Средняя школа -лучше не вспоминать. 5 страница

обострений энтеробиоза. Меня мучил зуд, и родите­ли были бессильны мне помочь, пока к началу полового созревания он не прошел сам собой. В двенадцать-тринадцать лет зуд меня почти не беспо­коил, но после полового созревания он начал вызы­вать у меня стрессовую реакцию со всеми ее физио­логическими симптомами: сердцебиением, потливос­тью и чувством беспокойства. Обычный зуд, для большинства людей неприятный, но не более, заставлял меня дрожать так, словно за мной гнался крокодил. Недавние исследования показали, что секреция женских гормонов способна влиять на чув­ствительность нервной системы. Возможно, поэтому на зуд от остриц я начала так бурно реагировать с появлением менструаций.

Думаю, если бы в детстве я получала больше так­тильной стимуляции, особенно давления, в подрост­ковом возрасте мне не пришлось бы так страдать от сверхчувствительности.

Современные научные исследования позволяют предположить, что приступы паники связаны с недостаточной регуляцией норадренергической активности. Норадреналин — адреналиноподобное вещество, стимулирующее нервные импульсы и уси­ливающее активность мозга. Выработка норадрена-лина может быть как слишком низкой, так и слиш­ком высокой. В статье, опубликованной в «Journal of autism and developmental disorders», Дж. Л. Янг с кол­легами описывают следующие стадии развития сверхтревожности: «Непомерно сильная реакция на незначительные стимулы, нарушение различения и оценки стимулов, всплески тревоги, дезорганизация поведения, избегание стимулов (зачастую путем „ухода в себя")».

У аутичных детей повышен также уровень нор-епинефрина — вещества, отвечающего за передачу нервных импульсов.

Каковы бы ни были причины моей гиперстиму­ляции и постоянного перевозбуждения, я, как свой­ственно аутичным людям, реагировала на это усиле­нием стереотипного поведения. Приступы паники отравили мне взросление; я готова была на все, что­бы от них избавиться. Я колебалась между «взрыв­ным», импульсивным поведением и попытками сбе­жать во внутренний мир, где меня не коснутся никакие внешние стимулы. Я пыталась даже отка­заться от походов вместе с классом, потому что во время этих путешествий очень нервничала. Физичес­кая активность — такая, как интенсивный физи­ческий труд или скачка галопом на лошади, — уменьшала напряжение, но ненадолго.

Большую часть времени я жила под постоянной угрозой приступов паники, не имея возможности ни справиться с ними, ни избежать их. Я оказалась в ловушке: физиологические симптомы, не зависящие от меня и не поддающиеся коррекции, угрожали всем моим прежним достижениям.

ГЛАВА 6

ДВЕРЬ

К

шестнадцати годам я уже не чаяла освободиться от нервных приступов. Физиологические симп­томы усиливались, казалось, с каждым днем.

Различные исследования, которые мне случалось читать с тех пор, описывают подобные приступы как «паническую тревогу», вызванную чрезмерной чув­ствительностью нервной системы к звуковым и так­тильным стимуляторам. Интенсивная визуальная стимуляция меня не беспокоила. Деннис Чарни и его сотрудники из Йельского университета полагают, что такое состояние вызывается нарушением работы той системы мозга, которая в норме тормозит воз­буждающие нервные импульсы.

Сейчас я понимаю, что такое сверхчувствитель­ность и как она развивает в детях тактильно-защит­ное поведение. Но в то время, страдая от приступов, я чувствовала себя так, словно взбиралась по скольз­кому канату, висящему над бездной.

Случайно я открыла способ снизить на время силу приступов. Однажды летом мы отправились в

парк развлечений и катались там в числе прочих аттракционов на «Сюрпризе» — карусели, где люди стоят вдоль стен, пристегнутые ремнями безопасно­сти. Карусель крутится все быстрее и быстрее -ив какой-то миг пол отделяется и падает вниз, но люди остаются прижатыми к стенкам центробежной силой.

Я наблюдала за одноклассниками, не решаясь испытать это ощущение сама. Лу сошел с карусели и подошел ко мне.

— Давай, Темпл! Это страшновато, зато здоро­во! — Он взглянул мне в лицо. — Боишься? Ну давай, не робей, а то я подумаю, что ты струсила! У Твердо решив не трусить, я купила билет и под­нялась на аттракцион. Ноги у меня дрожали, а серд­це билось где-то в горле, когда я занимала свое мес­то. Заработал мотор, и от его рева по спине у меня побежали мурашки. «Сюрприз» набирал скорость — мотор ревел, словно разъяренный великан. Блеск солнца, синева летнего неба, белизна облаков — все смешалось в одну вертящуюся карусель. Запахи леденцов, воздушной кукурузы и хрустящих лепе­шек, до тех пор существовавшие по отдельности, слились в один незнакомый запах. Словно прикле­ившись к стенке, я ждала, когда опустится пол. Во рту было горько от страха; я старалась крепче при­жаться к стене. Наконец раздался душераздирающий скрежет, и я увидела под ногами далекую землю — но, переполненная впечатлениями, не почувствовала ни тревоги, ни страха. Мне было хорошо и спокой­но — я отдыхала.

Впервые за долгие-долгие месяцы мне стало лег­че. Снова и снова я покупала билет на аттракцион и испытывала все те же ощущения: сперва бешеный напор внешних стимулов — затем легкость, расслаб-

ление и спокойствие. (Новейшие исследования ги­перактивных детей показали, что их возбуждение снижается при проводимых дважды в неделю сеан­сах стимуляции вестибулярной системы путем... вра­щения в специальном кресле.)

Через несколько недель после посещения парка приступы возобновились с новой силой. Сердце билось так, что я чувствовала его даже через свитер. Все тело покрывалось потом, словно в сауне. Руки дрожали, а в горле стоял плотный ком, не дающий сглотнуть. И тогда «Сюрприз» стал моим новым навязчивым увлечением. Аутистическая логика под­сказывала только одно решение: мне нужен «Сюр­приз»! Я не давала покоя директору, умоляя его поставить карусель у нас на территории. Я вернулась к герою своего детства, Альфреду Костелло, и писа­ла сама себе безумные письма от его имени. Вот одно из таких писем:

Прислушайся к моему письму. Я, Тень, — твоя единственная надежда. Судьба нашей школы зависит от тебя, Голос Тени — ты, Темпл Грэндин.

Я — Тень. В последний раз я обращаюсь к тебе с советом. Я хочу, чтобы вы по­строили «Сюрприз», и, поверь, на то есть причина. Послушай моего предупреждения сейчас, пока еще не поздно. Без «Сюрприза» наша школа обречена. Мной управляют неведомые таинственные силы. Мне нужна твоя помощь. Построй «Сюрприз». Это единственное, что спасет школу от паде­ния в небытие. Сейчас вы все на волоске от страшной гибели.

 

Но если школа падет в вечную бездну, вы, ученики, не узнаете об этом, пока не попытаетесь покинуть ее пределы. Вы не сможете выйти за границу школьных вла­дений. Силовое поле преградит вам путь. Вы окажетесь в этой тюрьме до конца своих дней. Я думаю о вас. Постройте «Сюрприз», пока не поздно. Я не знаю, почему «Сюрприз» должен остановить си­лы, толкающие вас — школу и учителей — к небытию. Поговори с директором, мис­тером Питерзом. Он скажет, что это глупости — но однажды, когда его машина врежется в невидимое силовое поле, ему откроется истина. Скорее, скорее, пока не поздно! Прислушайтесь к Голосу Тени. Я хочу спасти вас. Я знаю знаю знаю я уми­раю. Пожалуйста, поспеши, пока не поздно поздно поздно.

Тень — Альфред Костелло Поспеши, пока не слишком поздно!

Следующее письмо было написано несколько дней спустя:

Привет тебе, Голос Тени!

Делаешь ли ты все возможное, чтобы предотвратить падение нашей школы в бездну небытия? Прислушайся к моему совету! Пока не поздно, вы должны по­строить «Сюрприз». Когда школа исчезнет, вы не поймете, что случилось, пока не попытаетесь выйти за границу школьных

владений. Вы почувствуете силовое поле, преграждающее вам путь. До конца своих дней вы останетесь пленниками в «Горной стране». Никогда не вернетесь в мир. Вы станете жертвами собственной глупости, если не прислушаетесь к совету высшего существа, пришедшего из-за временного барьера. Я знаю. Верьте мне. Установите «Сюрприз». Вам кажется, что это безум­ная идея, но Тень знает лучше. После это­го письма я пошлю Голосу Тени, Темпл Грэндин, еще одно предупреждение. И оно будет последним.

Пожалуйста! Пока не поздно!

Тень — Альфред Костелло

Адрес Тени: Лунная база — 2, Галактика-2

Разумеется, даже в тогдашнем взвинченном состоянии я понимала, что Тень — Альфред Костел­ло есть лишь плод моего воображения, герой из дет­ских историй, но паническая тревога побуждала меня к действиям. Сейчас, перечитывая эти письма, я с трудом верю, что когда-то писала их. Но это правда. Как и в детстве, мне было недостаточно просто придумать историю. Я должна была расска­зать ее вслух, чтобы моя фантазия обрела реаль­ность. Так случилось и с фиксацией на «Сюрпризе». Мне не довольно было просто думать о том, чтобы построить «Сюрприз» в школе, — я должна была хоть что-то проделать в этом направлении. Однажды

 

я даже приклеила «следы Тени» к стене в спальне, чем вызвала немалый переполох.

Склонность к фиксациям стала моим вторым «я». Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что вела себя, словно лабораторная крыса под действием амфета­минов. Исследования показывают, что крысы, кото­рых брали на руки в детстве, после укола амфетами­на ведут себя менее стереотипно, чем крысы, не знавшие ласки. Дальнейшие исследования позволи­ли выяснить, что крысята, которых брали на руки, а затем возвращали к матери, вырастая, оказывались менее подвержены стереотипному поведению под действием амфетаминов, чем те, которых потом воз­вращали к выводку, растущему без матери. Однако мое поведение не было искусственно вызвано амфе-таминовыми инъекциями; приступы же становились все чаще и сильней. Реальный мир, не поддающийся контролю, начал пугать меня. Каждый день был все более непредсказуем. Я жаждала покоя, но мой организм не давал мне расслабиться. Моя речь, дей­ствия, отношения с окружающими — все несло на себе печать стресса.

Однажды в воскресенье я сидела на службе в цер­кви. Посещение церкви вменялось нам в обязан­ность, хотя на меня наводило невыносимую скуку. Когда священник начал проповедь, я, по обыкнове­нию, ускользнула в свой внутренний мир — тихий, мирный, полный приглушенных тонов и пастельных красок. Вдруг громкий стук ворвался в мое уедине­ние. Я удивленно подняла глаза — и увидела, что священник стучит кулаком по кафедре.

— Стучите, — воскликнул он, — и Он ответит вам!

«Кто?» — удивилась я, и выпрямилась, прислуши­ваясь к проповеди.

— «Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасет­ся...» (Иоан. 10, 9). — Священник сошел с кафедры и встал прямо перед прихожанами. — Перед каждым из вас, — продолжал он, — дверь, открывающая путь на небеса. Откройте ее — и будете спасены! — Он снова поднялся на кафедру. — А теперь — гимн 306 «Благослови сей дом»...

Номера гимна я уже не слышала. Как многие аутичные дети, я все понимала буквально. Мои мыс­ли сосредоточились на одном: дверь! Дверь, откры­вающая путь на небеса. Достаточно войти в нее — и я спасена! Хор запел, и когда я различила слова: «Благослови дверь дома моего, для радости откры­тую всегда...», я поняла, что должна найти эту дверь. Следующие несколько дней я рассматривала любую дверь как открывающую путь к спасению. Дверь шкафа, дверь в ванную, входная дверь, дверь конюшни — все они были изучены и отвергнуты. Нет, это не те двери.

В один прекрасный день, возвращаясь в свою комнату после ужина, я увидела, что к нашему кот­теджу что-то пристроено. Рабочие уже закончили свое дело и ушли. Я обошла вокруг пристройки. К стене была прислонена лестница; я положила учеб­ники на землю и полезла вверх. Добравшись до высоты пятого этажа, я увидела маленькую площад­ку и... дверь\ Маленькую деревянную дверь, за кото­рой меня ждала неизвестность.

Я вошла в небольшую смотровую комнату. Три окна во всю стену открывали вид на горы. Я стояла у окна и видела, как месяц поднимается из-за гор­ных вершин навстречу звездам. Меня охватил вос­торг. Впервые за несколько месяцев я была уверена в настоящем и с надеждой смотрела в будущее, пол­ное радости и любви. Я нашла дверь! Дверь на

Небеса. Мои мысли устремились в одном направ­лении. Я нашла путь к спасению! Все, что мне нужно, — открыть дверь и войти. Разумеется, в то время я еще не понимала, что дверь — это зримый символ; мысля картинами, я нуждалась в конкрет­ных образах для усвоения абстрактных представ­лений.

Уже почти стемнело, когда я спустилась по лест­нице на землю. Я была уже не той, что прежде. Теперь я понимала, что нашла ключ к своей судьбе. В тот вечер я записала в дневнике: «Воронье Гнездо

похоже на храм. Там мне открывается красота при­роды — но не только. Глядя в окна Вороньего Гнезда, я понимаю, что должна победить свои страхи и не позволять им становиться у меня на пути».

В последующие дни и месяцы я часто бывала в смотровой комнате, или Вороньем Гнезде, как часто называли ее плотники. Войдя в эту комнату, я успо­каивалась и могла размышлять спокойно. В Воро­ньем Гнезде я лучше понимала себя и окружающих.

В тишине Вороньего Гнезда я вспоминала свое детство — страхи, конфликты, отчаянные попытки

 

найти общий язык с окружающим миром. Сейчас, думалось мне, я более или менее научилась общать­ся; но между мной и другими по-прежнему зияет пропасть непонимания. Может быть, это оттого, что у меня аутизм, а у моих родителей его нет? Они не понимают мою логику — а я, мысля наглядными образами, не понимаю их логику? Или, может быть, это обычное непонимание между детьми и родителя­ми, через которое проходит каждый подросток? И можно ли перебросить через эту пропасть мост любви?

Снова и снова я поднималась в Воронье Гнездо. Мне казалось, что там я узнаю о себе что-то новое. Да так оно и было. В Вороньем Гнезде я впервые осознала, что мной управляют непостоянные увлече­ния — такие, как увлечение «Сюрпризом». Там я од­нажды поняла то, что мама пыталась объяснить мне все эти годы. Каждый человек должен найти свою дверь и сам ее открыть. И за меня никто этого не сделает. Маленькая деревянная дверь, открывающая­ся на крышу — и в огромный мир, — стала для меня символом будущего. Все, что мне нужно, — войти.

Год спустя после обнаружения Вороньего Гнезда я снова стояла в той же комнате и смотрела в окно. Над головой, притягивая, маня к себе, сверкали мириады звезд. Я знала, что выходить на крышу нельзя; но ночь и неведомое властно влекли меня к себе. Я отодвинула засов, и дверь со скрипом откры­лась. Ветер ворвался в комнату, и его песня позвала меня наружу. Одно, бесконечно долгое, мгновение я стояла неподвижно — и наконец, распахнув дверь, шагнула на крышу. Дверь захлопнулась у меня за спиной. Я вышла в новую жизнь; теперь, чувствова­ла я, что бы ни случилось, обратного пути нет.

Предчувствия не обманули меня. В один прекрас­ный день я была поймана при попытке пробраться в Воронье Гнездо и отправлена к психиатру. Но я пережила пробуждение души и ума, и никакой пси­хиатр не смог бы отнять у меня вновь обретенные сокровища.

Прежде всего он, как водится у таких докторов, попытался завладеть моим вниманием и всецело подчинить меня себе (таким манером подобные люди и выколачивают из пациентов гонорары), но я не поддавалась.

— Темпл, ты же знаешь, что ходить в Воронье
Гнездо нельзя. Это запрещено правилами, и, кроме
того, это просто опасно! Разве не так?

— Для меня не так.

— Темпл, да что ты там ищешь, на крыше?

— Себя. Свою жизнь. Бога.
Психиатр расхохотался.

— Дорогая моя, ты ведешь себя, как вдова моря­
ка, что каждый день ходит на пристань и ждет, ког­
да на горизонте покажется корабль. Но этот корабль
никогда не вернется! Обещай мне, что больше не
полезешь на крышу.

Я не дала такого обещания и продолжала ходить в Воронье Гнездо. Теперь ко «мне, моей жизни и Богу» прибавился волнующий азарт «запретного плода». Я нарушала правила: поднималась по лест­нице тайком, оглядываясь по сторонам, не смотрит ли кто?

Я так и не смогла избавиться от детской тяги к нарушению запретов. В Вороньем Гнезде я немало размышляла о правилах и авторитетах. Открывая деревянную дверь и поднимаясь на крышу, я выхо­дила из-под власти школьного начальства. Сперва мне казалось, что, выходя за дверь, я избавляюсь от

любой власти, любых правил и установлений; в мире остаются лишь я сама, моя жизнь, Бог и свобода выбора. Но потом я поняла, что и за дверью имеется власть — власть над собой.

Хотя внутри меня было теперь больше спокой­ствия, чем раньше, школьные занятия по-прежнему доставляли мне одни огорчения. Оценки мои остав­ляли желать лучшего, и, что еще хуже, меня это совершенно не волновало. В школе было скучно, скучно, невыносимо скучно, пока... пока в мою жизнь не вошел мистер Брукс, учитель психологии. Он рассказывал о поведении животных. Я всегда любила животных и была в восторге от рассказов мистера Брукса. На одном из занятий он показал нам фильм об оптических обманах — таких, как Трапециевидное" Окно и Комната Иллюзий. Он объ­яснил, что Комната Иллюзий устроена таким обра­зом, что обманывает глаз. Если в концах комнаты поставить двух человек одного роста, то один из них будет казаться вдвое выше другого.

— А ты сможешь сделать такую комнату? — спро­сил меня мистер Брукс. — Нет, я не буду тебе ниче­го объяснять. Посмотрим, догадаешься ли ты сама?

Загадка Комнаты Иллюзий стала моим новым увлечением. Полгода я пыталась склеить ее модель из картона. По крайней мере моя склонность к фик­сациям направилась в конструктивное русло, и во мне пробудился интерес к науке. В поисках решения этой задачи я обратилась к скучному школьному материалу в надежде найти там что-нибудь, что меня заинтересует.

Однако у меня всегда оставалось время для ката­ния на лыжах, верховой езды и участия в скачках. Я с увлечением шила костюмы для школьных спектак­лей и помогала рабочим на строительстве нового

школьного здания. Особенно мне удавались кро­вельные работы: я клала черепицу в самых сложных местах — вокруг чердачных окон — и очень горди­лась своим умением.

Я по-прежнему была непохожа на окружающих. Соученики дразнили меня, обзывали «скелетом», «лошадярой» и «повторюшкой». Было очень обидно.

Общение с окружающими оставалось для меня проблемой. Часто я выглядела грубой и резкой. Я прекрасно знала, что хочу сказать, но мои слова почему-то не соответствовали мыслям. Теперь я понимаю, что главной моей проблемой было неуме­ние подстраиваться под ритм чужой речи, из-за чего мои слова звучали грубее, чем нужно. Однако я уме­ла выражать свои мысли в письменной форме и час­то после посещений Вороньего Гнезда заносила их в дневник.

Маленькая деревянная дверца стала для меня важным символом и во многом определила мою жизнь. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что она означала взросление. Приближалось окончание школы. За выпускным вечером, как и за дверью, лежал огромный неведомый мир. И ярлык аутичнос-ти не отменял для меня вопроса, встающего перед каждым подростком: есть ли жизнь после школы?

ГЛАВА 7

ВОЛШЕБНАЯ» МАШИНА

З

а предыдущей дверью меня ждали несколько заботливых и понимающих людей. Если бы не они, я скорее всего оказалась бы в школе для детей с задержкой развития. Мне вспоминаются слова отца: «Что ж, Темпл поставила рекорд: ухитрилась провалиться почти по всем предметам. Что делать? Может быть, ей действительно будет лучше во вспо­могательной школе?» Но мама, да будет она благос­ловенна, встала на мою защиту. А потом мистер Брукс, учитель психологии, задал мне загадку Ком­наты Иллюзий — и я заинтересовалась школьными предметами, по крайней мере, настолько, насколько нужно было для разрешения этой задачи.

Подлинным спасителем стал для меня другой учитель, мистер Карлок. Его интересовали не ярлы­ки, а скрытые способности учеников. Даже директор сомневался, смогу ли я окончить старшую школу. Но мистер Карлок верил, что в каждом человеке заложено стремление к совершенству. Он направлял мои навязчивые увлечения в конструктивное русло.

Он не пытался вытащить меня в свой мир, а вместо этого сам входил в мой.

Он, кажется, понимал, что мне прежде всего необходимо понимание и признание. Он принимал меня такой, как я есть, и я глубоко доверяла ему. Объясняя мне символический смысл Комнаты Иллюзий, он сказал: «Темпл, вещи не всегда таковы, какими кажутся». Эти слова привели меня в ярость: следуя аутистической логике, я видела весь мир в черно-белых красках и не признавала никакой неяс­ности. Каким я вижу предмет, таков он и есть. Я не признавала компромиссов. Хотя я активно участво­вала в общественной жизни школы, но моя резкость часто обижала соучеников. Мистер Карлок не читал мне нравоучений; своим собственным поведением он ненавязчиво помог мне понять, что я постоянно завидую окружающим и стремлюсь их превзойти. Он научил меня широкому взгляду на мир и терпимос­ти, которой мне, из-за моего аутизма, недоставало.

Заметив, что мое символическое мышление ори­ентировано на философские категории, мистер Кар­лок начал давать мне философские книги. Однажды он сообщил:

— Темпл, ты стала лучше говорить! У тебя уже не такой монотонный голос.

Не монотонный? Я размышляла об этом несколь­ко дней и наконец поняла, что стала более воспри­имчива к другим людям — поэтому изменился и голос. Мне больше нет нужды защищаться от мира сухой невыразительной интонацией.

Много лет спустя, узнав, что моя речь все еще отличается от речи обычного человека, я была потрясена. Я не замечала в своем голосе ни споты­кающихся интонаций, ни бесцветности. Возможно, моим родителям следовало бы обратить внимание не

 

столько на психотерапию, сколько на речевую тера­пию. Быть может, работа с магнитофоном больше, чем копание в глубоких тайнах подсознания, помог­ла бы мне найти свое место в жизни. Если бы хоть один психолог оставил в покое проблемы моего бес­сознательного и вместо этого занялся речью! А ведь я иногда замечала, что людям неприятно со мной разговаривать, но не понимала почему.

Мистер Карлок стал для меня учителем, другом, человеком, которому я доверяла свои секреты. Однажды одноклассница сказала мне: «Ты не прив­лекаешь мальчиков, Темпл. В тебе нет сексапиль-ности». Я, рыдая, повторила эту фразу мистеру Кар-локу.

Он не стал надо мной смеяться, не заявил, что все это чепуха. Вместо этого он сказал:

— Темпл, ты яркий, одаренный человек, а это гораздо важнее простой «сексапильности». Когда ты вырастешь, то будешь привлекать окружающих не только физически, но и интеллектуально.

Так мистер Карлок вернул мне уверенность в себе. Благодаря ему, другим учителям, влюбленным в свое дело, а особенно маме, безгранично верившей в меня, я начала учиться. Успехи мои оставались весьма скромными, но впервые в жизни я действи­тельно хотела учиться. И мистер Карлок поддержи­вал меня, живо откликаясь на каждый мой успех.

Каннер провел исследование 96 аутичных детей. Он обнаружил, что 11 из них, добившиеся успеха во взрослой жизни, в подростковом возрасте пережили внешне не мотивированное изменение в поведении. «В отличие от большинства аутичных детей, — пишет Каннер, — они смогли трезво отнестись к своим особенностям и начать сознательную работу над своими недостатками».

Мистер Карлок почувствовал, что я готова к переменам и саморазвитию, и своей заботой и вни­манием помог мне двинуться вперед.

В первый год обучения в старшей школе я отпра­вилась на лето в Аризону, на ранчо к тете Энн. Она тоже очень мне помогла.

Сперва, когда мама предложила провести канику­лы у тети, я не хотела ехать. Помимо всего прочего, до сих пор я покидала школу только несколько раз, уезжая домой на выходные. Такова была стандартная практика «Горной страны». Мистер Питерз, дирек­тор школы, понимал, что постоянная, неизменная обстановка не только благотворна, но и необходима для его учеников. Поездка на ранчо заставит меня приспосабливаться к совершенно новым условиям, не говоря уж о путешествии через всю страну, встре­чах с новыми людьми, новыми местами, незнакомы­ми ситуациями... Все это могло вызвать у меня новые нервные приступы.

Со своими приступами я могла справляться двумя способами: либо уходить во внутренний мир и ста­раться минимизировать любые внешние стимулы, либо «вышибать клин клином» — бросаться в поток ошеломляющих впечатлений. Я помнила, как успо­коила меня и помогла расслабиться гиперстимуля­ция на «Сюрпризе», в парке отдыха. Мощный наплыв тактильных и вестибулярных стимулов прео­долел мое стремление избегать любых раздражений. Сопротивляться этому я не могла. Затем некоторое время я чувствовала себя спокойно — но очень недолго. На ранчо не было «Сюрприза», зато там были лошади, на которых можно скакать до изнемо­жения, и тяжелый физический труд.

На ранчо я надоедала всем разговорами о Комна­те Иллюзий. Снова и снова рассказывала я тете

Энн, как хитро у нее устроены углы, как я боролась с этой загадкой и как наконец мистер Брукс дал мне книгу по психологии с подробным, все объясняю­щим чертежом. Хотя мои картонные модели и не позволили достичь окончательного результата, с каждым разом я подходила к разгадке все ближе и ближе. Получив чертеж, я изучила его и сделала миниатюрную модель Комнаты Иллюзий из фанеры. Я эмоционально «застряла» на своих поисках и успехе и повторяла эту историю снова и снова. Тетя Энн была добра и терпелива: она меня слушала, хотя, должно быть, ее немало утомляло это беско­нечное повторение одного и того же.

Как и мистер Брукс, она старалась направить мои навязчивые идеи на что-то конструктивное. По ее просьбе я починила изгородь, перекрыла крышу насосной будки; наконец, не раз помогала ей заво­дить быков и коров в станок для скота - приспо­собление, которое удерживает животных во время клеймения, вакцинации или кастрации.

Физический труд успокаивал мои нервы и смяг­чал приступы. Но самое неизгладимое впечатление произвела на меня работа со станком для скота. Корову или быка заводили в это устройство так, что наружу высовывалась одна голова — словно у сред­невекового преступника, выставленного на публич­ное поругание. У станка были стальные и деревян­ные боковые панели, соединенные внизу в форме буквы V. Когда животное оказывалось внутри, а его голова - в отверстии снаружи, человек тянул за веревку, и панели начинали сдвигаться, пока нако­нец корова не оказывалась прочно зажатой между ними. Теперь она не могла ни сопротивляться, ни выскочить наружу. На моих глазах взволнованных отчаянно мычащих коров одну за другой заводили в

станок — и через несколько минут давления перепу­ганные животные успокаивались. Почему? Может быть, не грубое, но достаточно сильное давление успокаивало перевозбужденные коровьи нервы? А если так, быть может, такое же давление поможет и мне?

Часами я наблюдала, как испуганные и взвинчен­ные до предела животные, почувствовав давление деревянных стенок станка, прекращали мычать и биться. Наконец я попросила тетю Энн позволить испытать станок для скота на себе. Отрегулировав высоту отверстия для головы так, чтобы оно соот­ветствовало моему росту, я встала на четвереньки и забралась в станок. Энн потянула за веревку, сдвига­ющую панели, и вскоре я ощутила сильное давление стенок. Обычно я избегала подобных ощущений — начиная с далекого детства, когда выскальзывала из объятий доброй толстой, приторно пахнущей тетуш­ки. Но выскользнуть из станка было невозможно. Я не могла избавиться от давления — оставалось толь-

ко прекратить сопротивление и отдаться своим чув­ствам. Эффект оказался одновременно стимулирую­щим и расслабляющим. Но главное — что всегда очень важно в отношении аутизма и чего я не могла добиться в случае с тетушкой, — мои ощущения были под контролем! Я могла отдавать тете Энн ука­зания, и она усиливала или ослабляла натяжение ве­ревки. Так я обнаружила, что станок действительно может мне помочь, и, как того следовало ожидать, со всем пылом отдалась этому новому увлечению.

По окончании каникул тетя Энн написала маме:

...Как ты знаешь, я ожидала прибытия Темпл на ранчо со смешанными чувствами

радости и тревоги. Ты рассказывала мне, что она то и дело «западает» на какую-то идею и в такие моменты не способна гово­рить ни о чем другом. Слышала я и о том, что на чрезмерно строгие запреты она отвечает бурными вспышками гнева. Последнего мне видеть не пришлось — ведь я не вижу смысла ни в каких запретах, кроме тех, которые диктует нам рассудок и здравый смысл. Ты говорила, что Темпл большая мастерица — вот это точно! Мне поистине с ней повезло: у меня-то, как ты знаешь, вечно все из рук валится, и ранчо за последние годы пришло просто в плачев­ное состояние из-за недостатка умелых рук. А Темпл работает охотно и с радо­стью. По ее просьбе я купила кожу и набор серебряных бусинок; Темпл сделала для лошадей сбрую, украшенную серебром. Наши ребятишки хотели увидеть «настоя­щее родео» — Темпл бесстрашно взяла на себя роль судьи и распорядителя и отлично с этой ролью справилась. Мы отчаянно нуждались в воротах, таких, которые можно было бы открывать, не выходя из машины; Темпл сконструировала модель из спичек и ниток, затем промерила высо­ту и ширину, рассчитала вес и построила ворота, открывающиеся из машины с помощью веревки. Если потянуть за верев­ку, они открываются, держатся откры­тыми некоторое время, а затем под действием собственной тяжести захлопы­ваются снова.