Глава восьмая, в которой герои сталкиваются с различными неприятностями, а слушатель узнает много нового о Ватаре аль-алиме 1 страница

 

Возвращение к дворцовым заботам и хлопотам после недели вольной жизни в Сефиде ибн-амир Шаир переносил тяжело. Иначе говоря, пребывал в постоянном легком раздражении, которое то и дело норовило перерасти в тяжелое, когда к этому находилась хоть какая-нибудь причина. Отдельно его раздражало то, что из-за усердных и по-прежнему бессмысленных поисков бин-амиры Адили, а также внезапно подвернувшегося ему дела о загадочном исчезновении платяного шкафа он едва успел перекинуться парой слов с Ятимой, придя за своим артефактом жизни, и позднее не смог выкроить время забежать на Персиковую еще раз. Даже целителя отправил туда в одиночку, а про то, что ребенок в порядке и предыдущий лекарь – перестраховщик, узнал из полученной от него записки.

Теперь же придворная суета затянула Шаира с головой, и о том, чтобы выбраться в город в ближайшее время, не могло идти и речи. Потому сейчас ибн-амир в сопровождении Ватара направлялся блюсти свои обязанности наследника престола на собрание Амирского Попечительского Совета при Службе Наук и Изящных Искусств, пребывая далеко не в самом лучшем расположении духа. Стоит заметить, что некогда он сам согласился на это обременение – и, поскольку от ненавистных документов его благополучно избавлял заседающий там же Ватар, нес его даже не без некоторого удовольствия. В потребностях и заботах поэтов и музыкантов ибн-амир разбирался неплохо и искренне рассчитывал, что сможет таким образом принести собратьям по служению прекрасному осязаемую пользу. Однако теперь и необходимость присутствия на Совете его раздражала.

– Не знаешь, зачем я согласился там торчать? – спросил он Ватара, покуда они шли по дворцовым коридорам.

– Дабы ясминский престол не оставил своим вниманием никого из бедных, но талантливых навей амирата, и они получили все возможности к преумножению прекрасного в этом мире, – ответил Ватар аль-алим, сносящий дурное настроение друга с присущим ему терпением.

– Они опять будут полтора часа говорить о ерунде, пушить друг перед другом хвосты и выяснять, кто из них лучше разбирается в искусстве, – Шаир испустил скорбный вздох и закатил глаза.

– Будут, – согласился его разумный друг, которому нечего было возразить, поскольку на заседаниях, посвященных изящным искусствам, так и случалось каждый раз.

– Хотя ответ на этот вопрос, в общем-то, очевиден, – продолжил ворчать ибн-амир. – Никто, кроме почтенного Раджи-бека, коий имеет представление о том, чем живут художники, почерпнутое из жизни, а не из досужих бесед в гостиной.

Ватар промолчал, ибо не желал подогревать огонь раздражения Шаира ибн-Хакима, несмотря на то, что был ним полностью согласен: ибн-амир, Раджи-ага и он сам были единственными, кто на деле знал те сферы, о которых шла речь на Совете, остальные же выполняли роль, которую он про себя обычно именовал «декоративной». Вскоре Шаиру и в самом деле надоело возмущаться, и к месту, где собирался Совет, они подошли в молчании – поэтому недовольные и требовательные речи донеслись до них еще до того, как они увидели, кто и к кому их обращает.

– Как невыносимо утомительны это обязанности! И ведь никто ничего не сделает для облегчения жизни навя, трудящегося во благо государства! Принеси мне охлажденного шербету и винограду. Да что ты стоишь и делаешь вид, что ты тут мебель, Карим? Я велел тебе принести мне попить! Зачем дядя только развел тут столько бездельников, торчащих всюду, как истуканы, и платит им деньги, если от них нет никакой пользы?

Услышав обращение, друзья переглянулись и прибавили шагу, быстро подойдя к дверям, в которых в томной позе стоял ибн-паша Музаффар ибн-Заид и капризно, подобно манерной девице, пытался стребовать с гуляма услуг мальчика на побегушках.

У Шаира побелело в глазах от ярости. Самым неприятным в этой картине для него было карикатурное сходство троюродного кузена, навя оранжевого цвета, с ним самим. Он был одет в джуббу бирюзового цвета, сочетающуюся с лазурными абайей и ширвалем – цвета которые ибн-амир давно нашел идущими к друг другу и ему самому. Дополняли костюм ярко-зеленый пояс и тюрбан, полностью завершая подражательство. Впрочем, все ткани на Музаффе были столь густо вытканы золотом и изукрашены бисером, что спутать его одежды с шаировыми было никак невозможно.

Карим стоял слева от входа, вцепившись обеими руками в свой загнал, лежащий на плече, и, кажется, пытался покраснеть и побледнеть одновременно, отчего его коричневое лицо покрылось терракотовыми пятнами. Сказанного ибн-пашой вполне хватило бы на три дуэли подряд, однако несущий караул гулям не имел права и на одну-единственную, о чем Муззафар, разумеется, был прекрасно осведомлен, потому и позволял себе шпынять боевого сахира, словно собачонку. Шаир взглянул правее – и, конечно, обнаружил по другую сторону дверей Гариба, второго из боевой пары гулямов. Высокий и широкоплечий желтый навь, сколько ибн-амир помнил, всегда опекал и защищал маленького и добродушного Карима. Но сейчас, разумеется, тоже не мог ничего сделать, поэтому лишь бессильно выпускал и снова втягивал когти, сделавшись почти белого цвета и сжав губы в тонкую кривую черту. Вид несчастного Гариба, на месте которого Шаир представил себя в этот момент слишком уж хорошо, стал той самой роковой искрой – и пламя гнева ибн-амира вспыхнуло, вместив в себя и раздражение дворцовыми порядками, и переживания о том, что ему так долго не удается увидеть Ятиму, и первую обиду за беднягу гуляма, которого Шаир знал с детства. Так что он, не мешкая ни мгновения, подошел к Муззафару и ровно, без заминки, проговорил:

– Ибн-паша Муззафар ибн-Заид бени-Азим ас-Сефиди, учитывая тот факт, что гулям дворцовой охраны Карим ибн-Раиф бени-Наджар аль-Ахдари принял на себя обязательство Чести охранять жизнь и благополучие вашей золоченой задницы и в связи с этим не имеет возможности призвать вас к ответу за оскорбление, нанесенное ему вами принавно, я, ибн-амир Шаир ибн-Хаким бени-Азим ас-Сефиди, будучи его господином и повелителем, считаю должным возместить ущерб его Чести самолично – и вызываю вас на дуэль. Немедля. Выбор оружия за вами.

Ибн-паша сперва удивленно округлил глаза, а затем недовольно скривился и потер пальцами переносицу. Шаир прекрасно понимал, что мерзкий шахеныш никогда не решился бы оскорбить гуляма в его присутствии – и теперь лишь досадовал на то, что ибн-амир пришел слишком рано, не испытывая ни малейшего раскаяния. Впрочем, помолчав немного, Муззафар ответил:

– Я принимаю вызов и призываю в шахди ибн-бея Кадира ибн-Масуда бени-Шарифа ас-Сефиди.

– Я согласен, – прогудел из угла огромный, словно бочка, приятель ибн-паши.

– Я призываю в шахди ибн-бея Ватара ибн-Насифа бени-Фазиля аль-алима ас-Сефиди, – повторил Шаир ритуальную формулу.

– Я согласен, – ответил Ватар, подошедший и остановившийся за правым плечом ибн-амира, еще когда тот зачитывал вызов, и тут же спросил: – Оружие, ибн-паша?

– Саифы.

– Дуэль на саифах, – во весь голос объявил Ватар на правах шахди вызывающей стороны. – Не сходя с этого места, до первой крови, либо до принесения вызванной стороной должных извинений, согласно Кодексу.

Присутствующие малики за это время уже успели отойти к стенам, прекрасно понимая, что будет происходить дальше, так что просить о том, чтобы дерущимся освободили место, никого не пришлось. Извинений никто не ожидал также – не от Муззафара. В этом бурдюке, полном чванства, не нашлось бы и мысли о том, что он может быть в чем-то неправ, и, откровенно сказать, вызывай его сейчас не Шаир, с ибн-паши сталось бы нанести такое чрезвычайное оскорбление, как отказ от дуэли из-за низости происхождения вызывающего.

Глядя на противника исподлобья и хищно улыбаясь, Шаир, прежде чем встать в позицию, вытащил из рукава шнурок и собрал свою пышную гриву волос в хвост одним экономным движением. Он всегда так делал, чтобы волосы не лезли в глаза – конечно, когда не был Джабалем, который тщательно заплетал волосы в косу. Муззафар же старался смотреть на Шаира сверху вниз, что при их близком росте было не слишком-то удобно, потому он слегка откидывал голову назад и презрительно усмехался. Наконец оба обнажили мечи и стали напротив друг друга.

– Все готовы? – уточнил Кадир и, дождавшись кивка, скомандовал: – К бою!

Противники медленно двинулись по кругу, не торопясь делать первый выпад. Муззафара ибн-амир в последний раз вызывал довольно давно и сейчас дал себе немного времени, чтобы вспомнить его слабости и особенности и приноровиться к его движениям. Возможно, ибн-паша был занят тем же самым, либо просто не решался ударить первым. Как бы то ни было, через несколько секунд Шаир ядовито процедил:

– Не бойтесь меня, ибн-паша, я не кусаюсь, – и его саиф метнулся в сторону Муззафара. Тот отбил атаку – и мечи тут же засверкали в воздухе, отбивая бешеный ритм. Они оба были быстрыми, Шаир помнил. Преимущества в скорости, на которое он часто рассчитывал во время дуэли, ибн-паша ему не даст. Зато Муззафар, в отличие от него, большую часть времени проводил, просиживая свои изукрашенные джуббы по дворцовым диванам, а не бегая по улицам и лазая по стенам и крышам Сефида. Шаир учитывал это и кидался на противника с разных сторон, резко разворачивался, отпрыгивал, то и дело сокращал и увеличивал расстояние между ними, заставляя Муззафара крутиться и извиваться, словно пойманная рогатиной гадюка. Ибн-амир надеялся его вымотать – и расчет оказался верным: вскоре атаки ибн-паши сделались более вялыми, так что Шаир, которому до усталости было еще далеко, принялся теснить его к стене, обрушивая удар за ударом.

Впрочем, защищался Муззафар все еще очень уверенно, так что ибн-амиру никак не удавалось найти брешь, чтобы достать его своим клинком. Наконец, когда ибн-паша почти уперся спиной в стену, они сцепились мечами и закружились на месте, не в силах отбросить противника, но не желая сдаваться. «Крыса, загнанная в угол», – зло подумал Шаир и отскочил назад сам, тут же сделав резкий молниеносный выпад в сторону Муззафара и целясь ему в бедро. Ибн-паша, однако, решил использовать для атаки тот же самый краткий момент замешательства – и тоже бросился на Шаира. Это сбило обоих. Саиф ибн-амира, уйдя вниз, вскользь прошелся по ноге Муззафара почти у колена. Шаир резко рванулся назад, пытаясь уйти от удара, но не успел – и почувствовал, что лезвие, направленное в руку, обожгло ему бок. Он зашипел, будто кошка, и снова кинулся на ибн-пашу, хотя прекрасно слышал, как Ватар крикнул: «Разойдитесь!» Муззафар встретил его клинок своим, и они опять сцепились, безо всякого смысла.

– Ибн-бей, да растащите же вы их! – всплеснул руками сухощавый Ватар аль-алим, даже не надеявшийся управиться сам с двумя рослыми навями, чересчур увлекшимися схваткой.

Кадир мрачно хмыкнул и кинулся к дерущимся, которых и ему удалось разнять не сразу. После этого шахди наконец смогли осмотреть ранения своих подопечных.

– Он тебя сильно зацепил, – обеспокоенно сказал Ватар, глядя на расплывающееся по абайе Шаира темное пятно.

Ибн-амир в ответ лишь фыркнул, заставив своего ученого друга горестно вздохнуть: разумеется, это была совершенно не та ситуация, которая могла завершиться неожиданным согласием сторон.

– Понимаю, что вопрос не имеет особого смысла, – громко изрек Ватар, выйдя середину зала, – однако я должен его задать. Готов ли вызывающий к примирению, с учетом взаимных ран?

– Нет, – ответил Шаир и поморщился, потому что проклятый бок действительно болел, хотя пока он с этим, вроде бы, справлялся.

– Тогда сходитесь, – со вздохом сказал Ватар и отступил к стене.

Они снова пошли по кругу – куда медленнее, чем в первый раз. Муззафар старался не хромать, но, судя по его движениям, ранение причиняло ему заметную боль. Впрочем, Шаир понимал, что и сам долго не продержится. С этим нужно было кончать скорее.

Ибн-паша на сей раз начал первым, опираясь на здоровую ногу и делая длинные выпады от плеча, чтобы не подпускать к себе близко. «Дурацкая идея, – решил Шаир, и, резко ударив сбоку с разворотом, выбил саиф из рук противника, – впрочем, не для меня!» Он тут же снова стремительно ринулся вперед – и Муззафар, и без того растерявшийся, отпрыгнул назад, расставив руки и вынужденно перенеся вес на раненую ногу, не удержал равновесие и упал на спину. Шаир мгновенно подскочил и встал ногой на лезвие его меча, свой же саиф направил к поясу ширваля Муззафара, который подцепил на лезвие, с большим удовольствием наблюдая, как бледнеет противник, не понимающий его действий.

– Удары в той области бесчестны! – воскликнул Кадир.

– Ну что вы, разве я мог бы пойти против Чести? – с улыбкой спросил Шаир, глядя в глаза Муззафару, и увидел в них уверенность, что да, он мог бы. Это весьма бодрило.

– Я всего лишь хочу попросить ибн-пашу все-таки принести извинения, иначе… – тут он сделал томительную паузу, – ему придется распрощаться с его ширвалем. Прямо сейчас в присутствии почтенной публики. Думаю, зрелище благородного малика, не прикрытого ниже спины слоями драгоценной ткани, отчасти заменит извинения.

Муззафар ибн-Заид побледнел еще сильнее, однако все же нашел в себе силы скорчить брезгливую гримасу. Шаир ехидно хмыкнул и медленно потянул мечом пояс.

– Карим, подойди, – позвал он гуляма, резко обернулся в его сторону и, охнув и скривившись, вынужденно схватился рукой за бок.

«Зараза!» – подумал ибн-амир, тряхнув головой, чтобы прийти в себя от внезапной острой боли. Рана надсадно ныла, и Шаир прекрасно понимал, что, когда возбуждение схватки схлынет, станет намного хуже. Карим, тем временем, послушно приблизился и, остановившись возле них с Муззафаром, с растерянным видом опустил загнал на пол лезвием вниз, оперевшись о него рукой. Острый клюв топорика описал дугу в полуараше от носа ибн-паши – и тот непроизвольно дернулся, что было ошибкой, ибо его пояс, столь находчиво плененный Шаиром, натянулся совсем уж опасно.

– Вы похожи на перепуганного кролика, Муззафар-бек, – с презрительной ухмылкой сказал ибн-амир. – Раз уж валяетесь на полу, будьте любезны соблюдать хотя бы внешнее достоинство, не позорьте Честь бени-Азимов.

Лицо ибн-паши перекосило гневом, однако он не произнес ни слова и замер, не шевелясь. В этот момент рядом с Шаиром возник Ватар, выражающий всем своим видом мрачную озабоченность, и встал буквально в шаге от него. Ибн-амир вопросительно вздернул бровь и тут же недовольно насупился.

– Я в порядке, – пробурчал он. Ватар пожал плечами и остался на том же месте, так как разумно полагал, что нынешний грязно-персиковый цвет лица Шаира с понятием «в порядке» имеет крайне мало общего. Ибн-амир тихо хмыкнул и снова повернулся к своей жертве: он в любом случае намеревался довести дело до конца, это было совершенно принципиально.

– Поскольку в тех диких местах, где вас вырастили, ибн-паша, подобному не обучают, будете повторять за мной, – четко и медленно проговорил Шаир. – Ну же, не молчите, хотя бы кивните мне!

Муззафар нехотя качнул головой в знак согласия.

– Отлично. Тогда приступим. «Многоуважаемый Карим-бек…», – ибн-амир сделал паузу, требовательно уставившись на простершегося на полу родственника, который судорожно сглотнул и молча разинул рот. – Если вам сложно выговорить слово «многоуважаемый», можете сказать просто «уважаемый», я великодушен.

– М-многоуважаемый Карим-бек, – наконец исторг из себя Муззафар ибн-Заид.

– Замечательно, вы делаете успехи! «…прошу великодушно простить меня, что я, будучи спесивым сыном ослицы…» – неторопливо продолжил Шаир.

Ибн-паша глухо кашлянул, однако затем тихо и сбивчиво повторил сказанное.

– «…и одичалого навя, не в состоянии ценить чужие достоинство, труд и заслуги перед амиратом».

Шаир с удовлетворением отметил, что слова Муззафара, как и его собственные, сейчас звучат в полнейшей тишине, будто остальные нави на всякий случай перестали даже дышать. Однако длить это безусловно прекрасное действо, увы, не выходило – рана давала о себе знать сильнее с каждой минутой. Так что ибн-амир с коротким вздохом закончил:

– «Посему, своим оскорблением я запятнал лишь собственную Честь, ваше же достоинство боевого сахира и верного слуги амира не вызывает у меня ни малейших сомнений».

Дав Муззафару договорить, он похлопал по плечу смущенного Карима, пробормотавшего: «Благодарю вас, Шаир-бек», – смерил ибн-пашу долгим презрительным взглядом и убрал саиф в ножны, покачнувшись от очередного болезненного движения. Ватар сразу же обхватил его за плечи, более не намереваясь вступать в препирательства о его состоянии. Теперь Шаир, впрочем, и сам не стал возражать и благодарно оперся о друга. Однако напоследок он поискал глазами песочного навя с коричневыми полосами, нашел его и попросил:

– Раджи-ага, проведете Совет?

– Безусловно, Шаир-бек, – ответил тот.

И только после этого ибн-амир позволил себе уйти сдаваться на милость лекарей.

 

 

Адиля, обзаведшись вторым артефактом жизни, который вскоре стал и единственным, так как первый она отдала Халиме, теперь поглядывала на него достаточно часто, находя успокоение в том, что ее дорогой боевой товарищ, хоть и не находит времени прийти, но все же пребывает в полной безопасности. Каковы же были ее чувства, когда она обнаружила, что артефакт порозовел! Конечно, это было совсем легкое порозовение, но ведь и артефакт Лучика в свое время покраснел не так, чтобы отчаянно сильно, однако в какое опасное приключение попал ее названый братец на самом деле! А ловчий, с его образом жизни, должно быть, подвергался опасностям и вовсе часто.

Тут ей принялись лезть в голову мысли, сходные с теми, что она думала на празднике до появления Джабаля. Адиля пыталась отогнать их прочь, однако на сей раз это было сделать даже труднее – ведь причины для беспокойства у нее были самые серьезные. Ей немедля вспомнилось, как он говорил, что однажды чуть не свалился с пятого этажа. Что если и в этот раз случилось нечто подобное? И он все-таки упал? Или не упал, а его столкнули! Оранжевая рука ловчего, уцепившаяся за край крыши, на которую наступал чей-то тяжелый сапог, нарисовалась перед ее мысленным взором очень живо. Дальше Адиля представила, одно за другим: сразу шестерых бандитов с джамбиями; Джабаля, запертого в глухом мрачном погребе неизвестно где; еще одного похитителя навей, ворующего, однако, не детей, а отчего-то старушек, в ловушку которого попал ловчий, теперь висящий над большим кипящим котлом на тонкой веревке; и, наконец, банду сразу из трех боевых сахиров, ограбившую Денежный дом, за которыми последовал Джабаль, но они его обнаружили и стали метать в него огромные огненные шары. Последняя картина ее особенно взволновала, ведь будь она рядом – они могли бы сделать достойный щит, а сейчас он где-то там, один, без поддержки, и это чудовищно!

Так, накрутив себя сверх всякой меры, девушка, разумеется, не могла работать, а лишь думала о том, что она совершенно беспомощна и не знает, куда бежать и что ей делать. Волнение ее было достаточно велико, чтобы его заметил даже самоуглубленный Баррияр, так что он без труда выспросил девушку о том, что случилось, вздохнул и отдал ей клочок бумаги, на которой была набросана схема.

– Гляди. Тут показано, как до дома твоего ловчего дойти можно. Самого его найдешь, или поспрошаешь там навей. Все одно вижу – ты сегодня не работник!

– Спасибо огромное!

Обрадованная Адиля схватила план, выслушала объяснения к нему, чмокнула Барияра в щеку и, прихватив оружие, побежала в купеческий квартал.

Кузнец покачал головой ей вслед, пробормотав:

– Фатима была права!

Нужный дом Адиля нашла не сразу – так ловко он прятался за деревьями, однако, спросив проходившего мимо навя, все же вышла к маленькому особняку, хозяева которого безо всякого удивления проводили ее к черному ходу и велели подниматься по лестнице на самый верх.

– Только его, кажется, дома нет, – неуверенно сказал хозяин, низкорослый коричневый навь в желтых пятнах.

– Кажется?.. – недоуменно нахмурилась Адиля и сразу почувствовала, что заволновалась сильнее. Да что там, она сразу же успела напугаться.

– Да с ним разве заметишь – как уходит, как приходит?.. – махнул рукой хозяин. – Я думаю, он в окно лазит, они ж умеют. Хотя зачем, коли ключ от двери есть?

Адиля тут же подумала, что, наверное, Джабаль использует отвод глаз, когда отчего-то не хочет, чтобы хозяева его видели – и у нее вспыхнула внезапная надежда. Может, он и вправду дома? Но если он дома, наверное, его ранили. Или он болеет. Лежит там совсем один, без помощи! Это ужасно. Пока эти мысли неслись в ее голове, бин-амира успела взбежать по лестнице и оказаться прямо перед дверью в комнаты ловчего.

Но, как она ни стучала, никто не отозвался. Она уже развернулась, чтобы уйти, однако мысль о том, что Джабаль может лежать без сознания, неспособный ей открыть, остановила бин-амиру, и она, скрепя сердце, сделала то, чего в других обстоятельствах никогда бы себе не позволила – полезла в квартиру через окно, раз уж хозяин так любезно подсказал ей этот вариант. Ей пришлось забраться на крышу и уже оттуда, с замирающим сердцем, спуститься к открытому окну, через которое удалось попасть в комнаты ловчего. Однако на месте его все же не оказалось. Адиля лишь осмотрелась, убедившись, что нигде не лежит потерявший сознание навь, и быстро сбежала, побоявшись задержаться и на минуту. Слишком стыдно ей было, что она вообще оказалась в этой квартире. Кляня себя на чем свет стоит, бин-амира шла домой. Теперь, когда ее поступок оказался неоправданным, она испугалась, что такое непросительное поведение оттолкнет от нее Джабаля. Никакого права лазить в его квартиру без приглашения она не имела! И он будет прав, если отругает ее. Если, конечно, вообще будет кому на нее сердиться.

 

Вечером того же дня Шаир, дуэльная рана которого заживала куда медленнее, чем ему хотелось бы, обложенный разными книжицами и свитками, с тоской проводил исследование на предмет того самого закона об артефактах и страшно мечтал оказаться не во дворце, а в Купеческих кварталах Сефида в своих трех тихих комнатках. И вообще навсегда оказаться ловчим Джабалем, и не помышляющим о проблемах жизни ибн-амира. Хотя, на деле, Шаир мог бы и оценить, сколь повезло ему, что он осознал, чем хочет заниматься, достаточно рано, в том возрасте, когда сменить повергающее его в тоску обучение боевой магии на другое, куда более привлекательное, еще не было поздно.

Можно сказать, что повезло ему даже дважды, поскольку его достопочтенный отец, амир Хаким, хоть и обладал нелегким нравом, однако действительно был весьма умен – и нашел в обучении своего наследника ловчей магии множество положительных сторон, невзирая на то, что малики почти никогда не выбирали подобный путь. В душе амир надеялся, что интересное ребенку занятие, да к тому же требующее большего внутреннего сосредоточения, нежели боевая или заклинательная магия в отдельности, смогут несколько усмирить нрав и поведение отпрыска. Впрочем, как может заметить внимательный слушатель, его чаяния оказались напрасными. Зато жизнь Шаира в действительности стала куда как лучше и привлекательнее той, которую он вел до этого, хотя путь ловчего сахира и вправду был совсем не прост.

Теперь же, вынужденно лишенный того, что составляло самые большие его радость и утешение, он перебирал ненавистные документы и ворчал на Ватара, бросившего его с ними наедине ради какого-то важного опыта. Дело продвигалось небыстро, однако отступать ибн-амир не собирался: значительная часть возни с бумагами, к которой без особых результатов пытался приучить его отец, казалась Шаиру лишенной всякого смысла – но в этот раз, когда его изыскания могли принести видимую пользу навям ремесленного квартала, и не им одним, он был готов не только к усилиям, а даже и к подвигам.

Тут, легок на помине, в комнату сына явился амир Хаким, который, хотя и был родителем строгим, но за отпрыска все же волновался и каждый раз старался увидеть сына после дуэльных ранений, а тем более сейчас, когда дело было немного серьезнее пустяшной царапины. К сожалению, вынужден сказать, что достопочтенный родитель имел обыкновение скрывать беспокойство за ворчливостью, и Шаиру его волнения отливались упреками в поводе к дуэли или в том, что сын мало тренируется, потому и дал себя ранить. Сегодня, однако, все прошло по совсем иному сценарию.

Увидев сына, обложенного бумагами, амир поднял ближайшую и, убедившись в том, что это закон, улыбнулся.

– Сердце родителя не может не возрадоваться, увидев столь усердные занятия своего отпрыска, даже и на ложе болезни.

Шаир нахмурился и, не настроенный в эту минуту даже соблюдать этикет, проворчал:

– Надо же чем-то заниматься, когда и встать толком нет возможности. А играть на ситаре с подобной раной не слишком-то выходит.

После чего уткнулся взглядом в первый подвернувшийся под руку свиток.

Амир Хаким улыбнулся еще шире.

– Мой драгоценный сын решил проявить еще и весьма нечасто свойственную ему скромность? О Ата-Нар, право же слово, мне стоит попросить всех придворных маликов вызывать тебя на дуэли чаще, раз уж их последствия настолько благотворно на тебе сказываются.

Шаир протяжно вздохнул и поднял взгляд на отца.

– Если досточтимому амиру мои труды доставляют столь сильную радость, он мог бы мне с ними и помочь. Во имя Всевышнего, где отыскать постановление о порядке использования хозяйственных артефактов, если его принимали едва ли не в эпоху Становления?

– Едва ли?.. – повел бровью мудрейший амир. – Документы не терпят неточности, о чем я тебе говорил не один раз, о нетерпеливый. Известно ли тебе время утверждения сего закона более точно?

– Ничего мне не известно, – огрызнулся Шаир. – Иначе уж как-нибудь отыскал бы за те добрых два часа, которые я с этим делом вожусь. А так – хоть за городскими сакибами кого-нибудь отправляй. Уж они-то, наверное, знают, коли на это постановление ссылаются.

Тут амир Хаким, столь внутренне ликовавший в эту минуту при виде наследного ибн-амира, занятого государственными делами, что даже не стал выказывать недовольства непочтительным обращением, уселся в кресло и потребовал изложить ему все имеющиеся подробности истории, взволновавшей нашего героя. Выслушав сына и поняв, что добиться, откуда ему это все сделалось известно, не представляется возможным, амир дал совет:

– Сын мой, поскольку тебя, прежде всего, интересует поведение сакибов, разумнее всего было бы к ним и обратиться, но не посылать за ними, как ты предлагал, а спустить бумагу, требующую отчета, или же оформить комиссию для ревизии. Таким образом ты узнаешь не только о нужном тебе законе, но и о порядке его применения на месте и прочих частностях, имеющих значение. А заодно – напомнишь о том, что высшая власть интересуется даже мелочами. И коли все окажется так, как ты описывал, почва для введения изменений будет уже отчасти подготовлена, что благоприятно скажется на скорости воплощения этих изменений в жизнь, так как наши сакибы делаются куда расторопнее, если знают, что их действиями заинтересованы высшие инстанции.

Разумеется, не могу тебя не предупредить, что это годится только для дел малой и средней важности, в которых нет заинтересованных в том, чтобы вышей власти противиться. В последнем случае все гораздо сложнее и требуется большее изящество, нежели в проявлении прямого интереса. Так что не могу осудить твою попытку: в некоторых случаях следует поступать именно так, как ты начал.

– Благодарю, – ответил Шаир, подумав, что так экономить усилия, пожалуй, приятнее. А еще – что это немного похоже на хитрости ловчего, который охотится за преступником исходя из его личных особенностей.

– Держи меня в курсе это дела, – сказал амир Хаким, поднимаясь с кресла. – И если в дальнейшем, паче чаяния, на тебя снова нападет охота заняться проблемами амирата, смело обращайся за советом. Ибо величайшая польза, которую может принести отец – разумное наставление, данное сыну в нужную минуту.

«Жаль, что твои наставления столь редко бывают обдуманными и своевременными», – подумал Шаир, однако обычного для подобных случаев раздражения в себе не нашел. То, что он ощущал в эту минуту, вернее всего было бы назвать сожалением: ибн-амиру было искренне жаль, что им так редко удаются подобные разговоры. Так что он просто сказал:

– Разумеется, отец.

Почтенный Хаким ибн-Саиф степенно кивнул в ответ.

– Что ж, не буду утомлять тебя долее своим присутствием, тебе требуется отдых, – и направился к дверям. Там, между тем, остановился и, обернувшись к сыну, сообщил тоном самым рассудительным:

– Направляясь сюда, я намеревался попенять тебе на то, что ты обошелся с ибн-пашой Муззафаром чересчур... резко. Все же он принадлежит к правящему шахскому роду, тем более – твоему собственному.

Ибн-амир сразу поджал губы, имея веские основания опасаться, что без нотации напоследок, увы, не обойдется.

– Однако, – продолжил амир, – по зрелом размышлении полагаю, что единственным, кого следует винить в сложившихся обстоятельствах, является мой брат Заид ибн-Ахмад, не сумевший дать собственному сыну достойного воспитания. Смею полагать, я все-таки справился лучше.

С этими словами амир вышел, а его сын вздохнул, немного подумал и принялся с видимым облегчением собирать бумаги, чтобы более к ним не возвращаться.

 

 

Шаир чувствовал себя несколько не в своей тарелке. Про себя он решил именовать это «беспокойством», хотя его ощущения больше всего походили на те, которые он испытывал когда-то давно, пока еще не привык выступать перед публикой. Он не мог не понимать, что за него волновались. Хотя, разумеется, в дуэльной царапине, пусть даже и глубокой дуэльной царапине, не было ничего страшного. И, конечно, он совершенно не имел возможности сбежать из дворца в город. И, само собой, как только он, заботами лекарей, немного пришел в себя, его артефакт жизни должен был снова побелеть. Но отчего-то все эти в высшей степени разумные рассуждения совсем не помогали беспокоиться меньше, да к тому же – не чувствовать себя виноватым, что он так долго не появлялся на Персиковой улице. «В конце концов, мог бы Ватара с запиской отправить», – мысленно поругал себя ибн-амир, которому эта разумнейшая мысль, как назло, пришла в голову только теперь, когда он и сам мог спокойно дойти до дома кузнеца, а Ватар мог столь же спокойно продолжать сидеть у себя в лаборатории и рассказывать, что его друг в очередной раз уехал в горы. Словом, чем ближе Шаир подходил к Персиковой, тем сильнее было проклятое «беспокойство». А уж когда он вошел в кузню, то почувствовал себя так, будто стоял напротив амира Хакима в зале для торжественных приемов.