Мышление. Прежде чем мы начнем давать когнитивную характеристику мазохизма, стоит еще раз припомнить, что, подобно другим характерологическим проблемам

Прежде чем мы начнем давать когнитивную характеристику мазохизма, стоит еще раз припомнить, что, подобно другим характерологическим проблемам, эта также существует в виде континуума от наименее до наиболее серьезных нарушений(то есть от нарушения личности до стиля характера). На нижнем конце континуума сила, примененная в процессе социализации или любого другого доминирования, представляет собой настоящее злоупотребление и является следствием собственной, крайней патологии родителей. Это злоупотребление всегда будет иметь более общую форму, не ограниченную непосредственным контролем в рамках социализации ребенка. В таких случаях будут присутствовать также и другие характерологические проблемы и часто они будут играть более важную роль, чем проблема мазохизма. На другом конце континуума мы имеем большую вероятность найти более любящих, сочувствующих и здоровых родителей, которые сами некогда были индоктринированы излишне жестоким и доминирующим подходом к вопросам социализации. Поэтому сами они обнаруживают очевидные мазохистские склонности. Дисциплина, которую они устанавливают, и исчезновение стихийности, которое они вызывают, может ранить их самих также, как ранит их детей. Однако они подчиняются общепринятым нормам и порождают аналогичную покорность у детей. В свою очередь дети их будут чувствовать, что любимы, но будут верить, так же, как родители, что в них дремлют мощные негативные силы, которые необходимо подчинить. На самом распространенном среднем этапе развития родительская психопатология является менее серьезной, чем та, которая приводит к нарушению личности. Но она имеет общественное разрешение на тренировку, контролирование и дисцип-линирование детей. Когда родительская психопатология и общественные санкции вместе делают упор на значение проблемы контроля, тогда мы имеем возможность наблюдать более специфический пример мазохистской личности.

Знакомясь с мазохистской личностью, на нас производит глубокое впечатление ее исключительно подавленная жизненная позиция. Жизнь тяжела, планы часто не сбываются, важно соблюдать осторожность в том, что ты говоришь, делаешь и чувствуешь. Если эти люди и не бывают постоянно несчастны, то почти никогда не бывают действительно счастливы. И если вообще выражают какие-то позитивные чувства или отношения, то делают это без энтузиазма и оптимизма. Это очень занятые, сдержанные и всегда немного осторожные по отношению к миру люди. Эмоции они переживают не глубоко, влюбляются отчаянно, впадают в неконтролируемый гнев или переживают поверхностное увлечение. Даже их депрессия, которая может быть глубинной, никогда не бывает действительно так глубока, как они об этом говорят, и какая может встретиться у характера орального или нарциссического. Через некоторое время мы можем прийти в недоумение: каким образом кто-то может носить в себе столько хронической боли и не быть целиком уничтоженным. Более, чем какая-либо другая характерологическая структура, мазохист способен «выдержать побои и сохранить жизнь». Он может выстоять и сохранить исключительно хорошую форму и долгое время не впадать в отчаяние или срыв. Ему это не нравится, но он уже много лет назад принял, что именно так и выглядит жизнь. Реальная надежда на то, чтобы цела обстояли совершенно иначе, угасла давным-давно и ее оживление будет исключительно неприятным для выстраданного состояния психологического равновесия. Это по-настоящему консервативная личность, в большей степени недоверчивая по отношению к любому изменению или надежде. Это правда, что дела обстоят плохо, но они могут выглядеть еще хуже. Почти спонтанная реакция на любое предложение перемен — это утверждения, типа: это ничего не дает, что-то наверное здесь не так, я уже это пробовал, это опасно.

Другая типичная черта мазохистского характера, сохраняющаяся вдоль всего континуума, это то, что он старается быть хорошим. Таким было его важнейшее сценарное решение, когда он отказался от борьбы за независимость. Есть в этом, конечно же, страх сделать что-нибудь плохо и страх наказания, коренящиеся в прошлом. Такая установка лежит в основе часто отличаемой тенденции к конформизму, отодвиганию себя самого в тень, подчинению и присоединению. Сознательно такая личность считает себя невинной, с добрыми намерениями, но используемой, недооцененной, несчастливой жертвой. Невинным: «Кто, я?» и «Почему я?» проникнуто их сознание и сознательная самопрезентация. Мазохистская личность хочет предпринять психотерапию или просит о помощи, но в действительности не верит в то, что помощь придет или что что-нибудь будет когда-то исправно действовать. Но что она еще может сделать?

Мазохизм также характеризуется убежденностью, не всегда сознательной, но также не всегда и бессознательной, в том, что удовольствие — это плохо, грешно и не заслуживает доверия. Сознательным проявлением этого может быть моральность или религиозность. Прямое отражение может находиться и в теле — в виде глубоко «впечатанной» сдержанности и торможении всех приятных переживаний. Главное мазохистское подавленное сознание с соответственно ассоциирующимися чувствами можно подытожить хлесткими словами: «Я тебя имею», а говоря более искренне: «Тебе меня не победить. Никто меня себе не подчинит. Я обманываю тебя. Ты думаешь, что задавил меня, но еще подожди. Ты думаешь, что побил меня, но мы еще сочтемся. И ты даже знать не будешь, когда придет этот день. Если это будет моя месть, то она будет длиться вечно. Ты мне за это заплатишь. Мой дух будет отомщен. Я способен ждать так долго, насколько это будет необходимо. Ты научил меня стойкости; однажды ты об этом пожалеешь. Я никогда не сдамся, никогда тебе не поверю и не полюблю тебя. Я добьюсь победы над тобой, даже если это меня убьет».

Человеческий дух невозможно сломить. Попытки его полного искоренения просто загоняют его в укрытие, в психическое убежище, в котором он может ждать бесконечно долго и из которого он внезапно может атаковать, переполненный жаждой мести. Тоталитарные режимы в конце концов оказываются свергнутыми, а вылившаяся в этих бунтах ярость, как правило, бывает внезапной, быстрой и успешной (например, французская революция, русская революция).

В этой ситуации терапевту необходимо будет объяснить личности, что война — внешне уже кончилась, что опасность миновала, что она уже может выглянуть из своего глубокого убежища. Однако чтобы добиться этого, личность должна оставить мысли о реванше, а это очень трудно. Если ты был ранен таким способом, то это очень трудно забыть. Частично работа терапевта будет заключаться в том, чтобы помочь покоренному ребенку отказаться от реванша, за исключением того, что «самой лучшей местью будет хорошая жизнь».

Интернализованный плохой объект также должен быть извлечен из бессознательного и окончательного отброшен. Потому что до тех пор, пока антилибидинозное self и объект, возникающие в процессе интернализации, будут присутствовать в self, война продолжается. В конце концов она будет перенесена на собственных детей, которые действительно становятся безвинным объектом мазохистской мести. Только дети являются в достаточной степени беспомощными, чтобы можно было на них действительно отыграться, а это, конечно же, означает окончательное поражение для любого родителя.

Мазохистское мышление, предваряющее магические действия вокруг плохого объекта, будет касаться повинностей, запретов, убеждений и ограничений, связанных с личностью контролирующего, вмешивающегося родителя. Магия откроет также заблокированный в развитии образ либидонозного self, которое временами будет сконцентрировано на себе, будет абсолютизирующим и, таким образом, будет требовать созревания. Терапевтическое успехи могут вначале испугать и ошеломить клиента и привести к тому, что эти черты будут вновь помещены в укрытие. Это ситуация, в которой терапевту понадобятся «корректирующие эмоциональные переживания». Клиент по сути не может дать себе самому то, что никогда не получал. Принимая противоположную точку зрения и ожидая, что клиент может сам что-то сделать для себя, традиционные психоаналитики делают ошибку и разочаровывают своих клиентов. Путем демонстрации в качестве примера организации собственного self и выполняя в отношении клиента роль авторитета, терапевт предоставляет ему достаточно хороший объект и модель для новой интернализации обоих этих соответствующих стандартов и для самого лечения области социальных задач, дисциплины, ответственности и морально-этического поведения. Мазохист на самом деле интернализовал кого-то, кто отчасти напоминает цитированных ранее Sulzer и Basedow из XVIII и XIX века. В действительности же он может жить намного лучше и большинство терапевтов способны оказать ему серьезную помощь, будучи «хорошими объектами» для интернализации.

Поэтому терапевт не должен сохранять сдержанность и нейтральность. Хотя такой терапевтический метод может вначале принести пользу в процессе извлечения негативных перенесений, необходимых для реконструкции и анализа, все же она целиком не подходит для окончательного процесса созревания либидонозного self. Выражаясь образно, она предоставляет ребенка самому себе именно в том момент, когда он действительно нуждается в хорошем объекте и посреднике для того, чтобы прийти к оптимальной свободе и социальной ответственности. Хотя терапевт наверняка будет не единственным лицом, которое может быть конструктивно используемо, все же он в целом является одной из самых важных персон в этом процессе. Предоставление клиента самому себе в этой точке его развития оправдывает ощущение безнадежности и отсутствия доверия, с которыми он начинал терапевтический процесс.