Освобождаем место для нового 4 страница

И она была – нежной планетой. Потому что в сильных этих стволах с мощными пластами коры жили нежные и тонкие души деревьев. И были эти души – гибкими и добрыми. И готовы были делиться тенью деревьев, шорохом листьев и силами дерева. И каждому попадающему под сень их ветвей – дать успокоение и покой – ароматом своей коры и запахом живых, зеленых листьев.

И любили эти души блуждать под сенью деревьев. Перетекать с ветки на ветку – и создавать тем самым совершенно неповторимую и совершенную ауру и энергию леса. И они, деревья, – просто жили. И стояли – лесами, лесными мирами, и были эти миры просты и гармоничны. И они – просто были. И в этом был их смысл. Быть собой и жить – собой.

И Творец, отбирающий представителей этой планеты для участия в эксперименте, думал, как обогатят они Голубую Планету. Сколько успокоения и душевного тепла внесут в ее жизнь. Сколько красоты и защищенности и силы внесут они на Голубую Планету. Скольким живым существам дадут они успокоение, душевный покой – и новые потоки силы и энергии, которыми деревья были так готовы делиться…

 

…Их было много – планет разной величины и окраски, разных звуков и вибраций.

И назывались эти планеты по-разному – Планета Рыб, Планета Людей, Планета Насекомых, Планета Птиц, Планета Животных… И было таких планет – множество. И населены они были разными мирами, разными сущностями и созданиями.

И каждый этот мир был – другой. Уникальный и неповторимый – со своей системой жизнеобеспечения. Со своими возможностями регенерировать или впадать в анабиоз. Со своим способом размножения. Со своей речью. Со своими, присущими только им способностями – строить свои жилища, находить пропитание, лечить, воспитывать детей. Со своими законами взаимодействия между собой. Со своими правилами жизни.

Но при всей этой глобальной разности – было между ними общее. Единое, что их объединяло.

Были они все – живые. И смысл их жизни был – в самой жизни.

И захотелось Творцу – объединить все эти такие разные и такие одинаковые по смыслу жизни, инопланетные цивилизации – на одной планете. И посмотреть – как гармонизируют друг друга разные миры. Как создастся из разнообразных представителей прекрасной Вселенной – гармоничная и целостная экологическая система. Как обогатится жизнь каждого представителя другого, инопланетного мира, от совместной жизни всех. Как совместная их жизнь позволит расширить возможности и способности каждой инопланетной цивилизации. Как, перенимая друг у друга лучшее, совершеннее и сильнее станет каждый из инопланетян. И возникнет великолепное, слаженное и целостное Вселенское сообщество – на одной планете.

И разные инопланетные цивилизации оказались вместе на одной прекрасной, совершенной Голубой Планете. И эксперимент начался.

И радовался Творец тому – как оживала на глазах, трансформируясь и обогащаясь, эта планета. Как разные инопланетные миры, инопланетные цивилизации втекают, входят, переплетаются между собой.

И всем – хватает места. И пищи. И тепла. И света.

И гармонизируется жизнь – потому что жизнью наполняется каждый уголок планеты. И нежные крылышки бабочек порхают над сильными травами, в которых миры и микрокосмы любят, строят жилища, рожают детей. И кора деревьев становится местом обитания этих микрокосмов. И леса – становятся местом обитания зверей. И под сенью деревьев, окруженные их добрыми душами, – человек играет с человеческими детенышами.

И отражаются величественные леса – в чистых водах морей, в которых мудрые рыбы застыли в своих медитациях, и все это вместе создает законченное и совершенное – Вселенское сообщество – в котором разные миры и цивилизация объединились для гармоничной целостной жизни.

Для ЖИЗНИ, которая и есть смысл существования Вселенной.

 

…Он был неразвит. Он был – груб. Он был – неотесан.

Он был – человек.

И ему, несовершенному, нужно было расти и расти, чтобы дойти до мудрости рыбы или доброты деревьев.

И он не мог еще – просто жить. И просто радоваться тому, что есть. Просто быть в том месте и в то время, в котором он был.

Он не дошел еще до такого высокого уровня развития и совершенствования, как бабочки – в их легком порхании по жизни и простом радовании самой жизни.

В нем не было столько принятия и согласия с жизнью, как у муравьев, которые просто жили, занимая свои позиции в строгой и совершенной иерархии муравьиной жизни, – и никто не хотел обогнать другого, или доказать кому-то – что он – лучший или – сильнее.

Они, высшие существа, представители развитых инопланетных цивилизаций просто жили в расслабленности и принятии, в доверии к жизни и к Творцу, создавшему их. И не роптали, не суетились, не хотели большего, чем имели, ничего не преобразовывали – просто жили в гармонии с природой, осознавая ее высшее и законченное совершенство.

Но он – человек, существо низшее и неразвитое – не дорос до таких высот осознания и принятия жизни и высшей Вселенской мудрости.

И как всякая неразвитая сущность – старался произвести о себе большее впечатление, чем он есть на самом деле.

И стал он громко заявлять – что он – главный на этой планете.

Что он – венец творения.

Что он – хозяин всего, что есть.

И начал он хозяйничать.

Стал он делить землю на участки и воевать с другими такими же неразвитыми людьми – хотя что и зачем им было делить, когда все это было – для всех, было вокруг изобилие всего и всем всего хватало. Хватало всем всего – только не ему.

И начал он вырубать деревья. И первые души вырубленных деревьев – потерянные и одинокие – не могли понять, почему уничтожили их тела? А их тела сжигали, чтобы очистить новые участки земли, их рубили, из них строили дома, из них возводили крепостные стены – чтобы огородиться, защититься от других таких неразвитых особей, которым всего было мало.

И не было конца этому уничтожению. Уничтожались леса и лесные массивы. И вместе с ними уничтожались поселения зверей и насекомых – целые миры и микрокосмы, обитающие в них.

И нежные коконы бабочек, спрятанных в густых листьях деревьев – гибли. И прерывался бесконечный их путь совершенствования – от варварской, недоброй руки одного из представителей инопланетной цивилизации, забывшего, что он на этой планете – часть всего, один из всех. И совсем не лучше и не главнее других…

 

…Она была венцом творения – эта прекрасная Голубая Планета с синим рисунком рек, морей и океанов, с томными разводами пастельных цветов – это желтые пески пустыни переходили в мягкие очертания гор, перетекали в зеленые потоки долин.

Она стала еще прекрасней, когда наполнилась звуками и красками, движением и жизнью. И жужжание пчел, стрекот кузнечиков, пение птиц, голоса зверей – сливались в прекрасную Вселенскую мелодию. И в ней, в этой мелодии, в этом слиянии и был смысл эксперимента…

Она была прекрасной.

Она была целостной в единении инопланетных цивилизаций.

Она была гармоничной.

Пока на ней не появился – человек…

 

…Они вышли на опушку и зажмурились – таким ярким было утреннее солнце, бившее прямо в глаза, такой яркой была трава – сочная, живая, таким ярким, блестящим было озеро.

– Да, красота… – сказал кто-то из них, и они пошли – пятеро еще хмельных мужиков, груженных тяжелыми рюкзаками. И рюкзаки их были в рыбьей чешуе, и на сапогах их была рыбья чешуя, и пятна крови – как следы их недавнего преступления.

Там, в глубине леса, на их стоянке – остались вытоптанные, размятые сапогами травы. Сожженный муравейник кучкой пепла серел под сосной.

– Им тут не место, – сказал отец, – и кто-то из мужиков плеснул туда керосину – чтобы горело лучше. И Данька с восторгом и ужасом смотрел – как исчезает в огне вся их постройка из сосновых иголок, которую он с таким интересом только что рассматривал, и исчезают – выпариваются только что еще живые муравьи.

Там остался страшный, оструганный, обрезанный, уродливый остов – скелет оленя, убитого вечером. Мясо его – было разделено на всех, пересыпано солью и упаковано на дно рюкзаков. И в большом котелке, который отец всегда брал с собой в такие вот походы, долго, полночи, варилась оленина. И Васильич, хмельной и веселый, все примеривал на головы мужиков отломанные от оленьего черепа рога – большие, раскидистые, похожие на ветви дерева и – ржал, и мужики, тоже смеясь – отталкивали Васильича, а тот – ржал еще громче, и, придерживая рога на своей голове, кричал громко туда – в высоту и в темноту леса:

– Человек – царь природы!.. Человек – царь природы!..

И казалось ему это смешным. И мужики смеялись. И Данька тоже смеялся со всеми. И уже не жалко ему было оленя, которого ужас как было жалко, когда притащили его, убитого, к костру. И глаз его черный, блестящий был неживой, застывший и похожий на зеркало, и отражался в нем Данька, и страшно это было – отражаться в глазу у мертвого оленя. И, пока разделывали его мужики, перепачканные кровью, старался Данька не смотреть на них, и на отца, руки которого тоже были в крови. Но потом, у костра, страх отпустил Даньку и он подумал:

– Ну и чего, дело житейское… Прав Васильич – человек – царь природы!..

…Там, в лесу, остался развороченный погасший костер. Горел он всю ночь, и так здорово было – лежать у костра, смотреть на огонь и самому подкидывать веток. И смотреть – как схватываются они огнем, и он – меняет цвет, играет, становится то сильнее, то – мягче.

И здорово и жутковато было, когда из сухого бревна, положенного в костер Васильичем, вдруг побежали, отчаянно, суматошно посыпались маленькие какие-то жучки – и они все бежали и бежали из мгновенно вспыхнувшего бревна – и падали и падали прямо в огонь. Они падали и падали в костер, становясь в ту же секунду пеплом – и страшно это было и – весело.

– А пусть знают – кто хозяин в доме!.. – заржал Васильич, и, хлопнув Даньку по плечу, добавил радостно – это бревно нам самим нужно…

И Данька – тоже рассмеялся.

И лежал он у костра, глядя на огонь, или переворачивался – и смотрел в высоту – в ночное небо, густо усыпанное звездами, слушая разговоры мужиков, которые, выпив, трепались на всякие темы – от политики до летающих тарелок. И дядя Петя, папин напарник по работе, сказал ему, Даньке, смотревшему в звездное небо:

– Вот вырастешь, Данька, и станешь космонавтом, и полетишь на эти звезды – искать другие цивилизации, может – встретишься когда-нибудь с инопланетянами…

И прихлопнул дядя Петя смачно букашку какую-то, ползшую по его руке. А Данька – так и заснул под разговоры взрослых.

А на рассвете – невыспавшийся, но все такой же восторженный от всего происходящего – помогал мужикам доставать из воды оглушенную рыбу. И здорово это было – стоя по пояс в холодной утренней воде, вылавливать, хватая под жесткие жабры тела рыбы, всплывшей кверху животами. И бросать ее, оглушенную, но еще живую на берег. И сильным и взрослым казался себе Данька в этот момент. А потом – помогал он отцу укладывать в рюкзак плотные, крепкие тела рыбы, перекладывая их осокой. И – нравилась ему эта мужская работа.

А перед уходом они, пятеро здоровых мужиков стали вокруг костра, и, расстегнув штаны – стали пускать на его еще неостывшие угли – струи. И Даньку отец к себе поманил, и сказал весело:

– Давай, сын, – внеси свой вклад в общее дело…

И мужики заржали.

А Данька, писая в костер, недоуменно посмотрел на отца – мол, – зачем это нужно делать, и Сергей, в ответ на удивленный его взгляд, сказал, назидательно подняв палец:

– Природу нужно беречь, сынок!..

И они пошли – нагруженные и уставшие от почти бессонной и хмельной ночи.

А у самой кромки воды – прибитая тихим течением мелкой этой речушки, перекатывалась на мягких ее волнах крупная рыба, всплывшая белым и гладким животом вверх, недавно еще – живая и мудрая – но навсегда прервавшая свою молчаливую глубинную медитацию…

 

…Они постояли несколько секунд, привыкая к этому яркому солнцу, к яркости всего, что их окружало – и пошли. Пошли – плотные, тяжелые, нагруженные мужики, сапожищами своими приминая живые эти травы, разворачивая, давя, уничтожая целые микрокосмы.

И только Данька, легкий и маленький, помчался вперед – потому что вообще не мог еще ходить медленно, степенно. Помчался – и остановился, потрясенный увиденной красотой.

Она сидела на цветке, раскрыв свои крылышки, и была она такой удивительной красоты, такой яркости, что Данька даже зажмурил глаза. И хоть Данька со вчерашнего дня успел уже насмотреться на бабочек-беляночек, которые десятками порхали над их стоянкой на берегу реки, и видел большого зеленого кузнечика – коленками назад, и успел насмотреться на живую еще огромную муравьиную кучу, в которой спешили жить, без устали сновали трудяги-муравьи, – он остановился, потрясенный.

И тихо-тихо, боясь потревожить ее – присел перед цветком на корточки.

И – замер, чуть дыша, смотря на нее широко открытыми глазами.

Она была – Бабочка.

И сидела она на цветке – прекрасная, роскошная в своей величественной красоте и – просто существовала в этой своей красоте. Просто – была. И только крылышки – раз – и сводила, и становилась она тогда тонкой, изящной, пронзительно резкой – как лезвие. Потом – раз – и разводила крылышки. И размах их и переплетения линий и яркость узора ее крылышек были так необыкновенны, так прекрасны, что Данька смотрел и смотрел и никак не мог на это насмотреться.

И завораживало его это: раз – и узор исчезал, только резкая, четкая кромка крылышек была перед его глазами. Раз – и раскрывалась вся их яркая красота. И опять: раз – и нет крылышек, раз – и есть…

Сергей подошел к сыну, увидев, что тот отстал и что-то там завороженно рассматривает. И сказал тихо, почти неслышно:

– Ее надо двумя пальцами брать – когда она крылья сложит…

И Данька даже не понял, что сказал отец, но тот, оттопырив большой и указательный палец, показал, смыкая их, – как надо ее взять. И, боясь, что сын не успеет, сам, в тот момент, когда бабочка – раз – и сложила крылышки, сжал ее нежные крылышки в грубых своих пальцах и снял ее, бьющуюся в его руках, всю – трепыхающуюся, сопротивляющуюся его грубости, и протянул сыну – держи…

И Данька с восторгом и замиранием старательно растопырил большой и указательный палец, и, сомкнув их, как папа – взял бабочку за сложенные крылышки. И крылышки, нежные и тонкие их перепоночки – хрустнули. Только Данька не услышал их хруста – он уже бежал, догоняя ушедших вперед мужиков, бежал и кричал:

– Смотрите, смотрите, что у меня есть!..

 

…Нежное сломанное крыло бабочки валялось на примятой сапогами траве…

Они шли – разрушая все на своем пути, и голос Васильича, хмельного, а потому – поющего громко и во всю мощь своего тяжелого тела, разносился далеко-далеко.

И пел Васильич, душевно и проникновенно, выкрикивая слова в высоту неба и простор перед ним:

 

– От Москвы до самых до окраин,

С южных гор до северных морей

Человек проходит как хозяин

Необъятной Родины своей…

 

И Данька, давно уже отбросивший мертвую бабочку как что-то неинтересное, бежал по густой, усыпанной росой траве, стараясь попасть ногами по кочкам, потому что весело было так бежать: раз – и примять густой кустик, растущий на кочке, раз – и примять другой кустик.

И внутри него – жила радость этим солнечным днем, и всем, что он успел увидеть, и он, прыгая и приминая живую ткань травы с живыми его обитателями – тоже радостно и звонко запел свое, рвавшееся из его чистой детской души.

И голос его, чистый и звонкий, – тоже разносился далеко вперед.

И он чисто и искренне верил в то, что он поет:

 

– Вместе весело шагать по просторам…