Гельголанд, Арденны, Намюр. 2 страница

Германия к вторжению была готова. Припасы вывезены, сено сожжено. В Найденбурге при отходе подожгли большие склады и магазины, так что русским пришлось их тушить.Часть населения – поляки, встретила наших солдат восторженно. Немцы же в большинстве эвакуировались, некоторые остались – держались любезно, но информировали своих о продвижении русских, порой просто по телефону. А штаб армии отстал от войск на 120 км, находясь в Остроленке, поскольку там была телефонная линия с Белостоком, с командованием фронта. Разведки Самсонов вообще не организовал, пользовались данными о противнике, которые передавались от Жилинского, тоже ничего толком не знавшего. Причем Самсонов еще и усугублял ошибки вышестоящих инстанций. Жилинский требовал наступать на северо-восток, навстречу Ренненкампфу, а командарм полагал, что так немцев можно упустить. И помаленьку заворачивал войска на северо-запад. С корпусами телефонной связи не было – немцы резали провода. Ее осуществляли по радио, а в чаще конной эстафетой, что приводило к большим задержкам. По сути, корпуса начали действовать сами по себе.

23.8 разведка 15-го корпуса обнаружила севернее Найденбурга, у деревень Орлау и Франкенау, крупные силы врага. Здесь на заранее укрепленных позициях поджидал русских заслон, оставленный против 2-й армии: 20-й корпус Шольца, значительно усиленный ландверными соединениями и по численности соответствовавший примерно двум русским корпусам. У Орлау и Франекнау окопались 2 дивизии этого заслона и 16 батарей. Мартос развернул свои части и атаковал. После артподготовки Симбирский, Полтавский, Черниговский полки ринулись на штурм и ворвались в Орлау. Но Шольц контратаковал, введя резерв. Командир Черниговского полка Алексеев остановил побежавших солдат и повел в штыки знаменную роту. Он был убит, а вокруг знамени (Георгиевского – за 1812 г.) завязалась рукопашная. Три раны получил знаменосец, погиб заменивший его поручик. Немцам удалось окружить вклинившийся в их расположение полк и лишь ночью он прорвался к своим, вынеся знамя и раненого знаменосца. К утру Мартос перегруппировал части и возобновил наступление. Артиллерия ударила по выявленным целям, а пехота еще в темноте подобралась к вражеским позициям по-пластунски и перебежками и ринулась вперед. Немцы не выдержали дружного натиска и побежали, бросая орудия. 15-й корпус потерял в сражении 2,5 тыс. убитыми и ранеными, в том числе 2 командиров бригад и 3 командиров полков. Но 37-я дивизия противника была фактически разгромлена, и русские устремились в преследование.

А по Германии катилась паника. На запад хлынули толпы беженцев, рассказывая ужасы о русских, которых они в глаза не видели. В принципе, они лишь ретранслировали то, что внушала им собственная пропаганды, живописавшая, что будет, если придут жуткие казаки. И теперь с квадратными глазами пересказывали содержание газетных статей и плакатов о поголовных изнасилованиях и пожирании младенцев. Оберпрезидент Пруссии помчался к кайзеру, умоляя о спасении. А когда после Гумбиннена стало известно еще и о поражении под Орлау, это упрочило решение направить на восток дополнительные силы. Сперва Мольтке вообще хотел перебросить с Запада 6 корпусов. Потом, при более взвешенных расчетах решили пока ограничиться двумя с половиной.

Правда, в 8-й германской армии шок Гумбиннена уже прошел, подтянулись отставшие и заблудившиеся, и потери оказались поменьше, чем виделось сперва. И Притвиц уже и сам передумал бежать за Вислу. Но карьера его была решена. Людендорф и Гинденбург прямо с дороги рассылали приказания, а на месте Грюнерт и Хоффман еще до прибытия нового командования начали реализовывать план операции – оторваться от 1-й армии и разбить 2-ю. Изобретать им, в общем-то, ничего не пришлось. Ведь географические особенности Пруссии были очевидны и для немцев. Еще до войны считалось, что русские попытаются отрезать выступ Пруссии ударом с юга, а с востока оставят лишь заслон. И на учениях отрабатывалось, как перегруппировать войска, чтобы нанести фланговый контрудар южной группировке. Для этого имелись все условия: через Пруссию проходили 3 рокадных железных дороги, параллельных друг дружке: одна вдоль моря через Кенигсберг и Мариенбург, другая южнее через Алленштайн и Остероде, третья вдоль границ, через Зольдау и Найденбург. Их, в свою очередь, связывали поперечные ветки, что позволяло свободно маневрировать войсками.

Против Ренненкампфа оставлялись 1,5 пехотных дивизии из резерва Кенигсбергского гарнизона, кавдивизия и ландверная бригада. А все остальное – 11,5 дивизий, сосредотачивалось против Самсонова. Корпуса Макензена и Белова стали отводиться назад, а корпус Франсуа, действовавший севернее, маршировал к Кенигсбергу, грузился в вагоны и кружным путем перебрасывался на левый фланг 2-й русской армии. Его перемещение обнаружила русская разведка, но Жилинский истолковал данные превратно – что главные силы немцев намерены укрыться в крепости (где на самом деле оставались только ландштурмисты), и 23.8 отдал Ренненкампфу приказ – продолжить наступление, но не на соединение со 2-й армией, а на Кенигсберг. Самсонов же известие о бое под Орлау получил только 24.8. В это время и с левого фланга стали поступать сведения о накоплении противника – туда прибывать эшелоны с частями Франсуа. И Самсонов запросил разрешения остановиться: подтянуть тылы и уточнить расположение врага. Жилинский не только отказал, но и обвинил командарма: “Видеть противника там, где его нет – трусость, а трусить я не позволю генералу Самсонову”. После такого оскорбления Самсонов отбросил всякую осторожность. Подтвердил приказ войскам “вперед” и решил перенести штаб в Найденбург. И его корпуса стали расходиться веером на фронте в 200 км. На левом фланге кавдивизия ген. Любомирова, переданная 1-му корпусу, взяла г. Уздау, порубив оборонявшие его ландверные части. 15-й корпус, преследуя немцев, заворачивал на запад. 13-й, не встречая сопротивления, вырвался вперед, нацеливаясь на Алленштайн, второй по величине город Восточной Пруссии. А 6-й должен был обеспечивать фланг, занял Бишофсбург и шел на северо-восток, навстречу Ренненкампфу (который к нему уже не шел).

Но и в штабе противника, расположенном в Остероде, куда прибыли Гинденбург и Людендорф, атмосфера была нервозной. Получали противоречивые сведения о движении Ренненкампфа и слали противоречивые приказы 1-му резервному корпусу фон Белова и 17-му Макензена то идти на Самсонова, то подождать, то развернуться обратно на восток. Идею устроить “Канны” 2-й русской армии, повернувшись спиной к 1-й, считали слишком рискованной, склонялись к тому, чтобы просто нанести фланговый удар и заставить отступить. И Франсуа приказывали атаковать, но он медлил, ссылаясь на неготовность. Хоффман доказывал, что бояться нечего, надо действовать смелее. Его уверенность основывалась на точных расчетах – между русскими армиями было 125 км, и при быстром ударе 1-я все равно не успела бы помешать. Но чтобы убедить оппонентов он пустил в ход байку – дескать, Ренненкампф ни за что не поможет Самсонову. Поскольку сам Хоффман был на Японской и знает что эти генералы там поссорились, Самсонов публично дал пощечину Ренненкампфу. Конечно, это было абсолютной ложью. Во-первых, Хоффман был в Маньчжурии наблюдателем не в русской, а в японской армии. И стал, кстати, одним из горе-“дипломатов”, испортивших японо-германские отношения (в глаза назвал японского генерала “желтомордым дикарем”). А во-вторых, Хоффман, хоть и считался в Генштабе “специалистом по русским делам”, проявил полное незнание традиций царской армии, где офицер, получивший пощечину, обязан был вызвать обидчика на дуэль или выйти в отставку. Но оскорбительный анекдот так и пошел гулять в литературе…

Однако решающим аргументом стали перехваченные радиограммы: из 1-й армии во 2-ю, где Ренненкампф извещал соседа о своем местонахождении, и с приказом Самсонова корпусам – с указанием их расположения. Все – открытым текстом. Что часто трактуется как некая феноменальная русская беспечность. На самом же деле подобное явление было общим для тогдашних армий. Полевые рации были еще несовершенными, шифровальное дело поставлено плохо, часто возникала путаница. И, скажем, во Франции германские войска тоже перешли на незашифрованные радиограммы. Другое дело, что французы не сразу этим воспользовались, а немцы в Пруссии шанс не упустили. Но даже получив такую информацию, командование вместо глобальных “Канн” приняло более скромное решение – оттеснить фланговые корпуса от Уздау и Бишофсбурга, а окружать лишь центральную группировку.

А оставалась еще и проблема с 20-м корпусом. Что толку было осуществлять фланговые маневры, если Мартос прорвет центр? И разбитому Шольцу приказали занять позиции у селения Мюлен и остановить противника, его корпус усиливался 3-й резервной и 1,5 ландверными дивизиями. И на эти позиции наскочила 2-я дивизия 23-го корпуса, догонявшая передовые части в промежутке между 1-м и 15-м. Ее командир ген. Мингин атаковал с ходу, после длительного марша, не зная, что противник многократно превосходит его. Тем не менее правое крыло дивизии – Либавский и Кексгольмский полки, опрокинуло врага и вклинилось в оборону. Но левое, Эстляндский и Ревельский, были разбиты и стали отступать. Узнав об этом, Мингин отвел и правые полки. Мартос узнал, что левее идет бой и обозначилась группировка противника. Но его догнал приказ наступать не на запад, к Мюлену, а на северо-восток, на Хохштайн. Подставляя врагу тыл. Он принял решение исходя из реальной обстановки. 2 полка послал по приказу на Хохштайн, а главные силы повернул на Мюлен. Послал записку в 13-й, к Клюеву, с просьбой помочь, а также донесение Самсонову. Предлагал направить к нему весь 13-й корпус и доказывал, что врагу можно нанести решительное поражение. Действительно, в случае разгрома группировки Шольца весь план германского окружения рухнул бы – наоборот, 2 вражеских корпуса очутились бы в полукольце. Клюев откликнулся, выделил бригаду, хотя она прибыла к Мартосу лишь через сутки.

Между тем уже и командование фронта обратило внимание на разброс корпусов и приказало собрать их вместе. Но судило об обстановке по карте, и поэтому ориентировалось на вырвавшийся вперед 13-й корпус. К нему было приказано двинуть слева 15-й и справа 6-й. Потом спохватились, что останется неприкрытым восточный фланг и 6-му оставили прежнюю задачу – оставаться у Бишофсбурга. Но отмена опоздала. 26.8 он выступил на Алленштайн двумя колоннами, впереди – дивизия Рихтера, за ней – Комарова. И Комарову разведка вдруг доложила, что сзади, в 10 км, движется с северо-востока скопление противника. Он решил, что это те самые немцы, которые бегут от 1-й армии и которых надо перехватить. Развернул дивизию и повел навстречу для атаки. Но это был корпус Макензена, готовящийся к фланговому удару. Произошел встречный бой у селения Гросс-Бессау. Части Комарова отчаянно отбивались и послали просьбу о помощи к головной дивизии, ушедшей уже на 14 км вперед. Рихтер, получив это известие, тоже развернулся и ускоренным маршем двинулся назад. И столкнулся с корпусом фон Белова, выдвигающимся параллельно Макензену. А Комаров потерял 4 тыс. чел., 16 орудий и решил отступать. Начали откатываться и войска Рихтера. Но организовать преследование немцы не смогли – возле ст. Ротфлис их задержал резервный отряд ген. Нечволодова из 2 полков, 7 сотен казаков и дивизиона 152-мм мортир, встретивших противника губительным огнем. Германцы по калибру артиллерии сочли, что против них стоит весь корпус и не решились лезть напролом. Однако Благовещенский в Бишофсбурге растерялся, остановить отступающие войска не смог, и они стали отходить дальше. Ночью случайные выстрелы и слухи усиливали панику. Управление корпусом было утрачено, и он беспорядочно покатился в сторону границы.

Непонятная ситуация в Пруссии стала беспокоить и Ставку. 26.8 великий князь Николай Николаевич посетил штаб Северо-Западного фронта и приказал нацелить 1-ю армию, чтобы она установила связь со 2-й. А Ренненкампф к этому моменту занял Инстербург (ныне Черняховск), перерезал немцам железную дорогу на Мемель (Клайпеду) и вышел к Балтийскому морю у Лабиау (Полесска), в 50 км от Кенигсберга. И Жилинский оставался при своем заблуждении – немцы укрылись там. Поэтому вопреки указанию Верховного подтвердил задачу Ренненкампфу – начать осаду Канигсберга. А штаб 2-й армии только-только добрался до Найденбурга, реальной обстановки не представлял и, получив просьбу Мартоса о подкреплении, отказал – ведь по директиве Жилинского, не 13-й корпус должен был идти к 15-му, а 15-й к 13-му.

27.8 обстановка еще более обострилась. Утром немецкая авиаразведка обнаружила, что 6-й корпус далеко отступил, и во фронте – дыра. Корпус Макензена сразу двинул на юг, за 6-м, а фон Белова – на запад, к Алленштайну. А на другом фланге этим утром ген. Франсуа нанес удар на Уздау. После часовой артподготовки, перепахавшей все окрестности, его дивизии ринулись в атаку. Был заранее подготовлен и летучий отряд, чтобы после прорыва бросить его по шоссе на Найденбург и Вилленберг, на окружение – кавалерия, пехотная бригада на машинах и повозках, велосипедисты. Но находившиеся в Уздау командир 1-й стрелковой бригады ген. Савицкий и полковник Генштаба Крымов сумели организовать оборону из оказавшихся тут разрозненных частей. И противника встретили достойно. Гумбиннен немцев еще ничему не научил, и наступали они густыми цепями, в ногу, останавливаясь для ружейных залпов – первая шеренга с колена, вторая стоя. Русские пулеметы, винтовки, шрапнель косили их, как на стрельбище. А потом Петровский и Нейшлотский полки ударили в штыковую, и враг обратился в бегство. Возникла такая паника, что один из своих батальонов Франсуа нашел лишь на следующий день, за 45 км от поля боя…. Но командир 1-го корпуса Артамонов повел себя так же, как на Японской. Струсил и приказал отступать к Зольдау. Да еще и солгал в докладе Самсонову: “Все атаки отбиты, держусь, как скала. Выполню задачу до конца”. Франсуа занял оставленный Уздау. Дорога на Найденбург была открыта, но посылать свой летучий отряд он не решался. Понеся огромные потери, не верил, что ему отдали город за здорово живешь, окапывался и ждал контрудара.

А Мартос завязал сражение с силами Шольца, превосходящими его в 1,5 раза. Причем весь этот день бой шел в пользу русских. Прорвали укрепления, опрокинув противостоящие части, и взяли Мюлен. Германское командование срочно перебросило дивизию с другого участка – бегом, бросив для скорости ранцы, и контратакой кое-как выправило положение. Попробовало охватить фланг, но наткнулось на стойкую оборону Либавского и Кексгольмского полков дивизии Мингина, и Гинденбург решил, что там больше корпуса. В штаб Самсонова со всех сторон сыпались тревожные донесения. Но даже явно обозначившаяся угроза “клещей” не подтолкнула командование к экстренным мерам. Задачи ставились прежние – наступать. И лишь когда в Найденбург забрели вдруг солдаты разбитых Эстляндского и Ревельского полков, которым полагалось находиться далеко, и рассказали о сражении под Мюленом, был издан приказ 13-му корпусу идти на помощь. А затем от случайных кавалеристов узнали, что Артамонов сдал Уздау. Самсонов разгневался за обман, отстранил Артамонова от командования и назначил вместо него ген. Душкевича. Однако Душкевич был на передовой, пытаясь из отступающих частей создать оборону, и руководство принял инспектор артиллерии князь Масальский. Так что в левофланговой группировке, вдобавок ко всему, стало трое начальников.

В общем-то ситуацию еще можно было исправить, а то и переломить в свою пользу. Для этого Самсонову стоило лишь поехать на левый фланг, где скопилась без толку третья часть его армии, наладить там управление и нанести контрудар – и Франсуа сам попал бы в ловушку. В конце концов, можно было просто отвести центральные корпуса назад. Но правильно распорядиться своими многочисленными соединениями неопытный командующий не сумел. И принял то единственное решение, которого не должен был принимать ни в коем случае. Ехать на передовую, где все, вроде стало бы привычно и понятно. Приказал штабу разделиться надвое, канцелярским службам эвакуироваться на русскую территорию, а сам с офицерами оперативной части и конвоем казаков отправился в эпицентр боев. Последнее его донесение гласило: “Переезжаю в штаб 15 корпуса, Надрау, для управления наступающими войсками. Аппарат Юза снимаю, времено буду без связи с вами. Самсонов”. И все. С этого момента армия лишилась единого руководства. К вечеру 27.8 и в штабе фронта поняли, что немцы не удирают за Вислу, а атакуют. И только тогда полетел новый приказ Ренненкампфу – помочь Самсонову и установить с ним связь конницей. И 28.8 части 1-й армии выступили. Заведомо опаздывая к развязке – между армиями было 95 км.

Ну а Гинденбург после тяжелых боев уже решил сузить задачу – окружать только один 15-й корпус. Для этого предусматривались удары с трех сторон – с фронта, обходом с севера, через Хохштайн, а 41-й дивизии ген. Зонтага предписывалось обойти с юга и захватить господствующие высоты у деревни Ваплиц. Эта дивизия двинулась ночью. Но русские заставы немцев заметили, и штурм высот, начавшийся на рассвете, был встречен дружным огнем Полтавского, Калужского и Либавского полков. Врага отбросили, вдобавок по отступающим, приняв их в полутьме за атакующих русских, ударила своя артиллерия, а штыковая контратака довершила разгром. Только пленных было взято 2200, в том числе 100 офицеров, захвачено 13 орудий. Гинденбург и Людендорф пребывали в шоке. Приказали Франсуа отменить все прежние планы и идти на помощь Шольцу, который “сильно измотан”. Франсуа выполнил это требование лишь наполовину. Он уже успел восстановить порядок в своих войсках и разобраться в обстановке. К Мюлену он послал одну дивизию – и никакой помощи она не оказала. Ее встретил Кексгольмский полк. Встал насмерть, но врага не пропустил. А Франсуа с остальными силами атаковал Зольдау, выбил оборонявшиеся там части – и после этого все же послал свой летучий отряд на Найденбург.

Между тем 13-й русский корпус накануне вошел в Алленштайн. Город выглядел вполне мирно. Чистенький, благополучный. Работали магазины, кафе. Жители вежливо кланялись даже рядовым, а на больницах висели плакаты с просьбой не беспокоить пациентов… О соседе справа, 6-м корпусе, Клюев ничего не знал. Правда, получили оттуда радиограмму, но ее не сумели расшифровать. А с самолета были замечены приближающиеся с востока войска, около корпуса. И решили, что это и есть 6-й. И выступили, согласно полученному приказу, на помощь Мартосу. А до подхода “6-го” оставили в Алленштайне по батальону от Дорогобужского и Можайского полков. Германский корпус фон Белова смял их мгновенно, и ему активно помогли и местные жители, стреляя из окон, а с чердака больницы ударили вдруг пулеметы. И немцы устремились вдогон за 13-м. Неполный Дорогобужский полк, шедший в арьергарде, обнаружил преследование. Однако Клюев счел, что это небольшие отряды. Велел полку остановиться и отразить их. Дорогобужцы заняли рубеж в дефиле между озерами, и на них обрушился удар авангардной дивизии врага. Артиллерии им не оставили, даже запасы патронов ушли с обозами. Отбивались из пулеметов, пока было чем, собирали боеприпасы хоть для одного пулемета, потом остались только штыки. Но местность была такова, что противник не мог развернуться широким фронтом, и его раз за разом осаживали контратаками. Погиб командир полка Кабанов, редели батальоны, но немцы так и не прошли до вечера. Лишь с наступлением темноты остатки полка снялись и пошли искать своих, унося тело командира.

А под Мюленом 28.8 наседали уже не русские, а немцы, а Мартосу приходилось отбиваться. Особенно жарко было в Хохштайне, где оборонялась бригада 13-го корпуса, присланная накануне, Нарвский и Копорский полки. Она попала в полуокружение, ее оборона простреливалась с трех сторон, а отвечать она могла лишь 3 приданными батареями. Тем не менее все атаки отбили с большими потерями для неприятеля. А главные силы 13-го вышли на высоты недалеко от Хохштайна, и Клюев приказал остановиться, не в силах разобраться в ситуации и ожидая приказов свыше. Между ним и сражающимися частями были немцы, которых легко можно было раздавить. Но он выслал вперед лишь один Невский полк. Который внезапной атакой разогнал и обратил в бегство германскую дивизию, не понявшую, какие силы на нее напали. Поддержки успех не получил – Клюев приказал полку отступить.

Вечером прибыл к Мартосу и Самсонов со штабом. И окончательно все загубили. В 15-м корпусе кончались боеприпасы, не было продовольствия, и оставалось только отступать. Убедившись, в этом, Самсонов отход разрешил, штаб разработал план “скользящего щита”, по которому соединения с северного фланга поочередно переходили на южный и занимали позиции – сперва обозы, потом 13-й корпус, потом 15-й, потом 23-й. А поскольку отступать предполагалось к Найденбургу, Мартосу с его штабом приказали ехать туда и заранее выбрать подходящую позицию. Лучший корпус был обезглавлен. Но и Самсонов с войсками не остался – может быть, рывок на передовую выплеснул остатки его былой энергии, а может, и болезнь сказалась, обострившись от нервных и физических нагрузок. И его тоже уговорили уехать, организовывать работу на новом месте, а командование всей отходящей группировкой поручили Клюеву. Тот все еще стоял у Хохштайна, узнал о приказе отступать, и двинул на юг, оставив еще один арьергард – Каширский полк. И конечно, из плана “скользящего щита” ничего не получилось. Регулировать его выполнение было некому, да и нереально в лесах, без связи – и пошли кто как. Немцы попытались преследовать, но корпус Мартоса, даже лишившись управления, был еще боеспособен, и у с. Кунхенгут Кременчугский и Алексопольский полки устроили засаду. Промерили расстояния, навели заранее пулеметы и в темноте расстреляли колонну, двинувшуюся за ними.

А Гинденбург вообще отказался уже от плана окружения и докладывал в Ставку: “Сражение выиграно, преследование завтра возобновляется. Окружение северных корпусов, возможно, более не удастся”. Потому что разведка доложила о движении 1-й армии. Корпусам Белова и Макензена опять приказали разворачиваться ей навстречу, а Шольцу и Франсуа – лишь “огибать” и преследовать 2-ю. Но у немцев тоже действовала инерция передачи и выполнения распоряжений. Франсуа уже перехватил пути отхода русских – уезжая, Самсонов даже не позаботился организовать оборону Найденбурга, и немцы захватили его почти без боя, встретив только обозных и свезенных сюда раненых. А Макензен, взбешенный постоянным дерганьем и располагая данными, что Ренненкампф еще далеко, послал телеграмму, что снимает связь – якобы еще до получения нового приказа. И повел корпус на Вилленберг, навстречу Франсуа.

Штаб фронта, утратив связь с Самсоновым, даже не попытался самостоятельно выяснить обстановку и взять на себя управление войсками. А утром 29.8 до Жилинского дошло донесение от эвакуированной части штаба Самсонова, что армия отступает. Главнокомандующий рассудил, что напрасно послал 1-ю и телеграфировал Ренненкампфу: “2-я армия отошла к границе. Приостановить дальнейшее выдвижение корпусов на поддержку”. Но Ренненкампф понимал ситуацию глубже и отдал своим частям приказ “ввиду тяжелых боев 2-й армии” идти ей на помощь. В окруженной группировке в этот день еще продолжались бои. Арьергардный Каширский полк, оставленный у Хохштайна, с присоединившимися к нему подразделениями Нарвского был взят в кольцо. Против его 16 орудий гремели 86, но русские дрались до 14 часов, атакой захватили вокзал. В последней рукопашной пал командир полка Каховский со знаменем в руках. А мелкие группы солдат держались до вечера. У с. Шведрех, в межозерном сужении, немцев, пошедших за 13-м корпусом, встретил еще один арьергард, Софийский полк. Бой шел до 15 часов, полк понес большие потери, но и немцы отстали. А на 15-й корпус они вообще наседать боялись, шли следом. Впереди же сплошной линии окружения не было. На дорогах немцы выставили заставы, курсировали разъезды и бронемашины, а по железным дорогам – бронеплатформы. Прорваться было не сложно. Если действовать организованно. Но в условиях ночного отступления по лесам части перемешались, нарушилось управление, и они текли беспорядочными толпами. Тащились из последних сил, голодные – 15-й корпус четверо суток не выходил из боев, а 13-й за двое суток прошагал больше 80 км.

Здешний лес надежного укрытия не представлял. Его через каждые 2 км прорезали просеки, было много речушек и болотистых низин с дамбами. И противник, обнаружив с аэропланов местонахождение русских, начал на их пути устраивать засеки, выставлять заслоны с пулеметами и артиллерией. У каждой дамбы или перекрестка встречал огонь. Вся масса останавливалась, авангардные батальоны разворачивались к бою и разгоняли врага. А через пару километров, на следующей просеке, ждал новый заслон, и все повторялось… И около села Саддек, попав под очередной обстрел, Клюев решил “во избежание ненужного кровопролития” сдаться. Впрочем, предоставил желающим свободу спасаться, кто как может. Одни отделились, пошли на прорыв и в большинстве прорвались. У других больше не было сил, и они подчинились решению начальника. Некоторые предпочли погибнуть в бою. Так, севернее Найденбурга группа смельчаков из 13-го корпуса захватила 4 немецких орудия, заняла круговую оборону и дралась до последнего.

Мартос, посланный вперед своих войск, нарвался на немцев, попал под артобстрел. Погиб начальник его штаба ген. Мачуговский, уцелевшие в суматохе потеряли друг друга. Мартос с тремя спутниками сутки блуждали в лесу без еды и воды, ориентируясь ночью по звездам. Услышали рядом солдат и подумали, что свои – лошади тянули в ту сторону. Но вспыхнул немецкий прожектор, ударил пулемет, под Мартосом убило коня, и его схватили. Так же блуждал и Самсонов. Лишь 29.8, добравшись до Орлау, он убедился, что никакого “щита” больше нет, и отступление идет хаотически. Пробовал командовать на дорогах ротами и батальонами, потом впал в полную прострацию. Тыкались то туда, то сюда, обнаруживая немцев, где-то потеряли казаков конвоя. Пошли ночью через лес. Лошади выбились из сил, и зашагали пешком, держась за руки, чтобы не потеряться. Самсонова измучила астматическая одышка, и уже в 10 км от границы сделали привал. Командующий тяжело переживал случившееся, говорил: “Царь доверился мне. Как я встречусь с ним после такого разгрома?” Отошел в сторону, и его спутники услышали выстрел. Тело Самсонова не смогли найти в темноте, а утром появились немцы, и начальник штаба Постовский с другими офицерами предпочли оставить труп. А через час встретили казачий патруль – вышли к своим.

Командование фронта уяснило картину только вечером 29.8. Из Найденбурга успел выскочить командир раздерганного 23-го корпуса Кондратович с частью Эстляндского полка. Он-то и доложил обстановку. Забили тревогу – Ренненкампфу приказали организовать поиск конницей. Но направление дали неверное – почему-то на Алленштайн, где русских давно не было. А 1-му и 6-му корпусам велели нанести удары по флангам, чтобы облегчить выход окруженной группировке. Хотя в 1-й еще накануне добрался офицер от Самсонова с приказом ударить на Найденбург. Но там царило безвластие, Артамонов, Душкевич и Масальский принимали и передавали дела, и пошли споры, кто будет организовывать наступление. Лишь после приказа Жилинского раскачались и послали сводный отряд ген. Сирелиуса, командира отставшей, Варшавской гвардейской дивизии 23-го корпуса. А Благовещенский послал к Вилленбергу отряд ген. Нечволодова, Ладожский полк с 2 батареями.

Людендорф только утром 30.8 доложил в Ставку, что русские окружены, и вдруг последовал панический звонок Франсуа с просьбой о помощи – Сирелиус прорвал неплотное кольцо и подходил к Найденбургу. Штаб Франсуа удрал в Вилленберг, Людендорф снял 3 дивизии Шольца с преследования и послал ликвидировать прорыв. Но тут посыпались доклады, что кавалерия Ренненкампфа углубилась в Восточную Пруссию, а к Виллербергу подходит еще одна русская колонна. Причем на этом участке удар был нанесен и изнутри кольца – тут прорывалась из окружения русская конница. И прорвалась. Но в целом, меры оказались слабыми и запоздалыми. Против Сирелиуса стягивалось 5 дивизий, удержать Найденбург он все равно не мог, и к вечеру он и Нечволодов получили приказ отходить. Однако войска Ренненкампфа, громя брошенные против них заслоны вражеской кавалерии и ландшурма, неудержимо продвигались вперед. К 31.8 они вышли на ближние подступы к Кенигсбергу, продвинулись к Прейсиш-Эйлау (ныне Багратионовск), заняли Фридланд (Правдинск), на юге захватили городишко Растенбург (пока еще неприметный – ставший знаменитым лишь во Вторую мировую, поскольку там размещалась ставка Гитлера), блокировали крепость Летцен.

А конница, прорвав фронт, подошла к Алленштайну, с севера – корпус Хана Нахичеванского, с востока – дивизия Гурко. Снова увидели чистенький, вполне мирный город. Никаких русских тут, вроде, и не бывало, а на вопросы о них жители вежливо раскланивались и пожимали плечами. Ренненкампф получил приказ Жилинского, сообщавший, что Самсонова постигла неудача, что противник теперь может обратиться против 1-й армии, и требующий вернуть кавалерию к основным силам. Но командарм рассудил иначе – раз уж она вторглась в тыл противника, приказал ей погулять там как следует, разрушая коммуникации и линии связи, взрывая железнодорожные пути, дамбы и переправы. И панику эти рейды вызвали изрядную. Когда 31.8 немцы снова заняли Найденбург, один из часовых открыл вдруг огонь по машине ген. Моргена, вообразив, будто опять идут русские. Убил шофера, ранил адъютанта. А среди ночи того же генерала разбудили вопли денщика: “Русские пришли!” – и он бежал, надев ремень с кобурой поверх белья.

Ну а на окруженцев в это время шла настоящая охота. Их вылавливали пикеты, подключились полиция, егеря, штатские добровольцы с ружьями и собаками. Тяжелораненых пристреливали или забивали прикладами. Очевидец писал: “Добивание раненых, стрельба по нашим санитарным отрядам и полевым лазаретам стали обычным явлением”. Измывались и над пленными – избивали, впрягали в трофейные пушки вместо лошадей и заставляли тащить. В плен попало 9 генералов. Над Мартосом, привезенным в штаб 8-й армии, Людендорф смеялся и всячески бахвалился. Гинденбург повел себя более благородно, пожал руку, сказал: “Я желаю вам более счастливых дней”. И приказал вернуть наградную золотую саблю – но так и не вернули. Надо отметить, что с Клюевым, сдавшим подчиненных, обращались более корректно.