IV. Антилибидонозное self и объекта по отношению к либидонозному объекту, против которого обращена агрессия. Паттерн поддерживается связями антилибидонозных структур

В этих четырех прототипах внутренне self и перцепция объекта представляются в расщепленном на либидонозные и ан-тилибидонозные части. Кружочками обозначены self и структуры объекта.

В модели Fairbairn использованы две элементарные силы. Первой их них является агрессия, показываемая стрелками, другую представляют либидонозные связи между self и объектом, символами которых являются две параллельные вертикальные линии. Я думаю, что самым ценным достижением Fairbairn является критический подход к факту, что именно потребность в «либидонозных» контактах, пусть даже с отрицательным объектом, ответственна за сохранение дисфункциональных паттернов поведения и кроет в себе причину их исключительной стойкости к изменениям.

В контексте обсуждаемого в данный момент рода мазохизма можно утверждать, что многое из того, что делает мазохистская личность, и что носит характер саморазрушения, самоограничения и преследования самого себя, с успехом можно объяснить, как предпринятие в отношении себя таких действий, которые ранее предпринимал по отношению к ней кто-то другой. То, что она делает, вполне можно определить как ее личный «внутренний саботаж» (Fairbairn, 1974) против ее естественного, истинного или либидонозного self. Процесс этот отображен в прототипе I симптома, показанном на рисунке 1, согласно которому антилибиди-нозное self и объект предпринимают агрессию против либидонозного self и таким образом сохраняют свои либидонозные связи.

В примере с мазохистским характером, где уничтожение self, унижение, вмешательство, торможение и использование воспринимается, как нечто исходящее от объекта, мы можем с успехом обратиться к концепции агрессии со стороны объекта, обуславливающей те внутренние отношения, которые представлены прототипом I. Это может произойти по крайней мере тремя разными способами. Во-первых, происходит проекция интернализо-ванного объекта на окружение; во-вторых, поведение — есть «проективная идентификация» и вызывает такого рода негативизм со стороны объекта. И, наконец, в-третьих, мазохистская личность проявляет склонность к выбору таких личностей и окружения, которые последовательно ограничивают и используют ее таким образом. Конечно, в мире случаются примеры чрезмерного использования такого доминирования, но мазохист может демонстрировать стойкую вовлеченность в такие отношения и ему бывает чрезвычайно трудно от них освободиться. Приостановка механизмов, связанных с динамизмом прототипа I, заключается в оставлении интернализованного объекта и тех аспектов самоидентификации, которые являются производной такой связи. В определенном вполне реальном смысле смена этих дисфункциональных паттернов требует отказа личности от своих связей с семьей и от идентичности, возникшей в рамках этого первичного отношения. Для личности отказ от плохого объекта означает лишение ее идентичности и вечное одиночество в мире. Особенно это справедливо для тех, для кого никакие другие значимые связи недоступны, как это часто бывает в случае дисфункционального детства и последующей взрослой адаптации.

Плохой объект оказывается лучше, чем отсутствие какого-либо объекта вообще.

Приведенная здесь модель касается мотивации и объясняет, почему люди делают то, что они делают. Это ведет к интерпретации и интервенции, которые, при наличии понимания этих мотиваций, могут, например, облегчить соответствующую обстановке сепарацию от связи с отрицательным объектом и поиск внешних связей с «положительным объектом». В случае поведения, относящегося к прототипу I многие терапевты рекомендуют назвать и сопротивляться «чувству вины по поводу отделения и выживания», а затем создать «корректирующие эмоциональные переживания» в терапевтических условиях, в которых клиент сможет понять, осознать, что выражение им своей непохожести, оппозиционности и успехов не угрожает, не разрушает и не провоцирует мести со стороны терапевта (например, Fairbairn, 1985; Horowitz, 1986; Modell, 1965, 1971; Weics и Sampson, 1986).

Симптоматологию I прототипа я в целом определил, как «страх, вина и опасения». Это определение не является исчерпывающим, являя собой лишь начало списка таких видов поведения, которые очень часто бывают проявлением антилибидонозной агрессии, направленной против либидонозного self.

Прототип II я назвал «требовательность - установление зависимости». Представленные здесь виды поведения являют собой экспрессию претензий личности, связанных с подлинными и врожденными ожиданиями по отношению к хорошему объекту. Нам бывает весьма сложно отказаться от чего-то, на что — как мы чувствуем — мы имеем врожденные права. Поскольку мы не в состоянии жить с постоянным ощущением сильнейшей боли от преследующего нас разочарования, то мы подавляем его и боремся с ним другим способом. Но до тех пор, пока это серьезное разочарование не будет признано, перестроено и окончательно одобрено, то нами непреднамеренно управляет сила этой боли и наша реакция на нее.

Хотя вышеописанная модель не может быть одинаково успешно применена ко всем типам зависимости, все же многие из них, безусловно, можно объяснить с помощью динамизмов такого типа. Еда, алкоголь, успокоительные и обезболивающие средства и наркотики могут дать ничем не обусловленное утешение, которого зависимая личность не находит в естественных, интерперсональных источниках. Зависимость от амфетамина, кокаина, работы, секса или любви — все это способно поддержать значимость, фальшивое self, мобилизованное на преодоление нарциссической травмы и утраты истощенного истинного self. Азарт, денежные траты, еда и зависимость от любви могут устранить ощущение пустоты в примере личности borderline и других патологий нарушенного self. To, что сохраняет эти паттерны в действии и делает их такими стойкими к любым изменениям, — это именно заблокированная либидонозная надежда на контакт с «либидонозным» другом, который является жизненно необходимым для оптимального человеческого развития. И для того, чтобы в случае его отсутствия сделать шаг вперед, человек должен пережить скорбь по поводу этой критической утраты и окончательно отказаться от надежды на то, что когда-нибудь она могла бы быть признана не существовавшей. Чтобы добиться действительного изменения поведения, соответствующего динамизмам прототипа II, данная личность должна одобрить свою жизнь и прекратить магические попытки открывать свершившиеся факты.

Для мазохизма характерно то, что его саморазрушительное поведение — есть проявление детерминации в сохранении интегральности. Когда мы видим по-настоящему мазохистского пациента, то бываем просто поражены степенью его «зависимости» от унижения, деградации, поражений и боли. Однако это становится все менее таинственным по мере того, как мы открываем его прошлое, полное насилия и феноменологическую историю, в которой единственным способом сохранения собственной гордости было нахождение удовольствия в том, что он оказался способен все это «принять». Выстоять, не плакать, выдержать боль — это были единственные способы демонстрации независимого self. Именно поэтому во многих случаях мазохистского саморазрушения то, что проявляется как симптоматическое поведение, на самом деле — есть индивидуальная сложившаяся стратегия сосуществования с интернализованным негативным объектом и сохранения требований собственной воли. Отказ от так ловко перенесенного поражения и боли может в таких случаях означать окончательный крах с таким трудом завоеванной интегральности self. Действительно, в некоторых из этих случаев вторгающийся в пределы личности и подавляющий ее объект бывает способен оценить эту способность «принимать» насилие. Благодаря этому жертва достигает самой близкой к возможной для нее степени признания ее независимого и интегрального self. Демонстрируемые в данном случае личностью требования касаются обнаружения, признания и поддержки ее врожденных прав на автономию и интеграцию. В примере с мазохизмом самоуничтожение парадоксально питает эти претензии.

Прототип III я определил названием «сопротивление -бунт». Он иллюстрирует поведение, которое точнее всего может быть объяснено фактом агрессии либидонозного self и объекта против антилибидонозного объекта. Здесь ребенок борется с ограничением, вмешательством, унижением и использованием его с позиции силы. Очевидно, что сопротивление и бунт могут принимать активную и явную форму, либо быть пассивными и скрытыми. В мазохистском характере самоедство, разрушение и негативное отношение к себе — это способ сохранения контакта с настоящим объектом (прототип I). Они представляют достигную ин-тегральность self (прототип II) и в то же время выражают сопротивление и бунт против сил, вызывающих это страдание (прототип III). Еще раз повторим, в случае с мазохистской личностью все другие средства выражения сопротивления и несогласия являются принципиально недоступными. Только в преувеличении и демонстрации собственного поражения можно было найти какую-то возможность либидонозной самоэкспрессии. Как мне кажется, именно такое весьма неутешительное положение вещей является причиной часто обнаруживаемого сопротивления мазохистского характера каким бы то ни было изменениям.

Если такая личность отказывается от самоуничтожения, то она лишится последних средств либидонозной самоэкспрессии. Хорошо известная подспудная бесконечная скорбь мазохистской личности — это зачастую — все, что осталось от подавленных жизненных сил. Парадоксальным образом отказ от самоуничтожения равнозначен полному признанию поражения. Таким образом, то, что дает возможность сопротивления и бунта прототипа III, — это его погружение в собственную либидонозную самоэкспрессию по отношению к объекту, который может заметить, признать, отразить и радоваться ей. Когда последняя надежда на это исчезает, организм окончательно решается на единственно доступный ему в этой ситуации способ воздействия — самоуничтожение, которое является средством преодоления, покорения объекта. Это вид коварной и самовоспроизводящейся ловушки, но субъективное, в данный момент неосознанное, альтернативное переживание означало для личности смерть.

Прототип IV я назвал «плохое отношение». В этом случае поведение можно описать и объяснить следующим образом: личность относится к другим так, как некогда относились к ней. Ан-тилибидонозные self и объект направляют агрессию против либи-донозного объекта. Наиболее ярким примером такой ситуации будут жестоко поступающие со своими детьми личности, с которыми подобным же образом поступали в детстве. Соответственно «модель ролей отношения» это использующий - используемый. Личность будет особенно склонна поступать в соответствии с волей использующего, если налицо низкое ощущение безопасности или угрожающая ситуация Weiss и Sampson (1986) назвали это «сменой пассивного на активного». Мазохистская услужливость, пассивность и упрямство очень часто бывают сродни мученичеству и вызывают чувство вины, что вызывает у других чувство ответственности, некомпетентности, неэффективности и поражения. Злобная, косвенная мазохистская враждебность обычно легко заметна, но, в то же время, ее очень трудно идентифицировать и еще труднее бывает направить в ее очевидной скрытости.

Неповторимым в мазохистских динимизмах является то, что саморазрушительное поведение могут одновременно демонстрировать все четыре представленных прототипа. Во-первых, они дают опору личности — в той степени, в которой она формировалась, благодаря способности вызывать необходимую ей помощь, симпатию и поддержку. Саморазрушение поддерживает связь с настоящим плохим объектом и сопутствующими ему аспектами собственной идентичности. Во-вторых, перенесение боли и поражения выражает интегральность self и факт обладания личной волей, что является естественным человеческим требованием. В-третьих, демонстрация собственного поражения и стойкости к боли есть проявление единственно доступной формы сопротивления, бунта и либидонозной экспрессии, которая еще не была сокрушена. И в-четвертых, при помощи соответствующих механизмов, навязанная себе боль может быть обращена против того, кого считают виновником переживаемой обиды. От такого разрешения, пусть даже болезненного, очень трудно отказаться.