Традиционных сообществ

В некоторых отношениях и по сей день российский обществоведческий дискурс выстраивается на базе представлений, сложившихся еще в XIX в[115]. Безусловно, социология в своих передовых разработках шагнула с того времени далеко вперед.[116] Однако, по-прежнему ее хрестоматика, сухой остаток, адресуемый для обществоведения в целом, определяется догмами теории эволюционизма.

Одной из них является стереотип о структурной однородности социумов, находящихся на единой стадии исторического развития. Классы и сословия, согласно ей, повторяют друг друга у всех народов. Различия же в сословно-классовой структуре есть, по сути дела, проявление разноуровневости развития.

Принцип вариативности позволяет сформулировать существенно иное видение генезиса социальных структур. В рамках различных цивилизационных типов исторически складываются собственные классовые и сословные модели. Рис. 1.3.1 иллюстрирует существенные различия в структурировании сословий по разным историческим сообществам.

 

Рис.1.3.1. Сословная структура традиционных обществ

Историко-компаративистский анализ сословных структур дает основания для следующих утверждений. Во-первых, от страны к стране отличается количество компонентов сословных структур, что не позволяет говорить об их тождественности друг другу. Во-вторых, различна иерархия сословных градаций. Кто выше, воин или священник, земледелец или купец? Каждая из цивилизаций давала ответ на этот вопрос в соответствии с собственной культурной традицией. В-третьих, сословные компоненты различных социумов нетождественны друг другу и в функциональном отношении. Западноевропейских феодалов некорректно отождествлять, как это делают эволюционисты, с представителями воинских сословий в других цивилизациях. В-четвертых, каждая из структур сословного деления формировалась в соответствии с собственным мировоззренческим контекстом.

Как непременный социальный институт при описании традиционной модели общества преподносится крестьянская община. Ее существование обнаруживается в различных типах цивилизаций, что вроде бы свидетельствует в пользу универсализма мирового развития. Но идентичные ли институты скрываются под понятийно единой общиной? Для ответа на этот вопрос феномен общины исследовался авторами в рамках цивилизационной компаративистики.

В качестве объекта анализа были взяты общинные структуры трех цивилизаций: российский «мир», западноевропейский «civic» и китайский «цзя» (табл. 1.3.1) [117]. Все указанные институты определяются как община. Однако ни по одному из используемых при сопоставлении базовому параметру (а таковых было шесть) совпадений не обнаружилось. Следовательно налицо три принципиально различных социальных института, отождествление которых под одним унифицирующим маркером является по отношению к каждому из них существенной деформацией.[118]

Таблица 1.3.1.

Социальная вариативность традиционного аграрного общества (Западная Европа, Россия, Китай)

 

Р ис.1.3.2-1.3.3 иллюстрируют проблему устойчивости различных социальных институтов. На Западе община, основанная на индивидуалистической парадигме хозяйствования, довольно легко распалась. В России же базирующаяся на коллективистской традиции, коллективистских ориентирах совместной деятельности она каждый раз при всех попытках ее роспуска воспроизводилась, репродуцировалась в новых формах. Неизвестным для Западной Европы является феномен уравнительного, периодически проводимого перераспределения земель. В России он получил название «черного передела». Даже в начале XX в. процедура земельных перераспределений среди русских крестьян-общинников имела крайне широкое распространение.[119]

Рис. 1.3.2. «Черный передел» в общинах по российским губерниям начала ХХ в. (% перераспределяемой земли)

Неудачной, как известно, оказалась столыпинская попытка демонтажа общинного землевладения в России. Несмотря на соответствующую правительственную поддержку весьма незначительная часть крестьян приняла решение о выходе из общины.[120] Большинство из них потом снова вернулось в структуры крестьянского «мира». Создаваемая впоследствии колхозная система во многом репродуцировала традиционную для России форму социального устройства села.

Рис. 1.3.3. Общинные земли, перешедшие в личную собственность с 1906 по 1915 гг. (в %)

 

«Только благодаря своей уцелевшей общине, своему миру, - писал консервативный экономист С.Ф. Шарапов – и стало Великорусское племя племенем государственным; оно одно из всех Славянских племен не только устроило и оберегло свою государственность, но и стало во главе общерусского государства…Община явилась хранилищем и Христовой веры, и народного духа, и исторических преданий...».[121] Общинное землевладение увязано с национальным идеалом соборного единения. Община брала на себя функции организации вспомоществования всем миром отдельным крестьянским хозяйством. Другим ее назначением являлось решение социальных задач, что соотносилось с критериями социализированного типа экономики (рассмотрение экономических успехов с точки зрения социальной справедливости). Даже западник А.И. Герцен отмечал опровержение русской общинной системой хозяйствования теории мальтузианства.

У общины имелись и собственно производственные преимущества над единоличным хозяйствованием. Реализуя принцип чересполосицы она обладала значительно большей устойчивостью от воздействия природно-климатических факторов. Выше, по сравнению с единоличными хозяйствами, был и ее потенциал в распространении технических нововведений. Показательны в этом отношении опережающие темпы технических инноваций в аграрном секторе в общинных великорусских регионах по сравнению с единоличными по преимуществу малороссийскими территориями.[122]

Общинное хозяйствование предоставляло возможность проведения масштабных аграрных мероприятий, каковой за редким исключением были лишены индивидуальные собственники. Именно община обеспечила переход крестьянских хозяйств от устарелой трехпольной к многопольной системе севооборота.[123] Среди череды видных мыслителей, апеллировавших к общинной системе, как идеальной экономической модели применительно к России, можно сослаться на Д.И. Менделеева. Великий русский ученый считал общину тем идеалом, который в наибольшей степени соответствовал задаче достижения народного благосостояния.[124]

Модель общины была положена в организацию «русской артели», представлявшей собой исключительно национальную форму хозяйственной самоорганизации и самоуправления. Неслучайно А.И. Герцен называл артели передвижными общинами. Артельщиков связывала круговая порука, солидарное ручательство всех за каждого. Возведенное в принцип существования равноправие членов артели позволяет противопоставлять ее капиталистическим предприятиям (в литературе используется характеристика их как антикапиталистических организаций). Уместно также говорить об особом феномене русской трудовой демократии. В Российской империи были известны случаи, когда вся деревенская община составляла собой артельное объединение.[125]

О высокой трудовой эффективности артельного труда может свидетельствовать опыт форсированного строительства в течение 10 лет Великой Сибирской магистрали, проложенной главным образом руками артельщиков. Лишь 8 тыс. человек было задействовано в прокладке 7,5 тыс. км железнодорожного полотна.[126] Модификацией в организационном отношении артельных форм труда явились впоследствии автономные бригады, получившие с 70х гг. ХХ в. широкое распространение в ряде высокоразвитых стран с рыночной системой хозяйствования. Очевидно, что опыт общинно-артельной трудовой демократии в России может быть в соответствии с национальными традициями экономической жизни использован и в современной управленческой практике.

Но все-таки община в России не устояла. Оказавшись более прочным институтом, чем западноевропейский «civic», она не смогла в полной мере адаптироваться к условиям модернизации. Вопреки национальной традиции артельного труда доля семейных рабочих и членов кооперативов в общей структуре трудовой занятости в экономике России сейчас крайне невелика – 0,7%. Это даже меньше, чем во многих западноевропейских странах, исторически более тяготевших к индивидуальным формам найма.

В Китае институт «цзя» обнаружил еще большую прочность, нежели российский «мир». Будучи основан на родовых связях он не зависел от происходящих аграрных трансформаций и мог быть с легкостью экстраполирован в инфраструктуру города.