Один его друг сказал мне это. A friend of his told me that.

Носители русского языка называют однословно целый ряд конкретных предметов, для которых в английском есть различные термины. Здесь, к при-

меру, существует несколько обозначений для каждой части того, что в рус­ском — обычно целое: рука состоит из hand и arm (рука от плеча до кисти); нога — из leg nfcot (ступня до щиколотки); пальцы на руках —fingers, а на ногах — toes.

С другой стороны, в английском нет слов, которые передают различие между «свекровью» и «тещей», и оба эти понятия выражаются только как mother-in-law. To же самое относится к глаголам «жениться» и «выйти замуж»: они переводятся одинаково — to marry'*.

Когда отличительные и уникальные явления в культуре воспроизводятся на другом языке буквально, в переводе неизбежно появляются и граммати­ческие ошибки, и просто неправильные или непонятные фразы. The struggle for detente and friendship among nations got a considerable support, говорилось в газете Moscow News от 5 февраля 1989 года. Или — другое предложение, попавшее в лингвистику как пример словесного рифа: «По праздникам и вос­кресеньям мой муж работает в гараже»⁶. Перевести здесь два последних сло­ва как "In a garage" — значит создать впечатление, что муж этой женщины по выходным и праздникам подрабатывает в каком-то гараже, а между тем она имеет в виду, что в свободное время ее муж возится со своей машиной в их гараже.

Может ли перевод звучать идиоматично, но и вместе с тем сохранять ко­лорит и нюансы оригинала, если он рассчитан на представителей во мно­гом несхожей культуры? Думается, что может, и притом в большой мере. И это несмотря на то, что слова, которые характеризуют жизнь, психологию и историческое развитие одной страны, очень часто не имеют точных эквива­лентов в языке другой. Сторонники одной из лингвистических теорий даже считают, что хотя такие эквиваленты встречаются на нескольких языках, они представляют собой только имена собственные, географические и научно-технические названия, а также месяцы года и числительные⁷.

Но эквиваленты, с одной стороны, и прототипы и заменители — с дру­гой, это — вещи разные. Если какой-то термин не передает полностью тех ассоциаций, с которыми связано данное слово на исходном языке, у пере­водчика нет основания терять надежду на любые культурные коннотации⁸. Кроме точных эквивалентов, в русском и английском языках существует мно­жество понятий близких, похожих или способных описать переводимое яв­ление. «Обед» чаще всего переводится как lunch, хотя под обедом русские лю­ди обычно подразумевают салат из овощей, суп, кусок мяса с жареной кар­тошкой и какой-нибудь десерт, а в сознании жителя США слово lunch вызы­вает образы сандвича с чашкой кофе. По своему содержимому и вкусу рус­ские котлеты намного ближе к американскому meat loaf или даже к ham­burgers, чем к cutlets. Но, к сожалению, именно так обычно русские котлеты «перемалываются» переводчиками на английский.

Чем специфичнее и уникальнее то или иное явление на исходном языке, тем труднее решаются проблемы, которые видный американский переводчик РЛурье считал поиском «эквивалентов культур». Сам он отлично обрисовал эту проблему при анализе типично советских феноменов:

Переводчик падает духом, когда видит такие слова, как «коммуналка», зная, что он обязан это переводить как communal apartment. Он уже готов к поте­ре всех словесных ассоциаций русского слова — не совсем русское слово «коммун» как в слове «коммунист», как бы смягчается добавлением ласка­тельного уменьшительного суффикса -ка, который здесь передает оттенок ка­кой-то грустной привязанности. Английский термин communal apartment на­поминает о кухне в городке Беркли в Калифорнии, где группа хиппи развле­кается тем, что варит рис для вкусного вегетарианского обеда, в то время как русское слово «коммуналка» вызывает образ ряда больших комнат, вы­крашенных в мрачный коричневый цве~; в каждой из них живет целая семья, я у всех у них одна общая маленькая кухня, на которой царит удушливая атмосфера от того, о чем нельзя говорить, и от того, что все-таки опромет­чиво было сказано⁹.

В качестве посредника между культурами переводчик играет исключитель­но важную роль. Как заметил один западный бизнесмен, «иностранным язы­ком можно овладеть. Спотыкаешься о культуру»¹⁰. То же самое подчеркивал в своих теоретических работах Швейцер: «Перевод — это не только взаимо­действие языков, но и взаимодействие культур... Процесс перевода "пересе­кает" не только границы языков, но и границы культур»¹¹.

Острая потребность во взвешенном улете различий между культурами се­годня хорошо осознается подавляющим большинством переводчиков. К со­жалению, некоторые из них в реальности исходят из того, что раз они «изу­чили язык» какого-либо народа, то его культура рано или поздно сама при­ложится, что для ее причуд всегда найдутся подходящие эквиваленты в род­ной речи. Отсюда вытекают благодушие и беспечность в оценке того, на­сколько велика вероятность ошибки, когда перевод с языка народа делается без верного знания его жизни, легкомысленно или в спешке. Последнее в особенности относится к работе синхронистов, которые при встрече с не­знакомыми иностранными понятиями располагают лишь считанными секун­дами для поиска нужных ассоциаций в своей культуре. А между тем пробелы в их знаниях чреваты не только лингвистическими, но и психологическими и политическими конфликтами и, в конечном счете, взаимонепониманием между народами.

Прекрасным примером такого взаимонепонимания является опыт амери­канского профессора, свободно говорящего на японском. Во время массовых студенческих беспорядков в Японии он был в одном из ее городов и присут­ствовал на заседании кафедры в университете, где обсуждался вопрос о том, что делать со смутьянами. Когда преподаватели покончили с самым главным пунктом повестки дня, американец подумал, что достигнут консенсус, и в кон­це заседания сказал об этом одному из своих японских коллег — профессо­ру кафедры. «Да, да, все это так, — ответил тот. — Однако вы ошибаетесь. Ре­шение профессоров было как раз противоположным тому, о чем вы подума­ли. Вы правильно поняли все слова. Вы не поняли паузы между ними»¹².

Достигшая своего апогея в советский период, проблема межкультурных коммуникаций все еще создает трудности и в российско-американских от­ношениях. В своем эссе о семантике таких проблем американский психо­лингвист Э.Гленн приводит для иллюстрации интересный пример:

Часто считают, что проблема передачи идеи одной нации или представите­лей одной культуры представителям другой нации или культуры является, главным образом, проблемой языка. Советские дипломаты часто характе­ризуют позицию своего собеседника кок incorrect, как неправильную. При этом они не обвиняют своих оппонентов в фальсификации фактов, а про­сто имеют в виду «неправильное» истолкование этих фактов. Такой подход понятен только в контексте марксистско-гегелевского мышления, которое предполагает, что исторические события развиваются определенным и за­ранее известным образом. Поэтому любой подход, который не соответству­ет истории, в равной степени и не соответствует истине; он столь же неве­рен, сколь неверно решение математической задачи. А наши представите­ли, напротив, обычно поддерживают компромиссы... Такой подход часто за­путывает многих представителей другой стороны, которые обвиняют нас в лицемерии, потому что они не узнают в этом понятных им идеологических позиций'³.

Частое употребление представителями СССР слова, точнее понятия, «не­правильное» создавало у многих западных дипломатов впечатление, что их русские партнеры упрямы и догматичны. С другой стороны, американская установка на то, что надо look at both sides of the question, истолковывалась советской стороной как попытка занять уклончивую позицию или как спо­соб утаивания своих истинных намерений. Не объясняя гегелевскую фило­софию слушателям (впрочем, знали ли они об этом сами?), переводчики ино­гда говорили we disagree или просто по вместо that's wrong или that's incor­rect. Проще говоря, они как бы пересказывали советскую позицию в запад­ных культурно-лингвистических терминах.

Чуть более легкими для понимания были советские ссылки на «опреде­ленную стадию» исторического или политического процесса, что можно пе­ревести как this particular stage, another stage или просто some stage. Слово definite, которое слишком часто приравнивают к «определенный», звучит для англоговорящего слушателя странно и чересчур категорично.

«Это слово хорошо вписывается в марксистское толкование истории, со­гласно которому события эволюционируют от одного "определенного" эта­па к другому», — пишет Э.Гленн¹⁴. Действительно, слово «определенный» пе­редает в марксистских источниках идею детерминизма, но в нормальном контексте оно имеет семантически нейтральное значение и переводится та­ким образом: «определенные идеи» — certain ideas, определенные люди — some people.

Конечно, при любом переводе неизменно возникает вопрос, для кого он делается, кто его адресат. Но этот вопрос решался в СССР двусмысленно. По своему языку статьи из Moscow News, Soviet Life и английские варианты за­явлений ТАСС'а и т.п. были нацелены на иностранную публику, а семантиче­ски предназначались для внутреннего потребителя. В результате такие тер­мины, как «неправильно» или «определенная стадия», воспринимались совет­скими читателями и слушателями как нормальные, естественные и понятные, а у западной аудитории они вызывали удивление и недоумение¹⁵. Совсем иной резонанс создавали те же тексты, когда они писались по-русски, но по-

падали в руки англоязычных переводчиков. Знание ими советской культуры играло заметную роль в налаживании атмосферы взаимопонимания с Совет­ским Союзом, а в ходе закрытых заседаний с его представителями иногда и прямо влияло на результаты деликатных переговоров.

Сегодня основная масса печатной продукции из России уже не содержит марксистских шаблонов, но их следы пока что неизгладимы. В русских из­даниях по-прежнему довольно часто встречаются слова с двумя крайностя­ми спектра — «правильно» и «неправильно» — лингвистическое наследие тех лет, когда советская пресса предлагала западным читателям целый ряд нераз­решимых загадок. Даже совсем недавно, в начале 1999 года, один россий­ский дипломат с высокой международной трибуны настаивал на том, чтобы фраза «эта политика должна быть скорректирована» переводилась как this policy must be corrected. Разумеется, на английском corrected было бы адек­ватным для исправления неверно решенной математической задачи, а о по­литике лучше говорить, что the policy must be adjusted (или should, что зву­чит значительно мягче).

Однако знание языка и культуры какого-либо народа и личное отноше­ние к нему — это два слоя в сознании переводчика, которые ему приходит­ся разделять в своей работе. Это особенно необходимо во время дипломати­ческих переговоров. Бывает, что переводчик работает для одной стороны в международном конфликте, но, по той или иной причине, сочувствует дру­гой. Но он не имеет права вставлять свое мнение в уста представителей ка­кой-либо стороны, а также передавать конфиденциальную информацию тем, для кого он работает или кому он сочувствует.

Именно в таких ситуациях порой оказываются двуязычные люди, и в ча­стности эмигранты из России, и некоторые из них в своем отношении к ро­дине и Америке эмоционально раздвоены. Но каким бы глубоким ни было сочувствие переводчика к той или другой стороне переговоров, он должен заранее отказаться от прямого и непосредственного воздействия на их ис­ход. С точки зрения профессиональной этики, иное поведение является не­приличным и недопустимым. Ибо долг лингвистического посредника — ис­пользовать свои знания не для того, чтобы подсказывать участникам между­народных споров, как решать их проблемы, а для того, чтобы помочь им вы­яснить, что они хотят сказать друг другу.

Чтобы выполнить свою профессиональную миссию, переводчик с русско­го на английский обязан быть не просто в курсе быта, политики и филосо­фии России и США, но и хорошо знать реалии их жизни. Это в первую оче­редь относится к тем понятиям, которые на Западе не существуют и для ко­торых в английском нет готовых эквивалентов. Пример тому — «субботник» и «застолье», издавна ставившие в тупик многих американских письменников и синхронистов. Кроме того, существует множество явлений, у которых в обе­их культурах есть словесные эквиваленты, но они означают здесь нечто со­вершенно иное и употребляются в разных контекстах. Одно из таких понятий, а именно «пафос созидания»,¹⁶ не будет ясно американцу без подробных ком­ментариев. Под «идеализмом» российский оратор обычно имеет в виду фи-

лософию, которая противопоставляется материализму, а американец подразу­мевает приоритет высоких идеалов над практическими соображениями.

Сохранение коитекста русской культуры в английском языке порой застав­ляет хорошего переводчика выяснять и сопоставлять очень широкий спектр жизни в России и Америке — от мелочей до самых высоких сфер общест­венной деятельности. Оказывается, русский лимонад — не то же самое, что lemonade в Америке, где он — не газированная, а простая вода, куда добав­ляются лимонный сок и сахар (в русском же существуют как равноправные оба варианта: лимонад как вода с лимоном и лимонад как газировка). Пере­дать оба этих слова одним - значит то же самое, что перевести китайский «рис» английским «хлеб». Для жителя России «общественная жизнь» подразу­мевает разные виды гражданской и государственной деятельности, в то вре­мя как в Америке, по выражению одного русского переводчика, «social life оз­начает всякие отношения с людьми, включая посещение платных курсов, те­атров и ресторанов». Русское выражение «общественная работа» сильно от­личается от американского social work, которое «означает, главным образом, помощь неимущим, обычно оплачиваемую местными властями»¹⁷.

В ряду особенностей русской культуры стоят также учреждения и услуги, для которых нет безупречных аналогов на англоговорящем Западе и кото­рые вызывают необходимость искать обходные пути для перевода. Однако это иногда дает синхронисту возможность не только удлинять, но и сокра­щать фразы. Чтобы передать смысл предложения «Они решили пожениться и пошли в ЗАГС», можно вместо Registration Bureau или Palace of Weddings пе­реформулировать суть дела: they took out a marriage license, they signed the reg­ister, или просто сказать they got married.

Само собой разумеется, что не все специфичное в русской культуре под­лежит непременно педантичному объяснению. «Он получил путевку в дом отдыха» — Не got a voucher for his vacation trip/center. Rest home, как верно подметила Н.Стрелкова, выглядит в Америке как «учреждение для пожилых людей или для больных, как дорогое заведение для людей, которые восста­навливают силы после длительной болезни...»¹⁸ Когда у синхрониста мало времени, — а сократить слова всегда безопаснее, чем произносить лишние, — он может просто сказать: Не went off on vacation. Английский вариант пред­ложения «Мы долго стояли в очереди на квартиру» вошел в историю неудач­ных переводов: We stood on line for a long time for an apartment. У слушателей создавалось впечатление, будто кто-то долго стоял на улице в очереди в на­дежде получить квартиру. Адекватным переводом было бы, конечно: For a long time we were on a waiting list.

Без достоверного и заблаговременного анализа реалий невозможно быс­тро интерпретировать их на английском. Женщина, которая говорит: «У нас две комнаты и общая кухня с соседями», — ни в коем случае не имеет в ви­ду a common kitchen. В противном случае получается довольно двусмыслен­ная фраза, так как common может означать «простой, вульгарный». На анг­лийском это следует выразить по-другому: We share the kitchen with the other people in our communal apartment.

«Соседи» — тоже ложный друг переводчика, так как для англоговорящих слово neighbors означает людей, живущих не в разных комнатах одной и той же квартиры, а в отдельных квартирах (или домах), находящихся рядом или неподалеку друг от друга.

В первые годы перестройки во время одного из больших телемостов «СССР-США», где сравнивались проблемы обеих стран, советский врач пожа­ловался, что «у нас низкая культура противозачаточных средств». В этом при­знании последние три слова были переведены как The culture of contracep­tives, что звучит более чем странно на английском, ибо эти «средства» не мо­гут иметь своей «культуры». Оратор же имел в виду плохое качество проти­возачаточных средств и недостаток знаний о них. В результате — в много­людной американской аудитории возникло недоумение из-за перевода, ко­торый должен был звучать совсем иначе: Our problems with birth control devices.

Такое слово, как «коллектив», тоже нуждается в пояснении. Когда говорят: «коллектив нашей школы», речь идет, в зависимости от контекста, о a class or a sports team; «коллектив нашего института» — the staff, а «коллектив на­шего завода» — the employees. Иначе говоря, слово «коллектив» настолько многозначно, что может означать group, personnel, staff, colleagues, co-workers или associates¹⁹. И подобные реалии составляют довольно длинный ряд, для части которого Г.В.Чернов предлагает описательные переводы:²⁰

рабочий поселок industrial settlement, workers' community