Справедливость

Было совсем не больно.

По телу прошло какое-то жжение на миг, а потом все закончилось. Ниточки, соединявшие меня с чем-то большим, неуклюжим и мягким оторвались и я полетела вверх. Я поднималась над трущобами Нью-Йорка, погрузившимися в сумерки, там, внизу я до сих пор видела их – тварей, не насытившихся своей тухлой жизнью, желающих забрать себе чужую. Они до сих пор измывались над моим несчастным телом. Бывшим телом. Я видела с высоты их ничтожные судороги желания получения мимолетного счастья, сомнительного удовольствия. Когда один из этих подонков всадил мне нож между ребер я видела его глаза в блеске луны. Налитые кровью, остервенелые, рвущиеся из орбит, глаза самого сатаны, поднявшегося из ада. Чувствовала его смрадное дыхание, от него пасло выпивкой, он наверняка знатно надрался. Вонючие подмышки и потные руки, которыми он рвал на мне одежду никогда не забыть мне. Не забыть и его дружков, что стояли позади и посмеивались в сладостной агонии дожидаясь своего чреда, своей части желанной добычи. Такие же пьяные, такие же ничтожные. На вид всем им лет по шестнадцать.

Трущобы. Трущобы воспитывают не людей, воспитывают извергов. Какой была я? Такой же как и они. Меня отличала от них только гордость, я опустилась, была ничтожна. Но никогда бы не позволила себе этого тошнотворного соблазна. Просто я выживала. Выживала и все тут. Может оттого что я выжила здесь у меня и нет ненависти к ним. Нет ненависти? Нет ненависти? Хаха! Да я должна быть им благодарна за то, что они освободили меня, кто знает, как бы я подохла, не появись эти склизкие твари у меня на дороге! Знаю одно. Они убили мое тело, они смогли властвовать над ним безраздельно, но душа – душу-то мою они не получат. Умерла я как настоящая мученица и жду оказаться в Раю.

В жизни я была знакома со многими людьми и даже с одним учителем, помнится он выбрасывал отличные остатки курочки на помойку, ими так было приятно лакомиться каждую субботу. Он поймал меня однажды, когда я рылась в баке, сначала я думала, что он отправит меня в полицию, но он пригласил меня к себе и спрашивал как звать. Имя. Пира да так меня зовут отвечала я ему. Он рассказал мне будто перед смертью каждый человек видит всю свою прежнюю жизнь, вот бы он посмеялся сейчас, ведь и правда, я вспоминаю все, что было со мной раньше! Потом он уехал куда-то и больше мы не виделись да я и была рада – от него всегда так несло какой-то дрянью, которую он называл «одеколон», терпеть не могу эту вонь. Ни то что запах разлагающихся отходов – вот песня для моего нюха. А если среди них найдется еще и завалящая картофелина, так это будет пир и для пустого желудка.

Помню и ту жертву, которую я принесла в угоду своей ненависти. Лоснящийся гнойник на теле общества – сын пекаря, румяный, розовый поросеночек - расхаживал по улице слишком поздно, был слишком упитанным, а я слишком голодна, чтобы он остался в живых. Как он пах страхом тогда, какая в его узких глазах читалась мольба, как тряс он толстыми щеками в надежде а пощаду. Несчастный, он думал, что вызовет жалость к себе, а пробудил лишь еще большую жадность, еще большее желание избавить мир от этого куска сала. Как на бойне я заколола его шилом, раз, потом еще раз и еще по моим рукам заструилась приятная теплая жидкость, а его обмякшая челюсть отвисла и с нее на землю закапали кровавые слюнки, тянучие-тянучие, как капрон. Последний огонь в его глазах угас, и он тяжело рухнул наземь. Пару центов – все, что нашла у него в карманах, а еще перочинный ножик, может он рассчитывал защититься им от нападения, а может просто так таскал с собой из проклятого детского интереса. Я закопала его тело на пустыре и считаю что разложением своим он смог сделать хоть что-то в бесполезном существовании. Наверняка червям он послужил лучшим кормом, чем булка для меня, которую я смогла купить себе на эту мелкую сумму денег. А потом его искали, весь квартал прочесывали копы, но так и остались ни с чем. Говорят, что людям становится плохо, когда они совершают убийство, говорят о какой-то совести. Нет, я не почувствовала ничего, кроме удовлетворения, а потом – потом только мрачное удовольствие от всей этой суеты из-за исчезновения борова.

Тем временем я поднималась все выше над ночным городом.

И вот мне вспомнилось нечто другое – тот парень Бен, который повстречался мне как-то раз месяца два назад. Тогда в какой-то подворотне я шарилась в поисках хоть какой-нибудь еды и не могла найти ни крохи, в стороне ошивалась кучка молодых людей с байками, уж кто знает, какими нечистыми их занесло в наш квартал один из них подозвал меня к себе другие как-то нехорошо хихикали но тогда голод был страшнее, он достал откуда-то из-за пазухи апельсин и угостил им меня. Такого наслаждения я в жизни не ощущала – по щекам у меня тек сладкий сок, а я жадно слизывала его и проглатывала, они наблюдали за мной, усмехаясь, порой я считаю себя гордой но сейчас мне было совершенно все равно кто и как смотрит на меня. Доев я кинула шкурку куда-то, хотела было уйти, но один удержал меня за руку, я ударила его чувствительно в живот, он согнулся. Однако тут же перешел на слова. Представился и предложил проехаться на байке. Так я познакомилась с Беном.

Помнится мне тот день, когда он принес мне какой-то косяк, набитый травой и дал закурить. О! Это было незабываемое чувство – по началу неумолимое головокружение и тошнота, а потом – тело будто затягивало в какую-то воронку, из которой так ленно, так томно выбираться, ноги становились ватными и все-все становилось каким-то ничтожным и никудышным. Бен сказал тогда, что это была марихуана, посадил меня на свой мотоцикл и отвез далеко-далеко за пределы нашего квартала, в лес, поля, но больше ничего не могу вспомнить все было таким радужным, таким счастливым. С появлением его в моей жизни у меня наметились перемены- у меня всегда была еда и стало меньше времени – мы с ним неплохо проводили вместе его. Я не задумывалась, зачем нужна ему – грязная голодная, бездомная, нищая, я просто жила в свое удовольствие, не задумываясь о том, что оно могло бы когда-то закончиться. За те годы, что я жила на помойках, уверена, это были самые счастливые два месяца, мой гнев на поганую жизнь становился меньше, я даже почувствовала, что моя необузданность сменяется простой пассивностью. Но это никак не омрачало моей жизни, никак не заставляло меня вернуться к прежней, дикой и свободной жизни. И ничто не могло оборвать моего спокойствия. Так думал бы каждый на моем месте. Может быть спокойствие моей души и не было бы прервано уже никогда, если бы ни этот вечер. Вечер, когда моя жизнь прервалась прежде моего спокойствия.

От ненависти к убийцам моим я прошла к умиротворению, ведь я понимала, что умерла как мученица и перед смертью я прожила словно всю свою жизнь заново, осознав и поняв свои ошибки. Только сейчас мне стало жаль того парня, которого я зарезала в подворотне. Сейчас мне стало жаль тех мелких ребят, у которых вымогала деньги. Раскаяние взяло меня и за те украденные у случайных прохожих кошельки. Меня даже посетила идея, что они могли бы потратить те деньги на подарок своим детям или может быть на тех, кого любят.

Мне говорил тот учитель, что на небесах тем, кто раскаялся будет хорошо, а такие, как мои убийцы попадут в ад и будут там мучиться за свои грехи, он рассказывал, как мифические существа ангелы забирают души на Суд, где и решается их судьба. Сомневалась я в этих словах, после смерти нельзя найти покой, уж я-то помню как мучился перед приходом смерти Харрис – его погрызла бешеная собака, он умирал несколько часов, - смерть не приносит покоя. Но сейчас я его чувствовала, чувствовала, как мне отпускаются все мои грехи и то, что я сделала уходит будто на второй план, раскаявшись, следует ожидать ангелов, они скоро придут, должны прийти.

На горизонте появились два силуэта. Они медленно подплыли к ней и взяли под руки, повисшие в воздухе они грозно возвышались над девушкой, постояв немного, они быстро помчались прочь, увлекая ее за собой, ее волосы растрепались, тело извивалось в судорогах, а безумный, полный боли вопль ее не был услышан никем - он не смог пробиться сквозь тонкую грань миров, и только кошка на крыше одного из домов трущоб Нью-Йорка ощетинилась и яростно зашипела.