Партизанской тропой Гайдара 8 страница

- Нет, не может.

- Значит, надо искать, хотя об Орлове, кроме воинского звания и фамилии» ничего не известно. Даже как его зовут.

В письмах к бывшим партизанам я теперь непременно спрашивал:

Что вы знаете о полковнике, что вы можете о нем сообщить?

Я ожидал, что узнаю об Орлове достаточно много. Тем более что все его, конечно, помнили: «Как же, как же, носил еще черное кожаное пальто...»

Но я ошибся. Более конкретные детали его облика, обстоятельства его биографии, где родился, где жил, что часто бывает, от внимания людей ускользнули.

В конце концов удалось установить, что был он действительно летчик, лет сорока, орденоносец; говорил, что есть сын, показывал даже фотографию: улыбающийся парнишка в гимнастерке и летном шлеме.

Говорили, что полковник бомбил фашистов еще в Испании.

Потом учился в какой-то академии.

Однажды Захар Максимович Бугаев, бывший батальонный комиссар (он выходил из окружения осенью 1941 года вместе с полковником), вспомнил, что встретил Орлова после войны, в 1945 году.

Случилось это в Киеве, в трамвае или автобусе. Обрадовались.

Обнялись.

Перебрали друзей — живых и мертвых. Погрустили. Где-то на бульваре расстались. И забыли обменяться адресами.

После этого, - писал Захар Максимович,— я больше с товарищем Орловым не встречался, где он живет, не знаю, но думаю, что он живет в г. Киеве.

Это была уже нить.

И я решил вернуться к подлиннику письма Орлова, присланного в 1942 году, которое у меня имелось в машинописной копии.

На чудом сохранившемся конверте со штемпелем «Просмотрено военной цензурой» были четко выведены имя, отчество и фамилия: Орлов Александр Дмитриевич.

После этого оставалось только обратиться в офицерский отдел Киевского горвоенкомата, откуда немедленно прислали адрес.

И вот в декабре 1962 года — ровно двадцать лет спустя — я вынимаю из почтового ящика письмо, написанное знакомым почерком: письмо живого полковника Орлова.

С большим желанием откликаюсь на Вашу просьбу рассказать об Аркадии Петровиче,— читаю я.— Память о нем — мужественном, славном человеке, товарище и воине, мне особенно дорога.

Еду в Киев. Из гостиницы звоню Александру Дмитриевичу. Уславливаемся о встрече. Жду его, а потом вижу перед собой — крупного, широкоплечего, в шинели с погонами, каким я его себе и представлял. Только уже совершенно седого.

Устраиваемся так, чтобы нам никто не мешал. И говорим до поздней ночи. От вороха исчерканной бумаги немеет рука.

Да не надо, не пиши,— отговаривает меня Александр Дмитриевич.— Это же не последняя наша встреча.

Но я не слушаюсь. Я пишу. И потом до рассвета расшифровываю стопу своих заметок — пока ничего не забылось.

Из воспоминаний, специально присланных для этой книги, а также из моих набросков и магнитофонных записей и сложились «Рассказы полковника Орлова».

 

Глава XXIII

ПЕРВЫЙ РАССКАЗ ПОЛКОВНИКА ОРЛОВА

 

ТАРАН НАД МОСТОМ

 

Моя первая встреча с Гайдаром произошла при обстоятельствах, я бы сказал, трагических.

Конец августа 1941 года. Раннее утро. Мы стоим с командиром нашей дивизии на вышке командного пункта и наблюдаем за истребителями, патрулирующими над киевскими мостами.

Тихо! Лишь гудят в небе моторы наших «И-16», изредка загремит разболтанным кузовом грузовик да где-нибудь на окраине ударит взрыв тяжелого снаряда.

Тихо!

И вдруг на фоне слепящего солнца из-за редких облаков появляются шесть «Мессершмиттов-109» и с ходу атакуют звено наших самолетов.

Шесть против трех!..

Два патрульных истребителя, связанных боем, сразу исчезают из поля зрения. Остается один против двух.

«Мессершмитты» пытаются взять машину в «клещи». Кажется, это совсем не трудно: у них заметное превосходство в скорости, не говоря о вооружении. И в тот момент, когда думалось, что гибель нашего самолета неизбежна, летчик блестящим маневром выводит машину из-под огня и точной очередью бьет по вражескому истребителю.

«Мессершмитт» переворачивается через крыло и камнем падает на Предмостную слободку. Мы видим столб черного дыма.

Вздох облегчения. Командир дивизии вытирает платком пот с побледневшего лица: теперь справится.

Но что это? Второй фашист уверенно переходит в атаку. Мы слышим стук его скорострельных пушек. А наш молчит. Израсходовал боезапас!

- Вниз! — зажав в руке платок, который он так и не успел спрятать, кричит командир дивизии, как будто пилот там, в небе, может услышать его голос.— Давай вниз!.. Тебе говорят!..

Но летчик, круто развернувшись, направляет машину прямо в лоб фашисту.

Истребители сближаются с огромной скоростью. Вот-вот им не хватит неба!

Фашисты в воздухе обычно не выдерживали лобовых атак, как не выдерживали на земле штыкового боя.

Но это был, видно, опытный пилот. (Мы потом нашли на Предмостной слободке его труп — на земле лежал еще молодой человек с тремя крестами на френче. Один крест рыцарский.)

И все-таки в последнюю секунду фашист рванул штурвал на себя... Но поздно!

Удар!.. И самолеты, разваливаясь на куски, словно игрушечные, падают.

Надеясь на чудо, ждем белый зонт парашюта... Напрасно.

Через несколько минут звонит командир полка — докладывает результаты боя.

- Кто этот... погибший летчик? — спрашивает у него комдив.

- Комсорг полка... лейтенант Хлястач,— отвечают ему.

...И тогда я его вспомнил.

Весной, по окончании майского парада, я вручал подарки за отличную технику полета. Держа в руках список награжденных, вызываю лейтенанта Хлястача.

К столу, краснея от смущения, но очень четко, подходит совсем юный паренек, неуловимо похожий на моего сына, тоже летчика...

...Опять зазвонил телефон. На этот раз зенитчики. Они тоже наблюдали бой.

Я сказал, что мы всё видели. Трубка замолчала, а потом я услышал незнакомый голос:

- С вами говорит корреспондент «Комсомольской правды». Я хочу передать свое восхищение подвигом вашего летчика, достойного посмертно самой высокой награды Родины. Могу ли я познакомиться с его товарищами по эскадрилье?

Приезжайте завтра утром, часов в десять-одиннадцать на наш командный пункт, в Бровары,— приглашаю его.— Только повторите, пожалуйста, вашу фамилию.

- Гайдар,— ответила трубка.

 

ИЗ ДВУСТВОЛКИ – ПО САМОЛЕТАМ

 

Я ждал Гайдара в Броварах, в просторном деревянном доме. Тут размещался КП командующего Военно-Воздушными Силами Юго-Западного фронта. Дом стоял в саду, где давно поспели груши и сливы и уже начала отходить вишня.

Познакомились мы с Гайдаром в политотделе. Сдержанный, немногословный, подтянутый —«это все, признаюсь, произвело на меня хорошее впечатление. Но я сразу приметил, что при нем нет оружия, только полевая сумка.

- Где же ваше оружие, товарищ корреспондент? — спрашиваю его.

Он смутился, потом быстро ответил:

- Я сегодня воюю пером, товарищ полковник.

- А что, удается вам сменить перо на что-нибудь... подальнобойнее?

Бывает... если удается удрать на передовую,— ответил он и тут же перевел разговор: — Вы обещали познакомить меня с товарищами лейтенанта Хлястача...

Я как раз еду на аэродром в Семиполки. Если вы располагаете временем, пожалуйста.

Сели в мою «эмку» и выехали на шоссе Киев — Чернигов. Это была основная дорога, которая связывала осажденный Киев с тылом. По ней круглые сутки в обе стороны двигались потоки машин. Немцы бомбили шоссе ежедневно.

Но пока ничто не предвещало опасности. И мы с Аркадием Петровичем увлеклись беседой, потому что, к изумлению нашему, обнаружилось, что мы с ним почти ровесники (только я на два с половиной месяца старше), оба мальчишками бежали на фронт, окончили курсы красных командиров, оба участвовали в подавлении мятежей: он — Антоновского на Тамбовщине, я — Кронштадтского, и оба в двадцать первом году познакомились с Тухачевским: Гайдара Тухачевский назначил командиром полка, а мне вручил орден.

- Вот мы и попались, товарищ полковник! — слышу я вдруг голос шофера Фестюка.

«Эмку» сотрясает грохот близких разрывов. Фестюк резко сворачивает на обочину. Выскакиваем из машины и бросаемся в канаву. Над шоссе — десятка два бомбардировщиков «Юнкерс-88». Впереди — столбы огня, земли, дыма, свистят осколки.

Фестюк, смешливый хлопец, кое-чего повидавший на войне, кричит Аркадию Петровичу:

- Ну, як настрий, товарищ письменник?

- Ничего, живем,— в тон ему отвечает Гайдар.

Недалеко от нас пламя охватывает полуторку, груженную продолговатыми ящиками. Выскакивает из канавы молодой парень — старшина, ловко откидывает борта, потом забирается в кузов, пытается сбросить верхний ящик. Но у него ничего не получается. Ящик слишком тяжел, к тому же за что-то зацепился. А кабина горит уже вовсю...

- Хлопцы, помогите сгрузить мины! — в отчаянии просит парень.

Но при одной мысли, чтоб сейчас произойдет с этой машиной, все только крепче прижимаются к земле в своих воронках и канавах.

А тут снова свист, взрыв.

Гляжу, в полный рост встает Гайдар и в несколько прыжков оказывается возле... моей «эмки».

Я ничего не понимаю.

Опять взрыв. Наконец подымаю голову и вижу Аркадия Петровича с моей двустволкой в руках.

А надо сказать, что Фестюк, заехав как-то на мою пустующую квартиру, приметил на стене ружье. Оставить на произвол судьбы такую вещь он, заядлый охотник, конечно, не мог и потому, забрав двустволку, возил ее повсюду с собой, и вот теперь она в руках у Гайдара.

Аркадий Петрович подбегает к грузовику, у которого пламя лижет не только кабину, но и кузов, и, обращаясь к тем, кто лежит в канаве и воронках, кричит:

- А ну, хлопцы, быстрей к машине, а я этим асам сейчас покажу,— и целится из ружья в пикирующий «Юнкерс- 88», который с жутким воем приближается к земле.

Я был потрясен отчаянностью и бесстрашием этого человека.

Я еще не успеваю подняться, как уже вскочил с земли один боец, другой, рванулся из канавы осторожный Фестюк, а Гайдар, отбросив ружье, начинает им помогать, перенося и складывая в стороне ящики с боеприпасами.

Кончился налет. Сели мы опять в машину, и я упрекаю Аркадия Петровича за неоправданный риск. Он отвечает:

- Я понимаю, что, наверное, выглядел смешным. Но это мне и было нужно. Смех, да еще в такую минуту, возвращает людям силы. Еще кто-то из классиков сказал: что бы ни стряслось — не теряйся...

Пришлось согласиться.

 

У ЛЕТЧИКОВ

 

На аэродроме в Семиполках я познакомил Гайдара с личным составом дежурной эскадрильи.

Устроились на траве, возле истребителей. И летчики сразу перешли «в атаку». Больше всего их интересовало, как пишут книги. Аркадий Петрович, в свою очередь, просил объяснить, как происходит таран. Его тут же посадили в кабину и показали всю систему управления боевой машиной. Он включал тумблеры, нажимал педали, трогал штурвал и был очень доволен.

А когда спрыгнул на землю, попросил рассказать о лейтенанте Хлястаче, который погиб накануне.

Тихо стало на поле... Командир полка негромко, словно диктуя наградной лист, перечислил все операции, в которых отличился лейтенант, а товарищи по эскадрилье стали припоминать трогательные и даже смешные о нем подробности. Гайдар записывал.

Откуда-то появился чистый бланк «Боевого листка», и летчики попросили Аркадия Петровича написать что-нибудь в их газету. Он достал из сумки разноцветный карандаш и написал строчек двенадцать. Это было стихотворение, и заканчивалось оно словами Максима Горького: «Безумству храбрых поем мы славу!»

Через несколько дней, как просил Аркадий Петрович, я поехал с ним на аэродром в Святошино, где находилась эскадрилья воздушной засады, выполнявшая особое задание. Командовал ею капитан Солдатов, лучший летчик дивизии. Многие его товарищи имели на счету по нескольку сбитых машин, и каждому было что рассказать. Для маскировки истребители стояли в старом, запущенном саду. Здесь росли груши, вишни, сливы.

Я раньше не очень близко знал Солдатова. А тут, под деревьями, где мы устроились, нечаянно выяснилось, что командир эскадрильи большой любитель побродить по лесу с ружьем, поудить рыбу, ну и мы с Гайдаром тоже. Начались охотничьи рассказы. Помню, Аркадий Петрович очень рекомендовал ловить зайца па лимон.

Коснулись литературы. Солдатов, попросил разрешения, достал из планшета стихи, напечатанные в «Красной звезде», и стал читать их вслух. Гайдар кивал в такт головой. Командир эскадрильи ему нравился.

Завыла сирена. Солдатов быстро поднялся. Мы за ним, Сняв фуражку, капитан передал ее Аркадию Петровичу и, отстегивая на ходу от планшета шлем, попросил обязательно его дождаться, чтобы вместе пообедать. Мы обещали.

Солдатов сел в самолет. Задвинул фонарь кабины. Помахал нам рукой. И пять истребителей ушли и воздух.

Ждем двадцать минут, тридцать... Всё. В баках бензина нет.

Крутым пикированием идут к земле один за другим три истребителя. Садятся. Командир звена подходит ко мне и докладывает:

- Задание выполнено. Сбито четыре самолета противника...— И вдруг, почти шепотом:— Капитан Солдатов и его ведомый погибли...

Гайдар слушает рапорт. Бледнеет. И говорит вполголоса то ли мне, то ли самому себе:

- Как же так? Ведь они оба сейчас были здесь. Вот фуражка Солдатова. Я еще чувствую тепло его руки, а его уже нет...

Я подхожу. Пробую успокоить. Он качает головой.

- Нет, товарищ полковник, к атому привыкнуть нельзя.

Я отвез его в «Континенталь», В Киеве мы с ним больше не виделись.

 

Глава XXIV

ВТОРОЙ РАССКАЗ ПОЛКОВНИКА ОРЛОВА

 

«ЧЕГО СТОИТ МОЯ ЖИЗНЬ?»

 

Второй раз я повстречал Аркадия Петровича уже в иной обстановке. Было это в последних числах сентября неподалеку от станции Борисполь.

Сотни людей, которые только что выбрались из топких болот близ села Борщев, снова были окружены фашистами и загнаны в лес.

Кого тут только не было! Женщины, красноармейцы, дети, которых куда-то хотели вывезти, но не успели, раненые, какие-то полувоенные-полуштатские дядьки без оружия, стыдливо опускающие глаза при виде командира в форме, беспомощные старики... Все растеряны, подавлены, испуганы.

Людей надо накормить, организовать в небольшие группы, чтобы с наступлением темноты могли выбраться из леса. Надо позаботиться о раненых и больных, которых становится все больше. Необходимы разведка и контрразведка, чтобы знать, где немцы, и вылавливать переодетых автоматчиков. Их полно в лесу. А заодно паникеров. Их тоже достаточно. А гитлеровцы в довершение всего бьют из минометов.

Кричу: «Командиры, ко мне!»

Некоторое время никто не отзывается. И я понимаю почему: немцы так близко, что можно ждать любой провокации. Потом по очереди подходит человек восемь.

Проверяю документы и говорю: как старший по званию, обязанности командира беру на себя. И объясняю каждому его задачу..

Дня через два в моей землянке появляется несколько краснофлотцев Днепровского отряда Пинской флотилии и с ними Гайдар.

Удивленно спрашиваю:

- Аркадий Петрович, вы-то как здесь очутились?

Отвечает, что был на каком-то острове, выбрался оттуда, прослышал по дороге о моей группе и пришел в лес, как он выразился, в «лесное это пекло».

От неожиданности я не знал, что ему ответить. Пробраться к нам можно было только с огромным риском. Я был признателен ему за этот риск, и потом я очень нуждался в смелых и верных людях.

Аркадий Петрович стал деятельным моим помощником. Он уходил в дозоры. Охотился за переодетыми автоматчиками. Следил за тем, чтобы костры разводили только днем.

Гайдар собрал два-три пулемета, отыскал несколько ящиков с патронами. Набил все пулеметные ленты, сколько их было. Принес откуда-то миномет, а к нему несколько комплектов мин.

Он почти ни о чем меня не спрашивал. Делал все сам, начиная с планировки щелей, которые рылись по его указанию (лес бомбили по нескольку раз в день), и кончая разделкой конских туш. Не хватало продовольствия, и конина, часто без хлеба и соли, сваренная в котелке или зажаренная, как шашлык, на шомполе, была порой основным и единственным нашим блюдом.

Аркадий Петрович проявил себя отличным разведчиком. Ежедневно пробирался он в соседние деревни. В первую же ночь, дойдя до Яготина, он принес трагическую весть о гибели большой группы генералов и офицеров. Это был штаб командующего фронтом генерал-полковника Кирпоноса.

Но где фронт, Аркадию Петровичу узнать не удалось.

Не забыть одного случая.

С продуктами становилось все хуже. Особенно страдали раненые. Тогда военврач Нина Петровна (фамилии ее, к сожалению, не помню) с моего разрешения отправилась в соседнюю деревню чего-нибудь для них раздобыть.

Она сняла свою шинель с кубиками, облачилась в чье-то пальто, голову повязала платком, позвала в помощь себе какого-то железнодорожника и отправилась с ним в деревню Семеновку. Говорили, что в Семеновке немцы, но были они кругом, и выбирать не приходилось.

В селе Нина Петровна велела своему спутнику обождать ее под деревьями, а сама вошла в дом.

В хате обедали гитлеровские офицеры.

Извинившись, Нина Петровна хотела уйти, сделав вид, что ошиблась дверью. Но из-за стола поднялся старший из них, капитан, гауптман по-немецки, и вежливо, указывая на свободное место, пригласил: «Битте, фрау». Оставалось подчиниться атому приглашению.

Ее усадили за стол.

Гауптман весьма вразумительно говорил по-русски, а Нина Петровна по-немецки тоже кое-что понимала.

Стали угощать. Кусок застревал у нее в горле, но она все-таки что-то съела и отодвинула тарелку, ожидая, что будет дальше. Офицеры поблагодарили Нину Петровну за то, что она составила им компанию (гитлеровцы, особенно в начале войны, любили поиграть в галантных рыцарей, если им это ничего не стоило).

И тогда гауптман, поглядывая на хромовые сапоги Нины Петровны и защитную ее юбку, произнес:

- Мы понимаем, что фрау — офицер... Нет-нет, мы не сделаем ничего плохого... Мы также понимаем, что фрау пришла из того леса, где прячется много народа. Всем этим народом командует оберст, полковник. От своих людей (извините, в лесу у нас есть свои люди) мы знаем, что человек он разумный. И мы бы хотели,— продолжал гауптман,— если, конечно, это вас не затруднит, чтобы вы вернулись в лес и передали вашему оберсту (немец замолчал, видимо подбирая нужное слово)... наше приглашение сдаться в плен. Лес окружен. Лошади ваши, которых вы кушаете... как это говорится по-русски?. на исходе. И мы не хотим ненужных жертв...

Нина Петровна слушала и не понимала: говорит он всерьез или издевается. На ее руках умирали искалеченные осколками дети. На ее глазах горели машины с нашими ранеными. Фашистские летчики бомбили и расстреливали их с бреющего полета, хотя отлично видели красные кресты на фургонах.

А гауптман продолжал:

- Прошу передать от меня вашему оберсту вот это.— И он протянул пачку французского печенья.— Я верю в благоразумие вашего полковника.— Гауптман проводил Нину Петровну до двери и, щелкнув каблуками, поклонился.

Совершенно измученная гостеприимством по-фашистски, Нина Петровна вернулась в лес. Передала мне всю беседу. И в подтверждение того, что это ей не приснилось, протянула печенье.

Гайдар сидел в землянке рядом со мной. Когда женщина вышла, Аркадий Петрович потрогал карту на столе, переложил с места на место мой браунинг и сказал:

Товарищ полковник, позвольте мне пойти в эту деревню.

- Зачем?

- Я возьму с собой гранаты. Зайду в хату. Раз они так «гостеприимны», сяду с ними за стол. А при удобном случае гранаты выну. Одним словом, судя по обстоятельствам... А когда начнется переполох, вы тем временем вырветесь из леса.

- Но вам, товарищ Гайдар, тогда уже не придется вырываться вместе с нами...

- Я знаю... Но ведь если подумать, то чего стоит моя жизнь по сравнению с жизнью стольких людей, Согнанных сюда, в лес?

Идти в Семеновку я ему не позволил.

 

«ТОЖЕ МНЕ, НАШЛИ ЗА ЧТО БЛАГОДАРИТЬ»

 

Он из тех людей, которым можно доверить жизнь.

Николай Асеев

об Илье Ильфе

 

Положение было безвыходным. Оставаться в лесу мы больше не могли. Надо было прорываться к своим. А на пяти подводах лежали раненые: батальонный комиссар,

несколько командиров, рядовые красноармейцы — всего около двадцати человек. Сопровождали их молоденькие медсестры.

И вот одна из них просит: «Товарищ полковник, не бросайте нас» — и смотрит на меня.

Раненые тоже смотрят. У каждого командира возле самого изголовья пистолет лежит. А у комиссара батальонного — он был слабее всех — бельгийский браунинг бинтом к руке привязан.

А с обозом таким куда мы денемся? К тому же бинтов у нас, скажем, много, а йоду ни капли нет. И хлеба тоже.

Говорю девочке этой, медсестре:

- Узнайте, может колхозники возьмут...

Качает головой:

- Боятся... Немцы кругом, да и подозрительных шныряет богато.

Подзывает меня батальонный комиссар. Показывает рукой, чтобы наклонился: громко говорить ему трудно.

- Вы меня, товарищ полковник, простите,— шепчет он,— но я застрелюсь... Пока в сознании... застрелюсь...

- Что ты, что ты?! — отвечаю ему.— И думать не смей. Пока всех вас не пристроим — не уйдем.

- Но ваше положение я ведь тоже понимаю,— говорит он.— Вам надо заботиться... о живых.

Кладу ему руку на плечо:

— Пристроим. Обещаю — пристроим.

А сам не знаю, что й делать. Как их вывезти?.. Куда?..

Идёт мимо переводчик наш, Миша Пенцак. Золотой парень. Я прошу его: «Пришли, если увидишь, Гайдара».

Приходит Аркадий Петрович.

Советуюсь, тем более что он бывал уже в окрестных селениях.

- Разрешите,— просит,— отлучиться. Есть одно соображение.

Кончился день. Проходит ночь, Аркадия Петровича нет. Я тревожусь.

Утром является. Докладывает:

- Все в порядке, товарищ полковник.— И, оборачиваясь, бросает в темноту: — Ребята, идите сюда.

Из-за кустов появляются трое: два хлопчика и дивчина с узелком.

- Комсомольцы,— объясняет Гайдар — Они увезут и спрячут раненых на дальних хуторах. Там немцев нет и вряд ли будут... Что им на хуторе делать?..

- Вы, товарищ командир, не беспокойтесь,— вмешивается дивчина.

- Мы спрячем,— говорят мне хлопцы.

Хочу сказать им несколько слов и не могу... Только молча жму руки.

На утренней поверке — раненых уже увезли — объявляю Аркадию Петровичу за проявленную инициативу благодарность.

- Служу Советскому Союзу! — громко отвечает Гайдар, а у самого сердитое лицо.

Спрашиваю потом:

- Аркадий Петрович, в чем дело?

- Тоже мне, нашли, товарищ полковник, за что благодарить...

 

МОТОЦИКЛИСТ НА АРКАНЕ

 

Послал я как-то Гайдара за продуктами. Возвращается он, и все, кто поблизости, бегут смотреть на диковинное зрелище.

Шагает, слегка посмеиваясь, Аркадий Петрович. За спиной — стволом вниз — немецкая винтовка. В руках наизготовку — наша трехлинейка. А впереди него — метрах в трех — шествует длинный, как столб, немец в черном эсэсовском мундире с крестом. За плечами его по-деревенски завязанный узел с хлебом. И приторочен узел этот к немцу телефонным кабелем. В одной руке солдата плетеная корзинка с кукурузными початками и печеными яйцами. В другой - вещевой мешок Гайдара, тоже доверху полный и на тесемки завязанный. Под глазом у гитлеровца синяк.

Пока товарищи развьючивали пленного, Аркадий Петрович доложил, что, возвращаясь из села к нам в лес — с узлом, корзинкой и мешком,— он долго не мог перейти шоссе, потому что сновали по нему взад и вперед машины и мотоциклы. А когда шоссе опустело и он перебрался на другую сторону, то стало ему вроде бы жалко, по его словам, «возвращаться с пустыми руками». И решил он, если повезет, «заарканить мотоциклиста» (что, нужно сказать, Аркадий Петрович делывал и до этого).

Спрятал продукты. Достал из сумки моток телефонного провода (это когда еще он шел на задание, то перерезал линию связи), перетянул провод через дорогу и сел ждать «клёва». Теперь, как назло, ни одной души на шоссе не появлялось.

Наконец затарахтел мотоцикл.

Темнело.

Однако немец все-таки разглядел провод, резко затормозил и свалился с мотоциклом в канаву. Гайдар кинулся к нему.

Солдат, видимо, ушибся не очень, потому что стал сопротивляться и не давал себя связать. Пришлось Аркадию Петровичу его легонько пристукнуть, оттащить в кусты и ждать, пока немец придет в себя.

- Остальное вы видели,— добавил Гайдар.

После ужина Аркадий Петрович спустился ко мне в землянку. Мы как раз заканчивали допрос. Пленный оказался связным роты СС. Гайдар «заарканил» его, когда мотоциклист возвращался к себе в часть.

Был немец молод и белобрыс. Черная форма ему совсем не шла, словно обрядили парня в этот мундир с болтающимся крестом силой.

Но когда он отвечал, высокомерие на его лице с голубовато-фиолетовым «фонарем» под глазом сменялось страхом. А страх — высокомерием, которое вбивалось в него годами и которое он не умел теперь скрыть.

Наконец пленного увели. А Гайдар продолжал сидеть и молчать.

- Аркадий Петрович, вы о чем? — спрашиваю его.

- Ни о чем. Просто думаю: мальчишка, а уже фашист...

 

 

Глава XXV

ПРОРЫВ

 

КАПИТАН РЯБОКОНЬ

 

Аркадий Петрович мало спал теперь. И хотя добровольно взваленных обязанностей хватало, два-три незаполненных часа в сутки еще оставалось. И он для отдыха занимался поделками: Плел берестяные кузовки, вырезал остроносые лодочки или тонколопастные пропеллеры, а как-то на дощечке от бутылки с зажигательной смесью вырезал тем же ножом: «28.9.41. В лесу у дер. Семеновка под Киевом». Хотел на другой стороне расписаться — однако передумал, и только обвел буквы химическим карандашом.

Но чаще всего, если выдавалась свободная минута, доставал из сумки столистовую тетрадь. Событий и впечатлений накопилось много. Каждый день приносил новые. И все это нужно было хотя бы коротко записать.

Как-то под вечер Гайдар сидел на земле и писал. Рядом беседовала группа военных, а чуть поодаль метался на плащ-палатке пехотный капитан. У него была перевязана правая рука и перетянут бинтом правый бок.

Гайдар писал, машинально прислушиваясь к отдаленным автоматным очередям, стонам и бормотанию капитана и приглушенному спору, который был не нов.

Говорили о том, что, хотя лес и оцеплен и немцы бьют по нему из минометов, трудность заключается не в том, чтобы отсюда вырваться (многим это удавалось), а в том, чтобы уйти от преследования. Бывали случаи, когда большие отряды, потеряв до половины своего состава, прорывались, а потом возвращались обратно, потому что в этой степи негде было переждать день, чтобы двинуться ночью.

На плащ-палатке забеспокоился раненый: «Чепуха! Я знаю выход!» На эти слова не обратили внимания. За полчаса до этого капитан в беспамятстве кричал: «Куда вы гоните пушки?! Тут же болото. Я это знаю. Я охотник. И вдруг он настойчиво и внятно повторил:

- Чепуха! Вы слышите? Чепуха! Я только немного окрепну и выведу…

Военные продолжали спорить, а Гайдар быстро спрятал в сумку тетрадь, легко поднялся и заспешил к землянке полковника передать слова капитана и найти врача Нину Петровну.

За Ниной Петровной тут же послали. Аркадии Петрович с Орловым и еще двумя командирами вернулся к капитану.

- Товарищ капитан, вы знаете выход из этого леса? — спросил, наклоняясь, Аркадий Петрович.

Знаю,— с трудом ответил раненый,— А вы, товарищ Гайдар, меня разве не узнаете? Я Рябоконь из понтонного... Я вам катер давал... переправы смотреть... вы с комсомольцами у лесной школы еще беседу проводили... а потом статью писали... «Дети уходят на восток».

Гайдару стоило усилий сдержаться: трудно было в этом окровавленном ссохшемся человеке признать молодцеватого капитана-богатыря, который с таким радушием встречал всякий раз Гайдара в своем батальоне.

- Конечно, товарищ Рябоконь, помню,— поспешно ответил Гайдар.

- Откуда вам известны эти места? — перебил их полковник Орлов.

- Я охотник, товарищ полковник,— тихо сказал Рябоконь, пытаясь подняться.— И потом, я тут неподалеку работал.

— Что значит неподалеку?

- Дайте карту... покажу...

- Карты нет.

- Извините... отдохну немного...— Капитан затих.— Где Канев...— произнес он, открывая глаза, знаете? — на другом берегу Днепра... недалеко от Леплявы... мой совхоз... я был директором. Если бы не рука... я бы начертил.

- А левой не сможете? — спросил Гайдар.

- Попробую.

Рябоконя перенесли в штаб. Усилили караул. Сейчас в землянке решалась судьба всех, кто находился в лесу.

- Отсюда, можно в Черниговские леса,— продолжал Рябоконь,— а можно в Каневские... В Черниговские я хорошо дороги не знаю» а в Каневские знаю.— И, опасаясь, что ему не поверят, добавил: — Я грамоту из Москвы имею. Я двадцать два волка убил.

Положив планшет на грудь, Рябоконь долго выводил левой рукой каракули, но даже на корявом этом плане все выглядело убедительно и просто: Рябоконь предлагал двигаться хуторами и охотничьими тропами.

Была создана разведгруппа из трех человек, командиром ее назначили Гайдара.