Перенос и отношения между людьми 5 страница

Я ничего не мог сделать, чтобы как-то поколебать ее идеализированный перенос, и интерпретировал его как «явную компенсацию»; такая интерпретация оказалась для нее слишком приземленной. Как я уже отмечал ранее, со временем у пациента должно наступать разочарование в аналитике, который не соответствует идеальному образу, сформировавшемуся в его фантазии, и возрастать способность узнавать в содержании проекций содержание своей психики. Таким образом, это содержание можно частично интегрировать. Время от времени моя пациентка начала делать некоторые критические замечания в мой адрес, и с позиции терапевта я поощрял проявление ею такого мужественного поведения.

Но что же значили мои повторяющиеся приступы сонливости? На третий раз, когда я стал засыпать, я решил не бороться со сном, а как-то обсудить свое состояние с пациенткой. Принимая во внимание ее ранимость, я решил, что не могу прямо выразить эту проблему, сказав ей, что она явно нагоняет на меня скуку. Все, что я мог сделать,— спросить ее, ощущала ли она в тот момент свое отчуждение от меня или даже изоляцию. Тогда она смогла сказать, как у нее появилось ощущение, что она болтает о том, что не представляет для меня ни малейшего интереса, которого она, естественно, от меня ожидала, и потому стала все менее уверенно себя чувствовать. Иными словами, это означало, что, не ощущая с моей стороны эмпатического резонанса, она чувствовала себя отвергнутой и ни на что не годной.

Последующий анализ ситуации, в которой мы оказались, показал, что она увидела в себе постоянную склонность подавлять свою базовую потребность, как только она начинала хотя бы немного возрастать. Эта потребность заключалась в глубинном и очень сильном желании иметь отзеркаливающий «объект самости». Потребность в таком объекте была скрыта у нее очень глубоко внутри, и только теперь стала несколько ближе к поверхности. Женщине хотелось, чтобы ее замечали и восторгались ею, т.е. она жаждала ощутить тепло «лучистого материнского взгляда». Но из-за своих ранних травматических переживаний разочарования, ее надежды соединились со страхом и подверглись вытеснению. Все, что пациентка могла осознанно переживать в процессе анализа, усиливало ее страх несоответствия моим ожиданиям и вызывало у меня скуку. Моя сонливость свидетельствовала о том, что пациентка заставляла меня скучать, превращая в бесчувственную, отвергающую материнскую фигуру. Вместе с тем ей не удавалось мне сообщить о своей актуальной потребности в «объекте самости».

Наши усилия в интерпретации возникшего зеркального переноса помогли ей более свободно себя вести, когда она чувствовала, что я ее не понимаю, отвергаю или же причиняю ей боль. Такое поведение послужило отправной точкой для дальнейшего прогресса на ее пути к самоутверждению.

 

Иллюзорный и галлюцинаторный перенос

 

Следует сказать несколько слов об очень важном различии, которое существует между иллюзорным и галлюцинаторным переносом51(См.: Lambert, Analysis, Repair and Individuation, p. 142, and Ford-ham, Jungian Psychotherapy.). В качестве примера я снова приведу мою встречу с женщиной, о которой я уже упоминал, сравнившей Юнга с Богом.

Итак, если она действительно думала, что Юнг был Богом, ее мысли могли бы указывать на существование галлюцинаторного переноса. Но она сказала, что он был как Бог, поэтому сказанное ею можно воспринимать с точки зрения «как если бы», т.е. с точки зрения ее символического переживания. Тогда ее перенос следовало считать иллюзорным. У молодого человека, воспринимавшего меня как Антихриста, принявшего человеческий облик, в самом начале анализа проявлялись признаки галлюцинаторного переноса. Но очень скоро в самые благоприятные для него моменты он мог рассказывать мне о своих опасениях, что я могу оказаться дьявольским наваждением. Это свидетельствовало об отсутствии у него полной уверенности в том, что я оказался Антихристом, и он настолько мне доверял, что мог поделиться своими страхами. Таким образом мог появиться рабочий альянс; он ожидал, что я помогу ему избавиться от страхов, свидетельствовавших о том, что перенос стал превращаться в иллюзорный.

Сам по себе иллюзорный тип переноса свидетельствует о наличии определенной гибкости. Он оставляет место для вопросов, интерпретаций и, в конечном счете, для трансформации. По существу, пациент с таким типом переноса может сказать своему аналитику: «У меня по отношению к вам иногда появляется такое сильное чувство, как если бы вы были моим отцом, матерью, любимым человеком, учителем, дьяволом или даже Богом. У меня в отношении вас есть такое чувство, как если бы вы воплощали в себе все, на что я когда-то надеялся, или что когда-то ненавидел. Я чувствую так, словно вы все знаете, или как если бы ваше недосягаемое совершенство оказывало на меня ужасное кастрирующее воздействие. Но вместе с тем я понимаю и то, что эти чувства имеют отношение не только лично к вам. Поэтому мы могли бы поработать вместе над тем, чтобы понять, откуда они появились и к чему они действительно относятся».

Разумеется, при психозах бывают явные галлюцинации; они связаны с потерей чувства реальности. Однако между переживаниями, относящимися к иллюзорному и галлюцинаторному типам переноса, граница весьма относительная. В процессе любого анализа могут возникать ситуации, когда проявляется галлюцинаторный перенос. Время от времени пациент теряет способность обосабливаться от галлюцинаторных переживаний. Так, например, пациент может считать, что терапевт сбивает его с истинного пути, опровергает его убеждения, приманивает, а затем, как Гамельнский Крысолов, увлекает за собой. Доброта терапевта составляет для него лишь часть схемы, необходимой для воплощения терапевтических надежд, для того, чтобы поместить его в рамки теории, заставить его мыслить по-новому и т.д.

Такие аргументы вовсе не обязательно сопутствуют галлюцинации: по существу, это давние упреки, которые изначально высказываются в адрес психоанализа; широко распространено мнение, согласно которому аналитик считается специалистом по промыванию мозгов. В подозрениях моего пациента могла бы содержаться некая доля истины, а потому крайне важно всегда принимать их во внимание. Но в любом случае очевидно одно: пациент обладает сопротивлением. И в какое бы время оно ни появилось, его всегда следует осознавать. Я не могу ему доказать, что я ни в коем случае не являюсь Крысоловом.

Могу ли я доказать самому себе, что у меня к этому нет ни малейшей склонности?) Кроме того, я могу заключить, что у моего пациента сопротивление появилось в раннем детстве, оно служило защитой от очень навязчивых и бесчувственных родителей. Такое сопротивление было ему необходимо для психологического выживания. Он должен был тратить огромную энергию, чтобы найти собственный путь и следовать ему. Хорошо понятна его постоянная активная защита от всевозможных влияний и посягательств. Таким образом, скорее всего его тревожные фантазии в отношении меня состоят из проекций эмоционально заряженных внутренних образов родителей, которые когда-то посягали на его автономию.

Но если я попытаюсь интерпретировать эти связи, он почувствует, что я просто хочу воздействовать на него с помощью своих аналитических концепций, в которые он должен поверить. Он скажет, что именно мой садистский аналитический нож обрубает ему путь к самореализации. Он интерпретирует свои сны так, как ему хочется, и при

этом предполагает, что я заранее должен со всем согласиться. Все замечания, которые я мог бы сделать, и все вопросы, связанные с его сновидением, которые я мог бы задать, сразу обращаются против меня, так подкрепляется его иллюзия, что я хочу сбить его с истинного пути. При этом он еще не психотик и продолжает анализ, так как «хорошо ко мне относится и видит во мне человека». Вместе с тем это состояние очень мучительно, и он мог бы сказать, что «у нас есть еще много всякого материала, с которым следует поработать».

Таким образом, в подобных случаях человек лишь отчасти подвержен галлюцинациям. Столкнувшись с этими защитами, аналитику следует проявлять спокойствие и быть очень восприимчивым к проявлению малейших признаков растущего доверия пациента, ибо изначально у него присутствует базовое недоверие, подкрепляющее его галлюцинаторное восприятие. Только возрастающее доверие может позволить пациенту пойти на риск и представить себе, что на самом деле я скорее всего не посягаю на его целостность, а он сам находится под влиянием некой внутренней силы, заставляющей его воспринимать меня так, как если бы я был таким человеком. Такой инсайт мог бы стать основой для продолжения анализа психодинамических процессов, скрытых за этими страхами. Так как теперь в основном на первый план выходит иллюзорный перенос, пациент более определенно может мне сказать, в каких конкретных ситуациях он чувствует мое посягательство и директивность, и тогда наше взаимодействие станет более живым и более гибким. У него отпадет необходимость держать круговую оборону. Иногда он даже может прийти к мысли, что такая прочная защита «самого себя» ему нужна, чтобы защититься от приступов внутреннего сомнения, что само его ощущение идентичности стало очень ригидным.

Принимая во внимание все эти обстоятельства, мы должны сказать, что процесс анализа может стать очень сложным и даже зайти в тупик, если возникающие при переносе галлюцинации будут продолжать оказывать сопротивление. Тогда перед нами открывается широкое поле деятельности по психотерапевтическому лечению пациентов, страдающих психозом, и даже самый средний аналитик должен обладать достаточной мудростью, чтобы признать ограниченность своих возможностей и направить таких пациентов к специалистам.

Зеркальный перенос, идеализирующий перенос и архетипический перенос — это термины, обозначающие бессознательные переживания пациента по отношению к аналитику. Они связаны с бессознательной потребностью пациента использовать своего аналитика определенным образом. Термины «иллюзорный» и «галлюцинаторный», употребляемые в связи с феноменом переноса, применяются для того, чтобы указать на ту степень, в которой аналитик может восприниматься как реальная личность, несмотря на существование переноса. Каждый перенос является иллюзорным. Аналитик воспринимается пациентом не только как реальная личность, но и как если бы он был, например, всеведающим. Чем больше галлюцинаций содержится в переносе, тем меньше аналитик может восприниматься как реальный доктор X. В крайнем случае, если у пациента совершенно отсутствует способность к символическому восприятию «как если бы», он просто «становится» воплощением проекций. Поэтому зеркальный, идеализирующий и архетипический перенос могут проявляться и иллюзорно, и галлюцинаторно.

Вместе с тем в реакции аналитика на пациента может проявляться не только иллюзорный, но и галлюцинаторный контрперенос. При проявлении последнего можно говорить о том, что в аналитической ситуации в отношениях между аналитиком и пациентом имеет место folie a deux (Обоюдное сумасшествие (фр.).).

В качестве примера из собственной практики привожу один давний случай. Ко мне для прохождения анализа пришел человек, известный во всем мире, с высоким уровнем культуры, остротой мышления и, по моему ощущению, чрезвычайно умный. Я все более и более ощущал, как во мне просыпается комплекс подчиненности, ибо я не понимал и половины из того, что он говорил. Я старался найти опору в юнгианской концепции: я отношусь к чувствующему типу личности и потому должен принять, что мое рациональное мышление играет второстепенную роль, однако это объяснение в общении с моим пациентом не принесло мне заметного облегчения. С одной стороны, я гордился тем, что такой человек пришел ко мне на анализ, и вместе с тем смертельно боялся каждой сессии, ибо не чувствовал себя к ней готовым. Я говорил себе, что, по всей вероятности, являюсь никудышным аналитиком, поэтому он скоро меня покинет. Кроме того, оказалось, что перед этим он проходил анализ у одного знаменитого аналитика и, прекратив его, вдруг обратился ко мне, тогда еще только начинающему и совсем неопытному аналитику, объясняя это впечатлением, которое на него произвела прочитанная мной лекция.

Прошло несколько недель, прежде чем я стал осознавать свой галлюцинаторный контрперенос. Постепенно до меня стало доходить, что, если бы я действительно слушал, что говорил мой пациент, содержание его речей не оказало на меня столь сильного воздействия, а лишь косвенно касалось бы аналитического процесса. Не было ничего удивительного в том, что я не мог его понять, ибо он выдавал такое количество интеллектуальной шелухи и практически был отрезан от своих эмоций, которые представляли собой сложную архаическую смесь. Но я был ослеплен собственным нарциссическим комплексом: с одной стороны, мне очень льстило, что такой человек покинул знаменитого аналитика, чтобы проходить анализ у меня, а с другой, был очень расстроен тем, что я не могу соответствовать ожиданиям собственного грандиозного Я, которое проецировал на своего пациента. Разумеется, он был идеальным экраном для такой проекции, но было ясно и другое: что мой комплекс лишил меня диагностического чутья. Какое-то время я находился в слишком бессознательном состоянии, вызванном контрпереносом; для аналитической ситуации в целом это могло означать, что я воспринимаю этого человека, как если бы он был так велик и сверхинтеллектуален, что знал абсолютно все. К тому же я забыл себя спросить, почему этот человек так воздействует на мою самооценку и заставляет меня чувствовать себя так, как если бы я был круглым дураком. Все это оставалось совершенно неосознанным. Как правило, именно неосознанный комплекс вовлекает нас в ситуацию, в которой господствует галлюцинаторный контрперенос.

В каждом случае перенос частично оказывается иллюзорным, поскольку в нем присутствуют фантазии, которые могут изменять «реальность» или, по крайней мере, как-то ее окрашивать. Что касается контрпереноса, если он не является ни иллюзорным, ни галлюцинаторным,— то осознавший его аналитик может прийти к взаимодействию с более или менее осознанными фантазиями, чтобы затем их использовать в процессе анализа.

Рис 3

 

ПЕРЕНОС И ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЛЮДЬМИ

 

Установки Я-ОНО и Я-ТЫ

 

В предшествующих главах мы рассмотрели разные аспекты таких явлений, как перенос и контрперенос. Это особые формы проекций, возникающих во время аналитической сессии. Принимая во внимание, что проецирование — естественный процесс, который так или иначе присущ любым человеческим отношениям, зададимся вопросом: а что же такое истинные человеческие отношения?

Я хочу предложить вниманию читателя несколько возможных ответов на этот вопрос, основанных на идеях Мартина Бубера и нашедших отражение в книге «Я и Ты» (1922). Взгляды Бубера в сжатой форме приведены в книге Ж. Маккуэйри «Религиозные мысли двадцатого века»:

«В мироощущении человека существуют две главные установки, которые отражаются в двух основных словосочетаниях: "Я-Оно" и "Я-Ты". Причем "Я" не имеет смысла вне отношения с "Оно" или "Ты". Более того, "Я", которое нам слышится в этих двух базовых сочетаниях, всякий раз оказывается разным. Основное слово "Я-Ты" может быть сказано всем существом. Основное слово "Я-Оно" никогда не может быть сказано всем существом»52 (J. MacQuarrie, Twentieth-Century Religious Thought, p. 196.).

Многие мысли и идеи Бубера относительно этих двух основных установок меня не слишком убеждают, так как он прежде всего был философом, а не психологом. Действительно, Бубер не признавал глубинную психологию. Однако его концептуальные установки Я-Оно и Я-Ты очень подходят психологу, анализирующему межличностные отношения.

Установка Я-Оно может означать, что внешний мир и все окружающие люди воспринимаются человеком как объекты. Разумеется, это восприятие может происходить на многих уровнях. Люди могут быть предметом моих размышлений и моей критики, но вместе с тем я могу их рассматривать и как объекты, удовлетворяющие мои потребности или вызывающие у меня страх, а это значит, что человек сознательно или чаще бессознательно использует окружающих его людей. Например, президент крупной компании может использовать своих служащих как объекты, обеспечивающие финансовое процветание его фирмы и смотреть на людей исключительно с точки зрения их соответствия своей цели. Однако бывают ситуации, когда отношения Я-Оно оказываются взаимовыгодными. С одной стороны, я могу поддерживать отношения с влиятельным человеком, потому что они способствуют моей карьере; с другой стороны, влиятельные люди любят окружать себя теми, кто может оценить их по достоинству, так как такое окружение придает им ощущение силы. Что за король, у которого нет подданных? Вместе с тем очень хорошо известно об одиночестве короля, окруженного сонмом приближенных. Именно о таком одиночестве и потребности в том, что составляет суть Я-Ты отношений, идет речь в монологе короля Филиппа II Испанского в «Дон-Карлосе» Шиллера. Установка Я-Оно не дает возможности прикоснуться к чему-то очень важному, «тому, что никогда не может быть сказано всей сущностью», а значит стать основой для полноценных и всеобъемлющих отношений.

Не будет сильным преувеличением сказать, что установка Я-Оно часто играет ту или иную роль в близких отношениях, хотя эта роль заметна далеко не всегда. Например, молодому человеку может быть очень важно, чтобы его подруга была красивой и привлекательной. Это означает, что в данном случае отношение Я-Оно оказывается приоритетным, ибо мужчина может бессознательно использовать красоту находящейся с ним женщины для повышения своей самооценки. Он ощущает потребность в том, чтобы им восхищались и завидовали его успеху у женщин и, в частности, тому, что он может добиться расположения такой красивой женщины. Она составляет предмет его гордости, поэтому молодой человек обязательно должен ею обладать. Мне вспоминается одна молодая женщина, которая была объективно очень красива и, как ни странно, именно поэтому сильно страдала, полагая, что мужчин привлекает только ее красота, а не ее личность. Это вызывало у нее серьезное психологическое расстройство и серьезные сложности в личных отношениях с окружающими, а иногда ее даже начинали преследовать фантазии, в которых она становилась жертвой несчастного случая, теряла свою красоту и становилась чуть ли не уродливой. Каждый из нас может вспомнить множество примеров, когда мать бессознательно использует своего ребенка как объект для выражения своих эмоций, кипящих в ней после очередной ссоры с мужем. Сколько раз мы сталкиваемся с ситуацией, когда сын становится объектом нереализованных отцовских амбиций?

Установка Я-Ты предполагает отношение именно к той истинной сущности другого, которая отличает его от остальных, в том числе и от самого Я. Это означает, что Я во всей своей целостности относится к Ты во всей его целостности. У меня может быть сознательная установка, в соответствии с которой я допускаю, что другой человек имеет право на свою жизнь, и потом)' считаю, что не отношусь к нему как к объекту для достижения своих целей и удовлетворения собственных потребностей. Но как мне узнать, что это не происходит бессознательно? Тогда мне следует иметь очень трезвое и объективное представление о своем психологическом пространстве, о размерах своих потребностей и фантазий, а также обладать хорошо сформированной ценностной системой. Если же такое ясное представление отсутствует, все содержание психики проецируется на другого, автоматически превращая его в объект, составляющий часть меня самого. Чтобы относиться к истинной сущности Тебя, я должен знать, кем являюсь Я. А это, как правило, происходит в процессе определения различий между Я и Ты. На психологическом языке это означает отказ от проекций и установление различий между тем, что принадлежит мне, а что — другому человеку.

Бубер понимает установку Я-Ты совершенно по-иному. Именно это отношение в мироощущении ребенка и архаичного человека он считал первичным, а вторичной — установку Я-Оно. Видимо, он не отличал мистическую сопричастность от зрелого отношения к истинной сущности другого. Но, как известно, есть огромная разница между бессознательным и осознанным отношением. Но вместе с тем между этими переживаниями существует определенная связь. Эрих Нойманн называет отношение между матерью и младенцем в возрасте до года первичной связью53(Neumann, The Child.). Реакция младенца на мать оказывается всеобъемлющей, и в этом смысле она соответствует буберовской установке Я-Ты. Но наряду с этим мать оказывается для ребенка объектом, причем именно тем, который ему больше всего нужен. Но в это время ребенок еще не Я. В представлении ребенка установки Я-Ты и Я-Оно неразличимы, и эта первичная связь является базовым ощущением, которое служит источником всех отношений, существующих на протяжении жизни. Для Бубера отношение Я-Ты присутствует здесь-и-теперь, оно сиюминутно: безотносительно к тому, будет ли оно бессознательной сопричастностью или осознанной установкой по отношению к истинной сущности присутствующего здесь другого человека. Установка Я-Оно подразумевает выбор в качестве объекта кого-то или чего-то, чтобы о нем думать, бессознательно или осознанно его использовать.

На мой взгляд, эти две базовые установки Бубера имеют очень большое сходство с сущностями, которое в психологии называются Эрос и Логос. Эрос — чувственная связь, соединяющая нас с другими, с природой и с нашим внутренним миром. Логос — наша способность отделить себя от окружающего мира, превратив его в объект, чтобы объективно его рассматривать и о нем размышлять. Любые полные и достаточно зрелые человеческие отношения предполагают существование обоих принципов: сопричастности и знания. Под знанием имеется в виду способность видеть различие между отношениями, составляющими общий фон, и отношением Я-Ты. Без такого знания можно говорить о слиянии или об идентичности, но только не об отношениях между отдельно взятым Я и отдельно взятым Ты.

Аналитический психолог Розмэри Гордон называла перенос «основой анализа». Она также использовала буберовскую парадигму двух разных отношений Я-Ты и Я-Оно, полагая, что в процессе аналитической работы над переносом установка Я-Оно постепенно смещается в сторону установки Я-Ты. Она пишет: «Установка... Я-Оно соответствует отношениям, возникающим при переносе, тогда как установка Я-Ты связана с содержанием всех аналитических сессий или, иными словами, предполагает отношение не к объекту, а к другому целостному субъекту»54(Rosemary Gordon, "Transference as a Fulcrum of Analysis", p. 116.). Несколько позже мы остановимся на этом утверждении Гордон как психологически достоверном, но Гордон по-иному трактует теорию Бубера, чем сам автор.

Говоря об отношениях, которые мы называем переносом, вряд ли можно утверждать существование Ты как другого целостного субъекта. В этом случае другая личность считается объектом для удовлетворения моих потребностей, желаний, фантазий и страхов. Другой не рассматривается как реально существующая личность, а выступает в качестве экрана для проекций содержания моей психики. Другая личность ощущается исключительно как часть меня самого, а вовсе не как полноправное Ты. Именно это обстоятельство является главной причиной появления в отношениях между людьми многочисленных затруднений и недоразумений. Близкие отношения могут быть удовлетворительными для обеих сторон только при условии их взаимности. Я бы сказал, что любой близкий человек или друг обязательно является объектом для удовлетворения потребностей человека; иначе просто не появляется ощущения близости. Однако между «давать» и «брать» должен обязательно существовать некий баланс, предполагающий реальное существование другого в качестве целостного субъекта. Стремление к удовлетворению внутренних потребностей, существующее при переносе, вызывает искажения, угрожающие существованию и целостности другого человека.

Давайте рассмотрим пример, иллюстрирующий, как перенос проявляется вне аналитической ситуации. Представим семью: муж, жена и трое детей. Однажды вечером дети перестают слушаться родителей: капризничают, отказываются ужинать и т.п. Мать ругается, кричит, но безрезультатно. Тогда наступает очередь отца. Тот рассуждает недолго: если отказываются есть — значит, не голодные, а раз так, марш из-за стола и немедленно спать. Дети послушно выполняют его волю. Спустя какое-то время он замечает, как жена тайком приносит ужин в детскую спальню. Мягко говоря, он выходит из себя. Потом начинается ссора.

Анализ этой ситуации позволяет выявить все взаимные проекции, которые существуют в этой семье, или, говоря иначе, отношения переноса. Когда речь заходит о детях и их воспитании, родители почти всегда начинают ссориться, поэтому описанный вечерний эпизод, можно отнести к разряду типичных. Жена выросла в семье, находившейся под влиянием очень строгого и авторитарного отца. Ее мать, которая тоже его боялась, тайно потакала детям, нарушающим отцовскую волю и установленные им правила. И теперь, когда ее муж в отношениях с детьми выбирает жесткую линию, он для нее бессознательно превращается в ее собственного отца, и тогда она старается тайком от него помочь детям, как раньше поступала ее мать. Но почему же так сердится муж, видя, какой доброй и мягкой матерью оказывается его жена? Дело в том, что его собственная мать тоже кое-что делала тайком от его отца. В той маленькой деревеньке, где он вырос, она часто ходила в бакалейную лавку и тратила денег больше, чем имела, и потому постоянно покупала продукты в долг. И теперь мужу вспомнилось, как страдала его самооценка, когда сын бакалейщика, учившийся с ним в одном классе, над ним издевался, говоря, что его мать никогда не вылезет из долгов. Он и сам очень скрупулезно относится к деньгам; например, всегда платит за анализ определенную, оговоренную заранее сумму с точностью до цента. Поэтому любой поступок, совершенный украдкой и против его воли, у него сразу ассоциируется с угрозой собственной самооценке; жена превращается в его мать, тайно подрывающую чувство мужского достоинства. Он считает, что после этого поступка жены лети перестанут относиться к нему с должным уважением.

На этом примере хорошо видно, как оба родителя проявляют в семье типы поведения, усвоенные ими с детства. Это характерно для семей, в которых они выросли; так они переносят друг на друга родительские образы. Поэтому они не могут перейти к взрослому отношению Я-Ты и прийти к общему мнению относительно того, как воспитывать детей. Для нее он — авторитарный отец; она для него — беззаботная и безответственная мать. Чтобы прийти к отношению Я-Ты, каждый из них должен получить инсайт, во-первых, относительно своего бессознательного стиля поведения, а во-вторых, относительно характерных особенностей психологии своего партнера. Пока это содержание будет оставаться бессознательным, каждый из них будет искаженно представлять другого.

 

Отделение и объективность

 

Осознание в значительной степени означает отделение — отделение тех качеств, которыми обладаю я, от тех, которые принадлежат моему партнеру. Для этого я должен осознать свои внутренние мотивы, т.е. свое внутреннее ощущение динамики отношений — наряду с потребностью моего партнера в том, чтобы стать частью Оно, а значит, в какой-то степени стать объектом для рефлексии. Тогда я должен прийти к более объективному представлению о содержании этих отношений. В таком случае установка Я-Ты включает установку Я-Оно. Субъектность моего партнера в соответствии с ее воздействием на меня и тем, насколько она существует и проявляется независимо от меня, тоже должна стать объектом моего осознания. Человеческой целостности присущи и Эрос, и Логос, а значит, они присущи и установке Я-Ты, которая, согласно Буберу, может относиться только к целостному бытию.

Именно поэтому я склоняюсь к тому, чтобы говорить о наличии переноса всякий раз, когда другой человек бессознательно воспринимается через отношение Я-Оно, но ни в коем случае не через отношение Я-Ты. Перенос в основном является бессознательным. Если же кто-то сознательно использует другого для удовлетворения собственных потребностей и полностью отдает себе в этом отчет, то в моем понимании такое отношение не является переносом. Такая установка является в нашем понимании реальной. Каждый из нас в той или иной мере служит общественным интересам. Нам нужны рабочие, чтобы стоить нам дома, врачи, чтобы лечить нас, учителя, чтобы учить наших детей, и т.д.

Например, человек выбирает аналитика и платит ему деньги, надеясь на улучшение своего состояния. Таким образом, на аналитика возлагается функция человека, поддерживающего хорошее самочувствие пациента. В этом смысле первой установкой в анализе является сознательная установка Я-Оно, и она совсем не обязательно связана с отношениями переноса. Вполне естественно, что при наличии тех или иных невротических затруднений человек прибегает к помощи аналитика. Или, скажем, пациенты становятся для аналитика объектами исследований, и тогда он вступает с ними в отношения, не принимая во внимание их субъектную целостность. Эта установка Я-Оно может быть сознательной и не иметь никакого отношения к контрпереносу. Но, как нам хорошо известно, даже на явно сознательные установки влияют бессознательные мотивации. За установкой, предполагающей использование пациентов в качестве объектов для исследования, может скрываться бессознательная потребность держать людей под контролем, страх проявить свои чувства, вызванный травматическими эмоциональными переживаниями в прошлом, а следовательно, бессознательное сопротивление при формировании эмоциональных отношений. В таком случае общение с пациентами может считаться опасным, и тогда их • осознанное» исследование фактически превращается в бессознательную защитную реакцию.