Эй! Земля вызывает Морнинга! Вставай давай, ленивый круп! 6 страница

— Но… — я глядела на нее, чувствуя, как быстро бьется мое сердце. Наши встречи прежде не оборачивались такой драмой. Что же иначе на этот раз? — Но я одинока, Твайлайт. И пока я не раскрою тайну этих мелодий, мне придется с этим смириться.

— Но прямо сейчас я знаю, Лира! — ее глаза были покрытыми рябью фиолетовыми озерами. Я чувствовала, будто пытаюсь идти по воде; конечно же, безуспешно. — Ты рассказала мне все, и я знаю. И мысль о том, что все это время ты была здесь, и что все твои самоотверженные подвиги остались незамечены терзает меня! Так же, как и мысль о том, что мы были друзьями детства!

— Твайлайт… — я коснулась ее копыт в ответ. Это был жест без чувства, как если бы я приложила копыто к доске. — Я рассказала тебе о нашем забытом прошлом потому, что мне было нужно, чтобы ты мне поверила. Как ты себе иначе представляешь — незнакомый единорог приходит сюда и просит опознать эти элегии, не давая никакого объяснения?

Она, очевидно, не способна была сейчас ничего себе представить. Невероятно реальное мгновенье расцвело перед ней и грозило рухнуть в следующий же леденящий миг.

— Как ты можешь вообще думать, что это — единственная причина, по которой ты пришла ко мне, Лира? Бедняжка! Эта твоя ситуация: как ты можешь позволить себе иметь друзей за пределами собственной памяти, и только ее?

— Пожалуйста… — вздохнула я и покачала головой. Я потянула слегка, и мое копыто начало выскальзывать из ее объятий. — Я могу с этим жить. Я нашла в себе силы…

— Дружба — это самая могучая сила в мире, Лира! — воскликнула она с мокрыми глазами. — Прямо сейчас — мы ведь снова друзья! Мы должны сохранить это любой ценой! Нам надо передать сообщение Принцессе! С помощью Селестии, мы сможем собрать самых сильных магов Эквестрии и…

— Это не сработает, Твайлайт! — выпалила я. Получилось гораздо громче, чем я намеревалась. Я побледнела при виде хмурого единорога, отразившегося в ее жеребячьих глазах. — Твайлайт, прости. Но… Я-я уже через все это проходила. Я знаю, что ты желаешь только добра…

Ее губы задрожали, а по щеке пробежала слеза.

— Я не только желаю добра. Я желаю перестать терять друзей, — она моргнула единожды, и ее лицо побледнело. Не отпуская мое копыто, она повернулась к знакомой фотографии на столе в дальней части библиотеки. Две юных кобылы стояли в рамке, улыбаясь. А рядом было место для третьей.

И тогда я поняла.

О благая Селестия. Вот в чем дело. Вот что изменилось.

— Ты… — всхлипнула она. Она сдавила мое копыто еще крепче. — Это была ты. Это всегда была ты…

Она повернулась ко мне, не сдерживая более слез.

— Из моей жизни столько всего пропало… В моем детстве не было музыки. Я приехала в Понивилль, чувствуя себя одинокой и нелюбимой. И теперь… М-Мундансер навсегда покинула меня, — она шмыгнула носом. Она подавилась идущими следом словами. — Но теперь мне все п-понятно, Лира. У меня… у меня украли тебя.

Она закусила губу и практически пропищала:

— И тебя тоже ограбили, Лира. И теперь, когда я наконец-то получила возможность узнать, что за часть моей жизни канула в никуда, ты собираешься снова меня покинуть? Но почему?! Почему все должно быть именно так?! Это… это проклятье! Я просто не могу понять его…

— Твайлайт, — мне тяжело было говорить ровно. Я видела ее слезы, но по какой-то причине я не могла их ощутить. Я пыталась улыбнуться. Но это, наверное, выглядело как изломанная гримаса. Я осознала, что даже не пыталась улыбаться весь день до этого момента. И что хуже всего, у меня не обнаружилось способности испытывать по этому поводу вину. — Пожалуйста, успокойся. В самом деле. Все… все хорошо…

— Нет! Не хорошо! — выкрикнула Твайлайт. Она сжала мое копыто еще крепче. Она знала, как никто иной во всей вселенной, что я вскоре улечу прочь, как осенние листья на ветру, все до единого несущие на себе аромат ее слез. — Я нашла нечто д-драгоценное и прекрасное… и ты мне г-говоришь, ч-что через какие-то несколько минут оно исчезнет без остатка! Как это вообще может быть хорошо?

— Я… я… — столько всего надо было сказать; ничего не осталось, о чем можно было сказать. Я более не думала о Реквиеме. Нечто другое было достойно сочинения элегии о себе, но внезапно я ощутила, что во мне нет сил ее написать.

А потому я сделала второе по важности действие: нечто, для чего мне однажды потребовалось целых двенадцать месяцев повторяющихся разговоров с Твайлайт. Целых двенадцать месяцев только на то, чтобы набраться смелости об этом попросить. Только на этот раз на ее невысказанную просьбу ответила я. Я обняла подругу, обернув передние ноги вокруг нее, любуясь тем, какой ужасающе маленькой она ощущалась в моих нежных объятьях.

День за днем я не могу остановить себя от распространения этого проклятья как заразы. Жизнь парии не должна быть чем-то подобным, но кто я такая, чтобы жаловаться? Существует только одно, то единственное, что я могу делать, что я всегда буду способна делать; то единственное, что хранит какое-то значение в существовании призраков, которых я созидаю вокруг себя одним только касанием.

Я извинилась.

— Прости, Твайлайт, — я извинилась… и более ничего. Последние слова — самые бессмысленные слова из всех. Это еще одна из причин, по которым я люблю песни вместо монологов. — Прости… Прости, пожалуйста…

— Я… Я-я не хочу, чтобы т-ты уходила… — рыдала она в моих объятьях. Сотрясалась она в моих объятьях. Ее голос икал, как у маленького жеребенка: — Я н-не хочу, чтобы ты уходила, Лира.

Она терлась носом о мое плечо. Ее слезы пятнали толстовку.

— Сначала Мундансер, теперь ты? Я н-не знаю, что хуже — терять друзей или терять память о том, почему они никогда не вернутся…

Я стиснула зубы. Тому была причина. Стена холода обрушивалась на нас, как приливная волна. Впервые за все время, что я могу вспомнить, я практически была благодарна ей. Я закрыла глаза на пике ледяного потопа, переходя его вброд под плач моей подруги детства. Там, в библиотеке, я нежно обнимала Твайлайт Спаркл, что умирала у меня на копытах.

Я ощутила этот момент, едва ее тело обмякло в объятьях. Вся ее дрожь прекратилась. Все ее всхлипы утихли, и я поняла, что нечто неизмеримо драгоценное утеряно навсегда.

— Оххххх… — проворчал ее голос. Она качнулась в моих передних ногах, проводя копытом по лбу, пока глаза ее рассеянно блуждали, как в танце. — Фух… Что… Ч-что случилось?

— Вы… — мой голос звучал хрипло, с придыханием. Прочистив горло, я держала ее на комфортном для нее расстоянии от себя, глядя прямиком в глаза. — Вы упали. Я… ых … я вас поймала.

— Правда? — моргнула Твайлайт. Она изобразила неловкую застенчивость на лице, затем дотронулась копытом до заметно мокрой щеки. — Что?…

— Вы не помните? — выдавила я из себя искусственную улыбку. — Вам на голову упала энциклопедия с верхней полки. Вам крепко досталось, мэм.

— Ох елки, — усмехнулась она и закатила глаза, вытирая щеку насухо. — Вы уже, наверное, думаете, что я не такая уж и взрослая кобыла. Хех… Рейнбоу мне проходу не даст, если узнает, что я расплакалась от маленького ушиба.

Она закусила губу и посмотрела на меня.

— Это ведь останется только между нами, мисс?…

Я открыла рот. Я помедлила, сглотнула, а затем сказала:

— Я… я-я просто пришла взять книгу. Я здесь ненадолго.

— Ну, мой дракон-ассистент Спайк определенно может вам с этим помочь! — сказала она, затем беззаботно пошла прочь. — Мне еще нужно закончить письмо Принцессе! Я его откладывала в долгий ящик все три дня после Гранд Галопинг Гала. Даже не знаю, что буду делать, если опоздаю.

— Я уверена, вы ее впечатлите как надо.

— Хихи. Ну, я постараюсь не подвести ни вас, мисс, ни Принцессу! — она уже почти вышла за пределы слышимости. — Спасибо еще раз, что поймали такую неловкую меня!

— Пожалуйста… — тихо произнесла я, глядя в тени. — Не стоит благодарности…

 

— Должен признать, — сказал держащий сияющую лампу Спайк, ведя меня вниз по множеству ступеней спускающейся в подвал понивилльской библиотеки винтовой лестницы. — Вы — первая пони уже за не знаю сколько, кто спускается в это жутковатое место.

Массивные корни дома-дерева со всех сторон вокруг нас тянулись вниз. Там, на самом нижнем уровне цилиндрического подвала, пылились в сиянии заряженных мана-кристаллов ряды книжных полок.

— Едва ли могу назвать вам хоть кого-то, кто бы спрашивал эти старые, старые кучи хлама. Хех… Только не говорите Твайлайт Спаркл, что я их так обозвал. Она почему-то считает этот разлагающийся мусор безумно ценным.

— Чем проще о чем-то забыть, тем проще назвать это бессмысленным, — тихо проговорила я. Ни к чему было говорить ему о том, что я прежде уже спускалась сюда, по меньшей мере пять раз. И в каждый из тех раз у меня не было никаких причин считать, что это место достойно чего-то иного, кроме как просто слепого поиска. До настоящего момента. — Спасибо, что проводил меня, Спайк. Думаю, ты теперь можешь вернуться к своим делам.

— Уверены? — он скривил лицо, вешая лампу на ржавый крюк, торчащий из земляной стены подвала. — Какой же из меня тогда хороший ассистент исследователя, если я просто возьму и брошу вас?

— Что ж, хорошо, — пробормотала я, а затем указала в сторону книжных полок. — Они выставлены по литературным периодам?

— Ага. От пре-классического до средне-тысячелетнего.

— А здесь есть раздел книг, написанных во время Пришествия Теней?

— О, да, безусловно! — Спайк схватил скрипучую табуретку-лесенку. Сдвинув ее к середине третьего шкафа, он запрыгнул на верхнюю ее ступень и счистил несколько паутинок с четвертой полки. — Вот здесь. Согласно пометкам Твайлайт, а сомневаться в пометках единорогов бесполезно, эти шесть книг написаны в этот период. Похоже на кучу каких-то скучных астрономических альманахов, написанных на мертвых языках. Вы уверены, что ищете именно это, мисс?

— Да, Спайк, — сказала я ровно. Подойдя поближе, я забрала у него лесенку. — Спасибо большое. Я дальше сама.

— Ну, если настаиваете, — он пожал плечами и двинулся к ступеням. — Если вдруг понадоблюсь, просто дерните веревку у стены, рядом с лампой. Она ведет к колокольчику на первом этаже библиотеки. Потянете за нее — и я тут же прибегу вам на помощь!

— Постараюсь запомнить.

— Конечно, — он помедлил и указал на меня пальцем, улыбаясь. — И, кстати…

— Да, да, — монотонно ответила я, натягивая на копыта серые рукава. — Я знаю, она весьма «крута».

— Хех. Ладно. Удачи с вашим исследованием, мэм.

Его ковыляющие и цокающие когтями шаги удалились вверх по лестнице. Дверь со скрипом отворилась, помедлила немного и захлопнулась с тихим стуком.

Едва он ушел, я рухнула на пол. Я уронила спину на книжный шкаф, а голову — на верхнюю ступеньку лесенки-подставки. Зарыв лицо в передние ноги, я сделала несколько глубоких вдохов, содрогаясь от волн ледяных серых мыслей.

Я никак не могла вытряхнуть из головы воспоминание о том, как тело Твайлайт обмякло в моих объятьях. В одно мгновенье она плакала навзрыд, а в другое — уже была спокойна, как вода в пруду. Меня тревожило то, сколь драматичной я позволила обернуться нашей встрече. Конечно, это не только ведь из-за ухода Мундансер. Мне нужно было постараться утешить Твайлайт, успокоить ее, ослабить шок и боль от того знания, что я столь горько завещала ей.

Мои тяжелые вздохи эхом блуждали по глубокому подвалу библиотеки. Какой бы одинокой и мрачной эта комната ни казалась, я ощущала странный прилив облегчения от нахождения здесь, от одиночества, от окружения тенями.

Что со мной такое? Во что я превращаюсь? Месяц или два назад я могла улыбаться, и улыбаться искренне. Что изменилось? Почему я не могла ощутить панику и ужас Твайлайт, пока не стало слишком поздно что-то исправить?

Я не могла этого отрицать: я была рада, что она забыла, кто я такая. Я действительно была рада, что вдруг налетело мое проклятье и заглушило ее, укололо ее иглой, от которой она сдулась как воздушный шарик, обращаясь в утратившую память оболочку, восставшую затем из пепла.

Но я не всегда так думала. В конце концов, мне нравилось верить, что за пятнадцать месяцев я превратилась в стойкую пони; заботливую пони; в единорога, который может храбро лицом к лицу встать перед превратностями судьбы и перенести скорбь с достоинством. Если в чем-то я могу быть уверена, так это в том, что я определенно стала сильной; только вот я боюсь, что стала слишком сильной. Неужели сила — это нечто, чем надо гордиться, особенно если она ослепляет к чувствам других пони, пока мне приходится бороться за раскрытие тайн моего проклятья?

Я хочу обвинять в своих бедах столь многое из того, что я перенесла, многое, чем я пожертвовала. Я хотела обвинять элегии, ужас неизвестности, что приходит с их исполнением, извечно тревожащую возможность того, что я следую по мерзлой дороге, у которой нет конца.

Но вне зависимости от того, как старательно я пытаюсь это анализировать, отговорок у меня нет. Кого мне надо убедить, что я становлюсь сильной пони, к лучшему или к худшему? Кто, кроме меня самой может судить преступления или благословения, что я совершила для этой деревни, полной безмятежных душ?

Сидя в подвале библиотеки, я была более одинокой, чем когда-либо прежде. Еще один день пришел и ушел. И вновь я утратила все; и все, что обрела взамен — лишь название мелодии, которая имела смысл только лишь для одной меня. Я содрогнулась, прижимая передние ноги к груди. Я вновь видела глаза моей дорогой подруги, и они полнились куда более горячими и горькими слезами, чем те, что когда-либо, как воды святого посвящения, изливала я в этот мир, потому что ее слезы, по крайней мере, заслуживали той теплоты, что они с собой уносили в забвение. Поистине, «Реквием по Сумраку»…

Я не могла найти в себе силы на плач. Да, я изменилась. Во что я обратилась? Я даже не хотела утруждать себя поисками ответа на этот вопрос. Передо мной лежала куда более древняя тайна, ожидающая раскрытия, и если что-то во мне осталось, чем еще можно гордиться, так это мой опыт ведения правильных исследований.

Так что я встала на ноги, сотворила рогом заклинание тусклого света, подсветив тем самым шесть томов родом из Пришествия Теней, и внезапно осознала, что мои навыки ведения правильного исследования — абсолютная чушь. Спайк, при всей его юношеской тяге к преувеличениям, на этот раз не преувеличивал. Опутанные паутиной книги не несли в себе никакой истинной ценности на первый взгляд. Взглядом вторым мне не удалось извлечь ничего, кроме древних символов, для встречи с которыми все мои годы лингвистических исследований подготовить меня не смогли. На третий взгляд я уловила следы фраз на Мунвайни, синтаксически расставленные столь странно, что они тут же отправили мой мозг в крутую петлю. На четвертом взгляде меня чуть не стошнило от попытки заговорить переставленными задом наперед кусками старого эквинского, что плясали у меня перед глазами.

Через час подобного «исследования» я уже готова была забросить это дело окончательно. Мигрень, что я заработала в процессе, была сокрушительной. Мне почти что даже показалось, что если я сяду исполнять элегии прямо сейчас, то это покажется мне долгожданным отдыхом от того, чем я занималась в подвале библиотеки. Я вздохнула, осознавая никчемное понимание того, зачем я на самом деле здесь нахожусь. Я просто откладывала неизбежное. Твайлайт в своей невинности и желании помочь дала мне последний кусочек мозаики, что был мне необходим, — хотя я определенно в нем не нуждалась. Я освоила в своем сознании восьмую элегию достаточно надежно. Не было никакой особой необходимости давать ей название. Мне нужно было смириться с тем фактом, что визит в библиотеку являлся по своей сути не более чем жестом трусости. Следующий шаг был, на самом деле, шагом предыдущим. Мне нужно было отправиться домой, чтобы встретиться лицом к лицу с ночью и проводить ее песней, равно как и себя саму, за темный горизонт, вечно висящий перед моим взором.

И когда я уже собралась с духом, чтобы уйти отсюда и сделать это, глаза мои прищурились, зацепившись за шесть фолиантов, ибо один из них внезапно показался мне отличающимся от других. Магический свет падал на корешок, любопытно отблескивая. Все это время я искала слова, которые могли бы подсказать мне возможное отношение книг к наследию Принцессы Луны. Но мне раньше не приходило в голову искать символы, пока один из них не оказался прямо перед моими глазами.

У одной из книг, самой тонкой из них, если говорить точнее, один и тот же символ многократно повторялся по всему корешку. И он был ничем иным, как Кобылой на Луне, вычерченной черными линиями по коричневой материи. Осторожно подхватив книгу телекинезом, я подняла ее к глазам. Повернув ее, я обнаружила, что обложка для меня столь же бессмысленна, что и при первом взгляде. Слова были написаны на какой-то напоминающей прото-мунвайни бессмыслице, которая могла бы быть понятной только для пони, жившего тысячу лет назад. Я прокляла себя за то, что у меня не оказалось никаких родственных связей с единорогами старого Вайнпега. Но в то же время большинство домов с историей, тянущейся во времена служения Принцессе Луне, приложили все свои силы для того, чтобы уничтожить любые свидетельства подобных связей. Найтмэр Мун и эквестрийская Гражданская Война — темы, что способны были лишь только запятнать наследие аристократического дома. Если история чего-то доказала, так это то, что самые страшные и глубокие шрамы всегда оказываются старательно сокрыты от глаз будущего.

Но что же это за фолиант, что висел передо мной в телекинетическом поле? Был ли это древний осколок эпохи, что содержал в себе тайну Реквиема, который я намеревалась исполнить? Я раскрыла книгу, листая страницы, и только лишь вздохнула от увиденного. Древние коричневые страницы были покрыты все тем же неподдающимся расшифровке текстом. И плюс ко всему, многие страницы были и вовсе пусты. Я начала понимать, почему эти фолианты покоились в практически непосещаемых глубинах подвала. Только бессмертный аликорн, проживший достаточно для того, чтобы познать смысл бессмысленного, сможет найти применение этим книгам.

И все же я знала свое место. Я вечность бежала по музыкальному следу, оставленному как раз такой богиней, и я не смогу ничего достигнуть, если буду стоять неподвижно. Возможно, было уже слишком поздно наказывать себя за безразличие к горю Твайлайт. У меня еще было время на изгнание труса из моей души. Осторожно положив книгу себе на спину, я сняла со стены лампу и пошла по ступеням на первый этаж библиотеки.

 

Несколько минут спустя, я шла, не разбирая дороги, по улицам Понивилля. Я не спешила. Закат был великолепен: алый бассейн ярких красок, что подсвечивал собой каждое дерево в спектральном предчувствии осени. По земле тянулись тени домов, и я видела плотный поток красного света, тянущийся подо мной на север, как тропа, прочерченная прямиком к моему дому, навстречу моей темной судьбе.

Потому я медлила. Каждый шаг казался мне попыткой мешать деревянной лопаткой густую патоку. Я вдыхала кристально чистый воздух приближающейся осени. Я оглядывала окружавшие меня пейзажи и живые души, что обитали в них.

Понивилль — крохотная деревушка. Ее население едва ли превышает полторы тысячи пони. За пятнадцать месяцев, что я имею удовольствие знать эти души, я заучила имена почти половины из них. Это не такая уж неподъемная задача, когда нет никакого другого хобби, оберегающего от безумия.

Я шла по городу в лучах заката, что вполне мог бы быть последним закатом, который я когда-либо увижу, и часть меня задавалась вопросом: зачем я вообще обеспокоилась столь тщательным наблюдением за ними за прошедшие полтора года? Изменилась бы как-то ситуация, если бы я была проклята в центре Мейнхеттена? Или Филлидельфии? Или Балтимэра? Была ли я окружена сотнями пони или же тысячами, особой разницы это не делало.

Я — одинокая кобыла. Мой мир начинается и заканчивается только мной: моим дыханием, моим голосом, моей песней. Единственные извечные диалоги, которых я могу ожидать — это лишь те горькие возможности, что мне выпадают поговорить с самой собой. Единственная душа, которой когда-либо суждено прочитать этот дневник — та же самая пони, чьи глаза ведут одинокое перо по этим листам.

Закат был пылающ и ярок, но на моем пути домой я могла видеть только лишь умирающие тона. Каждый пони отбрасывал мрачную тень. Каждая душа была сосудом блаженных секретов, в коих я никогда не смогу поучаствовать, ибо ледяная завеса меж нами становилась все плотнее и плотнее с каждым днем, стремительно проносящимся мимо. Стоит мне вытянуть шею, и я услышу их призрачный шепот. Между Скуталу и Милки Вайт пылала какая-то ужасная ссора. Дерпи Хувз отчаянно извинялась перед раздраженным жеребцом, в которого она врезалась. Рарити стонала и плакалась Флаттершай по поводу ужасающей смены стиля в индустрии моды. А потом, вдалеке, я услышала игривый обмен подколками между Амброзией и…

Я сделала глубокий вдох. Уши заполнил шум дрожи моего собственного тела. Пробивая собой очередную волну холода, я пошла прочь от пони, от незнакомцев, от красок Понивилля. Я держала свой путь в леса, навстречу моей хижине, навстречу тьме. Я не могу точно сказать, когда конкретно каждый оттенок, каждая фигура и материя жизни обратились для меня ядом. Что меня интриговало в этом, так это то, что я не чувствовала никакой дурноты по этому поводу. Нечто успокаивающее и естественное ощущалось в тех глубинах, в которые я упала, как будто я надела идеально пошитое седельное платье.

Всякая вина, что я испытывала за бездушное отношение к горю Твайлайт, рассеялась без следа, ибо я была рада, что она не может меня сопровождать. Ощущение того, как тает в моих объятьях ее рыдающее тело, превратилось в блаженное воспоминание. Для меня это облегчение — знать, что Твайлайт не может последовать за мной в эти глубины, что я не могу поделиться с ней тем, что мне пришлось обнаружить касательно мрачной иронии жизни.

Я не хотела, чтобы она знала, как начала осознавать я, что когда многие месяцы назад молодая кобыла, стоявшая на карнизе высокого здания в центре деревни услышала слова храброго жеребца и сделала шаг назад от края, она, скорее всего, совершила ошибку.

Есть, в конце концов, истина, сокрытая за завесами безумия, и это стало моим безблагодарным долгом — писать об этом песни. Я не могу более улыбаться. Я более не могу смеяться. Я подошла прямым ходом к дому и оставила умирающий день по ту сторону тяжелой деревянной двери.

 

Я сидела на своей койке с древним фолиантом, открытым передо мной. Облака бессмысленных слов роились перед глазами подобно бессчетному множеству потускневших и устаревших созвездий, что были расчерчены среди них на страницах. Я должна была потратить эти последние несколько часов на медитацию. В некотором роде, так и было. Пристальный взгляд в бездну бессмысленного — поистине суть того пути, на который я ступила. Часть меня надеялась, вопреки логике, что нечто на страницах литературы эпохи Пришествия Теней способно подготовить меня к тому, что грядет. Как и всегда, разумом я понимала тщетность этой надежды. Тем не менее, я медлила, вчитываясь в один абзац на мунвайни за другим в молчании, боясь момента, когда мне придется закрыть книгу раз и навсегда и приступить к ночному печальному концерту.

Я отмеряла часы в умирающих полосках солнечного света. Окно надо мной тускнело все больше и больше. В этом вечере уже было нечто, что начало пугать меня. Он ощущался тише обычного. Казалось, окружающий меня лес засыпал, склоняясь в ожидании крещендо, что пробудит его для того, чтобы он обрушил неописуемые кошмары на этого по-глупому храброго единорога. Сначала было три алых полоски солнечного света, текущего сквозь окно, затем две, затем одна. Едва пала тьма, моя кожа примерзла к невидимой стали. Редко когда судьба объявляет о своем приходе чем-то большим, чем едва слышным шепотом. Я захлопнула хрупкую книгу, поднялась с койки и собрала свои вещи. Мою лиру, мои нотные листы, звуковые камни, лампу. Все они присоединились ко мне в изящном танце, в котором я обходила в тишине хижину.

Все это время я не переставала думать о Твайлайт — вне зависимости от того, сколь отчаянно я пыталась отбросить мысли о ней. Я задумалась: что же произойдет, если эта мелодия — последняя из тех, что мне суждено играть, если мои труды принесут, наконец, плоды, и проклятье, наконец, развеется в прах? Отойдя от потока нахлынувших воспоминаний, простит ли Твайлайт мне все те моменты, когда я дергала ее как марионетку над зияющими челюстями забвения только лишь для того, чтобы выжать из нее необходимую мне информацию? Простит ли она меня за то, что я оставляла ее умирать столь кошмарное количество раз подряд, тогда как сама продолжала жить, не чувствуя вины за свои преступления? Захочет ли она по-прежнему быть моей подругой, когда я, наконец, буду благословлена возможностью оставаться в памяти, и, при этом, наконец, буду проклята возможностью преклониться пред сужденьями других?

Вне зависимости от того, сколь сложной может стать моя жизнь, оправдания есть оправдания. Я знаю это сейчас, и я знала это тогда. Я вылетела из хижины стремительно, как пуля. Дверь сарая распахнулась в одно мгновенье. Закрыв за собой проход в помещение, я спустилась вниз. Погреб раскрылся предо мной в янтарном водовороте пляшущих теней. Я повесила лампу над головой, перед тем как пододвинуть табурет к металлической стойке. Я поставила лиру как раз над записанным в нотах «Реквиемом по Сумраку» передо мной. С величайшей осторожностью я расставила все четыре зачарованных заново звуковых камня по углам площадки, на которой стояло сидение.

Затем я приступила к следующему шагу, который я никогда прежде не предпринимала. Дотянувшись до угла погреба, я развернула моток веревки, что положила туда несколько дней назад. На конце этого шнура находился длинный железный шип. Я с силой воткнула его в пол погреба и подергала за веревку, чтобы убедиться, что мой якорь закреплен на своем месте надежно. Затем я привязала ловкими манипуляциями телекинеза свободный конец к задней левой ноге, как раз там, где копыта переходили в укрывающие их основание длинные шерстинки. Я ясно вспомнила последний концерт, когда после исполнения «Плача Ночи» я проснулась некоторое время спустя. Каким-то образом я оказалась посреди леса, обнаженная, промокшая и замерзающая. Веревка со штырем, конечно, казалась весьма хрупкой страховкой, но я надеялась, что мой импровизированный поводок поможет мне оградиться от чего-то… или кого-то, что перетащило меня из погреба в прошлый раз.

Наконец я уселась и уставилась на записанную мной симфонию. Самый леденящий момент этого вечера настал, когда я осознала, как долго я добиралась до этой стадии и при этом как ужасающе быстро я вышла из хижины и швырнула себя на край этой пропасти. Если подумать, это очень пустынный мир: ведь одна и только одна пони назначена исполнять то, что делала я каждый день — пронзать глубины бытия песней, что была преднамеренно забыта временем. Я вновь готовилась легкомысленно играть с мелодией столь опасной и непредсказуемой, что она сумела превратить богиню в демона и швырнуть целый континент, населенный пони, в кровавейшую из войн, которую когда-либо знала Эквестрия. Если бы я знала цену своей свободе с самого начала, то, думаю, я бы не прикоснулась ни разу в жизни к струнам лиры.

И все же я коснулась… и коснулась вновь. Погреб заполнился эхом магии, когда я начала свой путь по струнам в направлении «Прелюдии к Теням». Но это не все, что я делала. Я стала единорогом более сильным, чем раньше; пони умнее, чем прежде. Я плыла в потоках паранойи, пробужденной напевом, призывая ману из безвременной мелодии и используя ее для того, чтобы защитить свою концентрацию. К тому времени, когда я начала «Закатное Болеро», я уже закончила наполовину плетение защитного заклинания над головой. Подпитываясь энергией и возбуждением, которыми одарило меня Болеро, я изливала чистую магию по своим лейлиниям, пока мой рог не воздвиг зеленый купол из щитов непосредственно надо мной. К тому моменту, когда заиграл «Марш Приливов», мои тело и разум были спокойны, расслаблены благодаря онемению, принесенному мне мелодией, и видом того, как темно-изумрудное сияние звуковых камней встретилось с прозрачным свечением щитов охранного барьера.

Затем весь свет разом погас. Я дышала спокойно, непоколебимо идя по своему пути сквозь слепящие аккорды «Сонаты Тьмы». Холод стоял в погребе, но он был выносим. Мое защитное поле, подобно нежному кокону, кульку одеял, несло меня по волнам мертвого моря. Когда зрение вернулось ко мне, и в полную силу заиграл «Звездный Вальс», я ощутила волю к жизни сильнее, чем когда-либо прежде. Сердце грохотало, но оно же при этом и разогревало меня. Я была подобна живому факелу в арктической реке, плавящему лед вокруг себя. Мое тело чувствовало себя неизмеримо сильнее, чем в течение моего последнего жалкого исполнения симфонии. С одной стороны, меня это наполнило гордостью. С другой — я поняла, что если так пойдет дело, я пробьюсь сквозь финальные элегии, сохранив всю свою силу и ясность сознания. Больше не было шанса избежать того, что лежит за последними пределами моего концерта.

Как раз с этой цепочкой мыслей я пропахала насквозь «Лунную Элегию». Мой рог вибрировал, мой щит колебался. Казалось, будто я несусь, сломя голову, в бой. Внезапно я вспомнила, как выглядели глаза Найтмэр Мун. Я стояла в центре Понивилля, дрожа в ее тени. Наши взгляды встретились: взгляды смертного и бессмертного. Мы были не одни. Были ли мы не одни? Благая Селестия, неужели я уже начинаю что-то вспоминать? Что это за облако поднималось вокруг меня?