Евдик, Сократ, Гиппий

Евдик. Ты-то почему молчишь, мой Сократ, после столь внушительной речи Гиппия, не присоединя­ясь к нашим похвалам и ничего не опровергая, если что-нибудь у него кажется тебе плохо сказанным? Да ведь и остались здесь все свои люди, посвящающие досуг усердным занятиям философией.

Сократ. В самом деле, Евдик, я с радостью рас­спросил бы Гшшия о многом из того, что он сейчас поведал нам о Гомере. Иедь и от твоего отца Апеман-та я слыхивал, будто Гомерова «Илиада» — поэма бо­лее прекрасная, чем его «Одиссея», — настолько бо­лее прекрасная, насколько Ахилл доблестнее Одис­сея: по словам Апеманта, одна из этих поэм сочинена в честь Одиссея, другая же — в честь Ахилла. И если только Гиппий к тому расположен, именно это я с удовольствием выспросил бы у него — кто из этих двух мужей кажется ему более доблестным, коль ско­ро он явил нам множество разнообразных сообра­жений не только о Гомере, но и относительно ряда других поэтов.

Евдик.. Ну уж ясно, что Гиппий не откажет тебе в ответе, если ты у него о чем-либо спросишь. Послу­шай, Гиппий, ты ведь ответишь, если Сократ задаст тебе свой вопрос? Не правда ли?

Гиппий. Было бы очень странно, Евдик, с моей стороны, если бы, прибывая всякий раз с родины, из Элиды, в Олимпию на всенародное празднество эл­линов, я предоставлял себя в храме в распоряжение всякого, желающего послушать заготовленные мною образцы доказательств, и отвечал любому на его во­просы, а тут вдруг попытался бы ускользнуть от во­просов Сократа! л

21§

Сократ. Блажен ты, Гиппий, если каждую Олимпи­аду прибываешь в святилище столь уверенным в рас-положсч 1ии твоей души к мудрости! Я был бы удивлен, если бы кто-нибудь из атлетов входил туда столь же бесстрашно и с такой же уверенностью в готовности своего тела к борьбе, в какой ты, по твоим словам, пребываешь относительно своего разума.

Гиппий. Моя уверенность, Сократ, вполне обосно­ванна: с тех пор как я начал участвовать в олимпий­ских cocTtn.iiniHX, я никогда ни в чем не встречал

НИКОГО MIIC |),1 ИНОГО.

Совмин Пыходит, Гиппий, что прекрасен этот дар Мудрен in — гноя слава — и для града элейцев и для |ЩМХ родителей! Однако что скажешь ты нам отно-CJffCnbiio Ахилла и Одиссея: который из них достой­нее и в чем именно? Пока нас здесь было много и ты держал свою речь, я упустил сказанное тобою; я воз­держивался от вопросов — и из-за присутствия ог-ром! юй толпы, и чтобы не перебивать твою речь сво­ими вопросами. Теперь же, поскольку нас мало, а наш Евдик побуждает меня к вопросам, ответь и разъясни нам получше, что говорил ты об этих двух мужах? Ка­кое различение ты здесь проводишь?

Гиппий. \ 1о, Сократ, я хочу еще яснее, чем раньше, изложить тебе спой взгляд и на них и на других му­жей; я утнсрждаю, что Гомер изобразил самым до-Гшсчтным мужем из стоявших под Троей Ахилла, са­мым мудрым — Нестора, а самым хитроумным — Одиссея.

Сократ. Поразительно, Гиппий! Но не будешь ли ты так добр не смеяться надо мной, коль я с трудом усвою сказанное и буду часто тебя переспрашивать? I Iponiy тебя, попытайся в своих ответах быть крот­ким и невзыскательным.

Гиппий. 11озором было бы для меня, Сократ, если бы, обучая всему этому других и считая возможным брать за это деньги, я не проявил бы снисходитель­ности к твоим вопросам и кротости в ответах.

Сократ. Ты прекрасно сказал. Когда ты утверждал, что Ахилл изображен самым доблестным, а Нестор — мудрейшим, мне казалось, я понимаю твои слова;

но вот когда ты сказал, что поэт изобразил Одиссея как самого хитроумного, я, по правде сказать, совсем не понял, что ты имеешь в виду. Скажи же, чтобы я лучше все это постиг: разве у Гомера Ахилл не пред­ставлен хитроумным?

Гиппий. Отнюдь, Сократ. Напротив, он изображен честнейшим простаком, особенно в «Мольбах», где, изображая их беседующими друг с другом, Гомер за­ставляет Ахилла сказать Одиссею:

Сын богоравный Лаэрта, Улисс хитроумный и ловкий! • JS ,йрлжен на речи твои прямым я отказом ответить,— •• Что я мыслю, скажу, и что совершить полагаю;. W Ибо не менее врат Аида мне тот ненавистен, "? Кто на сердце таит одно, говорит же другое. i! Сам л лишь то возвещу, чему неминуемо сбыться,

(Илиада 1X308—314, пер. Вл. Соловьева ii с уточненном первой строки С. Я. Шейнман-

Тотитейн)

Эти слова раскрывают характер каждого из мужей, а именно правдивость Ахилла и его прямоту, а с другой стороны, многоликость и лживость Одиссея. Ведь, по Гомеру, эти слова Ахилла направлены против Одис­сея.

Сократ. Вот теперь, Гиппий, я, кажется, понимаю, что ты говоришь: ясно, что многоликого ты почита­ешь лживым.

Гиппий. Именно так, Сократ. Как раз таким изобра­зил Одиссея Гомер всюду — и в «Илиаде», и в «Одис­сее».

Сократ. Значит, Гомеру, видимо, представляется, что один кто-то бывает правдивым, другой же — лживым, а не так, чтобы один и тот же человек был и правдив и лжив.

Гиппий. Как же иначе, Сократ?

Сократ. А твое собственное мнение, Гиппий, та­кое же? Гиппий. Безусловно. Было бы странно, если бы оно оказалось иным.

Сократ. Пожалуй, оставим в покое Гомера: теперь уже невозможно его допросить, чтб именно он разу-

мел, сочиняя эти стихи. Но поскольку, как видно, ты станопишься сам ответчиком и тебе кажется, что ты сди! юдушен с Гомером, то и говори сразу и за Гомера и:ia себя.

Гиппий. Пусть будет так; спрашивай что хочешь, только покороче.

Сократ. Как, по-твоему, лжецы не способны к действию — подобно больным — или они все же на что-то способны;¹

Гиппий. Я считаю их даже очень способными и весьма на mi iomr, < чд tfci и ю же на обман людей.

Сократ. Значит, нотносму, они очень способны, а также и хитроумны, или ты это мыслишь иначе?

1\4ппий, Именно так.

Сократ. Л хитроумные они обманщики по тупос­ти и нера.чумию или же благодаря изворотливости и разуму?

Гиппий. Безусловно, благодаря изворотливости и разуму.

Сократ. Итак, похоже, что они умны.

Гиппий. Клянусь Зевсом, даже слишком.

Сократ. Л будучи умными, они знают, что делают, Или не нсдают?

Гиппий. Весьма даже ведают, потому и злоумыш­ляют

С'чь/мт. А гшая то, что они знают, невежды они или мудрые?

Гиппий. Они мудры н таких вот вещах — в об­манах.

Сократ. Постой. Давай припомним, что ты ска­зал: ты признаешь, что лжецы — люди способные, И умные, и знающие, и мудрые в своей лжи?

/ 'пиний. Да, признаю.

Сократ. Л правдивые люди и лживые отличаются друготдругл и по всем друг другу противоположны?

Гпппт'1. Да, таково мое мнение.

Сократ. I (ослушай же: лжецы, согласно твоему утнсрждснию, относятся к людям способным и мудрым.

Гиппий. Несомненно.

СрЩмт. А когда ты утверждаешь, что лжецы спо-

Aii

собны и мудры в одном и том же, ты разумеешь, что они способны лгать, когда им угодно (относительно того, в чем они лгут), или что они не способны на то, в чем они лгут?

Гиппий. Я утверждаю, что они на это способны. ^;f

Сократ. Итак, если это обобщить, можно сказать^ что лжецы — люди способные и мудрые в лжи. а

Гиппий. Да. k

Сократ. А человек невежественный и неспособ-* ный лгать, значит, не будет лжецом?

Гиппий. Конечно же. ^;*

Сократ. Следовательно, способный человек —Я это каждый, кто может делать то, что ему угодно, если это ему угодно? Я не говорю об избавлении себя от болезни или о других подобных вещах, но о том, что ты, например, способен, когда захочешь, написать мое имя. Разве не такого рода людей называешь ты способными?

Гиппий. Да, таких. «

Сократ. Скажи же мне, Гиппий, разве ты не опьм тен в вычислениях и искусстве счета? if

Гиппий. И даже очень опытен, Сократ. '.У

Сократ. Значит, если кто спросит тебя, сколько будет трижды семьсот, ты, если пожелаешь, быстрее и лучше всех дашь правильный ответ?

Гиппий. Конечно.

Сократ. Потому, следовательно, что ты в этом де­ле самый способный и мудрый?

Гиппий. Да.

Сократ. Ты только самый мудрый и способный или и наиболее достойный человек в том, в чем ты способ-нейший и мудрейший, — в искусстве счета?

Гиппий. Конечно же, Сократ, и наиболее до­стойный.

Сократ. Значит, именно тебе легче всех промол­вить истину в этом деле? Ведь так?

Гиппий. Я полагаю, да.

Сократ. Ну а как же относительно лжи в том же самом деле? Ответь мне, как и раньше, Гиппий, чест­но и откровенно: если кто спросил бы тебя, сколько будет трижды семьсот, а ты пожелал бы лгать и ни за

что т ic отпсч.111, правду, ты ли солгал бы лучше других и продолжен obi постоянно лгать насчет этого, если желал бы лг.гп. и ни в коем случае не отвечать правду, или же невежда в искусстве счета сумел бы солгать лучше тебя, намеренно лгущего? И не выйдет ли слу­чайно, что часто невежда, желая солгать, невольно выскажет истину благодаря своему невежеству, — ты же, мудрец, собираясь лгать, всегда будешь лгать на один манер?

Гиппий. Да, п< мучится так, как ты говоришь.

Сок/ят, Ну а лжс!; является лжсг кэм во всем прочем, кроме числи, и не лжет, i«и-да си i ведет подсчет?

Гиппий. 11ст, клянусь Зевсом, лжет и в подсчете.

Сократ. Значит, мы допустим, Гиппий, что быва­ет лжс! ^ и и деле подсчета чисел?

Гиппий. Да, это так.

Сократ. 11о кто же это будет такой? Коль скоро он Х<)чет явиться лжецом, не должна ли ему по необходи­мости быть присуща и способность лгать, как ты это недавно признал? Если ты припоминаешь, согласно твоим же словам, человек, не способный лгать, вроде бы и не может оказания лжецом.

Гиппий, Д*, припоминаю, я так сказал.

Сократ. А разве не оказался ты недавно самым способным на ложь при подсчетах?

Гиппий. Да, скапал я т;жжс и это.

Сократ, Но, следовательно, ты и больше других способен говорить правду при вычислениях?

Гиппий. Конечно.

Сократ. Значит, один и тот же человек способен лгать и говорить правду при вычислениях? И таким человеком является тот, кто силен в подсчетах — зна-ТОК итого дела.

Гиппий. j(a.

Сократ. Так кто же иной, Гиппий, оказывается Лжецом при ik >дечетах, если не тот, кто в этом досто­ин и силен? ()п же является и способным, и он же — правдивым.

Гиппий.;-)тс > <)ченид] ю.

Сократ. Нот ты и видишь, что правдивый человек и лжец — это и деле вычисления одно и то же, и пер-

вый из них ничуть не лучше второго. Ведь это один и тот же человек, и нет тут такой противоположнос­ти, как ты думал недавно.

Гиппий. В этом деле, как видно, нет.

Сократ. Хочешь, рассмотрим это для дел и иного рода?

Гиппий. Что ж, если тебе угодно.

Сократ. Ведь ты, конечно, сведущ и в геометрии?

Гиппий. Да, разумеется.

Сократ. Ну что ж, не так ли все обстоит и в геоме­трии? Разве не один и тот же человек способнее всех и на ложь и на правду относительно чертежей, а именно знаток геометрии?

Гиппий. Да, это так.

Сократ. А достойным человеком в этом деле яв-ляегся он или кто-то другой?

Гиппий. 11ет, именно он.

Сократ. Следовательно, достойный и мудрый гео­метр — способнейший из всех и на ложь и на правду? И уж если кто лжет относительно чертежей, это ведь будет он — тот, кто является достойным геометром? Ведь он же способен, а плохой геометр не способен лгать, а кто не способен лгать, тот не окажется лжецом, как мы уже согласились.

Гиппий. Это правда.

Сократ. Давай же рассмотрим и третьего знато­ка — астронома: ведь в этом искусстве ты считаешь себя еще более сведущим, чем в двух предыдущих, не так ли, Гиппий?

Гиппий. Да.

Сократ. Значит, и в астрономии дело обстоит та­ким же образом, как и там?

Гиппий. Похоже, что так.

Сократ. И в астрономии, следовательно, если кто вообще лжив, он-то и будет хорошим лжецом как зна­ток астрономии, раз он способен лгать; не способ­ный же — не сможет: ведь он невежда.

Гиппий. Это очевидно.

Сократ. Значит, и в области астрономии правди­вый человек и лжец будет одним и тем же.

Гиппий. Очевидно, да.

Сократ. Так вот, Гиппий, рассмотри таким же об­разом, бс:» оби! 1яков, все науки и убедись в том, что ни» од| к >й и:> них дело не обстоит иначе. Ты ведь вооб­ще мудрейший из всех людей в большей части ис­кусств: слыхал я однажды, как ты рассыпался у лавок на площади, похваляясь своей достойной зависти многомудростыо. Ты говорил, что, когда однажды прибыл в Олимпию, все твое тело было украшено из­делиями тпоих собстиснных рук, и прежде всего на­чал ты с' перстня, сказан, что это вещь твоей работы, поскольку п,1 владеешь искусством резьбы по камню; и другая печатка оказалась твоим изделием, а также скребок и ((иикомчикдля масла — будто ты сработал их сам; iKxroM ты сказал, что свои сандалии на ремнях ты собственноручно вырезал из кожи, а также скроил гной плащ и короткий хитон. Но что уж всем показа­лось весьма необычным и знаком высокой мудрости, так это твое заявление, будто ты сам сплел свой по­ясок для хитона, хотя такие пояса обычно носят бога­тые персы. Вдобавок ты заявил, что принес с собою поэмы, эпические стихи, трагедии и дифирамбы и много нестихотнорных, на разнообразный лад со-чинс! it 1ых речей. И i ю части тех искусств, о которых я только что говорил, ты явился превосходящим всех Остальных споим знанием, да и самым искусным в на-уне о ритмах и гармониях, а также в правописании; |ЦХ) же самое но многих других искусствах, насколь-ЮМогу я припомнить... Да! Я совсем было позабыл о твоей преискусной памяти: ты ведь считаешь себя в этом самым блистательным из людей. Возможно, я забыл и о многом другом. Однако я повторяю: попро­буй, бросив взгляд на свои собственные искусства — их ведь немало, — а также на умения других людей, гканать mi ic, найдешь ли ты, исходя из того, в чем мы г чх >Г«>й согласились, хоть одно, где бы правдивый че­ловек и лжец подвизались отдельно друг от друга и не были бы од! 1им и тем же лицом? Ищи это в любом ви­де мудрости, хитрости или как тебе это еще будет угодно назвать — не найдешь, мой друг! Ведь этого не бывает. А коли найдешь, скажи сам.

Гиппий. Да нет, Сократ, сейчас не найдусь, что сказать.

Сократ. Ну так не найдешься и впредь, как я пола­гаю. Если я прав, припомни, Гиппий, что вытекает из нашего рассуждения. >

Гиппий. Не очень-то я могу уразуметь, Сократ, о чем!: ты толкуешь. •?

Сократ. Быть может, именно сейчас ты забыл о своей изобретательной памяти: видно, ты считаешь, что это здесь неуместно. Но я напомню тебе: ты же знаешь, что ты сказал об Ахилле, будто он правдив, об Одиссее же, что он лжив и многолик. •>

Л/шшйДа. t

Сократ. Теперь же, как ты сам чувствуешь, выяви-' лось, что правдивый и лжец — это одно и то же лицо, так что если Одиссей был лжецом, то он же и выходит правдивым, а если Ахилл был правдивым, то он же оказывается лжецом, и эти мужи не различны между собой и не противоположны друг другу, но одина­ковы.

Гиппий. Ну, Сократ, вечно ты сплетаешь какие-то странные рассуждения и, выбирая в них самое труд­ное, цепляешься к мелочам, а не опровергаешь в целом положение, о котором идет речь. Вот и сейчас, если же­лаешь, я приведу тебе достаточно веское доказательст­во, подкрепленное множеством доводов, в пользу того, что Гомер изобразил Ахилла как человека лучшего, чем Одиссей: он не умеет лгать, Одиссей же — хитер, без конца лжет и как человек гораздо хуже, чем Ахилл. Если же хочешь, противопоставь свою речь моей и докажи, что Одиссей более достойный человек, чем Ахилл; тог­да все вокруг скорее поймут, кто из нас двоих красно­речивей.

Сократ. Гипний, я ведь не сражаюсь с тобой и не оспариваю того, что ты мудрее меня; но по всегдаш­ней своей привычке я, когда кто что-либо говорит, стараюсь вдуматься в это, особенно если говорящий кажется мне мудрецом; стремясь понять, что он гово­рит, я исследую, пересматриваю и сопоставляю его слова с целью познания. Если же говорящий кажется мне невеждой, я не переспрашиваю его, и нет мне де­ла до того, что он говорит. Из этого ты поймешь, ка­ких людей я считаю мудрыми. Ты увидишь, что я бы-

ваю очень дотошен в отношении речей подобного человека и пыснрашиваю его, чтобы извлечь таким Обрй:к >м полезное знание. Вот и теперь, слушая тебя, МОДумал насчет прочтенных тобою недавно сти-ЯвЖ которые должны были показать, что Ахилл по­рицает Одиссея как пустого бахвала (если только ты верно это толкуешь): странно, но мне кажется, что как раз изворотливый Одиссей всегда правдив, Ахилл же н:ии>ротлив — и твоем понимании: ведь именно он лжет. 11|>ои:шсся сперва те слова, которые ты недавно npiiiuvi:

И90 не менее врат Аида мне тот ненавистен, 1 Кто на сердце таит одно, говорит же другое,

(Илиада IX 312—313, пер.Вл. Соловьева)

ОН немного погодя заявляет, что Одиссею и Агамем­нону его не убедить и что он не намерен оставаться у Трои, но

Завтра, принесши Зевесу и всем небожителям жертвы, Я корабли наружу и спущу их ни волны морские. йсам ломаешь и есмл 9о этого есть тебе дело, fitHO e чцмй тыуМшиь, как рыбным они Геллеспонтом 10М» т tin/там побтут под ударами сильными весел. ttMt ФчипппбмпмЛанье даст мне земли колсбатель, I НфвГПЮ! уж 01Н* ч ирчоуду (I мою плодородную Фтию.

(Шиада IX 357—363, пер. В. В. Вересаева)

А еще pa 11 ьше, браня Агамемнона, он говорил: •

Е9у теперь же во Фтию! Гораздо приятней вернуться

* Нл кораблях изогнутых домой. Посрамленный тобою, Нв собираюсь тебе умножать здесь богатств и запасов¹.

(Илиада 1169—171, пер. В. В. Вересаева)

* И, сказав это в первый раз перед лицом всего вой­ска, • затем в кругу своих друзей, он, как это стано-нигея ясным, не делает никаких приготовлений к от-Ш1МТИЮ домой и даже попыток спустить корабли на ИЩу, иыраэмв тем самым великолепнейшее прене-

брежение к необходимости говорить правду. Так вот, Гиппий, я с самого начала спрашивал тебя, пото­му что недоумевал, который из этих двух мужей изо­бражен у поэта достойнейшим, и считал, что оба они в высшей степени достойные люди и трудно различить, кто из них лучше в правде и лжи и в лю­бой способности: ведь оба они во всем этом чрезвы­чайно между собою сходны.

Гиппий. Твой взгляд неверен, Сократ: ведь Ахилл лжет, как это очевидно, не умышленно, но невольно; он вынужден остаться из-за бедственного положе­ния своего войска, чтобы ему помочь. Одиссей же лжет добровольно и с умыслом.

Сократ. Ты вводишь меня в заблуждение, Гиппий, беря тем самым пример с Одиссея.

Гиппий. Вот уж 11ет, Сократ; скажи, в чем и ради чего я тебя обманываю?

Сократ. И том, что уверяешь, будто Ахилл лжет без умысла — это он-то, завзятый обманщик, столь нацеленный на похвальбу (как его изобразил Го­мер), что оказывается гораздо более ловким, чем Одиссей, от которого он легко утаивает свое хвас­товство; он осмеливается прямо противоречить са­мому себе, а Одиссею это и невдомек. По крайней мере слова Одиссея, обращенные к Ахиллу, ничем не выдают понимания Ахилловой лжи.

Гиппий. Что ты имеешь в виду, Сократ?

Сократ. Разве тебе не известно, что после разго­вора с Одиссеем, когда он уверял, что намерен от­плыть на заре, Аяксу он сообщает совсем другое, во­все не подтверждая, что собирается отплывать?

Гиппий. В каком это месте?

Сократ. А там, где он говорит:;

Думать начну я о битве кровавой, скажите, не раньше,

с Чем крепкодушным Приамом рожденный божественньш Гектор ч •

К нашему стану придет и к черным судам Мирмидонским,

Смерть аргивянам неся и огнем корабли истребляя.

Здесь же, у ставки моей, пред моим кораблем чернобоким,

Думаю, Гектор от боя удержится, как ни желал бы.

•ник; (Илиада IX 650—б55,пер.В. В. Вересаева)

••'' Так неужели же ТЬг, Гиппий, считаешь сына Фети­ды и воспитанника премудрого Хирона настолько лишенным памяти, что, лишь недавно жестоко вы­бранив лицемеров, он теперь Одиссею говорит, буд­то намерен отплыть, Аяксу же — что он остается, и все это — словно без умысла и вовсе не потому, что он считает Одиссея простаком, а себя — далеко пре­восходящим его но пссх этих штуках, в кознях и лжи?

Гнпнпи. Нет, Сократ, я так не думаю: здесь, пере­убежденный, он простодушно говорит Аяксу не сов­сем то, что до того гонорил Одиссею. А вот Одиссей и принду и ложь произносит исегда с умыслом.

Сократ. Выходит, Одиссей — человек более до­стойный, чем Ахилл.

Гиппий. I ty уж нет, Сократ, отнюдь.

Сократ. Как же так? Разве не выяснилось недавно, что добровольно лгущие лучше, чем обманывающие невольно?

Гиппий. Но каким же образом, Сократ, доброволь­ные нечестивцы, злоумышленники и преступники могут быть достойнее невольных? Ведь этим послед­ним оказывается обычно большое снисхождение, коль скоро они учинят какое-то зло — несправедли­вость или ложь — по неведению? Да и законы куда более суровые существуют для сознательных пре­ступников и лжецов, чем для невольных.

Сократ. Вот видишь, Гиппий, я говорю правду, когда утверждаю, что бываю очень назойлив, рас­спрашивая мудрецов. Это, смею сказать, единствен­ное мое достоинство, ведь прочие мои качества ни­чего не стоят. По существу вопроса я обычно ко­леблюсь, не зная, как оно обстоит на самом деле. Об этом достаточно свидетельствует то, что когда я оказываюсь лицом к лицу с кем-либо из вас, про­славленных мудростью, свидетели которой — все эллины, то кажется, будто я круглый неуч: ведь я ре­шительно ни в чем с вами, скажем прямо, не согла­шаюсь, а какое может быть более сильное доказа­тельство невежества, чем расходиться в мнениях с мудрыми мужами? Но есть у меня и чудесное пре-

имущество, которое меня выручает: я не стыжусь учиться, я выспрашиваю и выведываю и питаю ве­ликую благодарность к тому, кто мне отвечает, и никто не бывает у меня этой благодарностью обой­ден. Вдобавок я никогда не отрицал, что был чему-то научен, и не делал вид, будто это мое собствен­ное изобретение; наоборот, я всегда прославляю своего учителя как мудреца и объявляю во всеуслы­шание, чему я от него научился. Вот и сейчас я не со­гласен с тем, что ты утверждаешь, и весьма сильно расхожусь с тобою во мнении. Я отлично понимаю, что дело тут во мне самом, ибо я таков, каков я есть, говорю это без всяких преувеличений. Ведь мое представление, Гиппий, прямо противоположно твоему: те, кто вредят людям, чинят несправедли-жкть, лгут, обманывают и совершают проступки по своей ноле, а не Ое:» умысла, — люди более достой­ные, чем тс, кт() не с- i г(> се жершает невольно. Правда, иногда у меня возникает противоположное мнение и я блуждаю вокруг да около, видимо по неведению, но вот сейчас на меня сошло как бы наитие, и мне представляется, что люди, добровольно совершаю­щие какие-либо проступки, лучше, чем те, кто вер­шат их невольно. Виню же я в этом своем состоя­нии наши прежние рассуждения, из-за которых мне теперь кажется, что люди, совершающие все это не­вольно, хуже тех, кто действуют добровольно. Так уж будь столь любезен и не откажи исцелить мою душу; ибо, искоренив невежество моей души, ты со­творишь мне гораздо большее благо, чем если бы ты излечил болеть моего тела. Но если ты собира­ешься произнести длинную речь, предупреждаю тебя — ты меня не исцелишь, ибо я за нею не усле­жу; если же ты, как перед этим, захочешь отвечать на мои вопросы, ты великую принесешь мне пользу, себе же, я полагаю, не повредишь. Честно говоря, должен я обратиться и к тебе, сын Апеманта: ведь это ты подвигнул меня на беседу с Гиппием; и те­перь, если Гиппий не пожелает мне отвечать, засту­пись перед ним за меня.

Евдик. Но, Сократ, я думаю, что Гиппий не нуждает-