линии милиции прошло сообщение: в морге убит эксперт, проводивший вскрытие пострадавшего у кафе «Причал».

Лицо Елисеева на мгновенье застыло. Егоров испуганно поджал ноги и приготовился встать.

— Вот это да! — Елисеев бросил трубку. Раздавил в пепельнице только что прикуренную сигарету.

— Что-то случилось? — насторожился Егоров. Елисеев развернул кресло к сейфу, протянул руку, достал пистолет. Бросил на полку папку с аналитической запиской. Громко захлопнул дверцу и запер ее на ключ.

— Извини, мне надо в город, — бросил он, пряча пистолет в кобуру. — По Максимову я позже приму решение, ладно?

Егоров взял со стола свою папку с фотографиями Максимова. Помахал ею на прощание и вышел.

Глава 22. Мертвый дом

Серый ангел

На улице уже вовсю припекало полуденное солнце. Легкий ветерок играл листвой. Асфальт успел высохнуть до белесого цвета, от вчерашнего дождя остались лишь редкие лужи и особенный свежий запах. Злобин с наслаждением набрал полные легкие воздуха.

От кабинетной духоты И табачного смрада немного побаливала голова.

«Полчаса на обед, полчаса на здоровый сон», — решил он и резво сбежал со ступенек. Он второй год взял за правило при любых обстоятельствах устраивать часовой перерыв на обед. Сразу же ощутил пользу и стал насильно выгонять молодых следователей из прокуренных кабинетов. Сам в их годы был трудоголиком, считал, что ни на минуту нельзя отвлекаться от борьбы с преступностью. Потом скрутила язва, и за месяц в больнице с ужасом осознал, что и без его личного участия все в мире идет своим чередом: преступники ходят надело, граждане мочат друг друга в пьяных драках, чиновники хапают взятки, а опера исправно отлавливают криминальный элемент. Болезнь позволила по-новому взглянуть на себя и свою роль в этом мире. Оказалось, никакой он не воин, а простой пахарь, корчующий сорняки. Только сколько ни лопатить их, все равно прорастают. Значит, доля такая — пахарская, крестьянская. И подходить стало быть, к работе надо соответственно. С умом, терпением и смирением.

Злобин остановился у своей «Таврии» и удивленно присвистнул. Утром припарковал машину как попало, заняв сразу два места, а сейчас она стояла по всем правилам, перпендикулярно тротуару, зажатая двумя «Волгами».

Из черной «Волги» высунулся водитель, приветственно кивнул головой с огромной лысиной.

— Здорово, Сан Саныч! — Злобин узнал личного водителя председателя Гвардейского райсовета.

— Андрей Ильич, без обид, мы твой кабриолет малость передвинули, — предупредил Сан Саныч.

— Это как, интересно знать? — Злобин ревниво осмотрел машину.

— Не подумай плохого, Андрей Ильич! На руках оттащили. — Водитель высунул огромную лапу с тугими короткими пальцами. — Нежно сделали, будь уверен.

— Один? — усомнился Злобин.

— Не. Вчетвером. А что? В ней весу, ты меня извини, как в моей теще. И толку столько же.

— Ладно, — махнул рукой Злобин. — Спасибо, что вообще за угол не уволокли.

— Мы же законы знаем. Три метра — угон. Или угон запора считается хулиганством? — Водитель сверкнул в улыбке рядом металлических коронок.

— Ошибаешься, голубь! Поправка к закону вышла. Теперь назвать «Таврию» запором приравнивается к разжиганию межнациональной розни, — строгим голосом произнес Злобин, включаясь в игру

— Иди ты! — удивился водитель. — А что же они нам за газ не платят, если такие гордые?

— Темный ты человек, — вздохнул Злобин. — Газ мы поставляем в счет компенсации за разгром Запорожской Сечи. «Тараса Бульбу» читал?

— Так когда это было?! — не на шутку возмутился Сан Саныч.

— Ты скажи спасибо, что за экологический ущерб от Полтавской битвы платить не заставили. — Злобин, довольный произведенным эффектом, расхохотался первым.

Сан Саныч выбрался из машины, на ходу вытирая выступившие от смеха слезы.

— Ну уморил, Андрей Ильич! И я-то, дурак, купился. Пойду мужикам втравлю, пусть поржут. — Он заправил выбившуюся из-под ремня клетчатую рубашку.

Злобин стал возиться с замком. В расхлябанной «Таврии» все держалось на честном слове, только замки демонстрировали повышенную надежность — открывались с превеликим усилием.

— Ильич, ты бы сигнализацию поставил, — уже серьезно произнес водитель.

— Страна советов, ей-богу! Да эта пиликалка дороже моей колымаги стоит, — отмахнулся Злобин.

— И то верно, — согласился Сан Саныч. — Сигнализация для «запора» — это как бубенчик для ишака. — Он захохотал и шаркающей походкой направился к группе куривших в теньке водителей.

Злобин без обиды ругнулся в ответ, нырнул в жаркое нутро «Таврии», пахнущее синтетической кожей и бензином, до отказа опустил стекло.

Стартер противно завизжал, двигатель дважды чихнул, но завелся.

Злобин посигналил на прощание водителям, сгрудившимся вокруг Саныча, и осторожно выкатил со стоянки.

В отместку за издевательства над его любимицей Злобин решил выжать из машины все, на что она способна. Мотор тарахтел, словно под капотом метался медный таз, но на восьмидесяти километрах звук вдруг выровнялся, заурчал мерно и настойчиво. Злобин гнал по городу, виляя между машинами. Кому положено, знали его «Таврию» как облупленную, штрафов и свистков гаишников он не боялся, остальным участникам дорожного движения оставалось только озадаченно провожать глазами разгарцевавшегося конька-горбунка.

Справа замелькали корпуса больницы. До дома оставалось минут пять езды. Злобин резко сбавил скорость. С сомнением покосился на больничный забор.

— Правильно, неаппетитные дела лучше делать перед обедом, — решил он и свернул на стоянку у ворот больницы.

Через распахнутые двери служебного входа из морга тянуло характерным формалиновым запахом.

Злобин поморщился и мысленно поздравил себя с правильным решением. Вид трупов его давно уже не пугал, но гнетущая аура мертвого дома легче переносилась перед обедом, чем после.

На вахте, если таковой считать тумбочку и табурет, подремывал уже знакомый Злобину санитар.

— Здрасьте, гражданин начальник, — промямлил он, подобострастно заглянув в глаза Злобину.

— Уже виделись, — бросил Злобин на ходу.

Инстинкт следователя, всю сознательную жизнь обращавшегося со спецконтингентом, заставил остановиться.

Слишком уж вилял хвостом санитар.

— А напарник где? — поинтересовался Злобин.

— Дык он… Эта… Ушел. — Санитар махнул рукой по направлению к воротам больницы.

— За обеденной дозой? — догадался Злобин.

— Ага. — Санитар был явно рад, что проблема так быстро разрешилась. — Чисто почучуй, гражданин начальник.

Злобин про себя отметил нестыковку в «показаниях». Хотя оба санитара упали ниже некуда, но иерархия сохраняется и на самом дне жизни. Не полагалось ходившему по солидным статьям Коляну бегать за водкой, как последнему камерному шнырю, по всем раскладам на вахте должен был остаться он, а не этот, бывший баклан.

И наружный осмотр настораживал. На санитаре болтался прорезиненный фартук, еще блестящий от какой-то слизи. В двух метрах от столика стоял большой бак, доверху наполненный отходами вскрытий. Злобин отвел взгляд от студенистой кровавой массы. Бурый след, тянущийся по полу от бака, еще блестел на кафельном полу. Все говорило о том, что санитар зачем-то решил прикинуться спящим на вахте, увидев через распахнутую дверь приближающегося Злобина.

— Голубь сизый, ты меня знаешь? — ровным голосом спросил Злобин.

Санитар дрогнул кадыком на тщедушной шее. Судя по обреченному выражению розовых глазок, в эту минуту репутация Злобина ничего хорошего ему не сулила.

— Значит, знаешь, что бегать от меня без толку. Сиди здесь, я еще с тобой пообщаюсь, — распорядился Злобин.

Быстрым шагом пошел по коридору туда, где за железной дверью помещался кабинет Черномора. В гулкой тишине коридора оттуда доносился цокот пишущей машинки. Судя по размеренному ритму и скорости печатал явно не Черномор. «Черт, не застал, — подумал Злобин. — Нашел какую-то девочку, усадил за машинку, а сам сорвался домой. Грех винить, в такой день лучше быть рядом с супругой. Вдруг сердце у нее не выдержит».

Злобин непроизвольно сжал кулак. Суеверным никогда не был, но сейчас острое предчувствие беды больно ударило по сердцу.

Он постучал в дверь.

— Войдите, — раздался зычный женский голос. Кабинет судмедэкспертов представлял собой полутемную комнатку, заставленную стеллажами. На свободном пространстве едва уместились два казенных стола и громадный сейф, выкрашенный почему-то в траурный черный цвет. Солнечный свет едва пробивался сквозь мутное зарешеченное окно. За окном рос раскидистый вековой вяз, и тени от листвы гуляли по стенам темными бесформенными разводами.

На одном столе горела лампа, полукругом освещая стол, машинку и кисти рук машинистки. Лица ее Злобин не разглядел, только белое пятно. Но это было и не важно, потому что хозяйка кабинета во всю мощь своей статной фигуры возвышалась посреди комнатки. Свет из окна высвечивал высокий начес, превращая его в яркий ореол вокруг головы женщины.

— Клавдия Васильевна, добрый день, — поздоровался Злобин.

— А, Злобин. Только что тебя поминала. — Клавдия Васильевна развернулась вполоборота, большего не позволял узкий проход между столами. Маневр получился угрожающий, словно боевой фрегат готовился к залпу бортовыми орудиями.

Клавдия Васильевна, старший судмедэксперт, была женщиной не просто видной, а монументальной, как изваяние богини плодородия. С ее голосом и формами ей бы в опере петь, а не кромсать трупы криминального происхождения. За глаза Клавдию Васильевну прозвали Василисой Ужасной, но как ни доставала она оперов, вслух произнести прозвище никто не рисковал. В медицину Клавдия Васильевна пришла из фронтовых медсестер, поэтому вида смерти не боялась и мужиками управляла сурово и жестко. Все опера ее откровенно побаивались, что выражалось в массовых подарках к Восьмому Mapтa. A забыть о дне рождения Клавдии Васильевны не мог себе позволить даже прокурор области.

— Вы же сегодня выходная, Клавдия Васильевна, — начал наводить контакт Злобин.

— С вами только в гробу отдохнешь, — патетически вздохнула Клавдия Васильевна. — Обманули самым подлым образом, гады! Сказали, что сегодня зарплату дадут. Я, дура старая, и купилась. Привычка у меня от социализма такая осталась, Злобин, зарплату регулярно получать.

— Насчет зарплаты, к сожалению, не ко мне.

— А как прокуратура смотрит на регулярную невыплату зарплаты? — угрожающе подняла голос Клавдия Васильевна.

— Сквозь пальцы, естественно. А почему у вас телефон занят? — Злобин решил уйти от малоприятной темы.

— А потому что некоторым работникам лениво оторвать ягодичные мышцы от стула и лично приехать за протоколом, — изрекла Клавдия Васильевна. — Так, девочка, на чем остановились? — обратилась она к машинистке.

— Перелом третьего шейного позвонка, — робко отозвалась машинистка.

— Зато у меня будет перелом таза. — Клавдия Васильевна попробовала задом расширить жизненное пространство. Но тяжелый стол не поддался. — Слушай, Злобин, ну как в таких условиях работать?!

— Абсолютно невозможно, — согласился Злобин.

— Между прочим, скажи своему прокурору, что трупы теперь будет возить к себе домой. У нас холодильник накрылся.

— Это как? — насторожился Злобин.

— Молча! — бросила Клавдия Васильевна через плечо. — Расчлененку я как-нибудь в малый холодильник забью, а цельные трупы складывать некуда. И пусть думает быстрее. Не почините за сутки, придется кремировать все, что там сейчас лежит, иначе утонем в трупном яде.

— Но по ним же еще дела не закрыты! — ужаснулся Злобин.

В бюро судмедэкспертизы свозили трупы со всего города и окрестностей. После поножовщины и огнестрельных ранений на них еще можно было смотреть. Но то, что вылавливали из воды или по кускам собирали с мест происшествий, никакому описанию не поддавалось. И за каждым куском человечины стояли статья, суд и приговора которые еще надо умудриться обеспечить.

— Ты меня на совесть не бери. — Клавдия Васильевна. потрясла пачкой бумаг. — Видал?! В собственный выходной горбачусь. Все протоколы по трупам, что за мной числятся на сегодняшний день, закончу, а дальше как хотите. Не приведи господь, серьезное ДТП произойдет, трупов на десять, — куда их деть, знаешь? Хоть рефрижератор во дворе ставь.

— А что, идея… — Злобин нарвался на такой взгляд, Клавдии Васильевны, что счел нужным переключиться на другую тему. — Кстати, а с трупом сердечника с Верхнеозерной уже закончили?

— Это к Черномору, — отмахнулась Клавдия Васильевна. — Он его до сих пор мусолит.

— Ладно, я после обеда заскочу. — Злобин повернув к дверям.

— А ты в прозекторскую загляни. Он еще там, — бросила вслед Клавдия Васильевна.

— Кто? — оглянулся Злобин.

— Черномор. — Клавдия Васильевна поправила высокий начес. — Распыхтелся, как электросамовар, говорит, что-то странное нашел.

Злобин выскочил в коридор, быстро свернул в боковой отвилок, толкнул ногой дверь в прозекторскую.

— Есть кто живой? — выдал он привычное приветствие.

Ответом была тишина. Тягучая и безысходная, как липкий запах прозекторской.

На столе лежал вскрытый труп Гусева. Судя по том, что кожа лица была на месте, а волосы на темени торчали там, где их прихватили стежки, работу Черномор прервал на финальной стадии.

— Яков Михайлович, ты где? — позвал Злобин.

Шагнул за ширму и обмер.

Черномор лежал на полу, привалившись плечом к стене. Левая рука вытянута вдоль тела. Правая ладонь сжимала халат на груди там, где бьется сердце. Рот распахнут, словно Черномору не хватало воздуху. На всклокоченной бороде дрожали две брусничные капельки.

Злобин медленно опустился на колено, прижал два пальца к сонной артерии на шее Черномора. Биения пульса не было. Злобин приподнял морщинистое веко, на него уставился мутный полузакатившийся глаз. В этот миг изо рта Черномора полилась струйка густой крови, змейкой поползла по бороде.

— Тише, тише, тише, — свистяще прошептал Злобин, не давая себе уйти в панику.

Профессионально, цепляясь за детали, осмотрел тело. Отметил, что на руках Черномора были перчатки, отчего пальцы казались такими же безжизненными и отекшими, как и лицо, положение тела не соответствовало естественному. Яков Михайлович упал явно от удара, а капли крови на бороде успели свернуться. Злобин осторожно приподнял тяжелую ладонь Черномора, убедился, что раны под ней нет, и вернул на место. Приподнял край халата и тихо выматерился: карманы брюк Черномора оказались вывернутыми.

— Ну гниды камерные, — пробормотал Злобин. Пятясь вышел из прозекторской. Труп Гусева на столе, свесив голову, показалось, следил за ним через полуприкрытые веки.

Первым делом Злобин бросился на вахту. Услышав его шаги, санитар вскочил и рванул к дверям.

— Стоять! — заорал Злобин. — Стой, стрелять буду!!

Санитар затравленно оглянулся, на секунду замерев на пороге. Его тщедушная фигура так четко нарисовалась в проеме двери, что Злобин впервые пожалел, что не взял в привычку носить с собой оружие. До одури захотелось выстрелить.

Дверь захлопнулась, и бежать пришлось вслепую. Злобин ногой вышиб дверь, вылетел на свет, хищно через нос всосал воздух. Осмотрелся. Санитар чесал прямо через кусты, припадая на одну ногу.

— Не уйдешь, сука, — прохрипел Злобин и рванул следом.

Санитар неожиданно остановился, повернулся и вскинул руки вверх.

— Начальник, не надо! Стою я, стою, — жалобно заблеял он.

На ногах он стоял недолго. Злобин с разгона врезал плечом ему в грудь, сбив на землю. Санитар хрюкнул, уткнувшись лицом в траву, и затих.

Злобин вцепился в его брючный ремень, одним рывком поставил на ноги, пальцы правой мертвой хваткой обхватили санитара за горло.

— Жабры выдавлю, сучара, — прохрипел Злобин в перекошенное от страха лицо.

— Дык не я… Не я, начальник, — замямлил санитар.

— А кто? — Злобин чуть ослабил захват. — Говори!

— Не я, зуб даю.

— Я твои фиксы по одной драть буду, — пообещал Злобин. В эту секунду он действительно был готов вырвать из воняющей перегаром дыры все, что там еще росло.

— Хоть убей, не я… И не Колян. Он его уже мертвого нашел. И все из карманов помыл.

— А ты, выходит, не в доле?

— Да чтоб я на такое пошел… Да ни в жисть, начальник! — Санитар задохнулся то ли от возмущения, то ли от цепкой хватки, вновь сжавшей горло.

— Честный, падла, — процедил Злобин, с удовольствием заметив, как ужас медленно заливает глаза санитара. — Где твой подельник, гнида?

Лицо санитара из пепельного сделалось бурым. Показалось, еще чуть-чуть — и через угреватую кожу наружу брызнет кровь. Пришлось ослабить хватку.

— У-у-у-шел, — выдохнул санитар.

— Куда?

— На Южный вокзал. Барахло толкнуть. У него в ларьке друган работает.

Злобин с холодной отрешенностью понял, что он сейчас задушит санитара. Просто вдавит пальцы еще глубже в рыхлое горло — и все.

Он заставил себя разжать пальцы, и санитар рухнул на колени. Сразу же зашелся в тяжелом надсадном кашле. Злобин смотрел сверху на его плешивую седую голову и уже ничего не чувствовал. Только брезгливость. Словно сам весь извалялся в жиже.

— Вставай, мразь. — Злобин коленом ткнул его в бок. — И бегом назад.

Санитар присел на корточки, снизу вверх собачьим взглядом посмотрел на Злобина.

— Только не бей, начальник. У меня сердце…

Злобин набрал полные легкие воздуху, медленно выдохнул. Потом схватил санитара за воротник, рывком бросил вперед. Приложенного усилия хватило, чтобы санитар по инерции протрусил до самых дверей морга. Злобин толчком помог ему перелететь через порог. У вахтенной тумбочки санитар притормозил. Злобин кулаком врезал ему между лопатками, повалил на пол. Санитар проскользил по кафельному полу, врезался головой в бак. Там что-то чавкнуло, и на голову санитара выплеснулась бурая жижа.

— Лежать, — ровным голосом скомандовал Злобин. — Шаг к дверям — сгною в камере.

Санитар послушно сложил руки крестом на спине. Видно, вспомнил тюремную школу. Злобин сноровисто прошарил по его одежде, вывернул карманы. Ничего интересного не нашел. Распахнул дверцу тумбочки, качнул, выбросив на пол содержимое. Ногой разгреб какие-то тряпки, пивные пробки, клок старой газеты и стопку пластиковых стаканов. Вытряхнул содержимое пакета. На пол шлепнулся бутерброд и со звоном разбилась литровая банка с салатом.

— Что взяли у Черномора? — спросил Злобин, встав над санитаром.

— Колян лопатник выпотрошил, бабок там почти не было. Часы взял. И этот… Магнитофончик.

Санитар сжался, ожидая удара.

— Злобин, вы что себе позволяете! — прогремел по коридору зычный голос Клавдии Васильевны.

Злобин, не отвечая, быстро подошел к ней, взял за локоть.

— Идите за мной.

— А в чем дело? — возмутилась Клавдия Васильевна. Сдвинуть такую даму с места без ее согласия не представлялось возможным.

— Яков Михайлович умер. Похоже, убит, — прошептал ей на ухо Злобин.

Клавдия Васильевна коротко охнула и чисто женским движением прижала руку к груди.

Машинистка оказалась совсем молоденькой, лет семнадцати, не больше.

— Медучилище? — мимоходом спросил Злобин, усевшись на угол стола.

— Да. На практике. — Она захлопала глазами. — А у вас вся рубашка в пятнах.

Злобин брезгливо осмотрел рубашку. Не только она, но и брюки лоснились от липких пятен.

— Черт, об вашего санитара потерся, — проворчал он.

— Если трупного происхождения, то лучше сразу выбросить, — подсказала девчушка.

— Непременно. — Злобин придвинул к себе телефон. — Так, барышня, все, что ты сейчас услышишь, будет тайной следствия. Как сороке, разносить по всей округе не надо, ясно?

— Конечно. Я же понимаю…

— Тебя как зовут? — спросил Злобин.

— Таня, — ответила девушка.

— Танечка, а Яков Михайлович тебе ничего с диктофона печатать не давал?

— Нет. Вернее, я только начала, но пришла Клавдия Васильевна… — Таня бросила затравленный взгляд на дверь. — Они из-за меня поругались немного.

— Победила, конечно, Клавдия, — догадался Злобин.

— Ага. И Яков Михайлович пошел в прозекторскую.

— Диктофон, конечно, унес с собой?

— Да. Он же на него протоколы вскрытия наговаривает…

— В том-то все и дело. — Злобин уже набрал номер Ленинградского РУВД. — Дежурный? Злобин говорит. Быстро группу в бюро судмедэкспертизы. Убийство… Да! И чтобы через пять минут были здесь. И еще прими ориентировку. Задержать по подозрению в убийстве гражданина Малахова Николая Ивановича, тридцатого года рождения. Ранее судим. Работал санитаром в морге… Ах, личность известная? Тогда тем более. Прекрасно, что обойдетесь без описания. Слушай, он где-то в районе Южного вокзала сшивается. Поставь всех на уши, но возьми этого гада. И главное, при нем должен быть диктофон. Если успел продать, найдите хоть из-под земли. При задержании в Малахова не стрелять, после не мордовать. Я им лично займусь. Все, жду группу.

Девчушка тихо пискнула и прижала ладошку к губам.

— Такие дела, барышня. — Злобин набрал домашний номер. — Вера?.. Знаю, что опоздал. Сама-то пообедала? Слушай, тут такое дело… Зайди к Коганам, я тебя прошу. Побудь немного с Зинаидой Львовной, у них сегодня годовщина смерти сына… Я понимаю, что ты хотела вечером, а ты сейчас зайди. — Злобин отстранил трубку, перевел дыхание. Еще немного — и сорвался бы на крик. — Beрочка, так надо, пойми… Ладно, слушай! Яков Михайлович только что умер. Прямо на работе, я отсюда и звоню… Нет, без паники! И говорить ей ничего не надо. Я просто хочу, чтобы ты была рядом, когда ей позвонят. Сама ничего не говори, прошу. Дай нам спокойно отработать. — Злобин прикусил губу. — Не пори ерунды! Умер своей смертью. Все, мне некогда.

Он в сердцах грохнул трубкой.

По щекам девчушки текли слезы. Она беззвучно всхлипывала, испуганно тараща глаза на Злобина.

— Тихо, тихо, тихо, малыш, — прошептал он. — Плакать можно, кричать — нет.

Дверь отворилась, в комнатку заглянула Клавдия Васильевна.

— Злобин, пойдем покурим, — хриплым голосом сказала она.

В коридоре нудно скулил санитар. Он уже успел сесть на корточки, как полагается сидеть зеку на пересылке, свесил руки и в такт завываниям покачивал головой.

Злобин едва удержался, чтобы не врезать кулаком, по плеши, все еще заляпанной сукровицей.

— Кончай скулить, — процедил он, проходя мимо. Санитара за две минуты он выпотрошил полностью, и больше интереса он у Злобина не вызывал.

Клавдия Васильевна прижалась спиной к стене, сунула руки в карманы. Халат на мощной груди натянулся. Сейчас как никогда ее фигура напоминала форштевень боевого корвета, но Злобину было не до шуток. На воздухе дышалось легче, но на сердце по-прежнему давил невыносимый гнет.

«Камень на сердце, точнее не скажешь». Злобин болезненно поморщился.

— Клавдия Васильевна, у тебя от сердца ничего нет? — спросил он.

Женщина внимательно посмотрела ему в лицо.

— Может, спиртяшки тяпнешь?

— Нет, я не пью, — замотал головой Злобин.

Не удержался и помял левую сторону груди.

Клавдия Васильевна вздохнула, достала из кармана стеклянный цилиндрик.

— Держи, Злобин. Положи под язык и соси.

— А сколько надо? — Злобин вытряхнул на ладонь таблетки.

— Счастливчик, еще не знаешь, — грустно усмехнулась Клавдия Васильевна. — Одну.

Злобин отправил в рот таблетку, покатал ее языком.

— М-м. Ментолом пахнет, — пробурчал он.

— Ментол и есть. — Клавдия Васильевна прикурила сигарету. Отрешенно смотрела, как по центральной аллее идут посетители и выписавшиеся больные. — Ты береги сердечко, Злобин. Я баба здоровая, вся в броне, как бегемот, и то порой заколыхнет, аж ноги ватными делаются, А вы, мужики, на сердечко слабые. Вон и Черномор наш… Все живчиком прикидывался. Хи-хи да ха-ха, все хохмочки травил. А я-то видела, сядет после вскрытия и смотрит в одну точку. У нас народ дольше пяти лет не задерживается. А мы с Яшей по полтора десятка лет оттрубили. Ты жене его звонил?

— Не хватило духу, — признался Злобин. — Пусть кто-нибудь другой оповестит. Я на всякий случай попросил Веру посидеть с Зинаидой Львовной.

— Вот я и говорю, береги сердечко. Доброе оно у тебя, Злобин. А ты из-за такой мрази его рвешь. — Она кивнула на дверь.

Злобин сплюнул таблетку. Достал сигареты.

— Понятно, — кивнула Клавдия Васильевна. — Потом поплачем. Давай займемся делом.

— Что там с Черномором? — Злобин прикурил и приготовился слушать.

— Ты был прав. Его убили. — Клавдия Васильевна выпустила дым, сложив трубочкой полные губы. — Гематома в районе левой подключичной впадины. Предварительно — рефлекторная остановка сердца по причине тупой травмы сердца, прямой перелом первого ребра. Удар нанесли тупым твердым предметом.

— Ну, это как всегда. У вас что ни предмет, то тупой и твердый, — проворчал Злобин.

— Да иди ты… Я, что ли, эту ахинею придумала? — Она вмиг превратилась в прежнюю Василису Ужасную. — Как учили, так и говорю.

— Ладно, ладно, замяли. Чем ударили?

— Диаметр небольшой. — Она пальцами показала раз-v мер. — Гематома небольшая, пару сантиметров. Но глубокая. Каким-то стержнем, похоже.

— Странно. Ножом удобнее. И шума не больше. — Злобин с сомнением покачал головой. — А что дает такой удар?

— Перебивает аорту. Если направить вниз, воздействует непосредственно на сердце. Минимум — временная остановка сердца и потеря сознания. Максимум — летальный исход. — Клавдия Васильевна поднесла руку к груди, но тут же отдернула. — Тьфу, на себе не показывают. Короче, Злобин, удар смертельный. Как в висок, чтобы тебе понятнее было.

— Ясно, санитары отпадают. Не их почерк. Бывшим зекам сподручнее заточкой пырнуть или поленом сзади огреть. Да и раскололся этот гад до соплей. Говорит, обшарили уже мертвого. Когда, кстати, наступила смерть? — задал он классический вопрос.

— Примерно час назад, может, меньше. — Клавдия Васильевна прищурилась от дыма. Смахнула что-то с уголка глаз. — Ладно, проехали… Я пришла около двенадцати. Минут десять пообщалась с Черномором. Потом усадила эту деваху за машинку. Работала, пока ты не приехал.

Злобин бросил взгляд на часы.

— Сходится. Сейчас без двадцати два. А Черномор больше не заходил к вам?

— Один раз. Минут через десять, как ушел в прозекторскую. Справочник ему понадобился по морфологии мозга. — Клавдия Васильевна покачала головой. — Я тогда значения не придала. Подумала, опять хохмит старый пень. Перед практиканткой рисуется. Знаешь же, как он бегал. Чих-пых-ту-ту. Как паровозик.

— Можешь вспомнить, что он сказал? — Злобин сдержался, заставил себя не вспоминать Черномора живым.

— Конечно. Сказал, что покойный оказался шизофреником.

— Этот, с Верхнеозерной? Не может быть! — Злобин не стал уточнять, что, по его мнению, шизофреников в ГРУ не держат.

— При шизофрении наблюдается точечное поражение коры головного мозга. Ну, такие черные крапинки. Черт, вылетело из головы, как это по-научному называется! — Она с досадой потерла лоб. — Надо будет в справочнике посмотреть…

— И Черномор за справочником забегал, — напомнил Злобин. — Книжка на столе за ширмой лежит, я видел.

— Ты главного не увидел, Злобин. — Клавдия Васильевна по-мужски глубоко затянулась. — Я там аккуратненько посмотрела по всем углам. Не бойся, как действовать на месте происшествия, знаю. Короче, первым делом в протоколе укажешь, что пропал головной мозг потерпевшего. Нет ни собственно мозга, ни срезов, что Черномор для исследования подготовил.

— Вот это да. — выдохнул Злобин. — Убийство с целью сокрытая улик…

— А чего вы хотели?. — вдруг взвилась Клавдия Васильевна. — Не морг, а проходной двор! Сколько раз просила пост здесь поставить? Ни одна собака не почесалась. Вот теперь и бегайте, высунув языки.

Она отшвырнула сигарету, круто развернулась на каблуках.

— Клавдия… — Злобин удержал ее за локоть.

Неожиданно Клавдия Васильевна уткнулась ему в плечо и зарыдала. Высокий начес обесцвеченных волос щекотал Злобину лицо, но он боялся пошевелиться. Сначала робко, потом сильнее стал гладить ее дрожащее плечо.

* * *

По центральной аллее больничного парка, распугивая пешеходов, пронесся джип. Резко притормозил у отвилки к моргу.

— Во, только волкодава нам тут не хватало, — усмехнулся сержант, спиной подпиравший дверь служебного входа в морг.

Злобин, куривший в кружке оперев, отбросил сигарету и пошел навстречу Твердохлебову. Тот уже успел пробежать половину газона.

— Не спеши, Батон, — остановил его Злобин.

— А что там? — Твердохлебов сбавил шаг.

— Не догадываешься? Начальство из управления пожаловало.

— Понял, не дурак. — Твердохлебов сразу же остановился. — «Дело беру под личный контроль, это вопрос чести, бросить все силы» уже было?

— По полной программе. — Злобин устало махнул рукой. — Пошли они… Все равно больше двух оперов надело не выделят, не демократического же депутата убили. Тебе-то что здесь надо?

Твердохлебов пригладил бобрик на голове, стрельнул глазами на вход в морг.

— Андрей Ильич, ты не даешь мне трудом искупить ранее наложенные взыскания. Дай добежать до начальства, имей совесть!

— Петь, нет у меня настроения хохмить, — поморщился Злобин. — Что у тебя?

— Ладно, докладываю тебе: свинтили мои орлы твоего труповоза. По рации передали общий розыск, а мы как раз мимо вокзала проезжали. Вычислили и заломали этого Коляна. До кучи взяли хозяина ларька. Он, правда, права качать начал…

— Сильно покалечили? — насторожился Злобин.

— Не, двинули пару раз. — Батон смущенно потупился. — Он в ларьке грохнулся, товар помял. Кое-что разбилось.

— Да фиг со скупщиком. Колян живой?!

— Целехонек, — успокоил Твердохлебов. — В нем жизни на одну затяжку, такого Минздрав бить не велит. Я его тебе на гарнир оставил.

— На десерт, — поправил Злобин.

— Без разницы. — Твердохлебов широко улыбнулся. — Знаешь, почему менты такие тупые? Объясняю: для расследования девяноста процентов дел ума не надо. Наш контингент туп и примитивен, как гиббоны. У них даже ума не хватает соврать складно, ты же знаешь! Сейчас прижмем Коляна и его подельника, разведем на не состыковке в показаниях — и все. Мотив есть, улики есть, подозреваемые в камере — что тебе еще надо? Кстати, об уликах. — Он полез в накладной карман форменных штанов. — Ты не бойся, изъятие я по всем правилам оформил.

Твердохлебов протянул Злобину диктофон. Первым делом Злобин убедился, что микрокассета на месте.

— Слушал? — спросил он, включив перемотку

— Так, кое-что, чтобы убедиться, что это она. Черномор трупы режет и на диктофон наговаривает. Если не ошибаюсь, про моих дагестанцев говорит. Его голос, можешь не сомневаться.

— Зря радуешься, Батон. — Злобин остановил пленку. — Если в конце записи есть то, о чем я думаю, у нас такой висяк — вовек не расхлебаем.

— Это как-то связано с твоей просьбой узнать о машине Гусева? — С Твердохлебова разом слетела напускная беззаботность.

Злобин оглянулся на группку оперов: на таком расстоянии что-либо расслышать было невозможно, но он все равно одним губами прошептал:

— Никому ни слова, ясно?

Твердохлебов сузил глаза. На лице застыло брезгливое выражение.

— Твою мать, опять кто-то скурвился… — простонал он. — Как среди гомосеков живем, боишься спину подставить! И когда это кончится, а?

— Как говорят в рекламе, не в этой жизни, — грустно усмехнулся Злобин. — Подбрось до отделения. А то я на своей колымаге два часа тащиться буду.

* * *

Стенограмма аудиозаписи (фрагмент)

Я.М.: Наблюдается крупозное поражение структур головного мозга. Участки локализованы в лобных долях обоих полушарий и в продолговатом отделе. Генезис неизвестен. Я бы предположил, что это лучевое поражение, но меня самого сочтут шизофреником… Ха-ха!

Пауза.

Стук в дверь.

Я.М.: Я занят!

Голос неизвестного: Яков Михайлович?

Я.М.: Не морг, а бардак! Вы по какому вопросу?

Голос неизвестного: Вы закончили с трупом с Верхнеозерной?

Я.М.: В конце концов, когда это кончится?! Вы же видите, я еще работаю! Заключение не готово. Мне надо провести дополнительные исследования. Да, и, простите, с кем имею честь?

Звук падения тела. Хрип.

Звук шагов — длительность две минуты.

Звук закрывшейся двери.

Пауза — длительность пятнадцать минут.

Стук в дверь.

Голос: Яков Михайлович, мы… эта… Требуху убрать.

Голос № 2: Да входи ты. Баклан! Михалыч, ты где?

Голос № 1: Может, у Клавдии сидит?

Голос № 2: А я почем знаю? Наше дело бак оттащить. Ты куда попер?

Голос № 1: Колян, смотри!

Голос № 2: Етрыть твою…

Голос № 1: Колян, может, он еще живой?

Голос № 2: Ты шо, жмуриков не видел? Грохнули Михалыча, как суслика.

Голос № 1: Надо Клавку позвать. Я мигом слетаю!

Голос № 2: Куда, Баклан?! Закрой хавало и встань на шухере.

Голос № 1: Ты чо творишь, Коля? Западло мертвяка шмонать!

Голос № 2: Пошел ты… На фига ему котлы?

Голос № 1: На нас же все повесят!

Голос № 2: Не мы грохнули, не мы и шмонали, понял? О, смотри, какая фиговина.

Голос № 1: Эта… Диктофон его… Колян, не трогай, спалимся.

Голос № 2: Не каркай, козел…

Конец записи.

*

Из протокола допроса подозреваемого гр. Малахова Николая Васильевича, 1930 г.р., ранее судимого, прож. по адресу: г. Калининград, ул. Качалова, 28 (фрагмент)

Ответ: Взял часы, мелочь из бумажника. Всего денег было рублей сто, с мелочью. Полсотни я отдал Зыкову, чтобы молчал. Диктофон еще взял. Он на столе лежал, где трупы потрошат. Бумажник сбросил у автобусной остановки.

Часы и диктофон решил продать знакомому продавцу ларька на ж.д. вокзале.

Вопрос: Чем объясняете свои действия?

Ответ: Вчера сильно выпил. Утром добавили. Между прочим, сам Яков Михайлович по сто грамм спирта отлил. Вот меня и переклинило. Корысти никакой не имел. Когда меня на вокзале взяли, я так и заявил, что чистосердечно раскаиваюсь. И умысла у меня не было.

Вопрос: Опишите неизвестного, который прошел в прозекторскую.

*

Внимание-розыск

По подозрению в совершении особо тяжкого преступления разыскивается неизвестный мужчина, на вид тридцать лет, спортивного телосложения, рост — выше среднего, волосы — темно-русые, стрижка короткая, лицо — овальное. Особых примет нет. Был одет в джинсы темно-синего цвета, светлую рубашку с короткими рукавами. Может иметь на руках поддельное удостоверение работника правоохранительных органов.