Каждая битва для кого-то последняя 6 страница

«Добычу» складывали по разным горкам или отдельным контейнерам (например – для золота и серебра), солдаты зорко следили за тем, чтобы рабочие ничего не присвоили, а капрал, в свою очередь, следил за тем, чтобы воровать могли только те каратели, которые отстегивали ему положенную мзду. Для этих целей у Биттенхофа имелся даже отдельный сундук, на котором покоились писчие принадлежности.

Так продолжалось с утра до позднего вечера, с перерывом на еду у больших передвижных котлов, сначала солдаты, потом грузчики, потом «трупотрясы». Телеги приезжали, разгружались, мертвецов обирали, конфискат и контрибуции сортировали, раскладывали по ящикам с выжженным имперским дралоком на деревянных боках и отправляли в полковые хранилища.

– Ого, это же ошейник Матильды, любимой псины барона О`Кирха, настоящее золото! – делился впечатлениями Сильвио Марзони, живший в городе еще до мятежа.

– Хоть что-то уцелело, – вторил ему Гюнтер, – у барона сын с МакБардом ушел, к ним вчера бойцы приходили: барона в фарш, усадьбу в пепел.

– Ага, как же – в пепел, ее теперь какой-нить алмарский выкупщик получит, сарай небось спалили для острастки, а барона да, его-то вряд ли пожалели.

– Что да, то да, ни его, ни жену, ни дочерей.

…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

– Черт, ну и вонь, – жалуется Руг. – Сколько можно, заколебали тащить эту мертвечину с Поля Костей, сколько времени прошло – а телеги все идут и идут, сделали бы на месте что ли сортировочную, че тащить-то через весь город?

- С Поля Костей? – интересуется Иоганн, услышав не в первый раз новое название.

– С Кловенбри, где мясорубка была, – охотно отвечает Руг – скучно таскать мертвечину молча. – Эти гнилые – оттуда, сюда по большей части ради килтов свозят, по тартанам родственников определяют, ближних – под нож с конфискацией, дальних – под указ о налоге-контрибуции. Был богатый край, а будет нищяя дыра.

– А ты умен для минотавра.

– А тупые до сих пор в цепях сидят.

…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

– Куда потащил, скотина! Верни на место! – вне себя от ярости рассыпается в угрозах капрал. – Тут все подсчитано! Благородный род Кэнхилл, в связях с мятежниками не замеченный, выплатил контрибуцию одним из первых! Видишь – малютка Рози не пожалела своей куклы на общее дело. Где изумрудные глаза куклы? На дыбу захотел, мразь?!

Не очень благородный род Кэнхилл, пробавляющийся торговлей медом и ворванью, и правда, одним из первых выплатил контрибуции, а также одним из первых в этих краях понял, как выгодно сотрудничать с алмарской властью, подчистую «сдав» всех соседей. А малютка Рози Кэнхилл, двенадцати лет от роду, за час до солдат успела пролезть в особняк рода Битти, все мужчины которого ушли под знамена МакБарда, а женщины предпочли отравиться, услышав о поражении, где и взяла куклу, и много чего еще. Куклу девочка сдала в контрибуции, а вот алмазное кольцо Цирцеи Битти оставила на память о соседях.

………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….

– Мощный удар, – задумчиво произносит Иоганн, волоча очередного мертвеца, обезглавленного, похоже, одним ударом. – А мне казалось, это тиоры славятся своими могучими клейморами.

– На стороне алмарцев были гетербаги, – Руг на глазах мрачнеет, – но это не их работа и не алмарцев, не карателей. Труп свежий, а рубили, видишь – с коня.

– Да, заметно, – кивает охотник, успевший повидать немало за время пути по следам мятежа.

– Его убили не алмарцы, но странно, что не добрались сами тиоры – Шеймус МакФулл, трактирщик и стукач, говорят, валялся на куче писем от тайной полиции и неотправленных доносов, прямо на крыльце своего дома.

– И кто же его так?

– Голову так и не нашли. Это был мертвый кирасир.

Будто злой ветер проносится по вечернему складу, шелестит листовками «За мятежника ответит семья, за семью – деревня!», замолкают голоса, люди начинают оглядываться, потревоженные громким басом минотавра, алмары и грузчики-иностранцы опасливо вжимают головы в плечи, даже огонь в масляных светильниках будто горит тусклее. Страх сжимает каждое сердце, но тут раздается голос капрала:

– Шабаш, работнички, становись на расчет! И не дай Единый кто-то прикарманил имущество Империи!

Рабочий день, полный вони и человеческой мерзости, подошел к концу.

Железные когорты кайзера ушли, оставив после себя скорбь и мусор. Медленно, но верно, с упорством вдумчивого палача, военный трибунал перемалывал Шанкенни и всю провинцию Бардлоу. Проиграв мятеж, тиоры оказались чужими на своей земле – приказом полковника ван Штросса, возглавлявшего карательные операции, было запрещено собираться больше чем по трое. По малейшему доносу в дома тех, кто подозревался в бунтарских настроениях, поддержке мятежников мыслью или делом, ночью вламывались солдаты, а на заднем дворе тюрьмы трибунала постоянно гремели мушкетные залпы расстрельных команд. Все доносы и наветы хорошо оплачивались, в городе, где уже начинал ощущаться дефицит продовольствия, лишние деньги нужны были многим, но их стоило потратить быстро – остатки мятежников, сбившиеся в настоящие озверелые, загнанные стаи, вершили над «предателями» скорый суд, чему полковник тоже не препятствовал, ведь каждый «акт возмездия» оставлял у мятежников все меньше сторонников, равняя их с бандитами. Одной рукой Империя щедро одаривала «благонадежных» – тех, кто шел на сотрудничество, но, возмещая затраты, сразу десятью гребла немногочисленные богатства тиоров, исполняя «указ о налоге-контрибуции». Армейские инспекторы, в компании с «достойными и осведомленными» гражданами, в сопровождении хорошо вооруженных команд фуражиров, ходили по домам тиоров (и реже – тех, кто был замечен в сочувствии мятежникам, но принадлежал к «неиспорченным» народам), составляя списки имущества, записывая сведения о доходах и источниках оных, профессии и платежеспособности горожан. На основании этих данных трибунал выдавал «приказы о сборе», согласно которым солдаты шли по адресам и забирали «налоги» – треть от общего состояния дома, обобранным горожанам оставалась бумажка с имперской печатью: «Сим удостоверяю, что налог-контрибуция в полной мере был уплачен. Судья военного трибунала полк. Гольдрих ван Штросс, именем Его Императорского Величества». Потеря подобного документа грозила пересчетом имущества и потерей еще трети от оставшегося. Очень скоро такие документы научились подделывать, и почти сразу полковник взял этот «бизнес» под свой контроль, а солдаты научились отличать настоящие документы от фальшивок, заодно легче стало выяснять, кто из «мятежного народа» еще сохранил свои сбережения – есть деньги на фальшивку – значит, есть, что скрывать.

Все изъятые у населения Бардлоу средства проходили через трибунал, часть шла в имперскую казну, часть оставалась на нужды военных, часть, конечно, оседала в карманах чиновников. Изъятые деньги тут же «пускали в оборот» – на оборудование новых военных объектов, выплату жалования, закупку провианта и боеприпасов. Более громоздкое имущество – от мебели до посуды – распродавали на аукционах: одном, местном в Шанкенни, где тиоры могли попытаться выкупить остатки своих личных вещей, другом – более крупном в столице острова Дабенбри. Очень быстро находили новых хозяев и опустевшие дома города, те, что не нашли военного применения, выкупались по низким ценам «стервятниками», слетевшимися на поле брани – ригельвандскими торговцами, всегда искавшими шанса обогатиться, переселенцами из других алмарских провинций, которых влекла возможность найти лучшую жизнь на чужих костях, представителями имперской аристократии. Последние прибывали в Бардлоу в надежде урвать кусок «ничейных» земель, оставшихся от тиорской клановой знати, павшей на Поле Костей.

Военный склад работал без перерыва, вскоре перейдя на двойную смену – ночную и дневную, он все наращивал обороты и расширял штат, привлекая все больше любителей «легких денег». Перебарывая отвращение, Иоганн еще несколько дней работал в этом бывшем хлеву, таская трупы и получая полтора золотых в смену. Всего нескольких дней хватило, чтобы расплатиться с долгами за еду и кров, внести «первый взнос» за лошадь и по уши погрязнуть в тьме, охватившей Шанкенни.

– Дивная работа, отменна лютня, – замечает, вертя в руках инструмент Гюнтер, – у нас при монастыре была мастерская, но таких шедевров видывать не доводилось.

– Это Барни Кэмхилл постарался, творец был от бога, – откликается Сильвио, – ушел с МакБардом, дурак, хе-хе, барабанщиком. Никак не мог простить солдатам свою Дормис, а почитай двадцать лет прошло.

– При прошлом мятеже что ли?

– При нем, проклятом. Говорят, дело было еще горячее, чем сейчас.

– А закончилось как всегда – одним пуком.

 

– Не потащу! Соси мой толстый болт! Вы, люди, совсем свихнулись! – орет Руг на капрала. – Хочешь – сам тащи, как у вас только совести хватает!

Спор идет о теле девочки лет двенадцати, когда-то красивая, еще до смерти изуродованная десятками синяков и кровоподтеков, в дорогом платье, разорванном в подоле, с гримасой ужаса на лице, застывшей посмертной маской. Ее тоже привезли на сортировку.

– Довольно! Ты уволен, рогатый! И благодари Единого, что у тебя в порядке все документы, – цедит сквозь зубы Биттенхоф. – Эй ты, здоровяк, тащи тело.

Последние слова обращены к охотнику на монстров.

– У меня перерыв, – флегматично пожимает плечами Иоганн и продолжает жевать бутерброд с ветчиной и салатом, заботливо собранный Лией утром.

– Черт с вами! Эй, бойцы! Император смотрит на вас! Покажите же, что пред ликом Державы все мятежники равны в своей вине и наказании! – обращается писарь к охранникам, замечая много тише. – Утащите уже эту падаль, можете сами ее обобрать.

Солдаты унесли тело, а Руга больше не видели на том складе, позже Иоганн узнал, что минотавр вольготно устроился на лесопилке, выкупленной ригельвандским промышленником.

День сменялся днем, поток трупов не иссякал, но среди тел все чаще начинали попадаться такие, что вводили в оцепенение не только склад, но и весь город. Охотник на монстров, сам того не ожидая, становился все ближе к своей настоящей цели, работая грузчиком, таская мертвые тела, он собирал все больше слухов и реальных фактов об ужасе, что затмевал в городе зверства трибунала. Если военные наводили страх только на тиоров, жестокий ночной убийца не был столь избирателен, от его гниющих рук равно гибли все, кому доводилось оказаться не в том месте и не в то время ночной порой на улицах Шанкенни и предместий. Дух прошедшей войны оставался жесток и неумолим.

 

Толстый бриглан-свечник, разрубленный будто топором на колоде, был доставлен на склад, поскольку было ближе всего, по рядам ночных рабочих идет ропот:

– Ого, бедняга Августус, как его располосовали, а такой тихий был человек.

– Это его кирасир, не иначе!

– А голова чего на месте?

– Он не у всех забирает, дурень! Навроде, только у тех, кто, значица, достоин!

 

И вновь тело, лежит особняком – ожидает утра, когда заберут на погребение. Богато одетый мужчина, широк в кости, мускулист, вместе с трупом доставили разрубленную шпагу, алмар защищался.

– Это ж кто такой-то?

– Распорядитель это, бастард ван Цорбоф, вон герб видишь, они всю Кленовую улицу скупили, да, что к северу отсюда, там и нашли. С утра, небось, кто-то заберет, этого хоть похоронят по-человечески.

– Ага, если голову найдут.

– Срам-то какой.

– А так ему и надо – Кленовую по пятьдесят монет за дом покупали.

– Иди ты!

– Вот те круг!

– Может, и мне домишко купить, было пятьсот, а теперь пятьдесят.

– Ага, иди только сначала гербом обзаведись и трибунал в жопу лизни.

– Ну к Крахоту, лучше уж бедным, да без вкуса говна на языке.

 

– Ой, что было, робяты, расскажу – не поверите, но я своими глазами видел. Ну как глазами, глазами-то я только жопу Марты видел, когда мы в подвале прятались, но слышал. Ох… слышал.

– Не тяни кота за яйки, говори уже!

– В общем, помните, я говорил, у нас дом со складом по соседству ригельвандец купил, какой-то там Медини.

– Ага, из тех банкиров-кровососов, которые половину Гольвадии скупили.

– Ну может однофамилец. Но при деньгах – точно, с семьей туда переехал позавчера, жена, дочка.

– Ага, и четыре мордоворота при стволах. Видел я его – у Олли МакПурфа ферму выкупал овечью.

– Не четыре, а шесть. Не мешай. В общем, слышим ночью – грохот копыт, звон цепей и шелест еще такой, будто большой кус ткани на ветру. Ну, я в окошко глянул, а там – он.

– Дьявол?

– Тьфу на тебя! Кирасир! Я тут же в подвал ломанулся, вместе с Мартой – приживалкой нашей. А оттуда слышу – стрельба от дома ентого Медини, вопли, ну будто свиней режут. Долго все шло, а помогать никто так и не пришел. В общем, с утра сунулись – а там кровищиии. И трупы, не меньше чем тут – Медини этот, охрана, прислуга, жена… Никого нежить не пощадила.

– Говорят, дочка выжила, ее всю в чужой крови из буфета вынули, полуживую.

– И это че – пощадил, называется?

 

– И ездит этот кирасир не на коне, а на черном единороге, что огнем пышет и плотью человечьей питается.

– Вздор это! Кляча у него дохлая, обыкновенный рысак, а мертвечину жрет – это факт. А сам он волосатый весь и в шлеме с рогами. При огромном топоре.

– Не мели чушь, если не знаешь – конь у него вороной, оком зелен, а сам он в старых доспехах МакБарда рассекает, что в поле боя поднял, при ём клеймор в два твоих роста и знамя за спиной, а на знамени трупячьи головы псалмы бормочут.

– Да что, ты ей богу! Нет у него доспеха – только балахон черный, а заместо головы тыква, а заместо клеймора коса, а заместо коня у него волк.

– А заместо мозгов у тебя капуста!

– Хорош языками молоть – идите работать!

 

– Совсем мертвяк озверел.

– Будто он до этого милым и пушистым бы.

– А тебе говорю – тварь в силу входит. Напал вчера в ночи на разъезд. Двое драгун спаслись, а капитан их, ну тот, которого Никлас Зверь звали…

– Что?

– В хлам, одним словом. Эполет и полруки осталось, остальное можно не хоронить, а вместе с лошадью мяснику сдавать.

– Никлас, это тот капитан, который приказал у Брэннов окна заколотить и дом поджечь? Вместе со всеми, кто внутри…

– Тот самый.

– Ну и хер с ним.

 

Последней каплей для Иоганна стала смерть священника. Охотник на монстров вспомнил свой первый день в Шанкенни, тусклый свет дома, больше не дающего убежища, трупы в килтах на деревянных столешницах, испуганный взгляд послушника и вкрадчивый, тревожный голос из-за двери. Священник был убит прямо у ворот церкви, тело осталось висеть пригвожденным старой пехотной пикой, пробитое насквозь. Если верить тем скудным знаниям, что имел в своем багаже охотник на монстров, Мертвый Кирасир, способный ворваться на святую землю, – это монстр, вошедший в огромную силу. Более медлить было нельзя. Пришлось забыть о желании выплатить за лошадь полную сумму и начинать действовать, пока не стало поздно.