Об Олеше голопузом

 

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мужичок. У этого мужичка был сын Олеша. С малолетства Олеша у дьячка выучился грамоте, а потом сделался такой лентяй, что кроме печи никуда не ходил. Вот и говорит отец Олеше: «Пора тебе, Олеша, и к работе привыкать». – «А что, говорит Олеша: докормите до уса, так и буду помогать». Вот и ус у Олеши пробился. Отец и говорит опять: «Олеша, пора тебе и пахать». – «А на что пахать, говорит Олеша, пахать? – лучше на печи лежать. Докормили до уса, так докормите и до бороды, а тогда уж и пахать стану». Выросла и борода, а Олеша кроме печи, и света Божьего не знавал. Вот отец и говорит опять: «Ну, пора тебе, Олеша, и за ум хватиться. – Люди добрые, из твоих-то товарищей уж некоторые и деток имеют, а ты и пахать не умеешь». Олеша на другой день и поехал пахать, а день-то был такой жаркой, что оводов и комаров гибель насела на него и на лошадь. Он и давай их бить, да и пробил весь день. Под вечер он стал их считать: считал, считал, да и сосчитать не мог. Приехал домой, уж темно было, да и говорит отцу: «Уж я тебе не пахарь, да и не кормилец, а наживай-ка хлеб-то сам! Я поеду света посмотреть, да себя показать: у меня сила богатырская – поеду, да потешуся, да еще дайте мне эту клячу». Отец видит, что и взаболь (в самом деле) от него не хлеб, взял да и отпустил. Олеша взял косу, да топор, да толокна мешок, да и на клячу рогожу накинул, да сел и поехал. У кого-то он слыхал, что богатыри-то ездят, так записочки за собой кидают; и он тоже вынул лоскуток бумаги, да и пишет: «Едет сильный и могучий богатырь Олеша»… да и задумался, какую дать себе фамилию: он не знал, как прозывался отец, да и он сам: смотрел, смотрел, да и увидел, что балахон у него разорван, и сквозь него видно пузо: вот он и написал: «Олеша Голопузой». «Я, Олеша Голопузой, в один час и в одну минуту три тьмы, три тысячи богатырей (за богатырей-то он принял оводов) избивал, а мелкой силы (т. е. мошек) и сметы нет. Так вам, сильным и могучим богатырям от меня, Олеши Голопузого, взад ехать – не уехать, и вперед ехать – не уехать, а лучше мне, Олеше Голопузому, в ясные очи показаться». Написал да и бросил. Вот едет за ним настоящий богатырь и видит, что лежит записочка, сошел с коня, поднял и читает: «Едет сильный и могучий богатырь Олеша Голопузой. Я, Олеша Голопузой, в один час и в одну минуту три тьмы три тысячи богатырей избивал, а мелкой силы и сметы нет. Так вам, сильным и могучим богатырям от меня, Олеши Голопузого, взад ехать – не уехать, и вперед ехать – не уехать, а лучше мне, Олеше Голопузому, в ясные очи показаться». – «Какой это, думает он, такой богатырь? Я, кажись, всех сильных и могучих богатырей знаю, а такого не слыхал; да и это бы ничего, а он так еще похваляется, что, вишь, сильным и могучим богатырям от меня, Олеши Голопузого взад ехать, не уехать, и вперед ехать, не уехать, а лучше мне, Олеше Голопузому, в ясные очи показаться?» Хорошо, поеду. А сам вынял лоскуток бумаги и написал: «Едет в царство царя Кощея сильный и могучий богатырь Иван, сын царский. Я, Иван, сын царский, в один час и в одну минуту мог избить столько силы, сколько есть на дне моря камешков». Вот едет и скачет он за Олешей и видит, что едет такой хухляк с косой да с топором, что и за богатыря не принял, и хотел проскакать мимо, а Олеша и кричит ему: «И потише можешь ехать-то!» - Иван, сын Царской подъехал к Олеше и говорит: «Ты ли сильный и могучий богатырь Олеша Голопузой?» «Известно, что я», говорит Олеша: «а много ли ты можешь убить силы в один час и в одну минуту, и куда теперь едешь?» «Я, говорит Иван, сын Царской, еду теперь в царство сильного и могучего царя Кащея, а силы в один час и в одну минуту могу избить столько, сколько есть камешков на дне моря». – «Ну, нам такие люди и надобны: поезжай рядом». – А для Ивана, сына Царского, это было сущее наказание, потому что у него конь рвался, а у Олеши кляча еле-еле двигалась.

Вот ехали они, близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Вот едет другой богатырь и видит две записочки, поднял и читает: (на одной) «Едет в царство царя Кащея сильный и могучий богатырь Иван, сын царский. Я, Иван, сын царский, в один час и в одну минуту мог избить столько силы, сколько есть камешков на дне морском»; (на другой): «Едет сильный и могучий богатырь Олеша Голопузой. Я, Олеша Голопузой, в один час и в одну минуту три тьмы три тысячи богатырей избивал, а мелкой силы и сметы нет. Так вам, сильным и могучим богатырям от меня, Олеши Голопузого, взад ехать – не уехать, и вперед ехать – не уехать, а лучше мне, Олеше Голопузому, в ясные очи показаться». – «Как это, говорит Илья Королевич (это был он): я всех сильных и могучих богатырей, и Ивана, сына Царского знаю, а этого не слыхал; да и это бы ничего, а он так похваляется, что «вам, сильным и могучим богатырям от меня, Олеши Голопузого, взад ехать – не уехать, и вперед ехать – не уехать, а лучше мне, Олеше Голопузому, в ясные очи показаться». Хорошо, поеду». А сам вынул лоскуток бумаги и написал: «Едет в царство сильного и могучего царя Кащея сильный и могучий богатырь Илья Королевич. Я, Илья Королевич, в один час и в одну минуту могу избить столько силы, сколько есть листочков в лесе». Написал, да и бросил, а сам поскакал за Олешей. Вот слышит Олеша, что скачет кто-то, и говорит Ивану, сыну царскому: «Скажи, чтобы тише ехал0то». Иван, сын царский остановился и говорит: «Тише, тише. Это сильный и могучий богатырь Олеша Голопузой!» Илья Королевич подъехал к Олеше и говорит: «Здравствуй, сильный и могучий богатырь Олеша Голопузой!» - «Здорово, говорит Олеша. – Много ли ты можешь в один час и в одну минуту избить силы, и куда теперь едешь?» «Я еду, говорит Илья Королевич, в царство сильного и могучего (богатыря) короля Кащея, а силы в один час и в одну минуту могу избить столько, сколько есть листочков в лесе». – «Ну, говорит Олеша, нам такие люди и надобны: поезжай рядом». Вот они едут (да записочки подкидывают) близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. – Вот едет еще богатырь Данило Белой, и видит – лежат три записочки, сошел с коня и читает: (на одной) «Едет в царство царя Кащея сильный и могучий богатырь Иван, сын царский. Я, Иван, сын царский, в один час и в одну минуту мог избить столько силы, сколько есть камешков на дне моря». (На другой) «Едет в царство сильного и могучего царя Кощея сильный и могучий богатырь Илья Королевич, могу в один час и в одну минуту избить столько силы, сколько есть листочков в лесе». (На третьей): Едет сильный и могучий богатырь Олеша Голопузой. Я, Олеша Голопузой, в один час и в одну минуту три тьмы три тысячи богатырей избивал, а мелкой силы и сметы нет. Так вам, сильным и могучим богатырям от меня, Олеши Голопузого, взад ехать – не уехать, и вперед ехать – не уехать, а лучше мне, Олеше Голопузому, в ясные очи показаться. «Как, говорит Данило Белой: я всех сильных и могучих богатырей знаю, а этого не слыхал: да и это бы ничего, а он еще так похваляется, что «вам, сильным и могучим богатырям от меня, Олеши Голопузого, взад ехать – не уехать, и вперед ехать – не уехать, а лучше мне, Олеше Голопузому, в ясные очи показаться. Ну так и быть, поеду да посмотрю, что за птица такая. Вот слышит Олеша, что кто-то скачет, и говорит Илье Королевичу: «скажи, чтобы ехал-то потише». Илья Королевич остановился и говорит: «Тише, тише! Это сильный и могучий богатырь Олеша Голопузой». Данило Белой подъехал к Олеше и говорит: «Здравствуй, сильный и могучий богатырь Олеша Голопузой!» - «Здорово, здорово», говорит Олеша: «а сколько ты можешь в один час и в одну минуту избить силы, и куда теперь едешь?» - «Я еду в царство сильного и могучего царя Кащея, а силы в один час и в одну минуту могу избить столько, сколько есть песку по краям моря». «Ну, говорит Олеша, нам такие люди и надобны, поезжай рядом». Вот ехали они, близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, - и, наконец, приехали они на луга царские, раскинули шатры белополотняные, выставили на них флаги шелковые, а Олеша раскинул рогозку, да и повалился. Те богатыри насыпали своим коням пшена белоярого, налили сыты медовые, а Олеша спустил свою клячу на Божью волю; а она тех коней и объела, да богатыри и прекословить ему не посмели. На другой день начали они клич скликать, а у царя Кощея дочь просить; а если царь Кащей им откажет, так грозили войско прибить, царство разорить, а дочь силом взять. А лишь только увидели, что выходит войско из города, и пошли к Олеше и говорят: «Скажи, сильный и могучий богатырь Олеша Голопузой: сам ли ты пойдешь против войска, или нам велишь?» - «Пусть идет меньшой брат», сказал Олеша. Не прошло и часу, как приезжает меньшой брат (Иван, сын Царской), привозит на копье голову воеводы и говорит: «Ни одной души не осталось на поле сраженья, и дерзкую голову воеводы к ногам твоим я привез». – «Ну, говорит Олеша, ты достоин чести – спасибо!» На другой день они опять выехали прежний клич кликать, и лишь только увидели, что выходит из города войско, поехали в шатры к Олеше и говорят: «скажи нам, сильный и могучий богатырь Олеша Голопузой: сам ли ты поедешь против войска, или которому-либо из нас прикажешь?» «Пусть, говорит Олеша, едет средний брат». – Не прошло и полуторых часов, как приехал средний брат (Илья Королевич), привез на копье голову воеводы и говорит: ни одной души не осталось на поле сраженья, и дерзкую голову воеводы к твоим ногам я привез. – «Ну, спасибо, говорит Олеша: и ты достоин чести - спасибо!» На третий день царь Кащей вывел против них все войско – сколько осталось, и лишь только это увидели богатыри, пришли к Олеше и говорят: «Скажи нам, сильный и могучий богатырь Олеша Голопузой: сам ли ты пойдешь против войска, или которому-либо из нас прикажешь?» - «Пусть, говорит Олеша, едет старший брат». Не успели те богатыри ничего сделать, как приехал старший брат (Данило Белой), привез голову полководца и говорит: «ни одной души не осталось на поле сраженья, и дерзкую голову воеводы к твоим ногам я привез». – «Ну, спасибо», говорит Олеша. Вот видит царь Кащей, что беда приходит, и посылает гонца к сыну Демьяну Кащеичу, что приехали под его царство четыре богатыря, и войско, сколько было в царстве, все прибили «и хотят царство мое разорить и сестру твою силом взять». Демьян-то Кащеич был 12-ти лет, а ростом 12-ти сажен, а толщиною 6-ть сажен; он ездил на волшебном коне и бился с сильным и могучим царем Далматом. – Царь Далмат и сам-то был богатырь, да и в царстве у него было до ста тысяч богатырей, и он хотел взять за себя сестру Демьяна Кащеича, прекрасную царевну Елену Кащеевну. Демьян Кащеич в неделю проскакал три тысячи верст и начал по чистому полю разъезжать и тех богатырей на битву вызывать. Богатыри и говорят между собою: «Ну, если сам Олеша Голопузой не поедет, то нам тут верная смерть». Однако ослушаться не посмели, и пришли к Олеше и говорят: «Скажи нам, сильный и могучий богатырь Олеша Голопузой: сам ли ты пойдешь против войска, или которому-либо из нас прикажешь?» - «А что, разве я своей очереди не знаю», говорит Олеша. Вот выехал Олеша против Демьяна Кащеича с косой да с топором и думает: «Однако, смерть, так смерть; пусть отсекут мне голову, и концы в воду». А богатыри один за другим и уехали: так испугались Демьяна Кащеича. Вот как стал Олеша съезжаться, да и думает: «Дай-ко я голову-то наклоню, так хоть не увижу, как отсекут ее!» Сдумано – сделано; а Демьян-то Кащеич думал, что это какая-то рыцарская хитрость, да повалился и заснул. Вот Олеша и думает, что долго богатырь-то головы не сечет: дай-ко взгляну; взглянул, а Демьян-то Кащеич спит. Олеша сошел с лошади, да и давай по шее пилить косой; коса не берет, давай топором, и топор не берет. Что делать? Подошел он к Демьяну, а у него меч-то закинут за спину, да так и заснул. Вот Олеша (привязал) кой-как, приподнял меч, да и спустил на шею, а Глова-то и покатилась. Олеша привязал ее за волосы к хвосту клячи, а та и ни с места. Вот он вскарабкался кой-как на лошадь богатырскую ехать к богатырям: посмотрит, а там и место чисто; поворотился, да и поскакал в город, там царь Кащей встретил его с честью и славою; одели его, как красную девицу, а Демьяна похоронили тоже с честию. У царя Кащея не пиво варить, не вино курить, а честным пирком, и за свадебку! Вот прошло после свадьбы почти три года. В одно утро встает царь Кащей и смотрит, а на его лугах царских раскинуты шатры белополотняные, а на тех шатрах белополотняных выкинут флаг сильного царя Далмата! Царь Далмат лишь только услышал, что Демьян Кащеич убит, и пошел войной на царя Кащея. Царь Кащей не успел еще отойти от окна, как выехали из шатра три могучих богатыря, и стали они клич кликать, и царя Кащея на бой вызывать, а если царь к ним не выйдет, то они его царство разорят, а прекрасную царевну Елену Кащеевну силом возьмут. Вот царь Кащей и говорит Олеше: «Зять мой любезный, ты прибил у меня все войско, и сына моего Демьяна убил; так вся теперь надежда у меня на тебя: сам ты защищай и жену свою, и царство; а если ты врагов прибьешь, я тебе и царство сдам, однако и голова моя стара стала».

«Вот тебе, матушка, и Юрьев день», думает Олеша, «однако ж двух смертей не бывать, а одной не миновать, а я еще вот что сделаю: Недалеко от города, на дороге к лугам есть дуб, так я велю на этот дуб приделать шелковую петлю, да такую крепкую, чтобы скорее дуб свалился, чем она сорвалась, а как поеду к лугам-то, так и суну голову в петлю; хоть стыда меньше будет; а пусть там над мертвым хоть что делают». Как задумано, так и сделано. Вот и выехал Олеша, да и стал править к самому этому дубу, да вместо себя-то и заправил в петлю коня. Конь-то был такой сильный, что вырвал дуб со всеми кореньями, да и побежал по войску, да куда прибежит – тут и улица, а повернет – там переулок, и, наконец, притоптал и придавил до одного человека. Вот царь Кащей так этому обрадовался, что в тот же день и сдал ему свое царство. А Олеша так этим удивил своих соседей, что во всю жизнь свою ни с кем не воевал (т. е., никто не смел с ним воевать). А наш сильный и могучий Царь Олеша привез к себе отца и стал жить да быть.

Я там был, мед и пиво пил: пиво-то тепло, по губам текло, а в рот не попало.

(Сообщено г. Барсовым)

 

ДВА БРАТА, ИЛИ СУДЬЯ ^*) [См. Живая старина, стр. 208]

 

Жили два брата, один богатой, другой бедной, у бедново и лошадки нет, а надо ехать по дрова. Приходит он к богатому брату и говорит: «пожалуста, брат, дай мне коня по дровця съиздить!» «Ты у меня побьешь, сказав богатой, а конь у меня сторублевой». «Пощо, храни Бог, побью» Ну, гыть, дам, ступай, поезжай! Такой был крутой на словах-то. Бедняк выводит коня, а без хомута; он и не смеет попросить хомута, думает що брат неровно передумает, не даст коня. «Ну, добро, гыть, у меня хомут и свой ес(т)ь». Хомут свой не пригодивсе, мал; «ну, добро, гыть, съезжу и так!» Вывернув оглобли из дровень ^*) [Дровни – сани для возки дров], привязав коня хвостом к стужню ^*) [Стужень – передняя часть саней], поехав за дровами. Воз наклав огромной. И случилось ему ехать мимо братова дому, он приопасивсе, що без хомута идет, пригрозив лошадь, щобы скоряя проехать, а лошадь взбесилась, да прямо во двор, а тута была подворотница высокая, возом захватило, хвост и оторвав у коня. Вот тут он (бедняк) и заревев, пошиб коня. Свел коня к брату во двор, поставив в конюшню и приходит в избу. Брат и спрашивает ево: «Що, съиздив по дрова?» - «Съиздив», гыть. «Все ли ладно?» - «А не больно ладно – хвост у коня оторвал». Ах ты, такой сякой, закричал богатой брат, я тебя на суд поведу, к судье. Вот оне и отправились в дорогу к судье, привернули ночевать к богатому человеку – богатой к богатому уж завсегды! – хозяин составил для ево самовар, а бедной улез на печку. Вот оне завели разговор: «куды, земляк, пошов?» спрашивает хозяин. «Да вот, гыть, брат оторвав у моево коня хвост, так веду на суд». «Да не у хорошово-то ли коня?» говорит хозяин. «У хорошово», отвицеет богатой брат. «Эку беду-то! Судить за это ево станут строго», сказал хозяин.

Бедной брат на пече лежит, да слушает их разговор; выслушав, и думает: «не предамсе суду живой, с воронця зашибусь о пол». Вот он залез на воронец, и только гнеть ^*) [Гнеть – от слова: гнёт, тяжесть, и как тяжесть, быстро падает, так и слово «гнеть» показывает быстроту падения] на пол! А раньше хозяйка постелю ус(т)лала под воронец и с малюткой спать легла; он и угадав на малютку, ушиб до смерти, а сам не ушибся, мягко было. Хозяйка заревела, що малютку зашиб, объяснила хозяину; вот и тот пошов на суд, надо бедняка засудить. Идут на суд уже втроем. Подходят к рике; виновной и думает опеть: «зашибусь с мосту о лед, а не предамсе суду живой». В то время сын отца волок на чунках из бани, и только що выволок из-под мосту, а бедняк с моста ищо гнеть, да прямо на старика! Убил ево до смерти, а сам жив оставсе. Вот и сын старика пошов на суд. Идут к судье уж три просителя на одново виновника. Бедняк дорогою взяв пребольшущой камень, сунув ево за пазуху и думает, що не дамсе живой в руки, осудить судья, так убью и судью, и себя, все одно, гыть.

Пришли к судье; вот судья и начав их судить; спрашивает первово – брата: «ну, що такое сделав у тебя брат?» Брат сказав, што оторвав у коня хвост, опозорив коня. Судья взглянув на бедняка, а тот и поколотив у себя за пазуху, да и думает: що только осуди – зашибу! Камень-то быв большой, пазуха так и оттопырилась. Судья, увидя это, подумав, што бумажник с деньгам у ево за пазухой, взятку сулит; вот он и решив: «ты, гыть, отдай ему коня-то, пусть он издит, пока не выростет у коня хвост, а как выростет, так и возьми назад!» Богатой брат только голову почесав. Другой опять жалуетсе: «у меня, гыть, малютку убив». Бедняк опять похлопав у себя за пазуху. Судья и говорит жалобщику: «отдай ты ему жону и пусть он держит ее, пока не родит ребенка, а как родит, так ты с ребенком-то в тупор и уведи к себе». Так и это дело решив, ни чево бедняку не было. Вот третий жалуетсе, що отця убив. Бедняк опять похлопает о пазуху. Судья сказав жалобщику: «вот, братец, ты сам виновник: волокешь отця по подмосту, под большой дорогой, мостовина валилась (бы) и отця убило бы… Ты, видно, так и ладил старика-то?» Обсудив судья жалобщика четвертным штрафом. Роспустив судья просителей и подходит к виновному: а що, гыть, посуленное-то! а сам хлопает себя о пазуху. Бедняк вынимает из-за пазухи камнищо: «вот, гыть, ваше благородие, кабы ты меня обсудив, так бы и зашиб тебя камнем!» Перекрестивсе судья: «слава Богу, гыть, хоть я тебя-то не обсудив!»

Так бедняку нечево и не было.

(Записано А. Шустиковым).

 

СКАЗКА О МУЖИКЕ-ВОИНЕ ^*) [См. песни П. Н. Рыбникова]

 

Поехал мужик репы пахать. И насело на его лошадь много комаров, оводов, бучней и мух. Он как махнет мешком, то несколько голов сразу убьет. И говорит мужик сам себе: «Что мне-ка репу пахать, как я несколько голов сразу убиваю? Так лучше я поеду домой и пойду в чистое поле к старцу-монаху лука просить». Придя к старцу спросил у дверей его кельи: «Отче святый, дома ли ты?» - «Дома», - отвечал старик. Что тебе нужно, мужичок? –

«То нужно, что я съехавши репу пахать, несколько голов сразу побил, то к тебе пришел лука просить: хочу идти в чистое поле поляковать».

- Не дам я тебе лука, отвечал старец; а послушай, я тебе сказку скажу, тогда и лука дам. –

«Ну, так сказывай, отче, сказку, когда хочешь сказать; только лука-то дай».

- Слушай же, - говорит отче:

«Нас было сорок братьев и все разбойники, а я из них самый меньшой брат. И не боялся их сорока человек, хоть братья-то мои вдвоем-втроем меня дюжее. Была у нас мыза край самой дороги. Разбойничать мы далеко не ходили. И купцы про это все знали, и дарили нас кто по тысяче, а кто по две и больше; а у кого подарков не случиться, тот принесет нам покорность, и мы того пропустим без всякой остановки. Долго ли, коротко ли мы жили в этой мызе, того не помню. И раз, глядим, едет старик очень старый на двух серых конях; он не то чтоб нас подарить, так не снял колпака, и не захотел даже на нашу мызу взглянуть. Тогда, как я, меньшой брат, был у них, больших братьев, на посылках,, то братья меня и послали воротить этого старика взад, за то, что он не захотел даже посмотреть на мызу и рожи даже не поворотил. – «Воротить его назад» - приказывали они мне. Я побежал в ту сторону, куда старик проехал. Догнал старика и говорю ему: «Ах ты, старый черт! воротись назад, а то беда тебе будет». Старик мне и говорит: «Дарить мне вас нечем». – «Не мое дело, сказал я, поди, братьям отвечай сам, а я спустить тебя не могу». И он со мной воротился. Приходим в нашу мызу, братья на старика закричали: «Ах ты, старый черт! ты не то чтобы подарить нас, так не хотел колпака прикривить, так складывай нам деньги». – Что, кормильцы, складывать, у меня денег нет, ведаете вы. – «Ну, старый черт, крикнут братья, складывай, не то тебя жива не спустим. Старик стоит на своем – у него-де есть в кармане один сгибенек; его, пожалуй, подарит, а больше дарить нечем. – И вдруг, показавши сгибенек, махнул в одну сторону и попал в одного брата, а от того еще девять убил, потом махнул в другую сторону – в другого брата, и за ним тоже от него девять убилось; так и в третью махнул, и тоже десятерых убил; и в четвертую сторону махнул, и тоже девять человек убил. А я положил завет уйти в монахи, лишь бы остаться живым, и свалился между мертвыми в то время, когда старик убивал третий десяток. Старик так со сгибнем пошел – сел на своих коней и поехал, куда ему надо, оставил нас лежучись. Я в это время не смел даже пошевелиться, лежу между братьями. Наконец слышу, старик уехал; встал я и огляделся кругом. При мне была здоровая дубинка. Взяло меня горе, и я побежал за стариком с тем, чтобы убить его. Вот и догоняю его, догнал уже, и лишь только хочу его ударить, да как одумаюсь, что если не убить его, то он меня убьет, а так отойду, и иду надзором сзади. Опять побегу, и опять раздумаюсь. Наконец, положил себе в душе такое мнение: «лучше идти мне за стариком, и где остановится, там убить его; наняться в работники к кому-нибудь и выжидать удобного случая, когда б убить старика». С тем пошел я за ним, однако ему не показываюсь, потому что он меня в лицо знал. Старик этот приехал в Московское царство и воротит прямо к дому своему. Кругом дома его обнесен высокий, прочный тын, а ворота решетчатые, железные. Подъехавши к дому, старик отворил своими руками ворота, поддынул их к верху, и лошади прошли в них свободно. Я в это время остался за тыном. Прошло порядочно времени и я, подошедши к воротам, стал их дубинкою отпирать и не мог даже нисколько поднять; а старик рукой поднял. Отошел я и стал ходить около ворот и тына, перетаптываясь с места на место. Старик меня увидал, что я хожу около ворот, вышел, поднял одной рукой эти ворота, и они отворились. Он мне и говорит: «Что, молодец, топчешься допоздна? хочешь обокрасть, что ли?» - Я, говорю, не воровать пришел, а наняться в работники хочу куда-нибудь и служить, да не смею у тебя постучаться. – «А когда не воровать пришел, а в работники наймоваться, то поди: мне работника надо, и я найму тебя». И я с ним пошел в его дом».

Мужик выслушал это и говорит монаху: «Отче! у тебя сказка-то длинная! Я послушал, теперь дай лука-то мне. Я пойду в чистое поле поляковать».

Ничего, ничего, дружок, послушай еще Моней сказки. Покуда сказки тебе этой не доскажу, - лука не дам. – И говорит монах:

«Старик тот провел меня в покои своего дома и приказал своим дворовым кормить-поить меня и на работу не посылать. Я, говорит, нанял его в работники (т.е. меня-то). Неделю живу, другую живу, и третью живу. Меня кормят и поят, а делать ничего не дают. Хозяина в это время я и в глаза не видал. Комнат в доме много. И слышу, что в мастерской, рядом с той комнатой, где я жил, зень метлой пашут. Поглядел я туда, а там старенький и горбатый старичок пашет зень; взял он большой чан с кожами и переставил на другое место. В этот же день молодой работник в этой мастерской говорит мне: «Что ты, готовоежа, столько живешь у нас, ничего не делаешь, да еще над нами надсмехаешься». И одним пальцем тихонько подпихнул меня, - я пал наземь замертво, и после мне сказали, что я три часа лежал без чувств. После этого я пришел в свой опять покой, и оттуда уже сам не смел выйти никуда. Наконец пришел ко мне сам хозяин и сказал: «Работник! ступай за мной». Привел он меня в свой покой, в котором стоял большой стол, а на столе было накладено всяких кушаньев, и напитков много-премного. В комнате похаживает молодец в одном камзольчике, только мостовники под ногами подгибаются, сам и говорит: «Что, батюшка, работника этого нанял?» - Да, дитятко, этого работника. «Ну, коли это работник, то садись со мной обедать», говорит молодец и посадил меня за стол. Я сел на уголок, а сам сел на другой, а хозяин стоит и смотрит на нас. Стали мы есть. Я поел, да и не хочу больше, а молодец хозяйский все оплетает. Хозяин говорит мне: «Что же ты, работник, мало ешь? Ешь больше». Как обед наш кончился, молодец хозяйский и я начали одеваться, - и оделись. Потом вышли на двор и там обседлали тех самых двух серушков, на которых старик мимо нашей мызы ехал. Молодец на одного серушка сел, а я на другого сесть не могу. Старик-хозяин взял меня как ребенка, посадил, и ноги ремнями привязал. «Ну, говорит, теперь не выпадешь». Подошел он к воротам, одною рукою отворил их и выпустил нас за ворота. Хозяин мой так шибко поехал на серушке своем, за которым и мой бежал серушко, что я решительно ничего не видел: даже и свет в глазах потемнел. Ехали близко ли, далеко ли, приехали в чистое поле. Хозяин спустился с серушка своего, развязал мне ноги, и меня снял. Потом раскинул белый полотняный шатер и меня туда взял. Там хозяин приказал мне сойти в погреб, отворить дверь и взять там котел, налить в него воды, и сварить каши пообедать. И я пошел в погреб, двери кое-как отворил, а котла я поднять не мог порожнего, не то чтобы в нем воды принести. Прихожу к молодому хозяину и говорю: «Воля твоя, господин хозяин! Не могу поднять котла». Хозяин и говорит: «Одиннадцать лет батюшка нанимал работников, и все они мне в дороге кашу варили, а на двенадцатый год батюшка нанял такого работника, что мне надо для него каши сварить». – Пошел сам, взял котел, почерпнул воды, сварил каши и меня накормил. Ложится спать и наказывает мне: «Смотри, работник, ты не спи и гляди вот в ту сторону, и когда увидишь, что едет молодец на сером коне, и стоя стоит, и в гусли играет, и песни поет, и пляшет, и говорит: «Хорош молодец, да не у места спит», - то ты меня не буди; второй раз проедет тот же молодец, - не буди; и в третий раз проедет – не буди. А когда объявится Татарин, будто сена коп, на вороном коне, тогда меня непременно буди, а если не можешь разбудить, то вот этим сгибнем бей меня, говорит, в пяту». – Сказал и заснул. Молодец на сером коне проехал все три раза и приговаривал: «хорош молодец, да не у места спит». Вот едет и Татарин на вороном коне. Я стал хозяина будить, и разбудил. Он и говорит: «Поздно-де разбудил». Стал седлать коня своего серушка, а мне наказывает опять: «Гляди, работник! Когда мы съедемся и будем съезжаться первый раз с саблями, второй раз с палицами, а третий раз с копьями, - и если мы падем и будем лежать, то гляди – чей конь голову повесит, тому, значит, в живым не быть. И если мой конь будет кругом ходить, то ты иди мне на помочь; а если мой конь голову повесит, то отправляйся домой и скажи моему батюшке, что меня в живых нет». Вот они съехались первый раз – ударились саблями, и друг друга не ранили; кони их проскочили, съехались во второй раз, - ударились палицами, и тоже не ранили друг друга; съехались в третий раз, ударились копьями вострыми, копья их до рук пригибалися. И в это время они соскочили с коней своих, схватилися охабкою, и упали они о землю так, что земля сколыбалыся, и поганый татарище наверх пал, да тут они оба затхнулися, а серушко голову повесил, а воронушко вокруг пошел. Я гляжу и думаю: «хозяин мой – отец этого молодца – убил моих братьев, а неприятель этот ничего мне не сделал, то пойду и добью я хозяина». Прихожу к ним и вижу, что они оба лежат замертво; а сгибенек, которым отец хозяина убил моих братьев, лежит поодаль; я взял его, расшатал, раскачал его, и хлопнул молодца по лбу, а у него из горла кровавый кусок выскочил, и он ожил, меня поблагодарил и выскочил из-под низу Татарина, взял ножище-кинжалище и вонзил его в грудь Татарина, - и пошла с Татарина кровь ручьями: совсем доубил его. Потом у меня стал спрашивать: «За что я его ударил по лбу?» Я отвечал ему: «Отец твой убил 39 братьев; я с тем нанялся и в работники, чтобы за братьев кровь отомстить, - и потому ударил тебя в голову. Вот сущая моя правда. Прости меня!» - и он меня простил».

Мужик выслушал это и говорит монаху: «Отче! сказка твоя длинная. Дай же мне лука. Я пойду домой и стану воевать».

- Когда дослушаешь мою сказку, тогда и лук дам. – И монах продолжал:

«И говорит молодец:

«По одиннадцать лет ездил я в поле и не мог неприятеля убить, а на двенадцатый год через тебя, работник, убил его». И возвратились мы с ним в шатер. Он меня уже не посылал варить кашу, сварил сам и меня накормил. Пообедавши, легли мы спать; и он так захрапел, что меня в шатре, как на море на валах стало шатать. Хозяин мой выспался, оседлал обоих серушков, посадил опять меня, и ноги перевязал, и сел сам, и мы с ним отправились домой. Приехали, и старик нас встретил и ворота отворил, запустил нас во двор, отвязал меня от лошади и пустил, а серушков убрал в конюшни. Хозяева пошли в свои покои, а я пошел в свой покой. Опять меня по-прежнему стали кормить и поить. – Чрез несколько времени приходит ко мне сам старик хозяин и говорит: «Ну, работник, пойдем за мной». И привел меня в тот же покой, где я первый раз при отъезде обедал. В покое девица похаживает, только половиченьки подгибаются; разодетая, красивая, и коса у ней длинная. Сама и говорит отцу своему: «Родитель батюшка! Одиннадцать лет я ездила с неприятелем воевать, и теперь только, на двенадцатый год, приехавши с этим работником, на его счастье, я убила неприятеля (в это время я так и остолбенел), так теперь я за него замуж выйду: благослови меня!» Я и думаю: «Какая это будет мне жена: руку или ногу накинет и задавит меня». Я сказал тут: - А помнишь ли, хозяинушко, как ты на мызе-то нашей убил сорок без одного моих братьев, а я живой между ними пал и завет завечал поступить в монахи, если останусь жив; так мне за это жениться нельзя. – Она и говорит отцу: «Батюшко! Когда я в поле мертвая лежала, то он за это твое убийство меня сгибнем ударил по лбу, и у меня выскочил кровавый с горла кусок, а чрез это, вместо смерти я получила жизнь, и за его откровенное признание его простила и умертвила окончательно Татарина неверного, то прости его и ты. А если ты, дружок, - говорит мне, - не хочешь по завету на мне жениться, то не женись, а ступай по своему обещанию; а что знаешь, того никому и нигде не рассказывай, ни в Москве, ни в Вологде». За тем я от них ушел в эту келью и теперь даже от них получаю по обещанию пищу, обутку и одетку, и живу в уединении».

Мужик сказал старцу-монаху: «Ну, отче! сказка теперь у тебя вся?»

- Вся, - отвечал ему монах.

Ну, так дай же мне, отче, твоего лука: я пойду в чистое поле воевать-поляковать».

Монах, отпоясав ремень от себя и, не говоря ни слова, схватил его, положил голову меж ноги, и начал так сильно драть, что мужик закричал дурным матом. Монах приговаривает: «Вот тебе лук, вот тебе война, вот тебе война и полякованье! А лучше поди-ка, да паши репу, да хозяйство веди». Мужик, вырвавшись от монаха, побежал домой не оглядываясь, и в беспамятстве даже позабыл свою шапку.

(От кр. дер. Раниной Горы, Филимоновской волости, Анфима Савельева).