XII — Какой звук издает камень 2 страница

Няньки и пожилые пони, что встречались мне то там, то здесь, улыбались и вежливо приветствовали меня, когда я проходила мимо них по коридорам. Я не знала, чего конкретно я искала, пока, проходя мимо комнаты в северном крыле, не услышала музыкальный проигрыш, что не касался моих ушей с самых дней моей учебы в Школе Селестии для Одаренных Единорогов.

Это была относительно свежая композиция в классическом стиле, написанная не более полувека назад. К сожалению, я не знала имени симфонии, но могла опознать ее автора по его стилистическим мотивам. Она была написана Гарнетом Хейстрингс, знаменитым композитором, писавшим музыку для эквестрийской армии во времена зебрахарского конфликта — крупнейшей стычки со времен грифонских войн Средней Селестийской Эры. При первых же ее звуках, в моей памяти возникли картины, виденные мной в учебниках средней школы, с храбрыми солдатами, марширующими к дальним землям, чтобы защитить от захватчиков наших иноземных союзников.

А потому для меня не оказалось таким уж большим сюрпризом застать здесь мистера Шафла, задремавшего у проигрывателя, из которого изливалась музыка. Внезапно его таинственные комментарии относительно «засад» обрели смысл весьма мрачным образом. Я стояла в дверном проеме его комнаты, чувствуя себя чужой в этом очень древнем мире. Комната эта поистине нагоняла клаустрофобию. Она показалась бы мне настоящей тюремной камерой, если бы не украшения, щедро покрывающие стены вокруг больничной койки. Я видела золотые плашки, черно-белые фотографии пони, одетых по давно забытой моде, вырезки из газет, напечатанных десятки лет назад, а также несколько пейзажей пасторальных фермерских земель. В центре комнаты, помимо кресла, на котором спал старый жеребец, стоял шахматный столик, обставленный, как положено, рядами черных и белых фигурок, вечно застывших наготове у самого начала игры, которая никогда не начнется. Нежный ветерок задувал в комнату, и, посмотрев на колышущиеся занавески, я поняла, что ярко сияющее окно комнаты открыто нараспашку.

— Хмммф… — пробормотала я себе под нос. — По крайней мере, здесь комфортно.

— Гаааак! — старый жеребец проснулся, сухо раскашлявшись.

— Ааа! — я отпрыгнула назад, чуть не врезавшись в дверной косяк.

— Хккк… Никкк… Мммфф… — он медленно наклонил свое дрожащее тело вперед. Открыв подернутые слизистой пленкой глаза, он, наконец, заметил меня. — Хммммм… Как всегда дрянное чувство времени!

— Я… — я сжалась, стараясь не смотреть на кривой наклон его головы или дрожь его ног. — Извините, что побеспокоила вас. Я уже ухожу…

— И почему гастрольная группа не могла заехать в Сталлионоград? — проворчал он. Один его глаз открылся шире другого. — Ты знаешь «Проходи, Дейзи»?

Я растерянно моргнула, глядя на него.

— А?

— Ну, ты играешь на арфе или нет?! — он указал на меня копытом через комнату. — Только не говори мне, что ты певица! У певиц не бывает таких грив!

— Оххх… — я моргнула, затем посмотрела на мою золотую Метку. — О! Эм… Хех. Ну, я играю на лире, но, наверное, она не так уж и сильно отличается от арфы…

— Блю Оутс хвастается, что хорошо умеет играть на губной арфе, [1] — рассеянно бормотал мистер Шафл. — Я ему постоянно твержу, что земным пони не положено играть на губной арфе. Это единорожье дело. Но он меня никогда не слушает! Никогда меня вообще не слушает. Вот потому его больше и нет рядом…

Он запнулся о собственные слова, кинув взгляд по ту сторону танцующих занавесей.

— Его не было рядом… он… он…

На какое-то время опустилась тишина, в конце которой я неловко сглотнула.

— Я вижу, вы фанат Гарнета Хейстрингса, — сказала я, указав на его проигрыватель. — Он — легенда в музыкальных залах Кантерлота. Его композиции по-прежнему играют на выступлениях Вондерболтов.

— Он — напыщенный сенохвостый гад, который песней заманивал молодых жеребчиков на смерть, — выплюнул во внезапной ярости мистер Шафл.

Я вздрогнула от этого, стиснув зубы.

— Оххх… ну… — я снова наклонилась вперед. — Почему… эмм … почему вы тогда его слушаете?

— Потому что мне нравится ритм, — сказал мистер Шафл.

— О, — сказала я. Молчание вновь заполнило комнату, если не считать громкой музыки. — Ну ладно тогда…

— А вы кто такая, барышня? Время для моих витаминов?

— О. Нет, никаких витаминов, — сказала я, помотав головой. — Меня зовут Лира Хартстрингс, и я просто прохожу мимо. Я и не думала вовсе, что здесь находится дом престарелых…

— Они ее играют внизу и вверху по течению реки, — пробормотал он. — По громкоговорителям. И они никогда не слезают с лодки. Нет. Не как мы. Мы знаем, какова грязь вблизи. Грязь становится твоим другом. Даже Редтрот не сможет сохранить в чистоте подковы, даже чтоб спасти себе шкуру.

— Да что вы говорите? — отметила я. — Из-за этого у него не было проблем с… э… его старшим офицером?

— Он старший офицер?

— Редтрот — старший офицер?

Он рассеянно помотал головой и прищурился на меня.

— Кто?

— Эм… Редтрот. Жеребец, как я полагаю, о котором вы говорите…

— А вы кто?

— Я… — начала я, потом вздохнула и повесила голову. — Я Лира. Лира Хартстрингс.

— Ммф… опять пора принимать витамины?

— Нет, мистер Шафл, — я прикинулась добродушной сестрой, виденной ранее. — Просто… просто отдыхайте спокойно. Извините, что вас побеспокоила.

Я чувствовала себя глупо. А когда кто-то чувствует себя глупо, самый лучший способ расслабиться — это уйти. Так что я развернулась, чтобы так и поступить, когда…

— Это не страшно, мисс Смит. У вас всегда хватает важных дел.

Я застыла на месте. Я развернулась кругом.

— А?

Он откинулся на кресле, уложив свои хрупкие кости рядом с проигрывателем.

— Ну, с управлением фермой и всем таким. Яблоки всегда были вашей страстью. Грейс говорит, что вы скорее выйдете замуж за дерево, чем найдете себе порядочного, красивого жеребца. Но Грейс всегда не прочь вас поддразнить и подколоть.

— Я… — я вошла на несколько футов в комнату. — Кем вы меня только что назвали?

— А что, вы решили себе взять имя Семьи Оранж? — он попытался рассмеяться, но издал лишь только хрип. — Вы сами говорили, что скорее вас похоронят заживо, чем вы согласитесь провести хоть один день в Мейнхеттене.

— Что?… — я посмотрела на него, а потом на себя: на свою мятно-зеленую шкуру, тонкое телосложение и светлый цвет волос в гриве. Внезапно с губ моих сорвалась усмешка, которую я не смогла удержать. — Хех… Хехех… Вы думаете, я?…

Я остановилась на полуслове, прочистила горло и выдавила:

— Ох… Ну, времена поменялись, мистер Шафл. Мейнхеттен не так уж и плох. На самом деле… моя внучка Эпплджек заезжала туда однажды, когда была маленькой. Разве вы об этом не слышали?

— Ваша… внучка?… — он посмотрел искоса на меня.

Я сжалась.

— Кхм, эм… я имела в виду вот что: если когда-нибудь у меня будут внуки, я позволю им самим выбирать, подходящее ли для жизни место этот город или нет. Надо дать молодым возможность решать самим, ведь так, мистер Шафл?

— Прошу вас, Эппл Смит, — легко усмехнулся он. — Зовите меня Гранит. Вы с Грейс просто скромничайте, когда зовете нас с Стинкином по фамилиям.

— Конечно, Гранит… — мне пришлось подавить удивленный вздох.

Меня внезапно накрыло волной осознания. Мало было того, что я сегодня увидела имя Гранит Шафла на могиле. В этом имени было еще что-то помимо этого, что-то до безумия знакомое. Мне потребовалось два-три взгляда на сельские пейзажи и вырезки из газет на стенах, чтобы подтвердить свое подозрение.

— Вы же… вы же сам Гранит Шафл! Партнер Стинкин Рича, отца Филси Рича, и владелца Амбарного Магазина Рича! — я поглядела за окно, получив возможность увидеть краткую вспышку ярких расцветок деревни по ту сторону танцующих занавесок. — Вы, Стинкин и Бабуля Смит, по сути, целиком и полностью ответственны за основание Понивилля множество десятилетий назад!

Я покачала головой с теплой улыбкой, которая вскоре растаяла вслед за тенями этой маленькой комнатки. Я внезапно осознала присутствие болезненного окружения: дюжин и дюжин бормочущих, кашляющих и шаркающих старых пони за тонкими стенами, что нас окружали. Я онемело посмотрела на него и сказала:

— Что, во имя Селестии, такой жеребец, как вы, здесь делает?

Я пожалела, что сформулировала такой вопрос, едва он покинул мои губы. К счастью, Гранит Шафл не в состоянии был его услышать. Прохладный ветерок залетел в окно, и пожилой жеребец воспользовался этим как возможностью тихо заснуть. Проигрыватель доиграл до конца пластинки и теперь из колонок лились лишь щелкающие звуки. Я протянула копыто и отключила его, не отрывая взгляда от черт лица старого жеребца.

Жизнь, судя по всему, никогда не переставала забывать драгоценные вещи. В едином размытом движении, я развернулась и вышла из комнаты.

 

— Извините?…

Сестра Гласс Шайн медленно повернулась ко мне, сидя за своим столом, и улыбнулась:

— Да?

— Меня зовут Лира, — сказала я, подходя к ней. — Лира Хартстрингс. Я… эм…

Я помедлила немного, переступая с ноги на ногу, затем улыбнулась:

— Я беру интервью у пожилых жителей города для местной газеты, для статьи об основании Понивилля, — я повернулась и указала на дверной проем с номером, ведущий в палату мистера Шафла. — Не могли бы вы мне сказать, кто обитает в комнате номер двадцать семь?

— О, конечно, конечно, — сказала медсестра, слегка кивнув. — Там последние восемь лет живет Гранит Шафл.

Я чуть не села.

— Восемь… лет? — я сглотнула. — Сколько же лет этому джентельпони, позвольте поинтересоваться?

— О… эмммм… — Сестра Шайн закусила губу, оглянув потолок. — Уже восемьдесят два. Возможно, восемьдесят три. Сомневаюсь, что он хоть сколь-нибудь в состоянии помочь вам с интервью, мисс Хартстрингс.

— Почему же?

— Ну, некоторые пони переживают свои золотые годы довольно неплохо. Мне жаль это говорить, но в случае с мистером Шафлом все несколько иначе. Последнее десятилетие весьма крепко сказалось на его разуме. Ему нужна очень особенная забота всего персонала, включая меня.

— Да… — выдохнула я, уставившись в уходящий вдаль стерильный коридор со множеством дверей в палаты.

— И все же, — я сглотнула и снова перевела взгляд на нее. — Его имя мне ужасно знакомо.

— Хмммм! — она кивнула, слегка зарумянившись. — Так и должно быть. Многие пони из этих мест знают его весьма хорошо. Он пользовался очень обширным влиянием по всему Понивиллю. Печально, что большинство жителей вашего возраста даже и не представляют, чем он действительно знаменит.

— Да. Да, так и есть, — сказала я, кивнув. — Но я не только потому узнаю его имя. Я недавно… ох… я недавно посетила местное кладбище… как часть своего проекта…

— О, да?…

— И я совершенно точно уверена, что видела его имя на одной из могил. В смысле, это, скорее всего, просто совпадение, но у записи нет даты смерти.

— В этом на самом деле нет ничего такого странного, мисс Хартстрингс, — сказала Сестра Гласс Шайн. Она протянула проходящей мимо медсестре дощечку с закрепленными на ней документами, продолжая со мной говорить: — Многие пони, за душой которых имеются большие богатства, заказывают себе могилы задолго до смерти. Мистер Шафл, например, подписал документ купли этого участка более десяти лет назад, пока еще был в более ясном сознании. С тех пор могила оплачивается его родственниками, которые также ответственны за поддержку его проживания здесь.

— Где… — я подошла ближе и проговорила тихим голосом: — Где его родственники?

— Мммм… живут в Троттингеме, мне кажется. Если, конечно, я правильно помню… — она постучала копытом по подбородку. — Один сын, одна дочь и по меньшей мере трое внуков.

— Все богаты?

Сестра Шайн усмехнулась.

— Это тоже часть вашей статьи в газету, мисс Хартстрингс?

— О, это? Нет! Что вы, совсем нет. Я просто… — я стиснула зубы и пробежалась копытом по гриве, оглянувшись на комнату 27. — Они когда-нибудь его посещают?

Сестра Шайн прокашлялась.

— Не так часто, как раньше.

— Не так часто… или вовсе нет?

Она ничего не сказала.

Я сглотнула и мрачно посмотрела на нее.

— Это ведь ужасно, разве вы так не считаете?

Она улыбнулась очень легко, но искренне.

— Моя забота и надежда всего остального персонала в том, чтобы пони, такие как Гранит Шафл, могли жить в мире и покое, пока они здесь.

Я протяжно и тяжко вздохнула и кивнула печально.

— И все же… у него бывают какие-нибудь посетители? Хоть какие-то?

Ее взгляд опустился к земле, а сама она медленно покачала головой.

Я вновь долгим взглядом поглядела на вход в комнату.

 

— О да. Антилопы гну безжалостны, [2] — сказал Гранит Шафл. — Если возьмете верхнюю часть тела от минотавра и сделаете его нижнюю часть такой же сильной, как и верхняя, то то, что получится, даже и близко не удастся сравнить с тем, что преследует вас по пустыне. У меня ушло целое утро на то, чтобы убить своего первого. Отряд того гну продолжал часами кряду колоть нас и тут же убегать. Наконец-то мы их загнали в овраг и больше они убегать не могли. У них не осталось никакого выбора, кроме как драться с нами, с честью и достоинством. Редтрот одолел четырех этих рогатых уродов. Я сам записал на свой счет только одного, но до чего он был крутой! Стоит десятерых таких, каких пригвоздил копьем Редтрот. Мы сцепились в драке так близко друг к другу, что я даже чуял у него изо рта запах того, чем он позавтракал: тем же отвратительным дерьмом, которое они едят на этой их гнилой земле, с которой они пришли, чтобы захватывать оазисы зебр. Эгоистичные, жалкие существа эти антилопы. Кто вообще породил такое? Я даже не хочу знать. Блю Оутс думает, что знает, но он идиот. Еще бы — он однажды забрался на дерево у лагеря, чтобы достать кокос. Я ему сказал: «Это же пустыня, дурья твоя башка.» Прежде чем рухнул на землю, он мне ответил…

Слова утихли. Гранит Шафл заморгал. Он оглядел стены один раз, другой и затем увидел меня, будто я материализовалась прямо перед ним из ниоткуда.

— Что? Чем мы занимались?

— Вы мне рассказывали о своей службе в Зебрахарском конфликте, — сказала я с мягкой улыбкой. — Вы маршировали бок о бок с лейтенантом по имени Редтрот два года, прежде чем он перевел вас в пограничный лагерь…

— Перевел?! — выплюнул Гранит, затем нахмурился. — Но в самом деле, он же меня ждет прямо сейчас, пока мы тут говорим!

Он затрясся и зашатался, пытаясь встать на ноги.

— Я буду плохим солдатом, если я не…

Я встала со стула у шахматной доски и осторожно опустила его обратно на сиденье.

— Редтрот понимает, что вам нехорошо. Солдат ведь бесполезен, если он не в самой лучшей форме и не готов к службе, как думаете?

— Что? Почему? — он неловко моргнул, глядя на меня. — Я что, слег с чем-то?

Он бросил взгляд за танцующие занавеси и на многочисленные фотографии на стене.

— Где Грейс? Моим ногам уже лучше. Я могу теперь покинуть Сталлионоград. Мисс Смит прислала мне пять писем за прошлый год. Я очень, очень хочу ей ответить.

Я положила подбородок на копыта и нежно ему улыбнулась.

— Мисс Смит, должно быть, ужасно много для вас значит.

— Хмммф… — он внезапно криво мне ухмыльнулся. — Это все потому, что вы всегда знали, как выставить напоказ свои качества.

Я моргнула, а потом закусила губу.

— Эм, мистер Шафл, я не…

— Даже когда работаете в поте лица, чтоб приготовить целую партию своего грозаблочного джема, вы смотритесь красивее, чем рассвет Теплого Очага. Никогда мне не узнать ваших кобыльих секретов, которыми вы так свою красоту поддерживаете… Да что там, даже Виш Степ…

Он вновь остановился на полуслове.

Я вскинула бровь.

— Виш Степ, мистер Шафл?…

— Сказала, что заглянет ко мне в на днях, — выдавил он, заикаясь и сузив глаза. — Дела в Троттингеме всегда несутся в гору, как она говорит. Я знаю, что у Филси и Джуниора они в надежных копытах. Но рынок в последнее время… я не следил за его новостями уже многие годы. Газеты в последнее время тяжело читать. И по утрам тут ужасно холодно.

Он содрогнулся и провел двумя копытами по плечам, бросив издалека взгляд на шахматную доску.

— Пустыня тут по ночам… Блю Оутс продолжает хныкать во сне. Я не хочу, чтоб Редтрот ему устроил разнос. Он же просто жеребенок, на самом деле. Если бы он узнал, что я убаюкал бедолагу посреди ночи, я не знаю, что бы он… что бы он…

Он сглотнул и метнулся взглядом в кратком приступе страха по потолку крохотной комнатки.

— Я… Я побывал где-то. Я не знаю, сколько. Они захотят узнать, прежде чем уволить меня домой, мисс Смит, — он глянул на меня. — Можете узнать у Грейс, сколько времени прошло?

Я уставилась на него в ответ, но едва ли я могла сказать хоть слово. Я перевела взгляд за окно. Опустилась ночь. Я провела здесь весь день, слушая его, пробираясь по витиеватым, разбитым на кусочки кругам памяти, что остались от его жизни. После столь многих часов, я так и не оказалась хоть как-то ближе к сложению головоломки воедино. И что хуже всего, я чувствовала, что я единственная, кто знает, что что-то не цельно.

— Хммфф… — его глаза заострились, когда он уставился на шахматную доску.

— У них такой запах… — проворчал он. — Даже странно думать, что подобные животные разбираются в таком приличном спорте, как шахматы. Их изобрели зебры, но антилопы украли у них даже это. Мне интересно, эти рогатые твари вообще рожают детей или лепят их из дерьма, найденного в очередной захваченной деревне?

— Я… эм… — я усмехнулась, не удержавшись. — Я уверена, что те антилопы более чем способны иметь семьи, как и те, с которыми мы заключили мир тридцать лет назад, мистер Шафл.

Он меня не слушал. Вместо этого он выражал верность своему имени, [3] вставая со своего плюшевого стула и шаркая на хрупких копытах к шахматной доске. Едва добредя до табурета с другой стороны от меня, он протянул копыто и немедленно выдвинул вперед белую пешку.

Я посмотрела на него. Я посмотрела на доску. Я посмотрела на него вновь.

Он продолжал разглядывать фигурки из мрамора и красного дерева, слегка качаясь от накопившейся за день усталости.

Было ли это приглашением или нет, так или иначе, я внезапно увидела единственный способ высказать свое уважение старшему.

— Ладно… — я сделала глубокий вдох для храбрости и выдвинула вперед черную пешку прямо напротив его. — Я уже давно не играла. Хотя могу представить, у вас перерыв, быть может, был побольше…

Он без промедлений выдвинул следующую пешку.

Я моргнула.

— Ну хорошо, — я пододвинула свою пешку, чтобы преградить путь этой фигуре.

Не медля ни секунды, он вывел своего коня вперед и встретил его с моим. Мы выставляли лицом к лицу пешки против пешек, слоны касались, проходя мимо, ладей и бесцельно неуловимых ферзей. Наш диалог заменился на скольжение фигур и тихие постукивания по доске. Я не могла точно сказать, как далеко это могло зайти, а потому пыталась найти легкий выход из этого кажущегося пустым занятия. Затем, откуда ни возьмись, его слон проскользнул и съел мою вторую пешку, немедленно ставя шах королю.

Я недоуменно на это посмотрела. Если я не подвину короля, следующим ходом я получу мат и все равно я внезапно поняла, что большинство моих важных фигур находятся под угрозой его коня и слона в течение следующих шести ходов. Я была уверена, что я относительно разбирающийся шахматный игрок. Я играючи размазывала других кобылок в общежитии Школы Селестии для Одаренных Единорогов. Часть меня, уверена, чувствовала, что игрой этой я просто уважу пожилой возраст мистера Шафла, но внезапно я осознала, что в этой игре несерьезно относиться надо не к нему.

Следующие десять минут были самой напряженной игрой в шахматы в моей жизни. Я с самого начала знала, что проиграю эту партию. Все свои ходы я делала только лишь для того, чтобы спасти последние остатки чувства собственного достоинства. Я не заметила, сколь тихо стало в этой крохотной комнатке. И более того, я практически без остатка забыла цель своего визита. Для меня сейчас имела значение только игра, единственная за всю мою жизнь шахматная игра, которая заставила меня вспотеть. Впервые за многие месяцы мне показалось, что пора уже постирать толстовку…

— Вы его по-прежнему зовете Большим Макинтошем?

— Эээ… — я подняла взгляд от того, что осталось от моей безжалостно вырезанной черной армии. — Простите?

— Когда ваша невестка родила, я готов поклясться, что слышал, как весь Понивилль содрогнулся от удара крупа ее сына по полу стойла, — сказал Гранит Шафл с лукавой ухмылкой. — Вы, должно быть, без ума от страха были за нее.

Я вскинула бровь. Он по-прежнему был только лишь отчасти в этом мире, и все равно голос его звучал гораздо уверенней, тверже и спокойней, чем у всякой другой фразы, что он произнес за целый день. Я не могла не улыбнуться в ответ.

— Ну, его назвали «Большим» неспроста, Гранит. И он верен своему имени всю свою жизнь, ну, если не считать ситуаций, когда дело касается его эго.

— Очень жаль, что он не пользуется преимуществами своей силы, когда становится горячо, — проговорил старый жеребец, продолжая уничтожать меня в шахматах. — Если бы только он был хоть немного как та мелкая злючка. Ну, знаете… та, что с веснушками.

Я хихикнула. Воздух, казалось, наполнился теплом и радостью, когда я наконец оказалась всухую разгромлена в игре.

— Ну, да, никто не идеален. И я уверена, Эпплджек не была бы даже близко столь сильной, если бы у нее не было Большого Мака, на которого можно опереться.

— Для того семья и нужна, — произнес тихо Гранит Шафл. Он расставил фигуры на доске заново, а я оказалась слишком медлительна, чтобы остановить его, прежде чем он начнет новую игру. Он выдвинул свою фигуру вперед и я кинулась отвечать на его вызов. А в это время, тупая усталость уже истекала из его взгляда. — Семья держится за вас вне зависимости ни от чего. Суть не в деньгах и не в доходах. Суть в жизни, в жизни вместе, даже если дела идут тяжело.

На этот раз терял фигуры он. Но я не радовалась своим победам. Я остановилась и увидела, как он смотрит в тени, хоть голос его был направлен по-прежнему ко мне.

— Я всегда… всегда восхищался семьей, которую вы вырастили, мисс Смит.

Я закусила губу, прежде чем наконец спросила:

— Вы когда-нибудь раньше это мне говорили, мистер Шафл?

Его глаза медленно открылись и закрылись.

— Мммм… я не… я не знаю, — он медленно сглотнул и склонил голову. — Но Грейс… Грейс говорит… говорит…

Его голос утих и вскоре сменился тихим храпом. Он сидел на табурете, опустив немного голову вперед.

Я вновь ощутила беспокойство и неловкость. Я услышала снаружи шарканье копыт медсестры. Наэлектризованная краткой вспышкой паники, я решила, что визит на сегодня уже достаточно затянулся. Я покинула его дом, но не раньше, чем схватила одеяло со стула и накинула ему на хрупкие плечи.

 

Той ночью я спать не могла. Рядом со мной лежал дневник Кометхуфа, вместе с результатами тщетных попыток собрать воедино и записать разбросанные ноты «Элегии Запустения». Несмотря ни на что, я не закончила даже одной страницы ни того, ни другого. Я лежала на койке в тенях своей хижины, уставившись в потолок.

Вместо размышлений о Царстве Неспетых или о горящих руинах Кантерлота в конце Пришествия Теней, я была поглощена бурей чужеродных чувств. Я видела пустыни, усеянные разоренными войной деревнями. Я представляла себе полевые госпитали у стен Сталлионограда, в которых за раненными солдатами ухаживали кобылы со старомодными прическами. Я видела банки грозаблочного джема, выставленные рядами на антикварных рыночных прилавках. Я видела шахматные фигуры, копящие на себе пыль, как и те фотографии лиц членов семьи, что слишком богата и отстранена, чтобы избавиться от накопившихся отложений столь великого множества отброшенных, как мусор, прошлых лет.

Где-то там, во всей этой дымке, я надеялась, я молилась, есть нечто достойное улыбки в свою честь. И на какое-то краткое мгновенье, это нечто я смогла обнаружить. Действительно ли именно игра в шахматы вытащила это на поверхность из души мистера Шафла? У него, очевидно, есть какая-то история отношений с Бабулей Смит и ее семьей. Я знала, это не мое дело… но…

Мог ли он сам позволить себе это сделать своим делом? Остался ли этот пони в большей или меньшей степени тем жеребцом, которым он когда-то был, оказавшись без воспоминаний, что возвели столпы его бытия? Что из себя представляет каждый из нас, когда мы оказываемся лишены всех наших прошлых лет? Достоен ли уважения оставшийся после этого чистый лист? Разве не заслуживаем мы возможности извлечь нашу сущность из глубин, если эта сущность действительно способна к жизни?

Надо мной нависает проклятье, требующее излечения. Надо мной всю жизнь нависало проклятье, требующее излечения. Это самый главный конфликт моей жизни.

Но что насчет Гранит Шафла? Проклятьем была его жизнь или, по крайней мере, то, что от нее осталось? Я не могу никак выкинуть из головы мысли о нем, о его крохотной комнатке, о его пыльных шахматных фигурах. Я не могу никак перестать задаваться вопросом: какие же мысли были у него в голове, когда он только открыл глаза утром, просыпаясь навстречу миру более пустому, чем любая пустыня под этим небом? Были ли его мысли полны растерянности и страха? Проживал ли он каждую минуту, стоя на обрывистом краю панически торопливого дыхания? Нашел ли он, как нашел Кометхуф, каким-то образом смысл и предназначение посреди этого ментального лабиринта, или весь его мир обречен был раствориться в водах безумия?

 

— Они не поклоняются ни Луне, ни Селестии в своем Сталлионограде, мисс Смит, — сказал Гранит, двигая в утреннем свете черную шахматную фигуру по доске. — Они поклоняются Королеве Звезд. Это такой сталлионоградский изощренный способ почитать обеих сестер-аликорнов под крышей одного храма. Вот почему Селестия не поднимала солнце в том городе так много лет. Пони Сталлионограда ожидают, что обе принцессы должны быть всегда вместе. С тех пор, как Луна стала Кобылой на Луне… хех … с этим начались некоторые сложности.

— Мистер Шафл, — начала я, улыбнувшись ему с другого края шахматного столика, отчаянно пытаясь защитить свои фигуры от его. — Выслушайте меня.

Когда я только пришла, он начал игру, не говоря ни слова. Я не знаю, подсказало ли ему это какое-то чувство чего-то знакомого или нет, но я решила подыграть. У меня не хватило духу сказать ему, что из-за табурета, который он на этот раз выбрал для себя, мы продолжаем игру поменявшись сторонами. Несмотря ни на что, пожилому жеребцу потребовалось всего ничего времени, чтобы обойти меня в игре, будто он играл за эту сторону с самого начала. — Что, если я вам скажу, что Принцесса Луна была освобождена из небес и более не Найтмэр Мун?

— Ба! Не надо сочинять сказок про святых сестер, мисс Смит! — выплюнул Гранит, хотя я заметила едва ощутимый подъем уголков его губ. — Это антилопьи бредни! Только Грейс может шутить так грубо!

Я хихикнула.

— Я так погляжу, от шуток Грейс у сталлионоградских пони уздечки, должно быть, отваливаются в ужасе.

— О! Постоянно! От нее даже другие медсестры краснеют! Да что там, однажды, когда она мыла губкой Редтрота, лейтенант попытался за ней приударить. По сей день солдаты думают, что он вывихнул себе плечо в засаде. Только Грейс рассказала мне другое.

Я усмехнулась. Как раз в этот момент Сестра Гласс Шайн прошаркала мимо комнаты. Увидев меня, она остановилась, вздрогнув, и быстро зашла внутрь.

— Извините, вы кто будете?…

Я прочистила горло и ответила как по ритуалу:

— Лира. Лира Хартстрингс.

— Извините, мисс Хартстрингс. Но сейчас не время для посетителей. Если, конечно, вы здесь не от лица родственников мистера Шафла, я обязана попросить вас зайти позже…

— О, в этом как раз все и дело, — я указала на дверь. — Разве вчера вечером не пришла записка от дочери мистера Шафла, Виш Степ, предупреждающая о моем прибытии?

— Записка? — Сестра Шайн наморщила нос в недоумении. — Какая записка?

— Вы ее не видели? — я указала дальше по коридору. — Она оставила ее на посту медсестры.

— Правда? Мне придется это проверить, — она развернулась и пошла прочь. — Подождите меня здесь.

— Хех. Обязательно, — я спокойно проследила за тем, как она прошла пять футов, десять, пятнадцать. После волны холода я поправила толстовку у себя на плечах и вернулась к шахматной игре. — Итак, что же большую часть времени делают пони в Сталлионограде?

— Ммф… — мистер Шафл с трудом двинул своего ферзя по доске. — Они делают гравий.

— Да? И что же они делают с гравием?

— Еще больше гравия, — его ферзь опрокинулся. — Клок обдери…

— О… Эм… — я улыбнулась и вежливо подняла его черную фигурку телекинезом. — Куда?

Он прокашлялся и спокойно распрямился на своем табурете.

— С6 на С2.

Я подвинула фигуру вместо него, убрав свою собственную пешку. Оглядывая свои фигуры, я проговорила тихо:

— Знаете, я поспрашивала у народа в городе, прежде чем сюда прийти.

— Правда, мисс Смит? И с каких это пор вы решили приехать в Сталлионоград?

Я осторожно и, по возможности, изящно обошла этот вопрос стороной.