Глава II. О реставрации сруба

Сруб в древнерусском народном зодчестве — это не только конструктивная основа каждого здания. Открытый и ничем незамаскированный бревенчатый сруб, по-своему красивый сам по себе,— это также и основа архитектурно-художественной выразительности любой старинной постройки, живое воплощение реалистических традиций и самобытных эстетических идеалов народной деревянной архитектуры.

Наиболее ярко архитектурно-художественные достоинства открытого сруба выявлены в тектонической структуре и живописной пластике бревенчатых стен; в эпически спокойном ритме мощных венцов постепенно утоняющихся кверху; в углах с остатком, которые своими мягкими и стройными вертикалями обрисовывают и подчеркивают грани всего массива здания; в его общем цветовом колорите и богатой гамме полутонов и оттенков светотени, беспрерывно меняющейся в зависимости от времени года, дня и погоды; в резких контрастах между неровной поверхностью бревенчатой стены и спокойной гладью тесовых частей здания; в гармоническом противопоставлении крупномерной фактуры рубленой стены бисерной резьбе деталей и во многом другом. Все эти своеобразные декоративные качества бревенчатого сруба органично вплетаются в архитектурную ткань каждой древней деревянной постройки, активно формируют ее художественный образ и придают ему тот особый и неповторимый аромат бесхитростной правдивости и подкупающего очарования, по которому мы безошибочно отличаем высокие произведения подлинно народного искусства. Разумеется, что все эти качества не в малой мере определяют и особый характер всего народного деревянного зодчества в целом, его исконно русский дух и самобытный художественный строй. Эти же качества, наконец, раскрывают перед нами и существенные особенности творческого метода всей древнерусской архитектурно-строительной и художественной культуры. Словом, декоративно-художественная выразительность бревенчатого сруба, обвеянного ветрами, прогретого солнцем, обмытого дождями и потемневшего от времени, — это неотъемлемое качество каждого неискаженного памятника древнерусского деревянного зодчества. А сам сруб, как таковой, открытый, откровенно простой и беспретенциозный,— это наиболее полное и чистое воплощение древних архитектурно-конструктивных традиций народного зодчества, его, пожалуй, самая яркая и самая типичная особенность.

Вполне понятно, что без четкого осмысления этой простейшей, но крайне существенной истины (осмысления не столько холодным разумом ученого или технократа, сколько горячим сердцем художника и поэта), подлинно научная реставрация произведений деревянного зодчества была бы просто немыслима. А раз это так, то при реставрации каждого памятника деревянного зодчества надо восстанавливать не только конструктивную прочность сруба (что разумеется само собой), но и его общий вид — такой, каким он был прежде, до облицовки.

Значит, когда мы сталкиваемся с любой разновидностью поверхностной облицовки бревенчатого сруба — будь то наружная или внут-

 

 

ренняя тесовая обшивка, штукатурка, окраска известью или масляной краской, обои, холст или что-то еще, то мы просто не можем расценивать ее иначе, как позднее наслоение, чуждое архитектуре данного памятника, чуждое природе и духу всего древнерусского зодчества. И это тем более так, потому что всякая облицовка древней постройки в конечном итоге сознательно или бездумно была направлена лишь на одно: на то, чтобы скрыть от взора людей подлинные и ставшие архаичными художественные достоинства открытого сруба и противопоставить им какие-то новые средства художественной выразительности, созвучные позднейшим вкусам и модам, навеянным новыми эстетическими идеалами и нормами позднего времени.

Отсюда сам собой вытекает вывод о том, что освобождение сруба от любой разновидности подражательно стилизаторской облицовки и восстановление его в подлинном виде является одной из главных акций реставрации каждого памятника древнего деревянного зодчества. Отсюда же с неумолимой логикой вытекает и другая очевидная истина: всякие разглагольствования о возможности и правомерности реставрации того или иного памятника при сохранении позднейшей облицовки его сруба просто не имеют внутреннего смысла. Ибо подлинный архитектурно-художественный облик памятника, совмещенный с его обликом, искаженным чуждыми наслоениями, немыслим так же, как немыслим некий собирательный образ, обобщающий в себе, скажем, образы врубелевского богатыря и чеховского телеграфиста или приказчика.

Сразу оговоримся и со всей определенностью подчеркнем эту оговорку, что сказанное относится только к древнерусскому народному зодчеству, но отнюдь не ко всем деревянным постройкам, возведенным на необъятных просторах России с конца XIX века, и, разумеется, это совершенно не касается деревянных построек, которые в своей основной массе составляют современную деревню или объединяются понятием «стилевая архитектура», ибо далеко не все, построенное в России из дерева руками народа, есть русское народное деревянное зодчество!

Итак, первый вопрос, возникающий при реставрации каждого искаженного памятника, — это вопрос о позднейшей облицовке его сруба и в первую очередь о тесовой обшивке стен.

Снимать ли обшивку, возвращая срубу и памятнику первозданный облик? Или сохранять ее, восстанавливая при этом и все возникшие на ней утраты и повреждения, возобновляя ее эклектичный декор, яркую окраску и прочие атрибуты? Сохранять ли ее вопреки самой идее реставрации, отказавшись от мечты увидеть памятник в подлинном виде, отказывая в этом же и нашим современникам, для которых в сущности и делается реставрация!?

Прежде всего надо отметить полное единство взглядов в оценке тесовой обшивки всех тех, кто занимался как практической реставрацией памятников деревянного зодчества, так и их исследованием и научной реконструкцией. Это единство отчетливо видно, например, в работах А. А. Каретникова (церкви в Панилове и Зачачье), В. В. Суслова (собор и церковь в Кеми и Подпорожье), Д. В. Милеева (церковь в Пучуге и Верховье), Ф. Ф. Горностаева (церкви в Ерге и Вершине),

 

 

П. Д. Барановского (башня Николо-Карельского монастыря), М. Н. Максимова (церковь на Ширковом погосте) и др. На всех перечисленных памятниках (всеми работающими над ними) тесовая обшивка сруба и ее атрибуты расценивались как чуждое наслоение, а сами памятники не мыслились иначе как с открытыми срубами. То же самое отношение к тесовой обшивке стен прочно утвердилось в практике и в наше время при реставрации памятников деревянного зодчества Карелии, Новгородской, Архангельской, Костромской и всех других областей русского Севера. Отсюда можно сделать вывод, что вопрос об облицовке стен подавляющим большинством специалистов-ученых и практиков решен вполне определенно и однозначно.

Но оставим в стороне различные суждения о тесовой обшивке как о чуждом наслоении, тем более что об этом уже говорилось достаточно. Остановимся лишь на таких представлениях о ней, которые затрагивают только ее техническую функцию и встречаются в кругу лиц, так или иначе сопричастных к охране и реставрации памятников архитектуры; на таких представлениях, с которыми реставратору-практику придется сталкиваться, по-видимому, еще не один раз.

Одно из самых распространенных представлений о тесовой обшивке— это то, что она, будто бы, защищает сруб от разрушительного воздействия осадков и тем самым, якобы, продлевает срок жизни самого памятника. А раз так, то отсюда делается вывод, что снимать обшивку не только нельзя, но, если она оказалась поврежденной, ее даже надо восстанавливать заново! Так возникает, казалось бы, непримиримый конфликт, заложенный в самой двуединой природе и сущности реставрации. Конфликт между необходимостью восстановить подлинный архитектурный облик памятника и возможностью обеспечить длительный срок существования самого памятника; конфликт между эстетической и технической задачами реставрации.

Для того, чтобы разрешить этот кажущийся конфликт, обратимся непосредственно к практике и попытаемся установить, действительно ли тесовая обшивка защищает сруб так надежно и однозначно, как это кажется со стороны. Всегда ли она в техническом отношении приносит только пользу? И нет ли в этом общем и, казалось бы, нерушимом правиле некоторых частных исключений — неожиданных и скрытых от поверхностного взора? Таких, которые вносят в это общеизвестное правило столь существенные поправки, что само правило в данном случае и в данном контексте уже перестает быть правилом. А если такие исключения есть, то в чем они выражаются? Почему они возникли? Каковы их масштабы и общие результаты воздействия на сохранность срубов? Словом, не складывается ли вокруг этого, казалось бы, бесспорного правила такое положение, когда слишком распространившиеся побочные частности поглощают и сводят на нет самое главное, т.е. само представление о защитной роли тесовой обшивки?

В общем, этот сложный и очень ответственный вопрос методики реставрации памятников деревянного зодчества далеко не так однозначен, как это иногда кажется. Несмотря на то, что по этому вопросу есть вполне определенные высказывания крупнейших специалистов-

 

 

реставраторов, например, таких, как П. П. Покрышкин*, что этот вопрос был довольно детально изучен и подробно освещен в одном из научных исследований автора и апробирован Ученым советом Академии, архитектуры СССР**; что концепция о вредном воздействии позднейшей обшивки практически претворена в жизнь почти на всех ныне восстановленных памятниках и встретила полное одобрение архитектурно-реставрационной общественности***; что в науке о реставрации этот вопрос уже давно стал вчерашним днем, он тем не менее еще до сих пор иногда поднимается и вносит в устоявшуюся методику реставрации лишь путаницу и смуту. Именно поэтому вопрос о технической роли тесовой обшивки здесь следует разобрать более обстоятельно и внести в него необходимую ясность.

Не пытаясь вступить в противоречие с очевидной истиной о лучшей сохраняемости защищенной древесины по сравнению с незащищенной, надо разобраться в том, что очень часто происходит в действительности; что находится в вопиющем противоречии с иллюзорным представлением о защитной роли тесовой обшивки; с чем приходится сталкиваться чуть ли не на каждом шагу реставрационной практики; от чего, уже нельзя спрятаться за завесой умозрительных предположений, сложившихся еще до того, как пытливый глаз реставратора заглянул под обшивку; о чем можно твердо сказать — это не иллюзорное представление, не желаемое, выдаваемое за действительность, а сама действительность— реальная, неприкрытая и обнаженная.

Что ж показала действительность? Прежде, чем отвечать на этот вопрос, хочется сказать, что на первых шагах исследовательской и реставрационной практики создавалось впечатление, будто тесовая обшивка защищает сруб, хотя и искажает его. Но это наивное и легковесное представление вскоре рассеялось как облако при первых же столкновениях с реальностью. После первых частичных раскрытий сруба, сделанных по необходимости — для удобства замены гнилых бревен,— сразу же обнаружилось совершенно новое, неожиданное и доселе невиданное явление. Это явление — особый характер и значительно большой масштаб разрушений и совершенно иной по сравнению с теми, которые обычно наблюдаются на необшитых зданиях.

Вот несколько типичных примеров. В северо-западном углу галереи Преображенской церкви в Кижах культурный слой почвы поднялся до нижнего венца сруба и стал постоянным источником его увлажнения. Гниль, возникшая по этой причине, распространилась отсюда на шесть венцов в высоту и на 4 м в обе стороны от угла! Бревна прогнили насквозь, на всю толщину стены, хотя внешне они и казались вполне здоровыми и крепкими. Под тонкой оболочкой оболони (2—3 см),

сохранявшей форму бревна, древесина самого ядра превратилась в сыпучую аморфную массу, а весь угол галереи держался только на обрешетке под тесовую обшивку, как инвалид на костылях, и мог рухнуть в любую минуту. Внешних признаков этого катастрофического повреждения не было заметно потому, что насквозь сопревшие части бревен не осыпались и не вываливались из стены только благодаря тонкой оболони, еще сохранившей некоторую прочность. На северной стене этой же галереи такие же разрушения были вызваны другой причиной —незначительным, но длительным протеканием кровли лишь в одном месте. Здесь гниль распространилась на пять нижележащих венцов и разрушила их почти на всю длину. По своему характеру и масштабу она была примерно такой же, как и в северо-западном углу. Кроме того, в образовавшейся каверне возник опасный очаг заражения домовым грибом, плодовые тела которого покрывали все это место сплошным ковром (рис. на с. 261—263).

Похожая на эту, но еще более показательная картина наблюдалась в Кемском соборе. По тем же причинам — из-за протекания кровли и подсоса грунтовых вод — сруб здесь пострадал в значительно больших масштабах. Стены этого памятника были снаружи закрыты тесовым футляром, а изнутри — обиты парусиной, выкрашенной плотным слоем масляной краски и превращенной таким образом в непроницаемую для воздуха клеенку. Иначе говоря, стены здесь были как бы заключены в двухсторонний компресс, который создал для них постоянно увлажненную, затененную и непроветриваемую среду. Что же произошло? То, что и должно было произойти! В стенах трапезной, соприкасающихся местами с культурным слоем почвы, четыре нижних венца превратились в труху, а все остальные сопрели до такой степени, что здоровой в них осталась только сердцевина. Это — из-за подсоса грунтовой влаги. А из-за протекания кровли тут сгнили вся внутренняя стена южного придела, оба ее угла и часть смежных с ней наружных стен на всю высоту здания, от места течи и до самой земли! Все это вместе привело памятник в крайне тяжелое, аварийное состояние и создало самую непосредственную угрозу обрушения Никольского (южного) придела и трапезной (рис. на с. 264—265). Другой пример — колокольня XVIII века в селе Яндомозеро Карельской АССР. Из-за протекания кровли в ее восьмерике сгнили не только весь повал на высоту до шести венцов, но и пять столбов, а также другие конструктивные элементы — внутренние опоры под столбы, переводы, верхняя и нижняя обвязка, крепящая столбы, ее балки-связи, пол, потолок, перила и пр. Еще более показательным и, казалось бы, необъяснимым является то, что в четверике колокольни, лежащем на каменном фундаменте и изолированном от грунтовой влаги, сгнили два нижних венца! В результате всего сруб колокольни и особенно ее шатер дали угрожающе большой крен и вот-вот могли рухнуть. Но в данном случае этого печального происшествия не произошло, потому что его вовремя предотвратили реставраторы (рис. на с. 266—267).

А вот в селе Почозеро Архангельской области такая же колокольня того же времени и по тем же причинам уже рухнула. Хотя построе-

 

на она была намного позже и совершеннее, чем колокольня в Кулиге и Цивозере, которые словно бросают вызов времени и существуют вопреки нашим представлениям о разрушительных силах природы.

Подобные примеры, раскрывающие разрушительное воздействие тесовой обшивки, можно приводить без конца. Их можно найти на каждом обшитом памятнике, разумеется, если не ограничиваться только внешним обозреванием, а заглянуть под обшивку и «простукать» стены.

А теперь для сравнения обратимся к памятникам, избежавшим тесовой обшивки, и определим характер разрушений, происходящих на них по тем же самым причинам, т.е. под воздействием грунтовой и атмосферной влаги.

Кондопожская церковь... Нижний венец алтарного прируба наполовину своей толщины закрыт культурным слоем почвы уже давным-давно. Но в нем подгнила только та его нижняя часть, которая закрыта землей, да и то лишь на глубину 7—10 см. Верхняя же половина этих бревен, как и вся их сердцевина, вполне здорова и обветшала не более чем все другие венцы сруба. Но главное — не в этом. Бревна, находящиеся в постоянном контакте с влажной почвой, гниют всегда и это явление самое обычное. Главное заключается в том, что все верхние бревна, лежащие на нижнем, постоянно увлажненном венце, оказались тут совершенно бездефектными, если не считать поверхностных повреждений, общих для всего сруба; что гниль с нижних венцов не переходит на верхние; что границей гнили здесь является в основном линия соприкосновения земли и дерева. Ну, а о бревнах нижнего венца этого памятника, лежащих на камнях и отделенных от земли, нечего и говорить. По своей сохранности они ничем не отличаются от верхних бревен сруба, а некоторые из них по прочности, пожалуй, даже и превосходят верхние, как, например, в западной и северной стене трапезной. Примерно такой же характер разрушений можно было наблюдать и на верхних венцах сруба Кондопожской церкви. Они тоже очень долгое время находились под прохудившейся кровлей* и подвергались всем невзгодам, сопутствующим такому положению. Однако и эти бревна сгнили в основном только в своих верхних частях, соприкасающихся с кровлей, и только некоторые из них, да и то лишь местами, прогнили насквозь. Причем надо особо подчеркнуть, что и здесь гниль с верхнего венца не перешла на нижние, которые сохранились без всяких повреждений (рис. на с. 274—275).

Особый характер и сравнительно небольшой масштаб разрушений, наблюдаемый на Кондопожской церкви, можно увидеть на ее сверстнице в Архангельской области — на церкви в селе Верхняя Уфтюга (1788 г.) — и на других необшитых памятниках этой же области, значительно более ранних, — на колокольнях в селах Цивозеро (1658 г.) и Кулига-Дракованово (XVI в.). Эти три памятника тоже очень долгое время стоят без ремонта и ухода, с давно сгнившими и прохудившими-

ся кровлями, открытые дождям и ветрам, морозной стуже и палящему солнцу.

Что же с ними происходит?

Церковь в селе Верхняя Уфтюга. В ее срубе сгнили только концы «выпусков», которые прежде несли тесовые сени, давно обрушившиеся из-за неисправностей кровли. А основной сруб — четверик, восьмерик, алтарь и клеть под сенями — еще до сих пор вполне прочен (от нижнего и до верхнего венца). И это несмотря на то, что культурный слой почвы здесь уже давно дошел до нижнего венца, а кровля представляет собой одну лишь видимость. Достаточно взглянуть на шатер изнутри, чтобы убедиться, что он уже давно перестал быть надежной кровлей (рис. на с. 276—279).

Колокольня в селе Кулига-Дракованово, датируемая XVI веком. Ее сруб, как это отчетливо видно на фотографии, по сути дела вовсе утратил кровлю — и тоже уже давно. И столь же отчетливо видна на этой же фотографии относительно очень хорошая сохранность всего сруба — четверика и восьмерика. Характерно здесь и то явление, которое отмечалось на Кондопожской церкви. Сгнил в срубе только самый верхний венец повала, воспринимавший на себя долгое время чуть ли не всю воду, стекавшую с полиц. И здесь тоже эта гниль не распространилась на все нижележащие венцы — как в повале, так и в самом восьмерике. На Кулижской колокольне можно отметить еще одно поучительное явление. Дело в том, что пол звонницы здесь устроен так, что дождевые и талые воды не отводятся наружу, за пределы стен, как это делается обычно, а остаются внутри здания и как бы распределяются по нему (очевидно, в расчете на быстрое выветривание и просушку)*. Однако и при такой, казалось бы, несовершенной и архаичной, конструкции «звона», словно рассчитанной на постоянное увлажнение сруба изнутри, никаких крупных и опасных очагов гнили здесь не обнаружено (рис. на с. 280—281).

Колокольня XVII века в селе Цивозеро Архангельской обл. Конструкция ее верха такая же, как и на Кулижской колокольне, но венцы сруба, находящиеся на уровне пола «звона», казалось бы, в самом опасном месте, тронуты гнилью не более чем все другие. И еще. Сруб этой колокольни стоит прямо на земле, без фундамента. Но в нем опять-таки гниет только самый нижний венец, за счет чего весь восьмерик медленно и неуклонно врастает в землю. А бревна, лежащие на нижнем гниющем венце, как и соседние с ними, относительно вполне прочны и обветшали тоже не более чем все остальные.

Церковь в селе Белая Слуда, недавно сгоревшая от молнии. Сколько лет она стояла с прохудившимися кровлями и сколько бы еще могла простоять! Около полувека северо-восточный угол ее громадного восьмерика был постоянно мокрым из-за того, что на него стекала вода через прохудившуюся кровлю чуть ли не со всей северной стороны

алтарной бочки. И все-таки сруб в этом месте оставался прочным, не сгнил и даже не дал посадки, казалось бы, неизбежной при столь долгом и концентрированном увлажнении одного из его особо ответственных конструктивных узлов. А как хорошо сохранились под обветшалой кровлей повалы восьмерика и обоих приделов — эти самые уязвимые места сруба, наиболее часто подверженные разрушению! В них сгнили самые верхние бревна. И только. То же самое произошло и в нижней части сруба. Здесь подгнил лишь самый нижний, окладный венец и только там, где касался земли. И все! А в целом сруб этого памятника находился в относительно очень хорошем состоянии. При восстановлении кровель и замене нескольких бревен он мог бы стоять века.

Словом, если сравнить состояние необшитых и обшитых срубов, то это сравнение будет не в пользу последних. Правда, не на каждом из них тяжелые последствия пребывания без света и воздуха будут выступать так кричаще и зримо, как, скажем, на срубах церквей в селах Холм, Лычный Остров или Ширков погост. Но отсюда вовсе не следует, что самих разрушений, сопутствующих тесовой обшивке, нет вообще; что под успокаивающим нас покровом облицовки не возникают скрытые от взора разрушения — значительно более интенсивные и зловредные, чем те, что бросаются нам в глаза на открытом срубе.

На приведенных примерах был показан характер разрушений на открытых и закрытых срубах в наиболее распространенных случаях: в двух основных разновидностях повреждений сруба, вызываемых протечкой кровель и подсосом грунтовых вод. Но кроме этих, наиболее опасных повреждений есть и другие, которые столь же убедительно опровергают защитную роль тесовой обшивки. Вот, к примеру, разрушение сруба под окнами. Общеизвестно, что дождевая вода, стекая с оконных стекол на стену, увлажняет здесь сруб больше, чем там, где нет проемов, почему и гниль под окнами обычно появляется чаще. По этой причине бревна под окнами гниют и в открытых, и в закрытых срубах. Но как? В этом-то и все дело! На необшитых срубах гнили этого рода бывает совсем немного. По высоте она обычно не опускается ниже того бревна, на которое стекает вода, а по ширине не выходит за пределы самого окна.

На обшитых же срубах, напротив, такая гниль встречается чуть ли не под каждым окном и в гораздо больших размерах. Обычно она распространяется тут на несколько венцов по высоте, а в ширину зачастую расходится далеко за пределы окна (церковь в Типиницах, собор в Кеми и др.). Почему? Да просто потому, что на открытом срубе дождевая вода, растекаясь на щелевой поверхности бревен, рассредоточивается на большой площади испарения и высыхает, не успев вызвать загнивания. А в закрытом срубе эта же вода, попадая под обшивку, остается там и, скапливаясь в затененной и непроветриваемой среде, вызывает интенсивное разрушение (рис. на с. 284—286).

Для подтверждения этой же мысли можно сравнить и разную сохранность таких деталей сруба, как, например, консоли-«выпуски», несущие на себе «висячие» крыльца, галереи, тесовые сени и др. Вот, скажем, церковь XVIII века в селе Богословское на р. Ишне (Ярославская

 

обл.). Хотя она и обшита тесом, но выпуски под галереей здесь были оставлены открытыми — не только для взора, но и для света и воздуха. Поэтому они и сохранились так хорошо.

На обшитом срубе часовни XVIII века в деревне Кавгора КДССР выпуски, как и на Ишнинской церкви, тоже оставались открытыми. И так же, как в этой церкви, они вполне прочны, хотя много лет находились под обветшавшей кровлей крыльца и, казалось бы, неминуемо должны были бы сгнить.

Выпуски висячего крыльца Кондопожской церкви тоже долгое время оставались незащищенными от дождей, потому что само крыльцо было разрушено почти полностью. И тем не менее они тоже сохранились относительно неплохо и сейчас «несут» на себе новое крыльцо, восстановленное при реставрации этого памятника.

А вот у церкви XVIII века на Ширковом погосте (Калининская обл.) выпуски под галереей были замурованы тесовой обшивкой, как и все здание. Причем, каждый выпуск в отдельности тут был закрыт с боков и снизу и как бы помещен в свой индивидуальный тесовый бокс — глухой и прочный. И, несмотря на то что сами эти выпуски были сделаны из бревен чуть ли не вдвое толще, чем на Ишнинской церкви, они сгнили полностью. Почему? Потому что вода, попадавшая на них через протекавшую кровлю, не могла выветриваться и концентрировалась в них, как в губке.

Такое же явление и по той же причине можно наблюдать и на многих других памятниках деревянного зодчества, имеющих позднейшую тесовую обшивку. Среди них, например, церковь XVII века в селе Почозеро (Архангельская обл.), у которой выпуски крыльца обшиты так же, как и на церкви Ширкова погоста, церковь XVIII века в селе Холм (Костромская обл.), часовня в деревне Поча (КАССР) и пр. (рис. на с. 270—271, 282—283).

Словом, повсюду одно и то же. Когда древний сруб несет на себе позднюю тесовую обшивку, то многие его части разрушаются гораздо быстрее, чем без нее. Но это, казалось бы, парадоксальное заключение требует по меньшей мере трех оговорок!

Во-первых, оно не относится к тому кругу произведений русской деревянной архитектуры, в которых тесовая или какая-либо другая облицовка является первоначальным элементом, органично связанным с конструктивным строем всего здания. Это касается, например, деревянных произведений стилевой архитектуры XVIII и начала XIX века, в которых тесовая облицовка сделана технически грамотно и обеспечивает полную изоляцию сруба от проникания и воздействия атмосферной и грунтовой влаги. Эта оговорка для того, чтобы предостеречь от механического отождествления конструктивно-технических особенностей стилевой архитектуры и народного зодчества на основе лишь одного внешнего признака — общности строительного материала. Это необходимо, ибо в каждой из этих двух разновидностей русской деревянной архитектуры воплощены разные системы — не только общеэстетические и архитектурно-художественные, но и конструктивно-технические.

 

 

Во-вторых, появление тесовой обшивки на памятниках народного зодчества вовсе не связано с заботой о сохранении древностей, как это широко декларировалось всеми, кто их искажал, и как эта лживая декларация еще и до сих пор иной раз принимается на веру. Тесовая обшивка — это прежде всего архитектурно-художественная декорация. Пусть самая низкопробная и убогая, но все-таки декорация. Ее главное назначение, как уже отмечалось выше, — стереть и уничтожить в древних культовых зданиях своеобразие и самобытный характер их архитектуры, вытравить из них сам дух народного зодчества; сделать старинные деревянные церкви, часовни и колокольни непохожими на самих себя; привести их «языческую» архитектуру к официально-унифицированным нормам Синода, что на языке духовенства именовалось «благолепным обновлением древних храмов». Защитная роль тесовой обшивки в данном примере — это всего лишь фальшивый и псевдотехнический или, точнее, технофицированный предлог, используемый для оправдания и обоснования радикального преобразования архитектуры древних зданий. Предлог формальный, внешне вполне объективный и как бы подводящий научно-техническую базу под идеологическую и глубоко реакционную сущность массового «облагораживания» шедевров народного зодчества и их варварского искажения. Отсюда и низкие-технические качества тесовой обшивки на них. Если на произведениях стилевой архитектуры тесовая облицовка делалась добротно и прочно, с учетом всех технических факторов и мер, предохраняющих сруб от гниения, то на памятниках народного зодчества дело обстояло совсем не так. Это и понятно, потому что чисто декоративное назначение такой облицовки отодвигало решение технических задач при ее устройстве далеко на второй план. Невысокому техническому качеству тесовой обшивки немало способствовало и то обстоятельство, что обновление древних храмов проходило в условиях оголтелой политической кампании, а осуществлялось на скудные средства местных жертвователей, озабоченных только броской видимостью нового наряда, а совсем не заботой о сохранении древностей.

Для каждого, кто более или менее разносторонне исследовал памятники деревянного зодчества в натуре, очевиден один бесспорный факт. Именно то, что ни на одном из них тесовая облицовка не была сделана так же добротно и грамотно, как, скажем, на московских деревянных особняках XVIII—XIX веков, где сруб был бы также надежно защищен от агрессии грунтовой и атмосферной влаги; где между стеной и облицовкой не было бы обширных залежей влажного мусора — остатков птичьих гнезд и их помета; где сама обшивка была бы сделана без щелей и надлежащим образом сплочена, прошпатлевана и покрашена; где была бы предусмотрена действенная система вентиляции сруба и т.д.

Конечно, нет правил без исключения. В каких-то случаях, при благоприятном стечении технических обстоятельств, тесовая обшивка действительно предохраняет сруб от разрушения. Особенно в тех случаях, когда имеется в виду не весь сруб в целом, а какие-то его части или фрагменты. Но в общем, как показывает жизнь, от тесовой обшивки го-

 

 

раздо больше вреда, чем пользы. Поэтому рассчитывать на такую обшивку как на действительное средство технической защиты — по меньшей мере легковерно и опасно. Таким образом, тесовая обшивка — этот позднейший архитектурный наряд на древних произведениях народного зодчества — скорее иллюзия защиты, чем сама защита. О ней можно сказать словами прекрасной русской поговорки — «Федот, да не тот».

И, в-третьих, оценка тесовой обшивки как защитного средства иногда носит несколько отвлеченно академический характер без учета одного временного, но очень существенного реального фактора. Он состоит в том, что на подавляющем большинстве памятников деревянного зодчества уже много лет не было ремонтов; что они стоят на сырой земле и под давно обветшалыми кровлями — мокнут снизу и сверху; что тесовая обшивка, препятствуя естественной просушке дерева, тем самым способствует увеличению в них сырости; что вследствие этого процесс разрушения их срубов протекает именно так, как было показано выше на серии примеров, иллюстрирующих характер разрушения обшитых срубов. Поэтому оценивать защитную роль тесовой обшивки надо не умозрительно и вообще, в отрыве от конкретных условий ее существования и меньше всего по аналогии с деревянными произведениями стилевой архитектуры. При определении и уяснении истинного значения тесовой обшивки следует обязательно учитывать: во-первых, общую сохранность всего памятника в целом; во-вторых, степень разрушения его ответственных конструктивных элементов — фундамента, сруба, кровель; в-третьих, качество технического исполнения самой обшивки. Если подходить к делу именно так, а не из отвлеченного далека, то иллюзии о благодетельной роли тесовой обшивки рассеятся очень скоро. В общем, если деревянное здание сооружено по всем правилам строительной техники и содержится на должном уровне технического ухода, конечно же, и тесовая обшивка в этом случае выполняет защитную роль. Это аксиоматичная истина, возражать против которой — значит вступать в противоречие со здравым смыслом. Но именно потому, что позднейшая облицовка, преследующая цели чисто декоративные, технически сделана безграмотно, а нормальный режим технического ухода за памятниками деревянного зодчества нарушен уже давно, именно поэтому и только поэтому их срубы разрушаются гораздо быстрее, чем это предопределено им самой природой. А самая непосредственная причина столь быстрого разрушения обшитых срубов элементарно проста. Тесовая обшивка препятствует естественному проветриванию стен и испарению влаги, непрерывно проникающей в сруб из почвы, через прохудившиеся кровли и всякого рода щели и неплотности в самой обшивке. Поэтому она повышает влажность сруба и, кроме того, создает вокруг него затененную антисанитарную среду, что и способствует более интенсивному развитию растительных и животных организмов, разрушающих древесину. Только и всего!

Вот, собственно, та простейшая формула, к которой сводится решение вопроса о якобы защитной роли тесовой обшивки применительно к памятникам древнерусского деревянного зодчества.

Правда, в этом вопросе есть одна частная, но очень существенная

 

сторона — не столько теоретическая, сколько практическая. Дело в том, что в тепличных условиях тесового футляра, у наружной поверхности сруба, как бы атрофируются естественные защитные свойства, данные дереву самой природой. Подопревшая поверхность бревен теряет свою щелевидную структуру, которая обеспечивала ей быстрое просыхание, становится рыхлой, аморфной и мягкой подобно слою мха; делается более восприимчивой к атмосферной влаге. Поэтому после снятия обшивки процесс общего обветшания наружной поверхности стен продолжается так же, как и при открытом срубе; в первые годы — до выветривания поврежденного слоя — этот процесс в отдельных местах здания может протекать даже быстрее, чем под обшивкой. И тем не менее сруб все-таки надо раскрывать, ибо дилемма поставлена так: либо сохранять обшивку и оберегать сруб от сравнительно медленного обветшания всей поверхности, не думая о тяжелых местных повреждениях, угрожающих цельности всего памятника, либо, напротив, локализировать опасные местные очаги повреждения, но ценой менее значительных потерь за счет наружной поверхности стен.

На практике из двух этих зол выбирается наименьшее.

Необходимость сохранения тесовой обшивки иногда мотивируется и другими доводами. Один из них — опасение слишком большого количества механических повреждений сруба, обычно сопутствующих переделкам, связанным с устройством облицовки, настолько большого, что из-за этого ставится под сомнение целесообразность раскрытия сруба и сама возможность восстановления его в подлинном виде. К числу таких повреждений относятся вертикальные ряды стесок на срубе, которые делались для выравнивания стен и плотного примыкания стоек, несущих обшивку; спиленные местами «остатки» на углах; заделки уничтоженных или переделанных окон и дверей и т.п.

Надо сказать, что такие повреждения есть на каждом искаженном памятнике: на одном больше, на другом меньше. И все они, конечно, в какой-то мере действительно снижают архитектурную выразительность вновь открытого сруба. Это бывает особенно заметно в первое время после снятия обшивки, года два-три, пока все эти раны не потемнеют от времени, не «заветрятся» и не войдут в общую цветовую гамму всего сруба. Так же, как это бывает и с любой вновь восстановленной деталью памятника при его реставрации. И все-таки о всех повреждениях такого рода можно твердо сказать, что все они — сколько бы их не было — просто несоизмеримы с общими архитектурно-художественными достоинствами открытого сруба. Если лет 20 назад, когда реставрация памятников деревянного зодчества только начиналась, еще надо было как-то аргументировать невесомость этого «технического» довода, то теперь в такой аргументации уже нет никакой необходимости. В активе практической реставрации насчитывается более 50 памятников деревянного зодчества, каждый из которых говорит сам за себя и красноречивее всех слов подтверждает несостоятельность этих опасений.

Другой «технический» довод в защиту тесовой обшивки — это предположение, что она удерживает сруб от просадок и деформаций,

 

вызванных его общим обветшанием; что стойки под обшивку, прибитые к стенам железными гвоздями, придают срубу значительную дополнительную жесткость и большую устойчивость; что сама обшивка служит своего рода конструктивным каркасом, который способен сдерживать оседающий и разваливающийся сруб; что поэтому раскрытие сруба при реставрации памятника трактуется как акция, приносящая не пользу, а вред.

Трудно возражать против таких доводов. Трудно, конечно, не потому, что они неотразимо верны, тогда не было бы нужды в самих этих возражениях. Трудно потому, что какая-то доля истины в этих доводах действительно есть, но сама эта доля настолько незначительна, что уповать на нее как на панацею от всех бед было бы просто неосмотрительно, особенно учитывая все то, что говорилось об обшивке выше. Кто станет утверждать, что облицовка не придает зданию дополнительную прочность? Кто будет отрицать, что она является как бы второй стенкой, увеличивает общую толщину всей стены и, таким образом, повышает ее общую жесткость; что обшивка служит дополнительным конструктивным элементом, который увеличивает коэффициент сопротивления стены, подобно тому, как это происходит в деревянной гвоздевой балке; что тесовая обшивка как жесткая пространственная оболочка, связанная с пространственной конструкцией самого сруба, не повышает статическую неизменяемость всего обшитого здания в целом? Все это бесспорно и очевидно. Неясно и спорно здесь лишь одно — мера конструктивной эффективности обшивки, количественное соотношение придаваемой ей прочности с прочностью самого сруба и ее удельный вес в общем балансе прочности всего здания. Причем спорно и неясно не вообще, а именно применительно к нынешнему состоянию памятников деревянного зодчества, когда каждому из них в пересчете на возраст людей уже далеко за семьдесят и их жизненные ресурсы уже на исходе. В самой постановке этого вопроса значительно больше академической теоретизации и отвлеченной риторики, чем здравого смысла и практической пользы, и только потому, что этот частный вопрос рассматривается без учета всего комплекса причин, определяющих истинную сущность и роль тесовой обшивки. Это такие, например, причины, как ее чисто декоративное назначение и вытекающее отсюда недостаточно высокое техническое качество; как непрочная связь стоек со срубом (гвозди); как сравнительно небольшое количество, довольно случайное расположение и столь же случайно выбранное поперечное сечение стоек под обшивку; как отсутствие под ними опор — фундаментов, снимающих нагрузки со сруба и передающих их на грунт, и многие другие. Словом, не учитывается именно то, что совершенно явно показывает неспособность тесовой обшивки сдерживать и тем более предотвращать структурные деформации сруба, вызванные его общим и местным обветшанием. Не учитывается при этом и самое главное, что памятники деревянного зодчества в своей массе настолько сильно обветшали, что для их сохранения требуются какие-то более радикальные меры, более серьезные, чем упование на подвеску к их же собственной облицовке! Здесь трудно устоять против искушения сравнить тесовую

 

 

обшивку с латами на раненом рыцаре или с костылями у дряхлого* старца! И те и другие поддерживают человека, пока он держится сам. Но если человек уже не стоит на ногах, ему не помогут никакие подпорки. Так и здесь. Если памятник как целостный архитектурно-конструктивный организм уже израсходовал почти все ресурсы своего долголетия и пережил амортизационные сроки, данные ему природой, то тесовая обшивка ему не поможет. Особенно такая низкокачественная, как на древних церквах, часовнях и колокольнях.

Эту аксиоматическую истину, вероятно, можно доказать математически, путем инженерных расчетов. Однако столь сложные вычисления архитектору не по плечу, сложные потому, что трудно безошибочно установить степень механической прочности уже обветшалого сруба, допустимые нагрузки и пределы сопротивления полусгнивших бревен, ослабленных по-разному в разных местах здания. Да и нужны ли такие расчеты? Что они могут дать? Даже в том случае, если по расчетам окажется, что сруб все-таки может висеть на своей собственной облицовке, как человек, приподнявший за волосы самого себя (допустим условно такую нелепость!). Ведь и в этом случае задача укрепления памятника по существу все равно остается нерешенной — ровно в той же мере, в какой она не была решена и до дискуссий о защитной роли тесовой обшивки!

Идеальным решением вопроса об обшивке было бы такое, когда вслед за ее удалением был бы проведен цикл мероприятий по химической обработке сруба; когда губчатая поверхность стен вместо воды впитывала бы в себя антисептирующие растворы и служила бы для них своеобразным резервуаром, откуда эти растворы постепенно диффузировались бы в глубь древесины и прекратили бы гниение вообще. Однако на сегодня, как известно, химическая консервация памятников деревянного зодчества еще не вошла в реставрационную практику; не вошла в широкий обиход как единственно возможное средство искусственного продления ограниченного срока жизни деревянных зданий. Проблема химической консервации памятников деревянного зодчества уже давно и упорно стучится в двери реставрационной науки и практики. Разрозненные попытки решить эту сложную проблему делались у нас неоднократно, начиная примерно с 30-х годов*. Но в целом как

апробированная научная система она еще не сложилась. На сегодня она еще является как бы общей программой действия, хотя эта программа пока еще не получила нужной организационной формы и на местах не имеет под собой достаточно прочной научной и технической базы. И только теперь, по целому ряду причин и, в частности, в связи с кижским «бумом» этой проблеме стало уделяться много внимания и наметились решительные сдвиги на пути ее организационного, научного и практического разрешения*.

Это крайне отрадное явление трудно переоценить. Оно выдвигает химическую консервацию на передний край реставрационной практики и открывает, наконец, широкую возможность превратить мечту в реальность — надолго продлить срок жизни памятников и сохранить их для наших потомков грядущих поколений. Это очень своевременно именно теперь, когда ограниченные ресурсы долговечности большинства древних зданий находятся уже на исходе; когда есть только одно средство продлить их жизнь — искусственное торможение естественного процесса старения. И это средство — химическая консервация. Но пока что, повторяем, это лишь программа действия, а не готовое средство защиты, доступное для всех мест. И пока что программа только для Кижей и какого-то другого, сравнительно узкого круга памятников, либо тяготеющих к Кижам, либо находящихся в других музеях деревянного зодчества. Что же касается всех остальных памятников, разбросанных по необъятным просторам Севера, истлевающих под мертвящим покровом тесовой обшивки у нас на глазах, то до них очередь дойдет, вероятно, не так уже скоро, и они могут не дождаться ее, если не будут своевременно приняты меры.

Поэтому, если мы не хотим прятаться от неприглядной действительности за видимостью благополучия, создаваемой тесовой облицовкой, то надо не муссировать вопрос о ее роли десятилетиями**, а делать оперативные и радикальные выводы. Так же, как их сделала практика, — уже давно и вполне определенно. Тем самым мы прекратим перманентную дезориентацию самой реставрационной практики, освободимся от вредных для дела псевдонаучных предрассудков и будем способствовать лучшей сохраняемости наследства деревянного зодчества.

Поэтому теперь, когда общая методика архитектурно-конструктивной реставрации памятников деревянного зодчества в основном уже

сложилась и когда перед нами раскрылись новые, доселе неведомые (а точнее, ранее недоступные) горизонты химической консервации, теперь общий вывод должен быть примерно таким: архитектурно-конструктивную реставрацию сруба, включая и его раскрытие, необходимо совмещать с мерами химической профилактики и защиты. Но в тех случаях, когда совмещение этих двух операций по каким-то веским объективным причинам остается недоступным, а сама тесовая обшивка не отвечает техническим требованиям, в этих случаях (с целью лучшего сохранения сруба) ее целесообразно снимать независимо от возможностей проведения химической консервации. Последняя оговорка этого вывода, разумеется, не вечна. Она будет сохранять свою силу лишь до тех пор, пока химическая консервация не станет доступной для реставрации не только избранных памятников деревянного зодчества, но и всех других.

В общем, весь этот дутый вопрос о тесовой обшивке — не что иное как одна из попыток подменить дело разговорами о деле, попытка создать видимость заботы о памятниках вместо самой заботы и вместо той действительно необходимой инженерно-технической помощи, которая нужна каждому архитектору-реставратору и каждому реставрируемому памятнику. Явление, очень характерное для атмосферы, окружающей реставрационную практику. Оно характерно именно тем, что всякого рода комиссии, составленные из кого угодно, но не из реставраторов, промелькнув у памятника, как кометы, оставляют после себя легковесные, безответственные и полупрофессиональные рекомендации, часто несовместимые между собой и взаимоисключающие одна другую, осуществлять которые предоставляется архитектору-реставратору, практику!

Чтобы успешно противостоять разноречивым мнениям в вопросе о техническом укреплении сруба, надо всегда и твердо ориентироваться на одно из незыблемых положений, вытекающих из специфики деревянного зодчества. Оно состоит в том, что конструктивно-техническая и архитектурно-художественная сторона в нем неотделимы одна от другой и связаны между собой неразрывно. Поэтому физическое укрепление сруба, т.е. возобновление всех его обветшалых элементов, — это не только узкотехническая задача, решение которой направлено только на сохранение памятника. Оно служит и должно служить также и средством восстановления архитектурно-художественной формы сруба.

Отсюда следует, во-первых, что техническое укрепление сруба и восстановление его архитектурной формы неотделимы одно от другого и должны осуществляться в едином комплексе, вместе и одновременно! (как то было и прежде, когда памятники еще не были памятниками, а лишь обычными для своего времени зданиями). Отсюда же следует, что всякая попытка разрешить эти две задачи реставрации раздельно и тем более одну за счет другой порочная в своей основе.

Опираясь на эти элементарные, но и принципиально существенные положения методики реставрации памятников деревянного зодчества, следует решать и все практические вопросы, связанные с реставрацией сруба.

 

Самые распространенные виды работ, сопутствующие реставрации сруба, — это замена в нем сгнивших бревен. Причем чаще всего такие бревна заменяются в нижних венцах, соприкасающихся с грунтом, и в верхнем венце, несущем прохудившуюся кровлю, но нередко их приходится заменять и в средних частях стен, в подкровельных конструкциях и других местах.

На самой технике подъема сруба и замены бревен подробно останавливаться вряд ли стоит: и потому, что она, будучи крайне примитивной, не заслуживает того, чтобы ее можно было рекомендовать для широкого внедрения в практику будущих лет; и потому, что она известна каждому плотнику, и ничего особенно интересного и поучительного в ней нет.

Два бревна (ваги), подведенные своими комлями под стену и соединенные посередине поперечным бревном, привязанным к ним веревками, и опора под этими вагами, представляющая собой тоже простое бревно, уложенное вдоль стены, — вот и вся нехитрая механика! На ваги накатываются одно за другим бревна — груз — и делается это до тех пор, пока их вес не превзойдет веса поднимаемой части здания. Таков общий принцип действия этой архаичной системы. А в каждом конкретном случае — в зависимости от тяжести, размеров и конфигурации здания — изменяется только число ваг и количество загружающих их бревен. Если же возникает необходимость вывесить не всю стену, а только какую-то ее верхнюю часть, то в таких случаях усилие от ваг передается на сруб через «стрелы» — нетолстые бревна, которые своими верхними концами упираются в особые гнезда, вырубленные для них в одном из венцов стены.

Такова в схематичном виде техника подъема сруба, применявшаяся при замене венцов даже в таких сравнительно крупных зданиях, как в церквах в Вирме и Лычном Острове и в колокольне в Ямдомозере КАССР.

Понятно, что для зданий крупных и тяжелых — вроде церкви в Кондопоге или Верхней Уфтюге — эта примитивная техника уже не подходит. Для замены венцов в таких зданиях остается пока только один реальный путь — полная разборка всего сруба сверху донизу и сборка его, в процессе которой и восстанавливаются все обветшалые бревна и другие утраты. Впрочем, теперь технический прогресс позволил выдвинуть совершенно новую и оригинальную идею — перебирать сруб снизу доверху, не прибегая к его полной разборке. Но об этом ниже.

В общем, будет ли сруб вывешиваться при помощи дедовских ваг, мощных домкратов или посредством каких-то других, более усовершенствованных средств механизации, — это вопрос сугубо технический, решение которого подвержено общим изменениям, происходящим в современной строительной технике. Вчера ответ на него был один, сегодня будет другой, а завтра может быть совсем иной. И в разных местах он будет решаться по-разному в зависимости от значения памятника, технической оснащенности реставрационных мастерских и ряда других факторов, лежащих за пределами прикладной методики реставрации.

 

Поэтому здесь важно отметить такие методические положения, которые остаются неизменными при любом техническом способе укрепления сруба и которые предопределяют конкретные требования, предъявляемые к производству этих работ. Все требования такого рода, диктуемые самим деревянным зодчеством, направлены только на одно: на то, чтобы восстановленные элементы сруба по возможности были такими же, как и подлинные, и в конструктивно-техническом, и в архитектурно-художественном отношении.

Общие требования, предъявляемые к материалу помимо его соответствия по породе и размерам, — высокая механическая прочность и отсутствие всякого рода пороков. Это значит, что новые бревна, идущие в старый сруб, должны быть мелкослойными (не менее 10 годичных колец на 1 пог. см) и без скрытых носителей и признаков гнили; кроме того, они не должны быть слишком сбежистыми, суковатыми, искривленными и т.п. При этом надо особо отметить, что такой общепризнанный порок круглого леса, как свилеватость (винтообразное направление волокон древесины), допускается в бревнах, идущих в сруб, в неограниченных пределах.

Новые бревна подбираются с таким расчетом, чтобы они соответствовали подлинным не только по породе и толщине, но и по своим внешним параметрам. Это особенно важно в тех случаях, когда заменяется не все бревно от угла до угла, а только какая-то его часть. В таких случаях надо всемерно стремиться к тому, чтобы эта заделка как можно меньше бросалась в глаза. А чтобы достичь этого, надо подбирать бревно, похожее на подлинное и по фактуре своей поверхности, т.е. по направлению волокон и щелей, по ритму мутовок и, если можно, то и по цвету и тону. К слову сказать, для восстановления таких утрат сруба очень хорошо использовать прочные бревна старых зданий, приобретаемых специально для этой цели. Сделать заплату незаметной и прочной из таких бревен гораздо легче, чем из новых; да и сам этот материал несравнимо лучше и дешевле, чем новый.

При включении в сруб новых бревен особое значение приобретает их тщательная подгонка в пазах или «причерчивание», как говорят плотники.

Если паз выбран правильно, т.е. соответственно скругленной поверхности смежного нижележащего бревна, то рабочей площадью, воспринимающей тяжесть сруба, здесь будет вся поверхность паза. Поэтому впоследствии такой паз не даст практически ощутимой просадки, и все будет обстоять благополучно. И напротив, если паз сделан наскоро и небрежно — не скругленный, а угловатый (что часто и бывает), то в этом случае рабочей поверхностью, несущей груз всего верха, становятся только две боковые кромки такого паза. Под тяжестью сруба они обычно просто сжимаются или выдавливаются, отчего просадки в угловатых пазах резко возрастают. Особенно навязчиво такие пазы бросаются в глаза на торцах «остатков», и своей нелепой формой они немало снижают тектоническую выразительность всего сруба (часовня из дер. Вигово в Кижах, церковь в с. Васильево Московской обл.). Добавим к этому, что угловатые пазы на торцах возобновленных бревен

 

 

сруба служат безошибочным признаком самого низкого качества реставрационных работ.

При восстановлении бревен, прогнивших насквозь только на коротких и чередующихся участках, иногда восстанавливаются лишь эти поврежденные места, а все еще прочные части бережно сохраняются как подлинники. В результате получается довольно нелепая картина: на небольшом протяжении бревна, от угла до угла — несколько стыков, чего в подлиннике вообще никогда не бывает и быть не может. В таком подходе к восстановлению утрат видится одно из проявлений догматического понимания основного принципа реставрации — максимум подлинного при минимуме новодела, ибо бревно, разрезанное на несколько частей, теряет свою монолитную цельность и прочную связь со смежными бревнами, создается опасность выпучивания стены и появления просадок всего сруба. Безмерно снижают такие заплаты и тектоническую выразительность восстановленного сруба. Поэтому в таких случаях (пока мы еще не научились восполнять мелкие утраты бревен равнопрочными мостиками) остается только одно: менять все бревно от угла до угла, если нет возможности ограничиться лишь одним стыком. В общем, между углами сруба может быть только один сросток. Причем под углом здесь подразумевается любое сопряжение внешних (продольных) и внутренних (поперечных) стен, образующее вертикальные ряды врубок «с остатком» или «в лапу». Это же правило, естественно, распространяется и на бревна, образующие простенки между проемами, да и на все другие, которые органично включены в структуру здания или, точнее, ограничены по длине какими-то архитектурно-конструктивными элементами. Сростки бревен в стенах древних зданий — явление довольно обычное, но тем не менее они встречаются не очень часто, что и надо иметь в виду при реставрации сруба.

Сами сростки в старинных постройках встречаются только одного типа — «в стоячий шип». Бревна в нем сопрягаются своими торцами впритык, причем у одного из них выбирается вертикальный паз, а у другого делается такой же шип. Внешне такой сросток выглядит как прямой поперечный шов. Сростки других типов — вполдерева и «в простой зуб» — встречаются у зданий более поздних, а «двойной зуб с затяжкой» или «голландский» в древних зданиях не встречаются вообще. Этот тип стыка можно увидеть лишь на позднейших пристройках к древним зданиям или на новых зданиях, построенных не раньше середины XIX века.

Нередко бывает так, что в относительно прочном срубе памятника попадаются отдельные бревна, очень сильно обветшавшие только с наружной стороны. Такие бревна обладают вполне достаточным запасом прочности, чтобы нести свои конструктивные функции, почему и заменять их нет нужды. Но иногда либо по эстетическим, либо по каким-то иным мотивам возникает потребность нейтрализовать впечатление, производимое ветхостью таких бревен. Тогда с них стесываются остатки обветшавшей поверхности, и эта зачищенная плоскость прикрывается декоративной коронкой, имитирующей утрату.

Оставляя вопрос о целесообразности устройства коронок в каждом

 

конкретном случае на усмотрение авторов-реставраторов, надо сказать по поводу этой меры лишь одно — если их делать, то необходимо делать как следует.

Коронки на Кондопожской церкви — пример наихудшего решения этого вопроса — показателен дважды. Во-первых, коронки здесь несравнимо сильнее выдают сами себя, чем скрывают гниль. Они представляют собой короткие, крайне небрежно сделанные вставки, в формах которых нет даже намека на стремление приблизиться к формам подлинных бревен. Разбросанные по стене «без всякой мысли и чувства», эти короткие свежие заплаты создают еще больший контраст между старым и новым; еще сильнее выявляют общее состояние и тех бревен, к которым они прибиты, и всего памятника. И, во-вторых, эти вовсе ненужные и бесполезные коронки были сделаны здесь в самое недавнее время по рекомендации тех самых безответственных авторитетов, о которых упоминалось выше. Кстати, по их же рекомендации здесь были заодно залиты жидким цементом все промежутки между валунами, составлявшими подлинный фундамент сруба. Вследствие этой технически и архитектурно-безграмотной акции подклет церкви лишился продухов, обеспечивающих естественное проветривание и просушку стен! А бесформенные массы застывших потоков цемента вместе с нелепыми коронками обезобразили памятник до щемящей тоски.

Столь примитивные и бездушные попытки решить проблему инженерного укрепления сруба — это прямое отражение бюрократической тенденции, когда вместо настоящей заботы о памятнике создается лишь видимость такой заботы; когда вместо консультаций со специалистами созываются в ряде случаев малокомпетентные комиссии из представителей общественности, которые и принимают столь же мало обоснованные решения и дают не профессиональные и даже невежественные рекомендации.

Пример с коронками на Кондопожской церкви может вызвать вполне уместный вопрос: если коронки не укрепляют сруб, а только портят его вид, то надо ли их делать вообще, а если надо, то можно ли сделать так, чтобы они помогли решать хотя бы только одну задачу реставрации —архитектурно-художественную? Да, именно по этим соображениям их иногда делать приходится, и, разумеется, им можно придать такие формы, которые вполне отвечают их назначению.

При реставрации Покровской церкви в Кижах на ее южной стене, обветшавшей особенно сильно, были поставлены несколько коронок. И сделаны они были так, что и тогда, лет 20 назад, не выделялись своей новизной и оставались совсем незаметными. Эти коронки были поставлены на всю длину бревна — от угла до угла; продольные края их тщательно причеркивались и подгонялись к зачищенной поверхности подлинных бревен, а концы их даже слегка заглублялись в остатки подобно тому, как это бывает в натуре. Заметим, что предварительно коронка слегка изгибалась, а будучи поставленной на место, она распрямлялась и концы ее вдавливались в остаток настолько плотно, что ее можно было бы и не прибивать к бревну. Само собой разумеется, что эти коронки делались не из первых попавшихся под руку горбылей,

 

 

как в Кондопоге, а вытесывались из расколотых вдоль бревен, подобранных по нужному размеру и всем другим внешним признакам и прибивались они так, чтобы головки гвоздей не торчали наружу. Вот и весь «секрет»! Но истинный секрет заключается только в том, чтобы уметь видеть своеобразную красоту бревенчатого сруба и стремиться бережно ее сохранить. Если этим секретом не владеть, то результаты всех усилий, направленных на инженерное укрепление сруба, будут такие же, как на Кондопожской церкви.

Все, что говорилось о восстановлении сруба до этого, касается только сравнительно мелких и самых первоочередных работ, с которыми приходится сталкиваться на самом первом этапе реставрации. Но как неоднократно отмечалось, жизненные ресурсы памятников деревянного зодчества уже на исходе, и это тревожное обстоятельство вынуждает искать более совершенные и радикальные методы их реставрации, которые позволят решить проблему их долговечности не на десятки, а на сотни лет.

В этом отношении очень интересна и показательна попытка решить проблему долголетия выдающегося и теперь самого популярного памятника в нашей стране — Преображенской церкви в Кижах.

Напомним, что эта проблема включает в себя три составляющих — инженерное укрепление памятника, химическую консервацию его элементов и восстановление тех утрат, которые нельзя было восполнить без переборки сруба. Но степень готовности каждой из этих трех составляющих пока что разная, что и задерживает комплексную и одновременную реализацию всей этой проблемы. Методика архитектурной реставрации памятников деревянного зодчества уже сложилась, а новый проект реставрации Преображенской церкви, рассчитанный на эту программу-максимум, ждет своей реализации. Методика химической консервации теперь тоже, в основном, уже определена, и ее внедрение в практику сохранения кижских памятников станет возможным, очевидно, в самое ближайшее время. Но вот методика инженерного укрепления Преображенской церкви все еще находится на стадии поисков и проектных предложений. Эволюция этих поисков очень поучительна, и поэтому на ней надо остановиться подробнее.

Нижняя часть сруба центрального восьмерика Преображенской церкви, несущая на себе всю тяжесть многоглавого верха, получила некоторые деформации, которые возникли вследствие общей усадки стен, местных просадок фундамента и разрушения бревен в нижних венцах, ослабленных из-за гнили. В результате все здание получило незначительный крен в одну сторону и восьмерик как бы слегка завинтился вокруг своей вертикальной оси. Этот крен существует здесь уже много лет, и он давно более или менее стабилизировался как остаточная деформация всей статической системы «фундамент — сруб». Попутно заметим, что нижние венцы сруба, увлажняемые через каменный фундамент без гидроизоляции, сгнили тут только из-за тесовой обшивки. Она закрывала окна — продухи в срубе подклета — и тем самым затрудняла естественную просушку нижних венцов не только снаружи, но и изнутри. Напомним и о том, что в срубах, скажем, Кондопожской церкви

 

 

или Кулижской колокольни, где нижние венцы лежат тоже на каменных фундаментах без гидроизоляции, нет и намека на подобные разрушения.

Деформация такого же характера в большем или меньшем количестве есть едва ли не на каждом памятнике деревянного зодчества, и это явление — самое обычное, хотя и мало отрадное. Оно напоминает нам о недолговечности деревянных сооружений, но отнюдь не всегда служит предостережением близкой катастрофы и поводом для серьезных опасений, вынуждающих применять экстренные меры. И, разумеется, не потому, что их опасность как-то недооценивается, а просто потому, что сами эти деформации пока еще не являются угрожающими. Пока еще... Но для того-то и существует служба охраны памятников архитектуры и ведутся реставрационные работы, чтобы это «пока еще» не застало нас врасплох! А служба охраны делала свое дело — без шума и в соответствии с действительным положением вещей, считая эти деформации в ближайшие десятилетия совершенно неопасными. Но учитывая, что со временем они будут увеличиваться и в конце концов приведут к катастрофе, если не будут приняты необходимые меры. Служба охраны не только пассивно учитывала такую возможность, но и предпринимала активные действия для ее предотвращения*.

Однако когда реставрация Кижского ансамбля в основном была уже закончена (в том числе и первоочередное конструктивно-техническое укрепление), массовое паломничество привлекло в Кижи самых разных людей, которые по-разному относились к деформации Преображенской церкви. Было в потоке кижских паломников несколько высококвалифицированных инженеров. Они вполне трезво и правильно воспринимали эти деформации и, не считая их угрожающими, тем не менее старались как-то помочь делу и разрешить проблему долговечности выдающегося памятника, если не полностью, то хотя бы частично (М. Г. Бархин, Н. Н. Карлсен, Г. И. Томашевич, Н. П. Зворыкин, С. Н. Горшин, А. Л. Панфилова и др.).

Были в этом потоке и инженеры, которые в своих суждениях опирались лишь на вузовские азы и всем известные общие положения строительной техники, игнорируя специфику разрушений памятников деревянного зодчества и не вникая в сущность самого процесса разрушения и истинных причин, вызывающих этот процесс. Были в этом потоке и такие «дети века», кто попал в Кижи на гребне конъюнктурной волны; кто в своей не в меру кипучей деятельности по спасению кижских памятников руководствовался отнюдь не научными соображениями; кто наделял деформации Преображенской церкви эпитетами «угрожающие» и «аварийные» и крикливо требовал самых неотложных мер для спасения якобы гибнущего памятника; кто лишь создавал панику, сеял недоумение, дезориентацию и в общем итоге наносил только страшный вред делу. Именно среди лиц этого круга версия об угрожа-

ющем состоянии Преображения муссировалась особенно настойчиво, обрастая как снежный ком столь же легковесными предположениями и рекомендациями. В конце концов ее раздули так, что не считаться с ней уже стало нельзя. Тогда Центральным научно-реставрационным мастерским был заказан специальный проект инженерного укрепления Преображенской церкви. Суть его заключалась в том, чтобы разгрузить нижнюю часть центрального восьмерика при помощи системы парных сжимов, которые должны были перенести часть веса всего верха непосредственно на фундаменты. Но как и следовало ожидать, попытка осуществить этот проект ощутимых результатов не дала. Потому что сам проект предусматривал лишь полумеры, да и потому что материально-техническое обеспечение производства работ в Кижах не соответствовало поставленной задаче.

Двумя годами позже — в 1968 году — в Кижах была проведена специальная научная конференци