Принцип ответственности 7 страница

Таким образом, здесь мы оказываемся ближе всего к молоту. Также и молот уже имеется в наличии для использования, однако его не вызывает. И нет необходимости ломать себе голову относительно свободы или детерминированности пользователя, чтобы быть в состоянии сказать, что инструментом можно пользоваться "по желанию", причем желание вполне может обладать собственной детерминированностью. Подобие в том и другом случае наблюдается также и в разделении инструмента и функции, когда целью инструмента еще не задается цель функции. Целью инструмента является просто сама функция, однако функция, как произвольная, чтобы быть предпринятой, должна иметь собственную цель, и лишь в редких случаях целью является она сама. Как ноги, так и молот служат своей цели в ходьбе и ковке как таковых, однако вопрос, отвечают ли эти последние своей цели, остается еще открытым; инструмент же полностью ответил своему предназначению даже тогда, когда им воспользовались совершенно бесцельно. Возможно также сказать, что цель инструмента и соответственно органа общая, цель же пользования ими специальная: спецификация общей способности наступает в действии привнесением его особой цели (имеют значение, разумеется, также и материальные обстоятельства).

3. Инструмент, орган и организм

В этом сходстве между членами тела, т. е. внешними моторными органами, и инструментами состоит причина того, почему первые (а следом, в расширительном смысле, и все функциональные служебные структуры тела, внутренние не в меньшей степени, чем внешние, сенсорные и химические не менее, чем моторные) называются "органами", что означает именно "инструмент", т. е. то, что выполняет работу или чем работа выполняется. Да, в своем знаменитом определении живого существа Аристотель определил живое тело именно как "органическое" (soma organikon), т. е. как наделенное инструментами или из инструментов состоящее. И вполне обоснованно назвал он человеческую руку "инструментом инструментов"41*, поскольку и сама она является, так сказать, первообразным инструментом, и ею созданы все инструменты искусственные, которыми она пользуется как своим продолжением@3. Так что, заводя речь об "организме", мы, если использовать это слово в его изначальном смысле, говорим уже о целевом образовании, поскольку понятие инструмента немыслимо без цели. Разумеется, однако, удачное название еще не является доказательством в пользу названной им вещи, и, как в случае естественного инструмента, так и искусственного, вопрос о том, что цель, также и помимо их применения, заложена уже в их происхождении и бытии, разумеется, остается открытым. С этим вопросом, важность которого пока еще не очевидна, мы будем иметь дело в случае последней группы примеров (представленной "системой пищеварения"), где бытие и функция в равной мере выведены из действия произвольности, по большей части даже совпадают, а потому для определения целевого характера (если они им обладают) прибегание к субъективному целеполаганию отпадает полностью.

4. Субъективная цепь целей и средств в человеческой деятельности

Однако уже и в теперешней (представленной "ходьбой") группе примеров, несмотря на "произвольность" действия, роль субъективной цели никоим образом не бесспорна. Конечно, то, что идут, "чтобы" куда-либо прийти, в случае, когда субъект – человек, сомнению не подлежит. Здесь можно спросить идущего, почему он идет, и получить целый ряд ответов, среди которых наименование пункта назначения будет лишь первым, и постоянно всякое "чтобы" будет переходить в следующее: чтобы туда прийти – чтобы встретиться с приятелем – чтобы что-то с ним обсудить – чтобы принять решение – чтобы выполнить тем самым долг… и т. д. Относительно всякого члена этого ряда справедливо, что он желателен на своем месте, причем при условии в некоторой степени рациональной деятельности более поздний член бывает желателен со стороны более раннего, а этот последний – ради более позднего. Может оставаться нерешенным, действительно ли (как это по большей части изображается со времен античных философов) ряд этот с необходимостью завершается в определенном конечном объекте, а не теряется (что было бы верней) во всеобщем лабиринте существования; и всегда ли одиночны, всегда ли истинны сознаваемые нами основания; и всегда ли более отдаленное желаемое определяет более близкое как свое средство, или же, напротив, желаемое близкое внушает нам фикцию более отдаленной цели; как и то, не является ли линейная картина последовательности лишь идеализированной моделью, которой в действительности соответствует чрезвычайно разветвленная сеть. При всех этих неясностях все-таки ясно, что речь здесь идет о подлинно целевой структуре в субъективном смысле, т. е. с заранее определенными целями, так что отсюда вообще и проистекает понятие цели и задачи в полном объеме, и что здесь фактическое наличие "ради того-то и того-то", более или менее отчетливый умысел, действительно проливает свет на смысл происходящего, именно как деятельности.

5. Разбивка и объективная механика цепи
в деятельности животных

Столь же ясно (или почти столь же ясно), однако, и то, что деятельности животных, также целе направленной, столь отчетливо артикулированная цепь целей и средств приписана быть не может. Разумеется, парочка пичуг сносит соломинки, чтобы построить из них гнездо, а позднее – червяков, чтобы кормить ими птенцов, однако никто не станет утверждать, что первое "чтобы" еще за много недель "имело в виду" второе, вместе со всем, что происходило посередине: кладка яиц, высиживание, вылупливание и пр. Скорее говорится, что весь ряд здесь, в каждом отдельном его шаге, совершается "инстинктивно", по смутному побуждению, т. е. под давлением наступающего в определенное время, при определенных обстоятельствах и пр. необоримого принуждения, всякий раз, собственно говоря, удовлетворяющего лишь себя и потому слепого. Однако принуждение это оказывается вновь и зрячим – поскольку при конкретном осуществлении данных шагов в дело вступают сильнейшая обостренность чувств и точный контроль за движениями, и, без сомнения, чувствующим и "волящим" – когда мы наблюдаем страстное возбуждение, прорывающееся наружу в особенности в случае противодействия. Загадочные явления, и их прояснению мало помогает волшебное слово "инстинкт"! Ни от какого наблюдателя неспособно укрыться величайшее участие "интереса", пронизывающего "произвольную" деятельность более смышленых видов животных с центральной нервной системой, глубокая эмоциональность их стремления к цели в сфере питания, спаривания и выращивания молодняка, их ярко выраженные "да" и "нет" в отношении физической угрозы или защиты. И тем не менее наблюдателю тут же приходится все это опровергать, поскольку он отрицает наличие в этих субъективных процессах подлинно направляющей и целеполагающей силы, а усматривает в них просто члены составленной из раздражений и реакций цепи необходимости, в конечном итоге чисто объективно детерминированной во всех своих звеньях. Истолкование всего этого возможно на различных уровнях.

а) Когда кошка подстерегает мышь, можно сказать, что она делает это, "чтобы" в удобный момент на нее прыгнуть; а когда она прыгает, она делает это, чтобы ее убить; а убивает, чтобы съесть; а съедает, чтобы утолить голод. Но не так, что она принимается подстерегать мышь, чтобы утолить голод, где "чтобы" понимается как антиципация представления. Это значит, что такая антиципация (если она вообще имеется) достигает лишь настолько далеко, что в нее всякий раз включается только непосредственная цель, а не так, чтобы включена была и опосредованная, а через несколько опосредованных – уже и окончательная цель. Таким образом, в подстерегание включается лишь предстоящий прыжок, конечная же цель всей цепи получается лишь аддитивно, из последовательности единичных шагов. Итак, первым ограничением деятельности животных, даже обладающих развитым мозгом, в сравнении с человеком, было бы сведение "сознаваемого" и "желаемого", т. е. субъективного предположения, всякий раз к ближайшей цели, а тем самым – разбивка всей целевой последовательности на всякий раз переходящие к последующей единичные цели.

б) Однако общая цель, в данном случае утоление голода, чем она-то оказывается "поставлена", если не знанием и волей? Естественный в данном случае ответ: именно голодом, который, принимаемый в этом случае за чувство, приводит в действие весь ряд и его контролирует. Поскольку это есть чувство, которое, в качестве "претерпевания", обладает внутренним побуждением, а именно к снятию себя самого, то можно сказать, что вот это и есть единящий субъективный целевой мотив всей последовательности, который сам антиципацией представления и выводимым из нее выбором средств не обладает. При наличии этого побуждения вся последовательность запускается "всерьез" и проводится до своего завершения; без него единичные акты могут выполняться и независимо, на основании рефлекса и "играя", но тогда, как нередко можно наблюдать, животное с легкостью переключается с них на другие раздражители. Так что, вообще говоря, подчиненное потребности чувство является душевным распорядителем цели в произвольном поведении доразумных живых существ.

в) Однако чувство лишь побуждает, не указывая средств, способных его удовлетворить. Но откуда тогда берется целенаправленность в отдельных моментах поведения животных, а зачастую и в их распространенных последовательностях (строительство гнезда и т. д.; выбор и подстерегание добычи и т. д.)? На это отвечают, что меньшие комплексы действий, из которых собираются более длинные цепи, имеют уже заранее готовые схемы в самом устройстве организма, по которым и направляется исходящее от чувства побуждение. Схема запускается в ответ на поданную, знакомую ей реплику (внешнее и внутреннее раздражение), и ее осуществление – вновь, в малом масштабе – обладает собственным принуждением со стороны чувства и его удовлетворением, точно также, как вся последовательность – в большом. Таким образом, цель пребывает, с одной стороны, в побуждении, а с другой – в уже для него готовых, заранее отчеканенных формах поведения.

г) Однако в связи с тем, что вся последовательность, в сущности говоря, в большей степени направляется самовольным импульсом чувства, чем заранее намеченной целью его удовлетворения (т. е. протекает скорее на основании голода, чем для насыщения), как и отдельные шаги более запускаются "репликами", чем задаются целью, положение цели во всех происходящих здесь явлениях оказывается сомнительным и неясным. Ибо чувство голода есть, мол, всего лишь психический эквивалент (или даже меньше того: символическое поверхностное явление) материального состояния недостаточности в системе обмена веществ, которое посредством своих собственных химических и нейронных механизмов порождает под чувством также и те (вновь материальные) предрасположенности, что "действительно" лежат в основе пронизанного чувством моторного поведения. Однако если подлинной причиной поведения является именно это, а не низведенное просто до симптома чувство, "цели" следовало бы, если только она вообще должна играть действенную, а не чисто декоративную роль, располагаться уже в этой причинности, а не лишь в отражении чувства, и таким образом она оказалась бы всецело отделена от области психического.

Тем самым возникает вопрос, существует ли цель в объективном, материальном мире или же она пребывает лишь в субъективном, психическом – вопрос, который мы придержим до последней группы примеров. Однако как бы ни звучал ответ на этот фундаментальный онтологический вопрос, вопрос относительно статуса субъективности оказывается заданным уже теперь, и наиболее отчетливым образом – в отношении единичных действий, которые мы нашли на свой лад "зрячими", между тем как контролирующее всю последовательность действий чувство несомненно слепо как в отношении его конечной цели, так и промежуточных членов. Упомянутая "разбивка" протяженной последовательности целей на ближние самосоотнесенные единичные цели, которые всякий раз обладают в восприятии и волении своим непосредственным объектом, рекомендует такое обследование отдельных членов, т. е. строго преднамеренных единиц поведения.

д) Мы говорим, что кошка съедает мышь, чтобы утолить голод, убила же ее, чтобы смочь ее съесть, поймала ее, чтобы смочь убить, подстерегала, чтобы смочь поймать. Но, возможно, лучше нам было сказать: кошка съедает мышь из прожорливости (Freßgier) (а не чтоб насытиться), убила же ее из страсти убивать (Mordgier), поймала по причине страсти ловить (Fanglust), подстерегала из стремления подстерегать (Schliechlust). Результат будет тот же, однако объяснение иное. Ибо во втором случае ощущаемое всякий раз желание или стремление может рассматриваться именно как чисто вторичное субъективное явление (психический символ) физиологического состояния напряжения, как мы допустили это в отношении сквозного обобщенного чувства "голода", и этого материального предварительного условия в органическом состоянии вместе с сенсорной "репликой" было бы достаточно, чтобы запустить в каждом случае подлежащую исполнению схему поведения. Так, например, мышь для начала нужно "высмотреть" (реплика!), чтобы принять подстерегающую позу, а затем подкарауливание должно постоянно принимать в расчет наблюдаемые движения добычи, чтобы привести к цели: в силу этого будет верно сказать, что весь процесс зряч, а не слеп, что цель находится у него "перед глазами". Однако насколько серьезно нужно рассматривать здесь "ви$дение" в качестве ментального осознания? В соответствии с кибернетическим истолкованием высматривание может быть понято как чисто объективное нервное раздражение, исполняющее роль "спускового крючка", а следующие за ним корректировки поведения – как также объективный сенсорно-моторный механизм обратной связи, так что весь процесс в целом можно было бы описать приблизительно так: физиологическое напряжение (гомеостатический "градиент"); внутренняя секреторная деятельность и нервное раздражение; селективная готовность к запуску схемы поведения; внешнее (сенсорное) нервное раздражение как запуск подходящей схемы поведения; сенсорно-моторная обратная связь как блок управления протеканием поведения; успешное поведение как выравнивание напряжения (гомеостатическое равновесие). Итак, в случае нашего примера получается следующий расклад: кошка высмотрела – подкарауливание, мышь в подходящем положении – прыжок, мышь в когтях – разрывание, мышь разорвана – поедание; в качестве стоящего за всем этим общего условия предполагается состояние метаболической недостаточности (дисгомеостаз) с его внутренней системой оповещения и раздражения ("голод").

Соответственно все усилия в жизни животных имели бы лишь одну цель, причем цель негативную, а именно снятие напряжения; или скорее, поскольку слово "цель" делается здесь неприложимым, всякая последовательность действий животного следует закону выравнивания, т. е. механике энтропии: bonum desideratum42* была бы субъективная картина ожидающего в конце безразличия, или ничто; то же, что прикидывается ведущим к цели устремлением, было бы однонаправленным градиентом разрядки напряжения, а удовольствие от достижения цели оказалось бы убранством, навешанным на зияние исчезновения (т. е. наступившее на мгновение отсутствие напряжения, или состояние покоя). Процесс как таковой оказывался бы лишь косвенно представленным этими добавками душевных состояний и представлений, но ими бы не описывался.

е) Следует обратить внимание на то, что в описании процесса "как он есть" не было употреблено никаких психологических выражений (субъективных понятий): гомеостатический градиент, а не голод; сенсорное раздражение, а не высматривание; выравнивание напряжения, а не удовлетворение. Вот мы и спрашиваем: какую роль в целевом характере действия в целом можно тогда приписать субъективному, переживательному моменту, простое наличие которого не может укрыться ни от одного свидетеля наполненного сочной выразительностью пассивного и активного поведения животных? Как известно, в истории теоретического знания не было недостатка в догматической брутальности, необходимой для того, чтобы этот момент все же отрицать. Однако всецело искусственное основание такого отрицания, а именно декартовское постановление, что субъективность как таковая может быть лишь разумной, а, следовательно, встречается исключительно у человека43*, нисколько не связывает разумного наблюдателя, и всякий владелец собаки может над ним только посмеяться.

Если, таким образом, само присутствие здесь субъективного как такового сомнения у нас не вызывает (неважно, в какой именно точке линии развития оно начинается), вопрос тогда состоит в том, что оно означает. Означает ли оно (как утверждают на различный лад психофизический параллелизм и материализм), например, не более, чем аккомпанирующую мелодию, никак не влияющую на то, что она сопровождает? Это есть вопрос относительно силы или бессилия психического, в данном случае – в специфической форме о влиянии субъективной цели или отсутствии такового. Сама такая цель допускается, поскольку допускается субъективность вообще, с ее удовольствием и страданием, стремлением и избеганием. Является ли, однако, "переживаемая" здесь цель действенным моментом в происходящих событиях? Следует заметить, что вопрос этот касается лишь отношения к материальному, но не природы самого материального. Это значит, что вопрос о том, находится ли цель (в несубъективном смысле) там, в материальном, или же нет, остается незатронутым вопросом о силе или бессилии ментальной цели. Можно вспомнить, что последний вопрос возникает лишь в связи с произвольно приводимыми в движение конечностями тела: мы все еще пребываем в сфере примера "ходьбы", а не пищеварения. Прилагательное " произвольный" не следует понимать в том смысле, что оно предрешает ответ, т. е. склоняется к утверждению, что использованием органа управляет субъективная воля. Не нужно вообще даже присутствия воли (и еще менее – чтобы она была "свободной") для существования подразумеваемого здесь различия между произвольными и непроизвольными функциями органов. Как уже было отмечено, оно говорит лишь о том, что пользование определенными органами (органами внешней моторики) изменчиво, ситуативно и подчинено центральному контролю организма, между тем как пользование другими задается их обладанием и выполняется автоматически. В качестве примера можно взять сжимание руки в кулак, с одной стороны, и сердечные сокращения – с другой. Однако в настоящий момент мы, с предположением субъективности вообще, предположили уже и наличие воли (или его звериного аналога) и спрашиваем о ее роли в произвольных движениях.

Наконец, прибавим к этому еще и то (чтобы привести в надлежащее беспокойство тех, кто полагает, что сможет легко примириться с отсутствием души в природе вне человека), что любой ответ на данный вопрос может быть перенесен с животного на человека. Это значит, что проведенное выше различие между многочленной цепью целей и средств у мыслящего человека и всякий раз одночленной одержимостью целью у ощущающего животного вдребезги разбивается перед фундаментальным вопросом о силе или бессилии субъективности вообще. Ибо то, что было нами сказано в пункте д) относительно имманентной кибернетической достаточности чисто материального ряда в случае поведения животного, с соответствующим утончением может быть перенесено и на человеческую жизнь с ее мотивациями, процессами мышления и принятия решений, и это вплоть до наирефлектированнейшей над представлениями деятельности сознания включительно, которая ведь всегда имеет под собой мозговую основу. Также и там, в соответствии с этой теорией, физиологических процессов, лишь только они сделаются полностью известными, было бы достаточно для каузального объяснения видимого снаружи, материального-таки "поведения" (в наиболее обобщенном, включающем и речевые высказывания смысле), а открывающийся сознанию внутренний аспект, который субъект предъявляет себе в качестве объяснения, был бы с точки зрения причинности не более, чем досужим орнаментом, да к тому же еще и обманчивым. И в самом деле, лишь наиболее экстравагантные предположения ad hoc44* (которых, разумеется, на все гораздая умозрительность страшиться не будет) способны изъять человека из общего правила, раз во всем остальном мире живого субъект – это не более, чем бездейственный аккомпанемент, да еще предстающий чистой кажимостью в своих собственных свидетельствах. Так что статус субъективности там затрагивает также и статус человеческих целей, а тем самым и этику. Ниже мы увидим, что "снизу" им, кроме того, затрагивается также и статус цели в бессознательном, даже неодушевленном бытии, т. е. в мире вообще.

Если бы мы желали встать на уровень требований, предъявляемых систематичностью предмета, то по поводу этой критической позиции было бы уместно предпринять здесь специальное обсуждение вопроса о каузальном положении, занимаемом сферой сознания, т. е. рассмотреть, другими словами, всю в целом терзающую философию со времени Декарта и столь строптивую "психофизическую проблему". Однако мы не можем обременять настоящее исследование столь обширным экскурсом и потому удовольствуемся тем, чтобы вкратце включить в текущую аргументацию результаты опубликованного независимо исследования "Сила и бессилие субъективности"@4 45*. Читателю, который, таким образом, полной картины хода доказательства не имеет, придется с этим пока что примириться.

6. Каузальная мощь субъективных целей

Результат, из допущения которого будет исходить дальнейшее, коротко говоря, сводится к восстановлению доверия к изначальному свидетельству субъективности о самой себе, т. е. ее оспариваемой материализмом и низводимой до "эпифеномена" самостоятельной действительности. Она присутствует в мире столь же "объективно", как и материальные вещи. Ее действительность свидетельствует о ее действенности, а именно каузальности как внутренней, так и внешней, т. е. способности на самоопределение мышления в мышлении и на детерминацию тел при посредстве мышления – в деятельности. Однако с детерминацией тел, продолжающейся в мире, полагается также и объективная роль субъективной цели во всем комплексе протекающих событий, а, следовательно, освобождается место ее динамике в природе. То, что прежде ей было в этом принципиально отказано, является следствием переоценки ее детерминированности, чего новейшая физика уже не разделяет. Таков результат вкратце. Относительно хода доказательства скажем лишь, что проводился он в основном от противного. Именно, противоположное предположение бессилия субъективного оказывается абсурдным логически, онтологически и эпистемологически, а, кроме того, еще и излишним для подразумевавшейся им цели, а именно сохранения нерушимости природных законов. Демонстрация этой ненужности уже выходит за рамки чистого доказательства от противного, когда показывает соединимость психофизического взаимодействия с действенностью природных законов по крайней мере на одной гипотетической мысленной модели. Относительно свободно сконструированной модели утверждается не ее истинность, но лишь возможность, в том смысле, что она не противоречит ни явлениям, ни самой себе. Но поскольку невозможность эта (а именно немыслимость взаимодействия при справедливости физикалистского46* принципа причинности) образовывала все целиком основание насильственного образа действий параллелизма или эпифеноменализма, демонстрации простой возможности на мысленном примере достаточно, чтобы обнаружить ненужность выхода, который находило себе отчаяние в теории бессилия и кажимости субъективного, а тем самым – лишить его единственного оправдания. Тем самым фундаментальный опыт ощущающей жизни оказывается вновь восстановленным в своих правах первородства, просто потому, что более никакая теоретическая нужда (которая, сверх того, даже и в случае радикальнейшего естественнонаучного детерминизма никогда не была более настоятельной, чем само его, в сущности своей недоказуемое, принятие) не принуждает мышление к чудовищной альтернативе этому опыту. "Душа", а тем самым и "воля" оказываются вновь утвержденными в качестве принципов среди природных начал, без необходимости укрываться в убежище дуализма (убежище, правда, не столь отчаянное, как у материалистического монизма, однако теоретически в высшей степени неудовлетворительное). Так что мы можем с некоторой уверенностью сказать, что область произвольных телесных движений человека и животного (на примере "ходьбы") является сферой подлинной детерминации целями и задачами, объективно реализуемыми теми же субъектами, что поддерживают их в себе субъективно: итак, в природе существует "деятельность". Тем самым предполагается и то, что действенность целей не связана с разумностью, рассуждением и свободным выбором, т. е. с человеком.

Разумеется, в разворачивавшейся до сих пор аргументации, в соответствии со сферой, к которой относился пример, действенность целей была в некотором смысле связана с "сознанием", с субъективностью и "произволом". Так что возникает вопрос, действует ли нечто такое, как "цель", и ниже этой сферы, в бессознательном и непроизвольном жизненном процессе (уж не говоря о том, что находится еще ниже, т. е. ниже одушевленной природы вообще). К этому-то вопросу, фундаментальному по своему значению для окончательного онтологического размещения "ценности", а тем самым – и этической ответственности, вопросу, от ответа на который, однако, мы далеко не можем ожидать той же надежности, как в случае предыдущих вопросов (а сверх того – должны быть готовы к тому, что против нас будут обращены всевозможные современные предубеждения), мы теперь и приступаем.

IV. Орган пищеварения

1. Тезис чистой кажимости цели в материальном организме

а) Всякий орган в организме служит какой-то цели и, функционируя, ее реализует. Перекрывающей все остальное целью, которой служит частная функция, является жизнь организма как целого. То, что цель организма именно такова, может иметь несколько истолкований. Наиболее нейтральным и безыскусственным будет то, что в организме фактически все устроено так, что на деле вносит вклад в его поддержание и т. д., подобно тому, как и в машине все устроено так, что оно вносит вклад в ее общую функцию. Тем самым ничего не говорится о виде причинности, например, имеет ли здесь место телеология (целевые причины – causae finales). Относительно машины мы знаем, что телеологичность действительно присутствует при ее изготовлении, но не при ее работе. Что до организма, то господствующая теперь теория настаивает на том, что ее нет даже в том, что соответствует здесь "изготовлению", в его генезисе. У генезиса имеется двойной смысл: рост индивидуума (онтогенез) и возникновение вида (филогенез). Онтогенез понимается как каузально принудительное воздействие заложенных в зародыше генетических предопределенностей, ради которых докучать телеологии (энтелехии) нет никакой нужды. Филогенез объясняется тесно зацепленной механикой случайных изменений таких предопределенностей и естественным подбором их результатов: также, таким образом, с исключением всякой телеологии. Исключение это тем более справедливо в отношении "работы" появившихся в результате образований: их возникновение, устройство и функционирование лишь выглядят так, будто ими управляют цели. В соответствии с этим, организм оказывается еще менее телеологичным, чем машина, в которой телеологией определяется хотя бы ее изготовление.

б) Однако же эта, заимствованная извне телеология машины, имеет изначальное местопребывание в изготавливающих ее организмах, людях-конструкторах, которые уже хотя бы поэтому не могут быть совершенно нетелеологичны по природе. Однако их собственная телеология помещается господствующей теорией, как мы видели, просто в их представления, а не в фактическую причинность: также и эта последняя лишь выглядит так, словно ею правят субъективные цели (и правда, согласно теории эпифеномена, даже сами представления лишь таковыми выглядят!). Субъективности цели следует лишь каким-то образом сопутствовать объективности чисто каузального действия, не претендуя на большее, нежели придание ей телеологического внешнего вида@5. А субъект, которому "такими видятся" его собственные мышление и действия, – тот же, кому (и именно потому-то) видятся такими же бытие и деятельность организмов в мире.

2. Ограничена ли целевая причинность
наделенными субъективностью существами?

Как уже сказано, мы предполагаем, что представления эти – о "как если бы" и о ложности субъективности – опровергнуты. Однако в вопросе восстановления субъективно определяемой деятельности в ее правах мы смогли продвинуться с утверждением цели в живом лишь настолько далеко, насколько хватает "сознания", т. е. лишь для наделенных им видов живого, да и в них – лишь в отношении зависящих от сознания, каким-то образом "произвольных" действий. Но это не коснулось, например, пищеварения и всех подсознательных, неспонтанных органических функций соответствующих видов, как и всей в целом жизни лишенных сознания (например, лишенных головного мозга) организмов вообще. Если так все и оставить, нам придется примириться с существованием здесь довольно необыкновенного, хотя самого по себе вовсе не невозможного подразделения. В соответствии с ним, с появлением субъективности в ходе эволюции в природу вступает (или в природе является) совершенно новый, инородный принцип действия, и существует радикальное (а не одно лишь градационное) различие не только между созданиями, причастными этому принципу "сознания" (в различной степени), и теми, что под него не подпадают, но также и среди самих причастных – между тем, что подлежит этому принципу (хотя бы в числе прочих), и куда более широкой областью их бытия, которая к нему не относится.