Кукольная девочка или гримасы справедливости 2 страница

Ещё одной комнатой была комната слуг, несколько двухъярусных кроватей, ржавые ведра вместо ночных горшков. Одно окно. Слугам редко хорошо живется. На истлевшей простыне лежала простая соломенная кукла. Либо слишком слабая, чтобы заинтересовать девочку, либо слишком любимая кем-то, кто жил тут в прошлом.

Выбравшись в коридор, ван Роттенхерц с неприязнью, граничащей с ненавистью, посмотрел на шаткую деревянную лестницу – самого страшного врага инвалида. Болели руки, ныла спина, покалывало сердце, а теперь ещё и по лестнице тащиться.

Однако взбираться на второй этаж было рановато. Хозяева сами спешили навстречу. По трещавшим ступеням, тяжело бухая ногами и мерно постукивая древком блестящей алебарды с засохшей на лезвии кровью и прилипшими волосками, к ним спускался заводной рыцарь. Большой ажурный ключ в его латной спине не вращался, механизм был не важен – кукольный конструкт обрёл жизнь.

– Проклятье! – выругался Иоганн. – Где они только находят такие куклы! Кто их делает! Это ж не фарфоровая чушка уже, это почти боевой голем.

– Какой-нить богатый засранец выпросил у папки на именины, а тут рядом везли, – пожал плечами хальст, даже не думая браться за палаш. Доспехи у куклы были настоящие – из полированных пластин бронзы, стали и серебра, с тонкой чеканкой.

Ругая богачей, колонии, которые приносят огромные доходы, искусных кукольных мастеров, кузнецов и "всё это долбаное благополучие", охотник на монстров пятился по коридору, вернее, его обречённо катил напарник, в то время как ван Роттенхерц суетливо шарил по многочисленным сумкам, прикреплённым к его креслу.

Заводной рыцарь сошёл по ступеням и наступал на двух стариков.

– Был же где-то здесь! Я помню, оставался, после охоты на мёртвого рейтара! – бормотал охотник, продолжая шарить по сумкам.

– Берегись! – рявкнул Гиттемшпиц и резко дёрнул на себя кресло. Лезвие алебарды с огромной силой врубилось в пол прямо перед ногами инвалида, если бы хальст помедлил, под ним могла оказаться голова охотника.

Рыцарь был уже совсем близко, со щёлканьем шестерёнок и металлическим скрипом он снова неспешно поднимал алебарду. С близкого расстояния можно было рассмотреть незаметные бурые пятна на его доспехе и обрывки кожи, свисающие из сочленений, в одном месте меж щелей доспеха даже застрял небольшой палец.

– А вот. Наконец-то! Напомни потом всё внимательно разобрать, – Иоганн был доволен собой, не каждый раз успеваешь найти спасение за секунду до смерти. Он достал небольшой пергаментный свиток – этакий небольшой костыль для тех, кто не умеет пользоваться магией. Одноразовое заклинание. – Свинина! – прочёл ван Роттенхерц слово активации, развернув свиток.

В заводного убийцу ударил луч насыщенной оранжевой энергии, на глазах все его детали начали покрываться ржавчиной, разваливаться, распадаться. Заклинание коррозии из школы металла сработало как нельзя лучше. Но недостаточно быстро. Алебарда, движимая последним порывом рук металлического монстра, обрушилась на инвалидное кресло. Иоганн рефлекторно дёрнулся, уходя в сторону, забыв, что ходить-то как раз не может, лезвие вошло в правый подлокотник кресла, пробив его насквозь, и погрузилось в сиденье. Сам ван Роттенхерц отделался легким испугом, царапиной на боку и порванной одеждой. Кресло свалилось вместе с владельцем.

Последовал жуткий скрежет и грохот. Заводной рыцарь в пятнах ржавчины и дырах быстрого гниения металла развалился в двух шагах от упавшего охотника.

– Будь любезен, подними меня, – с некоторой неприязнью взирая на груду металлолома, обратился охотник к напарнику.

Когда хальст поставил товарища на два колеса и извлек из кресла алебарду, ван Роттенхец заметил:

– Я буду очень разочарован, если через этот город проходит маршрут перевозки редких игрушек. И эта штука тут не одна, – затем он снова взглянул на лестницу. – Ну что ж, Гиттемшпиц! Развлечения кончились. Пора лезть наверх.

***

 

Монстров в мире существовало небывалое множество. С точки зрения ван Роттенхерца, их было чрезмерно много. Не то чтобы он сильно жаждал исчезновения монстров вообще – в конце концов, надо же на что-то жить. Но от многих экземпляров предпочитал держаться как можно дальше. Например, от паукообразных умертвий-дейхоков, некоторые виды которых плевались кислотой, а другие "рожали" из своего чрева полчища мелких кровожадных насекомых. Или от львов Голенгарда – по виду обычных львов, достигавших подчас размера небольшого крестьянского домика. Но если львы Голенгарда оправдывали своё существование хотя бы возможностью свершения подвига для многочисленных рыцарей и шевалье, то такие твари как дейхоки, тещины кости, гуттаперчевые танцоры и многие другие лучше бы вообще не появлялись на свет.

Мир оставался глух к мыслям старика. И потому приходилось иметь дело с тварями самых разнообразных форм, видов, оттенков, размеров и происхождения. Монстры были не только разнообразны. Они часто имели особенную историю происхождения. Подчас сложно было определить, имеешь ли ты дело с монстром или это нечто иное.

Сам Иоганн под монстрами понимал злокозненных для всего живого и в первую очередь для человеческого рода созданий, с которыми невозможно договориться, усмирить, приручить, избавиться никаким иным образом, кроме физической расправы. Такое определение он выработал довольно давно, а годам этак к девяноста размышлял выпустить научный труд по этому вопросу. Само собой, ван Роттенхерц охотился не только на таких созданий, но только таких созданий он действительно искренне ненавидел.

Монстром при определённых условиях мог стать кто угодно, так или иначе соприкоснувшийся с мистическим. Часто всё зависело от обстоятельств. Вот, например, живет семья в доме, само собой при домовом или при брауни, кому что больше нравится. Оставляет доброй нечисти молоко в блюдце, подметает в его углу, вежливо здоровается с ним, само собой, невидимым, когда входит в дом. Печёт пирог на праздник и прочее. В семье меняются поколения, меняется уклад, в судьбе разное случается, в один прекрасный день, дом переходит, например, младшему сыну. А сын вводит в дом жену – девушку из города, с деревенскими традициями незнакомую, сварливую и злую к тому же. Не всем везёт с выбором. И вот она перестаёт подметать угол домового, пьёт молоко сама, а в блюдце не наливает, жрёт законный пирог опять же сама, а над суевериями мужа смеётся и грозится, если что-то плохое начнётся, просто привести в дом священника, чтоб он изгнал нечисть и всё. А домовой-то полезен. И терпелив. Как и двести лет до этого, он помогает по хозяйству, следит за скотом, следит, чтоб дети ни обо что не ударились и не покалечились. Помогает, чем может. А тем временем в семье как раз появляются дети. Они растут, а мать начинает прикладываться к бутылке, ссорится с мужем – тоже постепенно превращающимся в затюканного пьяницу, бьёт смертным боем детей, блюёт всё в том же неметённом углу ну и прочее. А она ведь хозяйка. На ней держится дом и его благополучие. Но домовой терпит. С трудом, но терпит. А потом эта дамочка берёт и решает снести дом, к чертям, или продать риэлторам, которые демоны знают, кого в него вселят. И это уже перебор. Домовой плюёт на двести лет крепкой дружбы, звереет и решает с людьми больше дел не иметь. А жену находят с утра утонувшей в отхожем месте. Детям начинают сниться кошмары. Муж наяву видит даже после рюмки чертей и двигающуюся мебель. Семья сбегает из дома. А следующие, кто его занимает, начинают дохнуть как мухи. Потому что домовой, злой и пресыщенный, уже перестал доверять людям и ничего хорошего от них не ждёт. Так становятся монстрами даже мирные существа.

Чего уж говорить о людях – они и при жизни бывают маньяками, педофилами, казнокрадами, взяточниками, а иногда даже адвокатами. И не удивительно, что после смерти они восстают в виде зомби или чего похуже и, движимые внутренней тьмой, продолжают вредить людям.

Потому монстров вокруг небывалое множество, сам мир плодит их в огромных количествах. А ему ещё активно помогают чернокнижники, демонологи, некроманты, безумные учёные и гадостная сила искажения Пучины.

По этой причине перед охотником на монстров при расследовании появляется очень много вариантов. Иоганн перебрал в уме и сравнил с приметами немало известных ему тварей. Пока не остановился на самом подходящем варианте. Сначала он отбросил нечисть – есть множество духов и всяческих злокозненных созданий, промышляющих по детям. Например – ночные гости-бугимены. Но они редко действуют так грубо – предпочитая измотать и запугать свою жертву, а не рвать её на куски. Да и вообще нечисть всегда имеет определённый почерк, а так же весьма территориальна – дети пропадали бы в определённом месте, на худой конец, проделав определённые действия (например, позвав местного монстра, типа пиковой дамы, трижды из зеркала).

Затем отпали демоны и тому подобные инфернальные существа – во-первых, находили бы много больше останков. Демоны, бесы, адские твари редко интересуются плотью. Они пожирают душу. Разрывание на куски и поглощение, например, сердца – лишь ритуал. К тому же не было признаков демонического присутствия, а их следы, как правило, очень заметны.

Хаос охотник отбросил, ибо просто не хотелось в него верить.

Из явных вариантов оставалась нежить. И действительно, многое указывало на действия умертвия. В городе разросся ядовитый плющ, в местах нападений встречался чёрный мох. На огородах было много без причины сгнивших растений. Так же характерный признак интеллектуальной нежити – отсутствие тел. Которые, скорее всего, сжирались. Поскольку исчезновения продолжались – нежити с логовом, где, вероятно, оставались тела. Такая, как правило, хуже бродячей – сумела окопаться и защитить себя.

Логово охотник нашёл раньше, чем понял, с чем имеет дело. Вокруг города было немало поместий, дач, местечек и загородных имений местной аристократии и богачей. Часто они располагались в достаточно недоступных живописных местах, которых была масса среди предгорий. В полудне пути от города по тропинкам, холмам и овражкам, Иоганн, уверенно ориентируясь всё по тем же следам некроэнергии, нашёл затерянный среди обширного парка старый домик, очевидно, покинутый жителями.

Его ветхость, хотя дом был не так уж стар – покинули его не больше десяти лет назад, сад с перекрученными и больными деревьями, разросшиеся сорняки и прочие признаки, а так же несколько обрывков детской одежды, сказали охотнику, что след верен.

Но прежде стоило узнать, с чем имеешь дело, чтобы соответственно вооружиться. Иоганн был уже не так уверен, как раньше, что может справляться с такими делами посредством пистолета и сабли, лихим наскоком.

Озарение пришло неожиданно, когда ван Роттенхерц беседовал со школьным учителем. Они стояли во внутреннем дворе одноэтажной кирпичной школы и неспешно обсуждали происходящее. Что-то показалось странным охотнику на монстров. И он стал внимательнее присматриваться к детям. Он быстро понял, что именно. И невежливо прервав учителя, направился общаться с молодёжью. Дети боялись странного старика в инвалидном кресле, но на вопросы всё же ответили. У трёх из четырёх пропали игрушки. Солдатики, куклы, игрушечные лошадки, у кого-то даже музыкальная шкатулка с клоуном. Всё это как испарилось. Потому дети вынуждены были заниматься активными видами игр, а иногда просто колотить друг друга, смеха ради. Охотник понял, что за дичь ему попалась.

Их было два вида – кукольная девочка и кукольный мальчик. Как правило, дети кукольных дел мастеров или площадных актеров, устраивающих кукольные представления. Дети, умершие не своей смертью, к счастью такое случается редко, и восставшие из могилы. Это дети, любившие игрушки при жизни. После смерти они заставляют игрушки любить себя. Мальчик обычно собирает армию из оживших игрушек и превращается в бродягу, ходящего по городам и убивающего на дорогах припозднившихся прохожих. Как и большая часть облачённой плотью нежити, он вынужден питаться человечиной, чтобы продолжать существовать. Если мальчика не прикончить вовремя, его игрушечная армия невероятно разрастается и начинает представлять серьёзную опасность. Игрушки чуют кукольных детей и, если такой оказывается в городе, они оживают и отправляются к мёртвому ребенку по первому зову. Девочка не так страшна, как мальчик. Она не путешествует. Но может стать настоящим бедствием для места, где поселится. Выбирая тихое, уютное, незаметное и хорошо скрытое место, обычно подвал или заброшенный дом, она создаёт в нём "кукольную комнату", стягивая к себе все понравившиеся игрушки из окрестностей. Ожившие игрушки изменяют себя, чтобы лучше служить своей госпоже и начинают кормить её, поставляя тела пойманных неподалеку от кукольной комнаты людей. А она отвечает им горячей любовью и материнской заботой, постепенно делая всё сильнее и страшнее свои любимые куклы, напитанные некроэнергией.

Иоганн был уверен – он имеет дело как раз с кукольной девочкой.

* * *

 

Лестница осталась позади. Гиттемшпиц тяжело дышал над ухом. Воздух с хрипом вырывался из легких старого хальста.

– Стоило бросить курить ещё лет двадцать назад, – флегматично заметил Иоганн, подъем дался ему нелегко, болели моментально уставшие руки, ныли суставы, кашель подкатывал к горлу. Пришлось глубоко дышать, пока они на пару закатывали тяжёлое кресло по крутым ступеням, а воздух дома был наполнен старинной сухой пылью.

– Уж лучше сдохнуть! – Чуть отдышавшись, ответил напарник наигранно бодрым голосом.

На втором этаже их больше никто не встречал. И это стало сигналом для охотника. Девочка была рядом. Это радовало, радовало и пугало – как всякая нежить, девочка должна была любить тёмные и сырые места. Ван Роттенхерц специально оставил подвал дома, а он тут был, напоследок, желая сначала избавиться от лишних помех перед главным блюдом. Противник был сильнее ожидаемого, если избрал своим обиталищем второй этаж. Он, вернее она, вела себя нестандартно, а значит, сюрпризов могло быть много больше.

Впрочем, разворачиваться и убегать всё равно было бессмысленно. Иоганн очень редко убегал от монстров и ещё реже отказывался от вызова, даже не начав сражение. С возрастом он не стал сильнее ценить жизнь, но стал больше гордиться своей репутацией. Умереть было не страшно, а вот читать в местной газете о похождениях старика-шарлатана было бы обидно.

Сухая рука вытянула из кожаной сумки, притороченной справа у кресла, два небольших амулетика на длинных бронзовых цепочках. Это были выполненные из кости фигурки младенцев, весьма грубо к тому же выполненные, но покрытые мелкой сетью колдовских значков. Тот, кто вырезал эти амулеты, был прекрасно знаком со своим ремеслом, но обладал посредственным художественным талантом.

Амулетики в чём-то тоже были мёртвыми детками, их прислал специальным курьером, по запросу старого друга, знакомый некромант Иоганна. Аляповатые фигурки были наполнены некроэнергией и могущественным колдовством. Из-за них пришлось почти на неделю затянуть поход в логово девочки.

Если верить словам некроманта – мэтра Думкорфа, лучшего из скрывающихся в империи еретиков, костяные младенцы должны были на короткий срок (мэтр ручался за десять минут, но могло быть и дольше), сделать человека невидимым для большинства видов нежити. Ван Роттенхерц был слишком стар и слаб, чтобы сходиться с монстрами врукопашную, потому он взял себе за правило действовать наверняка, не оставляя противникам никаких шансов.

Охотник надел амулет, мизерные глазенки-впадины младенца засияли сине-зелёными искорками. То же сделал хальст, чуть ругнувшись, когда бронзовая цепочка при надевании зацепила и вырвала пару клочков шерсти. Ничего не изменилось. Но своему другу и должнику Думкорфу Иоганн верил.

Скрип колёс по старому паркету. Паутина в углах. Крик случайной птицы за окном. Ряд дверей по коридору, как внизу, справа и слева. В конце коридора окно. С бледными как почти везде занавесками, чуть колышущимися под легким сквозняком. Входная дверь внизу открыта.

Вот и нужная дверь. Из-за неё разносятся шорохи. За ней слышно легкое хихиканье. Из-за этой крупной двустворчатой двери с медными ручками-ангелами сильнее всего доносится запах гниющего мяса, витающий в доме.

Мушкетон покоится на коленях, поверх клетчатого пледа. Напарник обнажил клинок и напрягся, как всегда перед важной схваткой. Иоганн, наоборот, спокоен и расслаблен. Скоро всё закончится и можно будет отправиться в город. Получить деньги, починить карету. Немного побыть в праздности.

Сухие руки толкают створки двери. Они легко распахиваются внутрь. В нос бьёт волна вони. Гниль и тлен. Привычно, слишком привычно, чтобы даже обращать внимание. Ван Роттенхерц профессионал. Он тут же вскидывает оружие, выискивая взглядом цель. И видит её, даже не шелохнувшуюся на открывшиеся двери. Всё это очень неправильно. Так не бывает. Так быть не должно.

Комната полна жизни. Или, скорее, нежизни. На полках в кукольных креслицах обитых бархатом и парчой, в нарядных платьях с лентами и пышными юбками сидят фарфоровые куклы, бесподобно красивые, изящные, выполненные настоящим мастером, как и все игрушки тут. Фарфоровые куклы с ржавыми ножами, горящими синим огнем стеклянными глазами и ощеренными пастями, полными зубов из игл и гвоздей. В углу стоит розовая игрушечная лошадка, большая, на каких с восторгом смотрят дети через витрину магазина в зимний день. Из седла лошадки торчат шипы, сделанные из обломков кос и багинетов. Глаза гнилостно фосфоресцируют, пасть полна клыков из битого стекла и металлических обломков.

На полу игрушки попроще – большой плюшевый медведь, глазки-бусинки, внутри опилки, толстые лапки покоятся на большом пузе. В пузе опилок нет. Там зияет огромная пасть, в несколько рядов шипов и игл. Из пасти торчит кусок мяса.

Медведя окружают тряпичные простушки, куколки для детей победнее. Слишком слабые, чтобы держать ножи и тесаки, они проткнули себя лезвиями. Вот тряпичная пастушка, вся насквозь пронизанная вязальными иглами. Вот трубочист из грубой чёрной ткани в кривом цилиндре, к его тряпичным рукам примотаны лезвия разломанных ножниц. Вот принцесса в короне из цветной фольги, увитая мотками колючей проволоки. И их много. Слишком много.

С потолка свисают деревянные марионетки, в их пустых глазах виднеется затаённая злоба. Они более не позволят дергать себя за ниточки, в ниточках запутались битые стекла, куски фарфора и ржавые шипы. Пьеро держит дубину с гвоздями, Арлекин сжимает моргенштерн, марионетка-Коломбина ласково прижимает к деревянной груди два гранёных стилета.

Вот докрутилась ручка на ящичке с сюрпризом, с хохотом вылетел чёртик из коробочки, с личиком злобного клоуна и небольшими рожками, вылетел и принялся размахивать опасной бритвой.

Из буфета у западной стены выглядывает фарфоровый младенец с идиотической улыбкой на пухлых нарисованных губах. Он сжимает в крючковатых пальчиках струну гарроты. Справа на столике сидит большая кукла-модница, расчёсывающая волосы-нитки острым стальным гребнем. Волосы зловеще шевелятся и постоянно меняют положение, вытягиваются, изгибаются, ищут, кого бы опутать.

Много кукол. Слишком много кукол для двух стариков.

На звук двери все куклы комнаты, весь сонм, сколько ни было, тут же повернули головы, некоторые тревожно повставали с мест, засуетились. Протяжно заревел медведь, рассмеялась жутким смехом Коломбина.

Но их хозяйка осталась стоять. Освещённая редкими тусклыми лучами солнца, воровато пробивающегося через дыры в бархатной тёмной портьере цвета старого вина. Стройная, высокая, грациозная, с копной иссиня-чёрных волос, почти до пола, облачённая в белое, уже давно потускневшее, изорванное, в бурых пятнах свадебное платье с пышной многослойной юбкой и тесным корсетом, поддерживающим мёртвую, не вздымающуюся грудь.

«Что за бред! Такого не бывает. Не должно быть и не бывает. Взрослые не становятся кукольными детьми!»

И всё же кукольная девушка, сомнений в этом не осталось, когда хозяйка этого места заваленного куклами и старой, вычурной мебелью, повернулась, существовала. У неё было узкое, миловидное лицо с большими, мёртвыми, остановившимися глазами, чуть капризными пухлыми губами и высокими скулами. Хорошая фигура. Изящные руки с длинными артистичными пальцами.

Недостаток света скрадывал детали, губы уже начали гнить, под чёрными волосами наверняка не хватало ушей, на тонких руках выступали пятна разложения, а тонкие артистичные пальцы были лишены плоти до второй фаланги, но снабжены длинными прямыми когтями.

 

Она обернулась. Невидяще. И не замечая гостей, посмотрела на распахнутую дверь. Охотник навел мушкетон. Тёмные губы девушки произнесли:

– Я не вижу тебя. Но знаю. Ты здесь, – куклы заволновались. – Ты всё равно убьешь меня, и это будет благо. Это будет... Справедливо. Но сперва, выслушай.

Иоганн ван Роттенхерц был профессионалом. Он имел дело с вампирами, суккубами, льстивыми тварями Пучины и хитрыми келпи. Он не общался с монстрами. Он их уничтожал. Сухой палец потянул курок. Потянул и отпустил... Не выстрелив.

***

 

В небольших городках редко бывают кукольные магазины. Чаще всего в такие места, как Штальвесс, кукол привозят бродячие торговцы или коробейники в числе прочего товара, их покупают на ярмарках, люди побогаче заказывают кукол из больших городов от известных мастеров, в крайнем случае, просят друзей, что живут в местах покрупнее, прислать. Иногда в таких городах куклы могут изготавливать местные умельцы – плотник или портной, в качестве хобби или приработка.

Однако такое положение дел само собой делает маловероятным появление особенного монстра, вроде кукольной девочки. Потому Иоганна на некоторое время, пока он ждал посылки от друга, в процессе подготовки похода на логово твари, очень занял вопрос – откуда собственно кукольная девочка взялась.

В случае с такими редкими "именными" монстрами выяснение причин их возникновения было лишним – обстоятельства для каждого уникальны, чтобы повториться. Но профессиональный подход и безделье заставили ван Роттенхерца потратить пару свободных дней на дополнительные расспросы. Узнавать о причинах происхождения монстров в целом было довольно полезно. По двум причинам. Первая – если есть стабильная причина появления чудовищ, можно рассчитывать на более или менее регулярный заработок. Вторая – как это называл Иоганн, "изредка выпадает возможность спасти мир", выискивая такие причины иногда можно было обнаружить любопытные обстоятельства. Всё что угодно – начиная от алтаря древних тёмных богов и заканчивая действиями чернокнижника. В первом случае необходимо было быстро принять меры, пока дело не перешло допустимые границы, и соответственно можно было требовать повышенный гонорар. Во втором – инквизиция хорошо платила за действительно важные доносы. Иногда, много чаще, чем хотелось бы, охотник просто не мог оставить дело незавершённым. Многие его коллеги, убив, например, с десяток зомби в какой-нибудь захолустной дыре, отправлялись дальше, прекрасно зная, что поблизости есть «неупокоенное» кладбище, и через пару месяцев кадавры полезут снова. Принципиальный, и за это частенько себя ненавидевший, ван Роттенхерц так не мог.

В деле с кукольной девочкой ему всё тоже показалось не до конца ясным. Во-первых, в городе довольно долго (то появления монстра само собой) не умирали дети. Во-вторых большая часть кукол в городе явно относилась к работам одного и того же мастера. И в-третьих, и охотника этот вопрос смущал более всего: оказывается, здесь располагалась кукольная мастерская, более того, известнейшая кукольная мастерская, работы которой заказывали чуть ли не со всей империи. Уже некоторое время мастерская была закрыта.

Выяснение причин навело Иоганна на мысли о нежелании продолжать их выяснять. Оказывается, куклы делала приемная дочь бургомистра. Уже довольно взрослая девушка, некоторое время назад захворавшая, и потому отправленная лечиться на воды своим любимым опекуном. При том, большая часть жителей города знала, что скоро готовилась свадьба между бургомистром и приемной его дочерью. Даже одобренная местным священником. И свадьба эта должна была произойти почти тогда же, когда девушка заболела. Буквально несколько месяцев назад. От всего этого дела начинало попахивать мрачной провинциальной историей. Иоганн уже рад бы был перестать её «копать», но любопытство взяло верх.

Финал его расследования был довольно неприятен – бургомистр при вопросе о дочери сказал «заниматься своим делом и помнить о возможности найма молодого повесы в ремнях и портупеях». Полицмейстер – друг бургомистра – просто послал охотника в неведомые тёмные дали. Прислуга испуганно молчала. Городской священник – милый, круглолицый бриглан чуть за сорок, скромно сообщил, что не имеет права раскрывать подробности жизни своих прихожан, его, правда, расспрашивал Гиттемшпиц. А большинство горожан помимо прочего сетовали, что мол, так и не сумели погулять на свадьбе, а ведь она была уже почти готова.

Всё это добавило мрачных, хуже того, гнусных вопросов, и старик, как раз получив посылку с амулетами, просто решил плюнуть на это дело и заняться чем-нибудь полезным.

***

 

Мушкетон молчал. За спиной шумно сопел хальст. Куклы немигающими, неживыми глазами смотрели в дверной проём. Охотник вспомнил о градоначальнике и его дочери. Вспомнил и не выстрелил. Промолчал. Решил услышать продолжение истории мёртвой девицы в подвенечном замызганном платье. Он корил себя за глупость и непрофессионализм, подозревал начало маразма, но всё же не стрелял. Лишь молча глядел на труп с изодранной фатой в чёрных волосах:

– Меня зовут, – голос трупа был хриплым, таким же мёртвым и угасающим, как и тело из которого исходил, – меня звали Ребекка Гиттези.

Фамилия подтвердила подозрения Иоганна – девушка происходила из кихан, народа обитающего на островах, на севере империи. Далеко её, однако, занесло, на беду к тому же.

– Мы с отцом приехали в город давно, я была совсем маленькой, ещё не ходила в школу, – продолжал мертвенный голос. – Он был кукольным мастером. Любил горы. Хотел тихой, спокойной жизни. В тихом городе. Говорил... Говорил, что чужие люди не могут обидеть сильнее, чем свои. Он от чего-то бежал. И я вместе с ним. Не помню. Он делал игрушки, любые, самые разные. Очень хорошие игрушки. Дети их любили. Взрослые любили. Помню, все восхищались. Люди приезжали издалека за его игрушками. А потом и за моими. Он учил меня. Показывал, как нужно шить, как резать по дереву, как плавить фарфор и стекло, как работать с металлом. Всему в своём ремесле научил.

К нам часто приходил бургомистр. Он давал мне конфеты. Хвалил моих кукол. Говорил, у меня талант. А потом они с отцом обсуждали дела. Мне всегда казалось, что он как-то недобро смотрит на отца.

Потом отец умер. А он, – мёртвая девушка надолго замолчала, похоже, пыталась что-то вспомнить. - Мальбор. Удочерил меня. Я плакала, когда отца зарывали в землю. Светило солнце. Птицы пели. А гроб забрасывали землёй. Он обнял меня и сказал, что всё будет хорошо. Почему-то ему не хотелось верить.

Мне было двенадцать. Через месяц после похорон Мальбор пришёл ко мне. Принес конфет. Попросил. Попросил продолжить делать куклы. Говорил, что дело отца должно жить, что людям нужны игрушки, чтобы радоваться. Что я должна дарить людям радость. Называл хорошей девочкой. И дышал жадностью.

Я не верила ему. Но продолжала делать кукол. Это помогало забыться. Но когда подросла... Поняла, что забыть нельзя. Я жила в его доме. Он почасту уезжал. Кабинет запирал. Но ключ выточить было несложно, легче, чем доспехи кукле-генералу для сына эрцгерцога, – её глаза полыхнули синим пламенем, руки с длинными когтями сжались в кулаки, густая, гнилая кровь полилась с ладоней, пропитывая кружевные перчатки. Мёртвая память, отголоски прошедших эмоций переполняли кукольную девочку, обида, нанесённая при жизни, была велика. – Красная коробочка! С синими цветами. Церковь! – речь её стала сбивчивой и несвязной. - Моя комната! Моя темница! Шестой камень от входа, левая стена. Всё там.

Я знала, что ничего не докажу. Я узнала кто он на самом деле. Я читала... Я видела его бухгалтерские книги. А позже... Позже начала замечать огонь похоти в его глазах. Он желал меня. Вожделел.

Я ненавидела его. Это грязное чудовище без чести и совести, – похоже, она цитировала что-то из прочитанного или услышанного при жизни. – А он меня вожделел.

Я всё узнала. Узнала его вину, узрела его грехи. Но могла ли девочка требовать справедливости от бургомистра. Я знала – мне не поверят. Высмеют. Обманут. Предадут. Но у меня был нож. Я вырезала им марионетки. Да, вот эти. Что висят здесь.

Моя спальня. Я позвала его прийти вечером. Нож был острый. А он дрожал от похоти. Удар в сердце. Рука дрогнула. Не страх – отвращение. Он озверел. Бил меня. Рвал одежду. Дважды порезал тем ножом.

Потом отправил в тюрьму. Для острастки. Полицмейстер, – она хрипло, неприятно, истерически рассмеялась. – Полицмейстер оказался смелее своего друга. Двое солдат не пускали никого в тюремные помещения. А он насиловал меня всю ночь. Потом бил и запрещал об этом кому-либо рассказывать. Грозил убить. Теперь я мертва.

Мальбор боялся, что я сбегу. Не хотел привлекать внимание к скандалу. Но куклы. Они дорого стоили. Они были ему нужны. Мне оставался год до совершеннолетия. У него были планы.

Священник. Авелан. Трус. Он трясся перед бургомистром, стелился ковром. Заискивал и уверял, что всё будет в лучшем виде. Потом он уверял меня, что делал это ради общины. Ради своей паствы. Ради общего блага. Ради общего блага он запер меня на год в тесной келье в церкви, за крепким забором. Послушники носили мне еду, меняли горшок. Приносили материалы и инструменты, уносили кукол. Надо было что-то делать. Чтоб не сойти с ума. Целый год. Несколько раз меня выпускали гулять в парк. Все знали, где я. Всем было наплевать.