Цивилизационной идентичности

Утверждение об цивилизационных основаниях экономического развития выглядит на первый взгляд как диссонанс по отношению к глобализационным процессам современного мира. В действительности же за ширмой глобализации скрывается соперничество за гегемонию ряда мир-экономических систем. Успех в этой борьбе прямо связан с уровнем реализации ими собственного специфического цивилизационного ресурса. Именно на этих основах зиждилось экономическое доминирование Запада.

Современный Запад пережил цивилизационную инверсию. Протестантская трудовая этика в значительной степени в менталитете западного человека выхолостилась. Этический императив труда вытеснила мораль потребительства. Такого рода инверсионные трансформации трудовой этики выступали в мировой истории индикатором заката цивилизаций (классический пример – исторический опыт упадка ригорических нравов в Древнем Риме). Цивилизационный надлом Запада пришелся на 1960-е гг., когда на волне направленного на высвобождение из- под социального пресса молодежного движения протестантская аксиология каждодневного стоического труда стала замещаться культом развлечений, кальвинистская бережливость – парадигмой жизни сегодняшним днем.

Произошедшие изменения не замедлили сказаться на мировых макроэкономических показателях. Если ранее динамика развития экономики Запада была значительно выше, чем в любых других (за исключением СССР) хозяйственно-культурных сообществах, и этот разрыв устойчиво в течение длительного периода времени возрастал, то теперь дистанция стала стремительно сокращаться. Точное хронологическое совпадение ментальной трансформации со сменой мирового тренда геоэкономического распределения сил не могло быть случайным. Оно доказывает существование прямой факторной зависимости между сохранением национальной ценностной традиции и экономическим динамизмом. На эти же шестидесятые годы пришелся демографический надлом Запада, установившего тренд репродуктивного упадка [97] (рис.1.2.11).

Рис. 1.2.11 Доля цивилизаций или стран в выпуске продукции обрабатывающей промышленности, 1750-1980 гг., в %

 

В настоящее время Запад, во главе с США, еще сохраняет за собой роль экономического лидера. Но шансы его на сохранение существующего статуса при девальвации национальных ценностных традиций труда и по ряду других причин в долгосрочной перспективе представляются довольно призрачными.

Эпоха однозначного хозяйственного доминирования Запада исторически завершается. Для иллюстрации этого положения достаточно сопоставить в мегаисторическом масштабе уровень его развития по сравнению с совокупно представленным азиатским миром.

В 1820 г. на долю мир-экономики западного сообщества (США, Европа, Австралия, Канада) приходилось 25% мирового национального продукта, тогда как Азии - 58%. К середине XX в. мировые пропорции стали прямо противоположны. Запад давал 56% мирового дохода, в то время как Азия – только 19%. После этого соотношение экономического распределения сил в мире вновь начало меняться. К началу 1990-х гг. доля Азии в мировом национальном доходе составляла уже 33%, а Запада – 45%. Согласно же прогнозам Института Международного развития Гарвардского университета, по истечении первой четверти XX в. на азиатские страны будет приходиться 55-60% общемирового валового национального продукта, тогда как на западные – 20-30%[98] (рис.1.2.12).

 

 

Рис.1.2.12. Доля западного и азиатского миров в общих объемах мирового производства, в %

 

При этом доля Азии в распределении рабочей силы в мире хотя и возросла, но не настолько, чтобы быть оцененной в качестве решающего фактора обозначенного тренда. Ее рост, составивший 3,8%, явно отстает от роста азиатских объемов производства в мировой экономике. Следовательно, экономический прорыв Азии обязан в своей основе не увеличению численности рабочей силы, а интенсификации труда.[99] Об этом свидетельствуют, в частности, пропорции ведущих азиатских геосубъектов – Китая и Индии, взятые по отношению к экономике США не в абсолютных величинах, а в среднедушевых показателях (рис. 1.2.13)

Рис. 1.2.13. ВВП на душу населения в Китае и Индии по отношению к ВВП на душу населения в США, в %

 

Апелляция либеральных прозападно ориентированных российских реформаторов к экономической системе Запада, таким образом, не отвечает существующим историческим тенденциям. За эталон была взята исторически отживающая модель.

Можно предположить, что специфика усиливающегося мирового тренда определяется сочетанием инновационных технологий с фактором цивилизационной идентичности. Хозяйственная система новых геоэкономических субъектов базируется на принципиальной иной по отношению к нелиберальной рецептуре основе. Характерными чертами выдвинутой Востоком экономической альтернативы являются госпатернализм, национальные традиции, общинный корпоративизм, мобилизующая роль государства.

Успехи современного Китая есть яркое свидетельство в пользу эффективности экономических моделей исповедующих цивилизационную парадигму мир-экономики. Маоистский левый радикализм являлся отступлением от традиционного китайского пути. Таким же спорадическим отклонением от конфуцианско-даосского пути развития Китая была эпоха легистских императоров (именно к наследию Цинь Ши Хуана, как известно, часто апеллировал Мао). Реформы 1980-х гг. ознаменовали возвращение Китая, отвергнувшего как левый радикализм, так и копирование западных экономических моделей, к собственной цивилизационной традиции.

Традиционно для экономик стран Востока были присущи доминирующие позиции государства. Вопреки современному либеральному идеомифу о кардинальной экономической реформе в КНР принципиального разгосударствления там не произошло. В самом деле, в 1994 г. в китайском государственном секторе было занято 18% населения страны, но ведь и к концу жизни Мао Цзе Дуна этот показатель находился на том же уровне – 19%. Сравнительно невысокое цифры объясняются численным преобладанием в республике сельскохозяйственного населения. Между тем на государственных предприятиях Китая трудится в настоящее время более двух третей городских рабочих. Доля государственной и различных форм коллективной собственности составляла по данным на 1997 г. в общем объеме промышленной продукции – 67 %.

Откровением для многих российских либералов будет, очевидно, узнать, что современный Китай по-прежнему придерживается принципа монополии внешней торговли. В исключительном ведении государства находится например торговля сырьевыми и топливными ресурсами. В настоящее время 65-70 % внешнеторгового оборота страны приходится на долю госсектора. Оставшаяся часть баланса связана, главным образом, с совместными предприятиями. На частные организации в 1997 г. приходилось лишь 0,3% внешнеторгового оборота страны. Если уж китайская экономика основывается на этатистских принципах, то применительно к России, явно уступающей своему южному соседу по природно-климатическим условиям хозяйственной деятельности, проблема этатизации еще более актуализируется.

Интегрированность Китая в мировой экономический обмен также сильно преувеличена. Несмотря на сверхвысокую статистику абсолютных цифр внешнего товарооборота, относительные показатели к ВВП не столь велики. В 2000 г. китайский экспорт составлял всего 9,2%, что ниже соответствующего уровня в России почти в три раза!

Показательна в этом отношении неудачная попытка ряда западных стран 1989 г. по ограничению китайского импорта. Поток инвестиций в экономику КНР структурирован таким образом, что исключает зависимость от Запада. В 1990е гг. 72,1% всех прямых иностранных инвестиций в Китай приходилось на долю «новых индустриалов» (Гонконга, Тайваня и Сингапура), связанных с ареалом т.н. «Большого Китая».

Доля же развитых стран Запада в ПИИ составляла менее 20% (по сравнению с 1980-ми гг. она сократилась более чем на 10%). Известно также, что значительная часть инвестиций из-за рубежа направляется в КНР китайской диаспорой. Таким образом, оснований полагать, что, начав в 1978 г. экономические реформы, Китай расстался с идеей опоры на собственные силы, не имеется.[100]

Экономическая модель Индии ориентирована на срединный путь развития, исключающий крайности индивидуалистского и этатистского полюсов. Такая амбивалентность давала основания советским пропагандистам характеризовать Индию в качестве «страны социалистической ориентации», а американским президентам говорить о ней, как о «самой большой демократии в мире». Стратегия среднего пути соотносится с традиционными индийскими ценностными представлениями и, в частности, с традициями общинного самоуправления «панчаят». К базовым основам экономической стратегии Индии относится провозглашенный еще в период борьбы с британскими колонизаторами Махатмой Ганди принцип «свадеши» – опоры на собственные силы. Современный индийский экономический подъем связывается с возрастанием управляющей роли государства. Если в начале 1970х гг. доля государственных расходов составляла 26% от ВВП страны, то к концу 1980х гг. – уже 38%. Сообразно с курсом «свадеши» доля Индии в мировом торговом обмене была лишь около 0,6%. В дальнейшем этот показатель даже понизился, антикоррелируя с процессом увеличения индийской составляющей в мировой экономике. Еще более диссонирует с либеральными стереотипами тот факт, что стремительный экономический подъем Индии осуществлялся фактически при нулевом уровне иностранного инвестирования. Еще в начале 1990х гг. зарубежные капиталовложения в экономику Индии фактически отсутствовали [101]. Как индийский парадокс может рассматриваться ситуация, когда по словам одного из современных исследователей «слабо интегрированная в мировую экономику полузакрытая и непривлекательная для иностранных инвесторов Индия в 90е гг. показывала … высокие и довольно стабильные темпы экономического роста».[102]

Даже в считающемся наиболее либерализованной страной восточноазиатского региона Тайване западные механизмы организации экономики были отвергнуты. Именно государство явилось основным актором тайваньского экономического чуда, обеспечившим возрастание душевых доходов за полстолетия более чем в 120 раз. Примером государственной регуляции на Тайване может служить опыт директивного поддержания минимальных цен на продажу риса, являющегося основным продуктом потребления местного населения.[103]

Вопреки презентации Японии, как страны, доказывающей своим опытом универсализм либерального рынка, механизмы организации экономики в ней функционируют в действительности в совершенно ином управленческом формате. Японское экономическое чудо тесно связано с корпоративной моделью хозяйствования, уходящей корнями в феодальную древность. Традиционалистская парадигма модернизации Японии особенно ярко проявляется в системе организации труда концерна, организованного королем электротехнической электронной промышленности страны Рюносукэ Мацусита. Им была разработана идея философии хозяйствования, ведущими принципами которой провозглашались – «сотрудничество, взаимосвязь, радость совместного творчества, оптимизм созидания, социальные гарантии для каждого работника фирмы, сопричастность к производству общественного богатства».[104] На всех работающих на предприятии распространялось понятие единой семьи – «кадзоку», чья идентичность действовала не только в производственных отношениях, но и в приватной жизни.

Инфраструктура концерна включала не только производственные и административные корпуса, но и жилые здания для персонала, школы, детские сады, больницы, дворцы бракосочетаний (вступающим в брак представителям фирмы выплачивались особые пособия). Именно компания Мацуситы явилась инициатором распространившейся на всю Японию практики исполнения перед началом рабочего дня гимна предприятия, произнесения хором клятвы на верность фирме и т.п. В диссонансе с западными представлениями о рыночном праве одним из столпов японской хозяйственной системы явился феномен пожизненного найма. Он основывается на негласном правиле, гарантирующем продвижение по службе и трудовую занятость до наступления пенсионного возраста.

Заработная плата в Японии не выполняет функции экономического стимула, устанавливаясь как некая усредненная по возрастным группам величина. Изменение заработка по возрастам осуществляется по следующей сетке возрастов: 25-30 лет некоторый рост зарплаты, с 50 лет – уменьшение. Не принято выплачивать крупные премиальные суммы. Применяются, главным образом, механизмы нематериального стимулирования: благодарность, чествование, публичная похвала и т.п.[105]

Для России эффект нематериального стимулирования труда выражен еще сильнее, но ориентация на западную модель совершенно отвергает это ресурс (рис.1.2.14)[106].

Рис.1.2.14. Эффект нематериального стимулирования труда в разных цивилизационных ареалах.

 

 

 

Рис.1.2.15. Эффект материального стимулирования труда в разных цивилизационных ареалах

 

Рисунки 1.2.14-1.2.15 показывают, что у России есть только одна возможность в соревновании по производительности труда с Западом – ориентация на иной тип мотивации труда.

Конечно эта возможность носит масштабный и системный характер и должна быть обоснована. Верификацию концепта о зависимости успешности экономики от фактора цивилизационной идентичности можно провести по странам, сменившим в краткосрочном периоде парадигму хозяйственной организации. Если при переходе от одного типа модернизации к другому наблюдается принципиальное изменение экономических показателей, то это может рассматриваться как указание на предпочтительность той или иной модели.

Наиболее кардинальный переход такого рода за последнюю треть столетия совершен в ходе иранской исламской революции. Несмотря на то, что при шахском режиме Реза Пехлеви Иран позиционировался как «витрина» успехов западной модернизации и, действительно, имел неплохую статистику по макроэкономическим показателям, к 1979 г. он предстал государством экономически и социально разбалансированным.

В протвоположность этому, вернувшаяся на путь цивилизационной традиции Исламская республика, вопреки войне и экономической блокаде, сумела добиться всестороннего комплексного развития по показателям как экономики, так и социального обеспечения.[107] После завершения военного противостояния с Ираком иранская экономика предстает самой динамично развивающейся в плане роста показателей ВВП хозяйственной системой мира. Динамика развития Ирана оказалась даже более значительной, чем у «тихоокеанских тигров». Но об иранском «экономическом чуде» в современных либеральных СМИ не принято распространяться.[108]

Обнародованный в 1996 г. доклад ООН о развитии человеческого потенциала в мире зафиксировал неприятные для либеральных представлений успехи теократического Ирана в социально - гуманитарной сфере.

В сравнении с шахским периодом в исламской республике: ожидаемая продолжительность жизни возросла с 50 до 67,7 лет; коэффициент младенческой смертности (на 1 тыс.) сократился с 169 до 34 смертей; численность населения, обеспеченного доброкачественной водой, увеличилась с 51 до 84%; доля детей с пониженной массой тела снизилась с 43 до 16%; степень грамотности повысилась с 29 до 66%; численный контингент учащихся различных ступеней обучения расширился (по отношению к возрастной группе от 6 до 23 лет) с 45 до 61%. На нужды образования в Иране, преподносимого иногда в качестве страны средневекового мракобесия, расходуется 4,6% от ВВП, столько же, сколько в Японии, и больше, чем в России и ряде благополучных стран Запада, таких как Чехия или Люксембург.

Показательно выглядит сравнение динамики экономического развития России с другими крупными в пространственном отношении странами, не относящимся к западной цивилизации. В настоящее время в литературе выделяется «шестерка» такого рода государств, сопоставимых по статусным условиям экономического развития и характеризуемых как «полупериферийные» – Бразилия, Индия, Индонезия, Китай, Мексика, Пакистан. Обладающая значительными людскими ресурсами Нигерия включается в иную категорию – периферийных стран.[109] В отличие от России все перечисленные государства «шестерки» с той или иной долей успешности и целенаправленности пытаются соотнести стратегию экономического развития с национальной идентичностью. В таблице 1.2.1 раскрывается динамика функционирования экономик указанной группы государств.

Таблица 1.2.1.

Динамика экономического развития крупных полупериферийных государств за вторую половину ХХ в. [110]

Страна	Рост ВВП	Рост объемов сельскохозяйственного производства	Рост доли в мировом экспорте	Рост иностранных инвестиций
Бразилия	в 10 раз	в 4,4 раз	Снизилась в 1,5 раза (за последние 20 лет)	В 9,4 раз
Индия	в 9,5 раз	в 3,2 раз	Первые 30 лет – сокращение на 1/3. Последние 20 лет – рост в 1,9 раз	в 14 раз
Индонезия	в 10,1 раз	в 3,5 раз	Первые 30 лет – в 4,1 раз. Последние 20 лет – в 1,3 раз	в 6,3 раз
Китай	в 17,9 раз	в 6,6 раз	В 3,8 раз, в т.ч. за последние 20 лет – в 3,5 раз	в 49 раз
Мексика	в 11 раз	в 4,2 раз	Первые 30 лет – в 1,4 раз. Последние 20 лет – в 1,7 раз	в 34 раза
Пакистан	в 9,9 раз	В 6 раз	Первые 30 лет – не изменилась. Последние 20 лет – в 1,5 раз	в 14 раз

 

За соответствующий временной интервал ВВП в России, несмотря на его устойчивый рост в советский период, увеличился только в 2,4 раза. Соотношение статистики по росту ВВП и росту объемов сельскохозяйственного производства указывает на преимущественно индустриальное развитие рассматриваемой группы государств. Однако, в отличие от России, в которой аграрное производство возросло в 1,3 раза, им удалось осуществить и существенную интенсификацию аграрного сектора экономики, выразившуюся хотя и в отстающем от промышленной сферы, но все же стремительном росте валового продукта. Дефицит иностранных инвестиций в экономику РФ является еще одним ее разительным отличием от рассматриваемой группы государств. На фоне преобладающей (за исключением Бразилии) тенденции повышения доли национальных экономик «шестерки» в мировом экспортном распределении, доля России в нем за последнее двадцатилетие ХХ в. снизилась в 2,6 раза. Эволюция российской экспортной системы, начиная с 1970 х гг. устойчиво шла в сторону увеличения сырьевой составляющей. В противовес данному тренду экспортная структура в национально ориентированных государствах «шестерки» трансформировалась в прямо противоположном направлении. И это несмотря на то, что сырьевые возможности каждого из них, также как и в России, довольно высоки (рис.1.2.16).[111]

Рис.1.2.16. Динамика структуры экспорта крупных полупериферийных государств за последнее двадцатилетие ХХ в.

 

Проведенный сопоставительный анализ требует сделать вывод об исторической бесперспективности складывающейся в РФ экономической системы. Каждая из крупных периферийных стран есть в хозяйственном отношении особая мир-экономика. Данная характеристика не может быть отнесена к более мелким геэкономическим субъектам, успех которых связан с вхождением в некое уже существующее мир-экономическое цивилизационное поле, а не с обретением собственной эконом-парадигмы.

России, по самой своей природе, нельзя инкорпорироваться (если не рассматривать сценарий территориального раздробления) в какую-либо из мировых экономических систем. Ее путь, как и путь других крупных геоэкономических субъектов незападного мира, заключается в построении собственной цивилизационно адаптированной модели экономики.

Вопреки господствующему стереотипу неолиберальной идеологии, исторический тренд развития национальных экономик стран Запада заключается в возрастании в них роли государства. Тезис о снижении его участия в экономической жизни можно квалифицировать только как пропагандистский трюк.

В действительности доля государственных расходов в структуре ВВП (ВНП) в интервале с 1913 г. по 1990 г. возросла по странам в следующих пропорциях: в США – с 6,5% до 36%, в Великобритании – с 10% до 44%, во Франции с 12% до 51,4%, в Германии – с 10% до 43,7%, в Италии с 9,5% до 49,3%. Тенденция этатизации не изменилась и при переходе западных сообществ в постиндустриальную фазу развития.

За последнее двадцатилетие ХХ века (1980-1998 гг.) величина государственных расходов в странах членах ОЭСР возросла в целом с 40,5% до 43,8%. Из них только в Великобритании наблюдалось некоторое ее снижение, тогда как в остальных - устойчивый рост. Например во Франции она составила к концу столетия 54,3%, а в Швеции – 60,8%. И только Россия, в противовес тренду развития западного мира, инициировала в эти годы процесс разгосударствления экономики. Доля государственных расходов в российском ВВП сократилась за тот же временной интервал с 46-49% до 27,5%.[112]

Совокупность представленных аргументов подтверждает, таким образом, верифицируемую гипотезу об обусловленности экономической успешности уровнем цивилизационной адаптивности хозяйственных систем. Вариативность экономического развития получает таким образом историческое и статистическое подтверждение.

Полученные выводы позволяют говорить о противопоказанности прямой экстраполяции в Россию западной модели экономики, как не имеющей универсальной эффективности и имманентно связанной лишь с одним вполне определенным типом цивилизации. Вместе с тем, признание особого цивилизационного ресурса ставит вопрос о соответствующем ресурсосбережении и имплементации в государственно-управленческой практике.

Построенная на основе принципа цивилизационной корреляции новая российская экономика может стать своеобразным знаменем, посланием миру. Ее коренное преимущество при обращении в мир в сравнении с либеральным проектом, как и с его коммунистической альтернативой, заключается в отказе от унификации. Предлагаемое понимание развития мир-экономик заключается в концепции их цивилизационного многообразия, в связи с чем программное содержание определяется императивом достижения соответствия экономической политики специфике цивилизаций. Таким образом, анализ российской цивилизационной общественно-экономической специфики показывает, что существует некий строго очерченный коридор для выбора решений в рамках экономической политики и, в особенности экономической стратегии страны.

Ф. Бродель противопоставлял «мировую экономику», простираемую в планетарном масштабе, и «мир-экономики», под которыми подразумевались самодостаточные в хозяйственном отношении историко-культурные организмы. Для каждой из мир-экономик характерны собственные принципы и законы самоорганизации. Инновационные реструктуризации таких систем могут привести к негативным последствиям.[113] Описанный еще К.Марксом в качестве критики европейского колониализма опыт деструкции общинно-ирригационных хозяйств Востока свидетельствует о неприемлемости монистического подхода к мировой экономике.[114]

Доказательство исторического существования особой российской «мир-экономики» ставит вопрос определения черт ее актуальной государственно-управленческой имплементации. Признание связи успешности хозяйственного функционирования с фактором цивилизационной идентичности определяет выбор экономической стратегии. Однако данная целевая установка нуждается в конкретизации. Необходимо не только ответить на вопрос о специфических чертах российской мир-экономики, но и верифицировать их на предмет устойчивой хозяйственной макроэффективности. Допустима и оценка от противного, основанная на обнаружении повторяемости факторных рядов кризисности, закономерно проявляющейся при отступлении от модельных принципов функционирования. Ключевой проблемой является определение цивилизационного оптимума российской модели экономического управления.