Августа 2000 года, четверг 8 страница

– Они ж сейчас пожрут последние консервы.

Инга силой усадила ее на место. Вскоре из щелей в перегородке потянуло горелым. Теперь вскочила Леночка, и Инге опять пришлось призывать к выдержке. Маша не могла избавиться от впечатления, что Мама-Оля незримо присутствует здесь и управляет всей интригой. Это было очень в ее духе: не предлагать готовых решений, а только задать ситуацию, поставить ребят перед необходимостью выбора. А выбор, он всегда есть в жизни. Это неправда, когда говорят: нет выбора. Выбор из одного варианта не бывает – просто бывают варианты, которые нам не нравятся.

Девчонки сидели тихо, прислушиваясь к происходящему за стеной. Вадик прикрикивал на Лошадинова:

– Лошак, ты макароны ставил варить? А ты их сначала продул?

– А разве нужно? Мне никто не сказал. Откуда я знаю…

– Ну вот, вытаскивай и сейчас продувай, а то слипнутся, и будет лапша.

– Дик, у нас еще оставалась замороженная пицца «салями»?

– С какими еще алями?

Девчонки не выдерживали, зажимали руками рты и зарывались лицами в подушки. Наконец, в комнату зашел весь вспотевший Дик с торжественным приглашением:

– Не изволите ли оттрапезничать с нами, достопочтенные дамы? Прошу всех поспешить. Все горячее и обильно полито мужским потом.

Девичья забастовка завершилась полной и безоговорочной капитуляцией сильной половины. Оставалось лишь закрепить в постановлении очередного ночного судебного заседания принципы равноправия полов.

– Женя, тебе что, особое приглашение нужно? Ты обедать собираешься? – обернулась уже в дверях Наташа.

Монмартик оторвался от своих занятий с часами, но с места не сдвинулся:

– Нет, спасибо. Я пока не проголодался.

Кажется, лишь теперь он начал, наконец, понимать весь подтекст происходящих событий. До этого он так был занят своими мыслями, своими делами, что в том радужном настроении, в котором он пребывал, не оставалось места заботам о хлебе насущном. Маша подошла к нему и тронула за плечо:

– Женя, ты чего? Мы же целый день ничего не ели. Пойдем.

Монмартик подождал, пока все выйдут из комнаты, и спросил:

– Вы это специально? Это спланированная провокация?

– Конечно, Жень. А ты, как святой, ничего вокруг себя не замечаешь.

– Понятно. Ты иди. Я есть не буду. Ребята готовили без меня, без меня и обедайте.

– Значит, в другой раз ты будешь готовить.

– Вот в другой раз и поем.

Маша еще пыталась его переубедить, пока ей не надоело сражаться с его упрямством.

– Не хочешь – как хочешь. Оставайся голодным.

Но уже садясь за стол, она подумала: «Все-таки надо Женьке хоть кусок торта отнести».

Ноября, четверг

Гарик приехал утром. С поезда на поезд, не заезжая домой, он возник неожиданно. Его появление напрягло Машу. Он ходил, наступая ей на пятки, не обращая внимания на Монмартика и пытаясь завладеть ее вниманием. Маша вдруг перебивала его и показывала на толстую сонную муху, отогревшуюся в тепле и теперь бестолково летающую по всей комнате:

– Видишь?

И пока Гарик, ничего не понимая, вертел головой вслед монотонному дурному жужжанию, Маша вскакивала и убегала.

 

Монмартик стоял перед ней в жуткого вида пыльно-черной широкополой шляпе, пронзенной через проеденные молью дыры пером из листа королевского папоротника, какие до сих пор вывозят с Кавказских гор в королевские парки Великобритании. Черные, подрисованные маркером усики и бородка хоть и не превратили его в истинного мушкетера, но, надо было признать, придавали его облику приятную экстравагантность. Но главное заключалось не в этом. И, как ни странно, даже не в старой проржавевшей рапире со сломанным на четверть клинком, на которую он сейчас опирался. Что-то чудесное, вдохновенное всплыло из глубин и захватило его целиком, и в этом маскарадном образе он казался куда более естественным и реалистичным, чем в своем привычном обличье.

– Монмартик, ты великолепен!

– Ваш преданный слуга, Ваше Величество.

Он отвесил поклон, сорвав шляпу и метя импровизированным пером по павшим к ногам листьям.

– «И кланялся непринужденно», – невольно вспомнилась строка, посвященная другому Евгению.

– «Чего ж вам больше? Свет решил, что он умен и очень мил», – съязвил из-за ее спины Гарик, но Маша к нему даже не обернулась.

Она вынула из волос золотистый изогнутый гребень и перевернула его острыми зубцами вверх. Придерживая над головой эту импровизированную корону, она плавно и величественно приблизилась к Монмартику и, глядя в бездонную глубину его глаз, положила ему на плечо руку:

– О нет, сударь, вы достойны большей чести. Преклоните колено.

Ребята подошли ближе, в ожидании веселого представления. Женька, подыгрывая Маше, повиновался и, положив обе ладони на эфес воткнутой в землю эрзац-шпаги, преданно и как-то еще особенно смотрел на нее. Но именно этот взгляд и смутил на секунду Машу. Уже начав было: «Мы, королева Мария Питерская, жалуем…» – она вдруг запнулась и негромко попросила:

– Не надо так смотреть. Разве вы не знаете: смотреть в глаза королеве – дерзость… Жалуем Вас, благородный Евгений де Монмартр, – продолжала Маша в полный голос, – званием рыцаря, пребывая в полной уверенности, что Вы никогда и нигде не уроните его, будете верны ему и достойны его в любых обстоятельствах, не щадя ни крови своей, ни живота своего, будете надежным защитником чести и достоинства Нашего Королевского Величества, преданы Нам и шпагой своей, и сердцем своим.

– Вот это да! – восхищенно выдохнул Макс, заслушавшись этим монологом, произнесенным на едином дыхании.

Маша высвободила из-под воротника свитера маленькую, меньше копейки, серебряную иконку на тонкой короткой цепочке. Будучи некрещеной, Маша иконку, старинную, испанскую, подаренную бабушкой, все-таки носила не снимая. Наклонившись к Монмартику, она поднесла ее к его губам. Распущенные, откинутые за спину ее волосы стекли Жене на плечи и скрыли его лицо, и лишь одна Маша расслышала, как он, целуя иконку, выдохнул:

– Клянусь.

Женя поднялся с колена. Ребята кругом смеялись, и Маша, оглядываясь на них, готова была уже рассмеяться вместе со всеми, но серьезное и почему-то чуть грустное Женькино лицо остановило ее, и она только несмело улыбнулась одними губами остальной компании, как бы оправдываясь перед ними, что это всего лишь невинная игра.

Они сидели на скамейке под черной развесистой корягой, в которую превратилась ободранная осенью яблоня.

– Жень, в воскресенье мой день рожденья.

– Я помню, Машенька.

– Я хотела пригласить ребят.

– Тебя что-то смущает?

– Ты придешь, если будет Гарик? Я хочу, чтобы вы помирились. Здесь и сейчас.

Женя насупился и, глядя на обломок рапиры, которой он ковырял пожухлую стоптанную траву, произнес тихо, без пафоса:

– Это ничего не изменит.

– Ты не переносишь Гарика из-за меня? Но разве он не вправе добиваться моего внимания так же, как и ты? Может, ты оставишь выбор за мной?

– Я не переношу Гарика из-за него. Я простил бы ему, будь он в тебя влюблен. Но ему нужна не ты, а победа над тобой. Пойми, что это не одно и то же. Чтоб этой победой можно было похвастаться перед мальчишней. Вот что я ненавижу. Ненавижу пошлость, ненавижу мужскую двуликость. Лучше иметь дело с откровенными подлецами, чем с такими паиньками. Девчонки этого не видят, не различают, а это как раз и страшно. Когда все чувства – разыгранный спектакль, а за ними примитивная животная похоть.

Маша думала о чем-то своем, далеком, но куда более близком.

– Почему ты решил, что я этого не видела? Я это встречала.

Монмартик посмотрел на нее, но не стал ни о чем спрашивать.

– А что касается Гарика, не беспокойся. Он умный парень, и мы слишком хорошо изучили друг друга. Никаких случайностей. Пока это ему вновь не понадобится, проблем не будет. Приглашай всех, нельзя разбивать компанию из-за моих амбиций. Ведь, в общем-то, ребята неплохие?

Маша кивнула. Ей хотелось добавить: «А ты – самый хороший» – но она не решилась.

Она тряхнула головой, разгоняя накатившие под гипнозом Женькиных слов воспоминания, возвращаясь в сегодняшний день:

– Ну что, мой рыцарь, объявляйте на двенадцатое общий сбор.

Монмартик вскочил на стол, выросший прямо под яблоней и, нашпилив шляпу с папоротниковым пером на рапиру и размахивая ею над головой, провозгласил:

– Дамы и господа! Я имею честь передать вам приглашение на бал, даваемый в королевском дворце в воскресенье в честь дня рождения Ее Королевского Величества! Виват!

Монмартик едва успел завершить миссию прежде, чем нога его соскользнула с поверхности пьедестала, и он грохнулся, ударяясь локтем и едва не ломая стол.

– Виват! – подхватили мальчишки, давясь от смеха.

– Виват, виват! – эхом откликнулись возникшие на крыльце Громила с Лошаком, напялившим стеганую телогрейку, заменявшую ему панцирь, и фехтовальную маску. И он салютовал еще более ржавой, но почти целой рапирой. Поверх маски красовалась фетровая шляпа. Представить что-то более несуразное было сложно.

Макс воспользовался освободившимся постаментом, который только что сверг Женьку, и затрубил в несуществующий горн:

– Дамы и господа! Все, все, все!

– Что, и я тоже? – поинтересовался Гарик.

– Сейчас состоится праздничный рыцарский турнир, посвященный дню рождения Ее Королевского Величества.

– Но у нас же тут всего один рыцарь, – не унимался Гарик.

– Дамы, спешите видеть! Сеньоры, спешите принять участие.

– А что ждет победителя?

– Победителя?.. – глашатай на минуту задумался, но вот его хитрые глаза блеснули в сторону «королевы», и он завершил: – А победитель получит право поцеловать королеву.

Маша собиралась запротестовать – Макс стал слишком много себе позволять, – но увидела, как Монмартик, рванувшийся было согнать глашатая, вдруг изменил свое решение и, схватив со скамьи садовую перчатку, швырнул ее на землю:

– Я вызываю на бой.

Маша растерянно оглянулась. Она искала поддержки: что ей делать? Но лица девчонок, ее подруг были как никогда холодны. Надя, та просто повернулась спиной и отошла на несколько шагов куда-то в глубь сада. И даже Инга, ее верная Инга… нет, она больше не смотрела на Машу, у нее внезапно возникли совершенно неотложные дела. И только мальчишки, беря на слабо, улыбались, выжидая. Они ждали ее решения.

– Это глупая шутка. Они поубивают друг друга, – четко в зависшей тишине прозвучали слова Ольки.

Маша осознавала, что Оля права, что все это в любой момент может перерасти игру. Но теперь, когда «перчатка» Монмартика уже лежала у нее под ногами, когда вызов был брошен, она почувствовала, что остановить сейчас Женьку значило бы предать… А не остановить, возможно, убить. Выбор есть всегда.

И Маша промолчала. Промолчала, понимая, что этим молчанием дает согласие и на турнир, и на его условия. Но в тот момент, когда Монмартик выкрикнул свой вызов, она вдруг с необыкновенной силой поверила в него, в его победу. Она давала ему возможность доказать свою преданность, и это было самое большее, что она могла для него сделать. Тогда она не могла догадываться, что Женька фехтовал еще с шестого класса и заразил этой болезнью половину ребят и даже девчонок. В восьмом и Громила, и Дик, и недолгое время даже Гарик ходили в одну секцию. Но едва фехтование вошло в моду, Монмартик тут же охладел к нему. А следом перегорели и ребята.

Мальчишки поняли молчание Маши.

– Я принимаю бой! – завопил Лошак из-под маски, кидаясь к перчатке.

– «Мы принимаем бой, – кричали они, и громче всех кричал этот лягушонок Маугли», – передразнил Гарик.

Но по-настоящему Маша испугалась, когда стало ясно, что маска на всех лишь одна, и Женька отказался и от нее, и от панциря-телогрейки. Пока Лошак самоотверженно сражался с кустом крапивы, нарушившим границу со стороны соседского участка, Монмартик накручивал из изоленты набалдашник на обломанное острие клинка своей рапиры. Маша остановилась возле него.

– Жень, почему ты не надел телогрейку и маску? Это глупо.

– Иначе мне ни за что не победить, – честно признался он.

– Маша, останови их, – подошла сзади Инга.

– Уже не могу.

Мальчишки повернулись друг к другу.

– Стоп! – вдруг крикнул Громила и встал между ними. – Это нечестное состязание. У Монмартика обломана рапира.

– Все нормально, Саня, – отстранил его Женька. – Зато я лучше ею владею. Посмотрим, что важнее, – он обернулся к противнику. – К вашим услугам, сударь.

– Банзай! – Лошак принял ритуальную позу.

Монмартик бросил короткий взгляд на «королеву» и рванулся на закованного в «латы» соперника, своим коротким клинком погнал его к дому, пока, отступая, тот не споткнулся и не сархимедил в невысокий чан с водой, стоявший на углу под скатом крыши. Разоруженный Лошак пошел менять подгузники.

Дик одобрительно хлопнул Монмартика по плечу:

– «Он смеялся над славою бренной,
Но хотел быть только первым.
Такого попробуй угробь…»

А Макс, не без подколки, завершил:

– «Но зачем-то ему очень надо пройти
Четыре четверти пути».

Окрыленный легкой победой, Монмартик вошел в раж. Громила, неповоротливый в слишком тесной для него телогрейке, тем не менее сопротивлялся долго и весьма успешно, пока, продемонстрировав публике пару картинных выпадов, как-то совсем нелепо не нанизался на Женькин клинок. «Тюфяк», – прокомментировала Наташка полушепотом.

С длинноруким Вадиком, вооруженным такой же длинной рапирой, у Монмартика наверняка могли возникнуть проблемы, но исход данного поединка определила Леночка. Вот уж кто оказался явно на стороне Жени. Она не могла простить своему рыцарю самого факта участия в соревновании за право поцеловать «королеву». Вадик почувствовал, что дал промах и ему еще придется держать ответ перед этой Дездемоной с душой Отелло. Эта голубоглазая куколка за время сражения раз десять пронзила возлюбленного острием своего взгляда, прежде чем до него добралась рапира Монмартика.

К Машиному удивлению, Гарик на этот раз не спешил ввязываться в драку, но со стороны внимательно следил за Женькой.

Когда ход дошел до Дика, тот взял оружие в руку, повертел в задумчивости и неожиданно вернул назад Громиле:

– Я отказываюсь.

Ряды зрителей зароптали. Все ожидали сюрпризов именно от этой схватки. Женька подошел к нему с немым вопросом. Дик каким-то тяжелым взглядом посмотрел на Машу и повернулся к Монмартику:

– Если я сейчас буду сражаться с тобой, мне же ничего не стоит у тебя выиграть… А я этого не хочу.

Он оставил озадаченного Женю и отошел к девчонкам. Наступила пауза. Наташа зашептала Маше на ухо:

– И Сашка мой тоже. Они поддаются Монмартику. Сашка хорошо фехтует. Ты бы видела, как он дрался летом – гораздо лучше Женьки. Правда, правда.

Маша поглядела на Громилу. Он казался единственным из ребят, нисколько не расстроенным своим поражением. Громила улыбнулся Маше, подмигнул и поднял оружие над головой:

– Кому?

Но следующий не спешил. Макс благоразумно решил воздержаться от дуэли. Свои уколы он наносил языком, не слезая со стола.

– Кому? – рапира повисла в воздухе, не находя хозяина.

– Мне!

Это была Гаврош.

До сих пор она незаметно стояла сбоку, прислонившись спиной к яблоне. Теперь она сделала шаг вперед и ловко подхватила на лету рукоятку брошенной ей рапиры. Девчонки только теперь оживились и даже захлопали в ладоши и завопили:

– Браво, Гаврош! Браво! Вот кто настоящий мужчина. Поучи их, как рапиру держать. Монмартик, посмотри, какого тебе соперника нашли.

А Макс со своего пьедестала пообещал:

– Гаврош, если ты выиграешь у Монмартика, мы переименуем тебя в Жанну д’Арк!

Надя, чуть более бледная, чем обычно, стояла напротив Монмартика, поигрывая рапирой. Гарик, в это время занятый прилаживанием своего листа папоротника к отобранной у Лошадинова шляпе, заметил как бы про себя:

– Поглядите, до чего Гаврошу хочется расцеловать «королеву». Какая трогательная любовь. О, слепец, как я раньше этого не видел…

Он надел шляпу и хотел было подняться с земли, но, слава богу, не успел. Гаврош резко обернулась к нему, и клинок рапиры просвистел над самой его головой. Гарик с заметным опозданием осел опять на землю, и срезанный лист только что с таким трудом закрепленного папоротника спланировал рядом. А Гаврош уже вновь развернулась к Монмартику и, поигрывая пальцами по эфесу выжидающе глядела на него, прищурив по-кошачьи серо-зеленые глаза.

Женька выдержал взгляд и, расправив нарисованные усы, воткнул клинок в землю:

– Это невозможно, мадмуазель. Я никогда не стану сражаться против дамы.

– Вы трусите, сударь!

– Нет, сударыня.

Он сказал это просто без рисовки.

– Да какая это дама? Это же Гаврош! – крикнул Громила.

– Если рыцарь не принимает вызов, он считается побежденным и выбывает из турнира, – Макс пытался расшевелить Монмартика.

Уж больно хотелось посмотреть на это необычное состязание. Но Женька уперся:

– Как вам будет угодно, – и отошел от воткнутой в землю укоризненно покачивающейся рапиры.

Маша не узнавала его, не могла поверить, что он вот так легко сдастся, отдаст то право, за которое он только что так яростно, так здорово дрался. А может быть, она все еще его не знала?..

Гарик, наконец, поднялся и подошел к Гаврошу:

– Ну ладно, Жанна д’Арк, сдавай оружие, – и потянулся к ее рапире.

Гаврош ударила его по руке и, на всякий случай, отскочила в сторону, спрятав рапиру за спиной:

– Не протягивай руки! С какой стати? Я никому еще не проиграла. Если Монмартик отказывается драться, забирай рапиру у него. Дерись со мной.

– Я с тобой подерусь. Потом… Если захочешь. Сначала у меня поединок с Монмартиком. Хватит, Гаврош. Кончай тянуть время.

– Победишь меня – отдам. Только тебе слабо.

– Да я у тебя и так отберу.

Гарик бросился за Надей, но та укрылась за Максимкиным столом. Несколько забегов показали всю бесполезность круговых гонок, если б на помощь Гарику неожиданно не пришел Громила. Когда Надя пробегала мимо него, он перехватил ее сзади за талию. Но Гаврош была уже неудержима. Она ударила рукояткой рапиры Громиле по пальцам, и тот, охнув, отдернул руки. Обретя свободу, Гаврош рванулась к ближайшей яблоне и, обхватив ствол, зажала рапиру. Гарик попытался вытащить рапиру, Сашка с Лошаком старались взломать замок из сцепленных пальцев, но она держалась, огрызаясь и норовя вцепиться зубами в кого-нибудь из нападавших. Ребята совсем осатанели, напрочь забыв, что перед ними все-таки девчонка. Впрочем, об этом забыли уже давно и вспоминали разве что на 8 Марта. Во все остальные времена она была всего лишь Гаврошем: «Гаврош заходил, взял мяч. Теперь он, наверное, в саду с ребятами в футбол гоняет».

– Надя! Ребята! Остановитесь! Вы слишком увлеклись.

Но Наташкин призыв остался неуслышанным. Никто не собирался уступать.

Монмартик решительно приблизился к месту схватки:

– Надюша!

Гаврош, только что до дыры прокусившая Громиле куртку, теперь резко и также агрессивно повернула лицо в Женькину сторону, и в следующее мгновение Монмартик звонко чмокнул ее в приоткрытые, ничего подобного не ожидавшие губы. Реакция последовала мгновенно: Гаврош выпустила рапиру и хлопнула Монмартика по щеке. Она стояла растерянная, испуганно глядя на Женьку, а тот вдруг заразительно рассмеялся. Надя оглянулась на веселящихся вокруг ребят, провела ладонью по Женькиной щеке и невнятно пробормотала:

– Извини. Не больно?..

Потом она развернулась и, загадочно улыбаясь чему-то своему, пошла к девчонкам, потирая запястья. Затем остановилась, обернулась к Громиле, передающему освобожденную рапиру Гарику, и постучала пальцем по лбу:

– Железный дровосек.

Смеялись все, кроме Маши. Лицо ее превратилось в окаменевшую маску, и Женька, оглянувшись, поймал на себе ее мрачный, застывший взгляд. Он сделал попытку улыбнуться, извиняясь за свою выходку, но не встретил ответной реакции. Маша бы никогда не поверила, что Надя оказалась случайно в этой роли. Монмартик направился было к ней, но Маша демонстративно отвернулась. Ей недоставало сейчас только объяснений.

Когда Гаврош подошла, Маша увидела начинающие уже проступать бордово-фиолетовые синяки на ее узеньких, совсем не мальчишечьих запястьях. Маша достала носовой платок и, окунув его в леденящую прозрачность дождевой собранной в чане воды, протянула Наде. Та посмотрела с удивлением и зло огрызнулась:

– Да отстаньте вы все от меня. Телячьи нежности, – и отстранилась, засовывая руки поглубже в карманы. Но в ее резком голосе Маше послышались слезы, которых не было на глазах.

– Монмартик, ты будешь драться?

Женька с трудом оторвался от каких-то своих мыслей, посмотрел на обратившегося к нему Гарика и машинально вытащил из земли рапиру. Маша заметила, что он дрожит, продуваемый в своем тонком свитере неприветливым ноябрьским ветром, – и лицо его уже не светится вдохновенно изнутри и выглядит устало и рассредоточенно. Он ощупал правый локоть и вышел на позицию перед Гариком.

– Все! Турнир окончен, – Маша подняла вверх руку, показывая, что останавливает состязания.

– Ну, нет. Он сейчас только по-настоящему начинается, – и Гарик отбросил в сторону телогрейку вместе с фехтовальной маской. – Мы будем драться на равных.

Олька выскочила вперед:

– Ребята, не надо так… Так не надо… Вы же пораните друг друга. Смотри, Женя, у тебя шпага обломанная, острая… – она волновалась и торопилась помешать этому новому поединку.

Монмартик слегка обнял ее за плечи и отвел к девчонкам, наклонившись к ней и тихо успокаивая:

– Ничего, Олечка, мы осторожненько, чтобы шкурку не попортить.

– Прекратите, или я уйду! – приказала Маша, но так и не смогла сдвинуться с места.

Когда они рванулись навстречу, Маше в первый миг показалось, что сейчас Гарик и Женька убьют друг друга, и ей стало не просто страшно – она оцепенела. Но в то же время она поймала себя на мысли, что испугалась только за Женю. «Ну и что ж, – оправдывалась она сама перед собой. – Это естественно». Гарик казался ей непробиваемым, а Женя в одном пушисто-голубом шерстяном свитере выглядел таким беззащитным перед длинной вседостающей Гариковой рапирой. Маша уже кляла и ругала себя, что допустила этот глупый, дурацкий турнир, и уже не могла понять, что не позволило ей сейчас остановить, запретить это безумие. Но, следя, как неуловимыми движениями обломанный клинок отбрасывает рапиру и та бессмысленно вонзается в воздух, Маша замирала и боялась не только крикнуть – пошевелиться, вздохнуть.

Женька то ли устал, то ли… потерял вдохновение. Он тяжело дышал, его движения утратили прежнюю гибкость и легкость. Но он, перестав осторожничать, упрямо шел вперед, тесня соперника, прижимая его к крыльцу, а Гарик, агрессивно обороняясь, старался удержать противника на максимальном расстоянии. Гарик, на самом деле, бился здорово и, бесспорно, был сейчас по-своему прекрасен: сосредоточенный, всецело поглощенный схваткой, без рисовки и без деланного супергеройства. Маша невольно засмотрелась на него… Монмартик неожиданно обернулся, и она поймала на себе его вопрошающий взгляд. Дрогнувшая бровь выдала его удивление, если не обиду. Возможно, это Маше лишь померещилось, но она ощутила свою невольную вину. Женька задержал на ней взгляд всего на пару мгновений и чуть не пропустил выпад Гари-ка, едва успев в последний момент отскочить в сторону. Теперь Маша могла видеть и его лицо, и оно показалось ей каким-то осунувшимся и, на удивление, безразличным.

А Вадик пока комментировал:

– Но Гарри был спокойн и молчалив,
молчалив.
Он знал, что ему Мэри изменила.
Он молча защищался у перил,
у перил…

Маша вспомнила, чем заканчивается песня, и нехороший холодок пробежал по коже, и она поспешила сама негромко завершить куплет:

– …А Мэри его вовсе не любила.

Трудно сказать, слышал ли Гарик ее слова, но в следующий момент он рванулся вперед в отчаянном броске, но, споткнувшись о корень, едва не упал. Казалось, еще один, последний выпад… Но вместо этого Женька остановился, давая противнику возможность оправиться, и отошел под яблоню, почти прислонясь к стволу спиной.

За все время он больше ни разу не взглянул на Машу.

Что-то металлически звякнуло о камень возле тропинки. Это ненадолго отвлекло Машу. Она порылась взглядом в траве, когда-то отличавшейся аккуратной модной стрижкой, но теперь отросшей, лохматой и спутанной. Она отыскала ее не сразу – металлическая проржавевшая обломанная деталька среди таких же ржавых опавших листьев совсем недалеко от ее ног. Маша подняла ее, разглядывая и не представляя, откуда бы та могла отлететь. И тут догадка обрушилась на нее. Маша впервые сама ощутила, что это значит, когда бросает в холодный пот. Она вскинула голову и впилась взглядом в рапиру Гарика – шарика на конце клинка не было!..

Жуткое стальное жало, прорываясь сквозь пушистую мягкость шерсти, разрывая легкую вязаную голубую плетенку, впивается в тело, в грудь, еще вздымающуюся, дышащую, живую… Черно-алое пятно солнца растет на глазах, расплывается по лазурному небу и ширится, ширится, пока не покрывает бо́льшую его часть…

Маша увидела эту картину явственней, чем все, что происходило на самом деле.

– Монмартик! Рапира!.. – она крикнула это раньше, чем успела подумать, и рванулась к соперникам.

Наверное, ей следовало окликнуть Гарика, кажется, она так и хотела, но имя Монмартик вырвалось у нее против ее воли. Больше Маша ничего не успела добавить.

Женька обернулся на ее вскрик. Гарик, поглощенный поединком, не слышащий, не замечающий ничего вокруг, не смог, не в состоянии уже был остановиться… Монмартик скорее почувствовал, чем заметил этот выпад, но было уже поздно. Все, что он успел, – это неловко защититься рукой. Клинок рапиры скользнул по Женькиной ладони и, отклоненный, пронзая свитер, воткнулся в ствол яблони, звонко лопнул. Обломок его, застрявший в толстой коре, еще некоторое время дрожал, задавая бог весть какую ноту.

Маша, первая подбежавшая к Женьке, схватила его за плечи и стала разглядывать так, словно еще не верила, что все обошлось. В этот момент она вряд ли сама осознавала, что ищет это жуткое красное пятно на свитере, которое ей только что привиделось.

Она стояла перед ним, бессмысленно перебирая края рваной дыры разодранного по касательной на плече свитера, и улыбалась, стирая с глаз предательскую влажную поволоку, счастливая просто тем, что Женька… ее Женя жив.

Ноября, воскресенье

Вот и все. Окончен бал. Погасли свечи. Они все разошлись. Кого-то потеряли по дороге. Остальных сожрал ненасытный спрут, распластавший свои щупальца под городом. Но она не одна. Женя держал ее сжатые кулачки в своих руках. Вечерний, тихо умирающий перед началом каждой новой недели город здесь еще пока жил, хотя ток крови в его жилах уже не был столь стремителен. Маша куталась в плащ не потому, что ей было зябко, но так, с поднятым воротником куда уютнее. К тому же поднятый воротник придает определенный шарм.

Они выполнили свою миссию на сегодня. Можно было возвращаться домой.

Маша потянула его за рукав: пойдем – но Женя почему-то не спешил двигаться с места. Что такое?

– Ты помнишь мое обещание? Ко дню твоего рождения?

– Свои обещания надо помнить самому. Я-то помню все. А ты, как я понимаю, все забыл.

– Я? Забыл?

– Ну и где? – Маша выставила перед ним две пустые ладони.

– Поехали сейчас.

– Куда? На ночь глядя?

– Ко мне домой. Тебя ждет твой подарок.

– Почему ты не принес его с собой? Я старомодна и люблю, чтобы гости приходили с подарками, а не именинники ездили по гостям их собирать. Захватишь как-нибудь в следующий раз.

– Следующий раз твой день рождения будет только через год. А я старался успеть к этому. Но это не тот подарок, который я готов демонстрировать кому-либо, кроме тебя. Мы совсем ненадолго.

Маша повисла на его руке и закрыла глаза:

– Веди!

 

Женин дом спал. В дверях их встретила безумно пушистая маленькая колли. Ее хвост работал не хуже дворников автомобиля в жуткий ливень. Мраморная шерсть спадала до пола, а белоснежная грива создавала вокруг остроносой мордашки пуховой ореол. Женя пропахал пятерней против шерсти по серебристой в черных подтеках шкуре:

– Чудеса химии. Если б не «Хэд энд Шолдерс», она б так и осталась ежиком.

Колляха приветствовала его целой серенадой, ябедничая на все горести и невзгоды, которые успела вынести за время разлуки. Она рассказывала это все Жене на ухо, не забывая работать языком, умывая своего хозяина. Маша, не выдержав, запустила по локоть руки в этот потрясный воротник, но псина, скосив глаз, вдруг приподняла брыли, демонстрируя два ряда белых крепких зубов.

– Тихо, Аманта! Свои, свои. Нельзя!

Аманта исподлобья взглянула на хозяина, не шутит ли он, скалиться перестала, но все еще недоверчиво и осторожно обнюхала эти нахальные, распущенные руки, исполненные таких незнакомых, неслыханных запахов.

Дверь, выходящая в холл, неслышно приотворилась, и в черном узком проеме возникло не очень крупное и вполне симпатичное привидение в длиннющей ночнушке.

– Привет, – поздоровалось привидение. – Ты Маша?

– Привет, привидение. А откуда ты меня знаешь?

В ответ послышался лишь мелкий тихий смешок. Женька махнул рукой:

– Сгинь, Аленка.