Заключительное слово автора 23 страница

Однажды какой-то доброжелатель подарил Ганашьяму новую одежду. Он застенчиво отвел взгляд в сторону и признался: «Это тело принимает только обноски от вайшнавов». Ганашьям считал бесценной старую одежду, потому что до него ее носил какой-то садху.

В один из вечеров я застал его поющим дивные раги под аккомпанемент маленькой фисгармонии. Поглощенный мыслями о Боге, Ганашьям даже не заметил, как я вошел. Слов песни я не понимал, но все было ясно и так. В каждой ноте звучали его любовь и преданность. Его голос то взмывал вверх, звеня от радости, то наполнялся невыразимой грустью от разлуки со своим возлюбленным Господом. Я вспомнил, что мне рассказывали, будто в юности Ганашьям был придворным музыкантом. Прошел час, прежде чем Ганашьям, поглощенный пением, заметил мое присутствие. Обнаружив меня, он просиял от радости: «Кришнадас, ты пришел!» Он спросил, не хотел бы я ему помочь. В течение пятидесяти лет он каждый вечер укладывал божества на отдых, однако, состарившись, стал слишком слаб, чтобы самостоятельно поднимать их. Я с радостью согласился, почитая за честь помочь ему.

Когда я уже собрался уходить, он спросил: «Кришнадас, где ты сегодня ночуешь?»

«На берегу Ямуны, как всегда».

Он взял меня за руку и, словно заботливый отец, погладил по голове:

«Уже холодно. Зима на дворе. Сегодня ты должен переночевать здесь».

«Но, Ганашьям, я сплю там каждую ночь».

«Сегодня поспи у меня. Пожалуйста».

Мы вышли в узкий коридорчик. Ганашьям спал здесь прямо на полу, и хозяева дома, когда им надо было пройти, перешагивали через него. Как только я улегся, Ганашьям укрыл меня своим единственным одеялом.

Этого еще не хватало! Перехватив старенькое одеяло, я вернул его Ганашьяму со словами: «Это твое одеяло. Ты сам должен накрываться им».

«Зачем? Не надо! Не надо!» — высоким голосом запротестовал он, отказываясь принять одеяло обратно.

«Ты — старый, а я молодой. Ты должен накрыться», — и я снова попытался вернуть ему одеяло.

Он отпрянул в сторону: «Не надо. Не надо».

Завязался спор. Он продолжал настаивать, и в конце концов я пригрозил пойти спать на берег Ямуны. Отбросив одеяло, я решительно направился к двери.

«Не надо! Не надо! — смирился он и взял одеяло. — Хорошо, я накроюсь сам».

Я лег возле него, свернувшись калачиком, чтобы сохранить тепло в холодную зимнюю ночь, и так уснул. Через какое-то время меня разбудило странное ощущение: мне было тепло. Я посмотрел на Ганашьяма: он дрожал всем телом, как осиновый лист на ветру. Одеяла на нем не было. Тут до меня дошло, что под одеялом лежу я. Он дождался, пока я засну, и незаметно укрыл меня одеялом. Стараясь не шуметь, я укрыл одеялом спящего Ганашьяма.

Но стоило одеялу коснуться его, как он вскочил на ноги и закричал: «Не надо! Не надо! Ты друг Кришны. Ты должен хорошо выспаться».

«Понятно. Я иду на Ямуну!» — в сердцах прокричал я и ринулся к двери.

И вновь он согласился накрыться своим штопаным одеялом, но какое-то время спустя я снова проснулся от ощущения тепла и уюта, а рядом мой дорогой Ганашьям трясся от холода всем своим хрупким старческим телом. И вновь я попытался укрыть его, чтобы опять услышать от него: «Не надо! Не надо!»

Ганашьям любил служить всем, кто бы к нему ни пришел. За долгие пятьдесят лет он отлучался из своего маленького храма только для того, чтобы принести воды для своего Господа. Он и в мыслях не мог допустить, чтобы куда-то уехать от своих божеств, служению которым посвятил всю свою жизнь.

Как-то ранним утром я возвращался с реки и в одном из пустынных переулков заметил согбенную фигурку Ганашьяма. Он спотыкался и падал, из последних сил неся ведро воды из Ямуны для своих божеств. Через каждые несколько шагов он в изнеможении останавливался, переводя дух. Я бросился ему на помощь.

«Ганашьям, пожалуйста, позволь мне донести воду!»

Строго взглянув на меня, он отвечал: «Не надо! Не надо!»

Мне было невыносимо видеть, как он надрывается. «Прошу тебя, пожалуйста, я же молодой. Мне совсем не трудно отнести воду в твой храм — это дело пяти минут. А ты уже старенький и слабый. Тебе для этого понадобится не менее получаса. Ну, пожалуйста, позволь мне понести ведро».

В ответ маленький пожилой Ганашьям одарил меня лучистой улыбкой невинного младенца. «Ты — юный друг Гопиджана- Валлабхи, — сказал он. — Ты должен наслаждаться. А я — Его старый слуга. Моя жизнь — это служение. Иди и наслаждайся Вриндаваном. Так ты сделаешь меня счастливым».

Его смирение одновременно растопило мне сердце и взволновало ум: «Прошу тебя, я буду необычайно рад отнести это ведро». Я ухватился за ручку ведра и потянул его к себе, но в ответ Ганашьям напрягся всем телом и одеревеневшими руками вцепился в ручку изо всех сил. Он держался за нее, как сорвавшийся со скалы альпинист держится за спасательную веревку.

В отчаянии Ганашьям заглядывал мне в глаза: «Я — бедный старик. Единственное мое богатство — это служение». Глаза его покраснели от слез: «Если ты заберешь мое служение Господу, ты лишишь меня жизни. Пожалуйста, позволь мне жить. Прошу тебя».

У меня оборвалось сердце. Мне не оставалось ничего другого, как вместе с ведром вернуть ему жизнь. Но, заметив, что я расстроился, он великодушно предложил нести ведро вдвоем и, пока мы шли к дому, каждую минуту спрашивал, не тяжело ли мне.

Однажды вечером Ганашьям посоветовал мне посетить соседнюю деревню Варшану, обитель Радхи. Он тихо воскликнул: «Кришнадас, после того как ты ощутишь атмосферу Варшаны, твоя жизнь станет другой». Заметив вспыхнувший в моих глазах огонь, он застенчиво добавил: «Когда ты придешь туда, пожалуйста, скажи Шри Радхе, что ее ничтожный слуга Ганашьям очень хочет увидеть ее».

Этот маленький старый человек, живший в безвестности, глубоко тронул мое сердце. Он не был великим знатоком писаний, знаменитым гуру или йогом-мистиком. Но это ничуть не умаляло его святости — его неподдельная любовь к Богу проявлялась в его крайнем смирении и кротости.

Было время, когда я, подобно многим другим людям Запада, считал, что смирение — это акт самоуничижения, слабость, указывающая на недостаток уверенности в себе и отсутствие самоуважения, или даже болезненное самоотрицание, приводящее к комплексу неполноценности и депрессии. Но рядом с такими людьми, как Ганашьям, я стал понимать, что настоящее смирение не имеет с этим ничего общего. Подлинное смирение — это качество, соединяющее нас с неиссякаемым источником милости, из которого мы можем черпать силы, превосходящие все наши возможности. Истинное смирение — это безоговорочная гордость величием Бога и способность по-настоящему ценить чужие достоинства.

Я начал понимать, что смирение не означает трусливого бегства от проблем реальной жизни. Наоборот, подлинное смирение призвано помочь мне мобилизовать все свои силы на то, чтобы преодолеть любые трудности, не поступаясь своими идеалами, не теряя уважения, благодарности и любви, и таким образом стать, насколько это вообще возможно, инструментом божественного промысла.

В настоящем смирении куда больше величия, чем в нашей прискорбной потребности ставить себя выше других. Смирение оберегает нас от высокомерия и презрительного отношения к тем, кого мы привыкли считать ниже себя. Оно же защищает нас от зависти к тем, кто в чем-то превосходит нас. Смиренный человек не приписывает себе никаких заслуг — за все свои достижения он благодарит Бога и тех, от кого получал поддержку.

Смиренное сердце позволяет легко признавать свои ошибки и открывает сердце навстречу новому. Взращивая в себе смирение, мы не уничтожаем наше «я», а, наоборот, высвобождаем свое подлинное «я», вечно излучающее любовь к Богу и всему сущему.

Мне стала открываться одна из самых глубоких тайн: чем больше человек развивает в себе эти возвышенные качества, тем яснее он ощущает себя крошечной частицей Бога, слугой всех и вся. Единственной радостью Ганашьяма была возможность бескорыстно служить другим. Ганашьям Баба был одним из самых счастливых и самых богатых людей, повстречавшихся мне на моем пути, — простой человек, который просто любил Бога.

 

 

Вечерело. Под темнеющим небом на берегу реки гудели комары. Вдруг из-под камня, на котором я сидел, бесшумно выползла черная змея, то и дело стреляя блестящим языком. Мне стало страшно. Поймав себя на этом, я стал размышлять. Страх повелевает нами. Страх заболеть, потерпеть неудачу, разориться, разочаровать других. Мы страшимся врагов, воров, мошенников и даже сомнений в правильности жизненного пути. Почувствовав, как комар впился мне в лодыжку, я подумал, что любое из этих крошечных насекомых может убить меня, заразив малярией. И куда подевалась та змея? Конечно, — думал я, — нужно заботиться о своей безопасности, но чрезмерный страх может либо стать преградой на моем пути, либо ввергнуть ум в пучину беспокойств. На руках у матери ребенок избавляется от всех страхов. Он верит, что здесь ему ничто не угрожает. Одни развивают в себе подобную веру через научное познание мира или философию, другие верят по простоте душевной. Но, в любом случае, вера приносит покой и умиротворение. Настоящая вера, — продолжал размышлять я, — возникает либо от соприкосновения с высшей реальностью, либо от общения с теми, у кого такая вера уже есть. Вскоре меня ждало очередное приключение, которое подтвердило эту истину и стало важной вехой в моем путешествии вглубь себя.

В один прекрасный день Кришнадас Бабаджи с Бон Махараджем и Асимом порекомендовали мне съездить на Варшану. Я тут же вспомнил просьбу Ганашьяма. Обычно Ганашьям ничего не просил у других. Это было не в его правилах. Поэтому, когда Ганашьям попросил меня посетить Варшану, я понял, что таким образом он, со свойственной ему деликатностью, просто хотел указать мне дорогу к более глубоким тайнам духовного пути.

Кришнадас Бабаджи посоветовал мне остановиться у одного святого человека, живущего в затворничестве на холмах Варшаны. Варшана — небольшой город, расположенный километрах в тридцати от Вриндавана. Это место связано с именем Радхи, и все многочисленные озера, сады, дворцы и храмы Варшаны посвящены ей. Чтобы попасть к отшельнику-садху, мне сначала пришлось долго карабкаться по широкой лестнице, вившейся вокруг горы. На вершине стоял храм со множеством куполов, шпилей и арок. Дорога вела дальше, и я, переведя дух после крутого подъема, пересек храмовый двор и вышел к утопающему в цветах саду. Затем я миновал еще один храм, по виду больше напоминавший дворец, и спустя несколько минут очутился на тропинке, пролегавшей через лес. В лесу бегали мартышки, важно расхаживали павлины и пели диковинные птицы.

Я шел, тихо повторяя мантру Харе Кришна. Воздух, насыщенный духовной благодатью, казалось, обнимал меня, и мантра звучала в каждой клеточке моего тела. Блаженство охватило меня изнутри и снаружи, и прекрасное, неведомое прежде чувство заполнило мое сознание. Здесь, в лесу Радхи, яркая вспышка духовной любви впервые озарила мое сердце. Я почувствовал, как по всему телу разливается пьянящий нектар. К глазам подступили слезы, и, зажмурившись, я словно увидел, как Радха с Кришной одаривают меня своей любовью и зовут на встречу с ними в моем сердце. Дрожь восторга пробежала по моему телу. Лес, в котором я сейчас стоял, находился в ином мире, за миллиарды километров от Земли.

Преисполнившись благодарности, я продолжал свой путь, медленно повторяя мантру Харе Кришна. Я понимал, что мне просто позволили на мгновение заглянуть в божественный мир и что всё это вскоре исчезнет. Страстное желание удержать и усилить этот духовный опыт охватило меня. В тот день в лесу Радхи я понял, что желание духовной любви, разбуженное мантрой, принесло мне переживания куда более яркие и глубокие, чем всё, что я испытал до этого.

Тропинка, петлявшая по волшебному лесу, в конце концов привела меня, переполненного счастьем, к священной горе, на которой обитал садху. Вечерело, и я долго вглядывался в открывшийся передо мной крутой подъем. Из последних сил я стал взбираться по плохо обтесанным красным каменным ступеням к жилищу отшельника на вершине горы.

Наверху я обнаружил заброшенный, обветшавший храм. В течение некоторого времени я сидел у входа в храм, пока любопытство не заставило меня заглянуть внутрь. Как только я перешагнул за порог, в нескольких сантиметрах от меня проползла длинная змея и исчезла в лазейке в стене. Я сделал еще шаг, пытаясь рассмотреть хоть что-то в полумраке. Когда глаза понемногу привыкли к темноте, я разглядел деревянный алтарь, на котором стояла выцветшая литография. Глиняная штукатурка на стенах почти везде отвалилась, обнажив кирпичную кладку. Откуда-то из темноты вдруг раздался тихий голос: «Ты пришел сюда издалека по зову сердца. Добро пожаловать».

Я обернулся. В темном углу среди развалин сидел человек лет сорока с обритой головой и большим круглым животом, плохо вязавшимся с его тонкими руками и ногами. На нем не было никакой одежды, кроме набедренной повязки. С отрешенным видом он смотрел куда-то вдаль, как будто созерцал иной мир, недоступный нашему зрению.

Я представился и спросил: «Не могли бы Вы мне рассказать, что это за место?»

Он закрыл глаза и углубился в себя. Несколько минут спустя он произнес: «Ты поднялся на Ман-Гарх, гору любовного гнева. В этом лесу Шри Радха делает вид, что сердится на Кришну. Так она выражает свою особую любовь к Нему, и Кришна приходит сюда в поисках этой любви». Глаза отшельника просвечивали меня насквозь. «Любовь покоряет Господа. Он Сам, по Своей воле, желает быть покоренным. Когда Радха будет довольна нашей искренностью, она одарит нас божественной любовью». Похлопав по пыльному полу, он предложил: «Присаживайся, пожалуйста».

Он говорил на безукоризненном английском. «Радха Чаран Дас», — представился мой собеседник. Это был тот самый мудрец, которого я искал. «Но люди зовут меня Рамеш Баба», — добавил он. Мы еще немного поговорили и вышли наружу. Солнце садилось, и пылающее закатное небо заливало холмы и долины золотисто-малиновым сиянием. Когда на безоблачном небосклоне появились звезды, а воздух стал прохладным, примерно с десяток ребятишек из соседней деревни собрались на развалинах этого древнего святилища. Маленькие и худенькие, в изодранной одежонке, они со всех сторон обступили Рамеша Бабу, а он взял фисгармонию и под ее аккомпанемент запел классические раги. Божественные звуки полились из его уст, и дети принялись подпевать и безудержно танцевать, подчиняясь все убыстрявшемуся темпу музыки. Один мальчуган двумя деревянными палочками стучал в какой-то народный инструмент, типа барабана, другой ударял в металлический гонг деревянным молотком, а остальные отбивали ритм на латунных тарелочках. Они танцевали под звездным небом на этом пустынном холме и высокими, звонкими голосами славили Господа. Когда их энтузиазм достиг наивысшей точки, Баба поднялся со своего места и тоже принялся грациозно пританцовывать. Было видно, что он находится в трансе. После того как киртан подошел к бурному финалу, Рамеш Баба сел и запел медленную, бередящую душу песню. Последние звуки ее растаяли в темноте, но все молчали в оцепенении, боясь нарушить священную тишину.

Мальчик лет семи ухватил мою руку своей маленькой ручонкой и потащил на крышу, где они вместе с приятелями соорудили собственный алтарь, похожий на небольшой шалаш из вязанных пучков соломы. Внутри стояла картинка: Господь Кришна обнимает теленка. Черные, как смоль, глаза малыша радостно блестели в лунном свете. Горделиво улыбаясь, он объявил мне дрожащим от восторга голосом: «Это — мой Бог!» Я поразился тому, с какой убежденностью были произнесены эти слова. Шутливо дернув меня за руку, он убежал играть с другими мальчиками, а я остался стоять, потрясенный. Слова этого мальчугана шли из самого сердца, и в них не было ни тени тщеславия, ревности или высокомерия. Даже редкие души, посвятившие всю свою жизнь духовной практике и изучению священных писаний, могут только мечтать о такой вере. Я вспомнил слова Иисуса: Если не станете, как дети, не войдете в Царствие Небесное. Рядом с этим ребенком я ощущал себя, в лучшем случае, агностиком. Пристыженный, я смотрел на изображение Кришны и молился: О мой Господь, суждено ли мне когда-нибудь обрести такую же веру?

 

Сакхи Шаран Баба, единственный сосед Рамеша Бабы, рассказал мне о его жизни. Рамеш Баба родился в Аллахабаде, в городе, где проводится Кумбха-мела. Еще ребенком он прекрасно изучил санскрит и философию, а в двенадцать лет получил национальную премию на Всеиндийском музыкальном конкурсе, покорив всех своим голосом. Но, несмотря на блестящие перспективы, тяга к духовному побуждала его убегать из дому и пытаться вести жизнь садху. Каждый раз, когда он сбегал, родственники находили его и возвращали домой. В подростковом возрасте он уже так хорошо знал писания и мог так интересно говорить, что послушать его проповеди приходили тысячи людей. «Но он оставил все, чтобы поселиться в этом безлюдном месте», — завершил свой рассказ Сакхи Шаран.

В один из тихих вечеров, когда мы сидели при мерцающем свете керосиновой лампы, я спросил у Рамеша Бабы, почему он оставил свою столь успешную карьеру проповедника. В ответ он лишь возвел глаза к небу, всем своим видом давая понять, что ему неинтересно говорить о себе. «Но раз уж ты спросил, — сказал он, — мне следует ответить». Он потупил взор: «Мои проповеди посещали тысячи людей, но сердце мое тосковало по любви к Шри Радхе. Она звала меня». На лицо Рамеша падали мерцающие отблески золотистого пламени лампы. Вглядываясь в пламя, он продолжил: «Поэтому я оставил карьеру проповедника и отправился во Вриндаван, где на холме Говардхана обрел гуру. Потом я пришел сюда. Это было в 1950 году. Мне тогда только исполнилось шестнадцать лет. В те времена здесь были джунгли, населенные дикими зверями, а на вершине той горы, где мы сейчас сидим, прятались убийцы и воры. Двадцать один год я живу здесь, медитируя на имя Шри Радхи».

С годами к Рамешу Бабе пришла слава. Люди стали почитать его как одного из самых святых людей во всем Вриндаване. Его мать, овдовев, переселилась в хижину у подножия горы, чтобы быть поближе к единственному сыну. Она вела суровую жизнь подвижницы, посвятив всю себя поклонению Богу.

На горе, где жил Рамеш Баба, не было ни электричества, ни канализации, ни водопровода, ни пищи. Воду мы с Сакхи Шараном набирали внизу из пруда. Обратный путь с полными ведрами под палящим солнцем вверх по крутому склону требовал неимоверных усилий, и на каждой ступени мы останавливались, чтобы перевести дух. Затащив ведра на вершину, мы обычно спускались вниз с обратной стороны горы в небольшую деревушку Манпур, где ходили от дома к дому, прося подаяние.

Однажды, когда мы постучались в какой-то дом, мать семейства стала трубить в раковину, созывая всю семью вернуться с полей, где они трудились. Вскоре вся семья была в сборе, и в нашу честь они хором исполнили прекрасный киртан. Отец играл на фисгармонии и вел киртан, его сын лет десяти искусно стучал в долах, двусторонний барабан, другой малыш подыгрывал на ручных тарелочках, а вся женская половина хлопала в ладоши и радостно пела. Спустя двадцать минут, когда киртан кончился, они поместили перед моим напарником священное писание и потребовали прочитать что-нибудь из этой книги. Сакхи Шаран Баба говорил около пятнадцати минут на местном диалекте, в то время как вся семья внимала ему, ловя каждое слово. Потом мать семейства положила в наши чаши для подаяния толстые враджа-роти, и мы возвратились наверх, чтобы разделить трапезу с Рамешем.

Но мир так устроен, что, чем больше нас почитают и любят одни, тем больше ненавидят другие. Неподалеку орудовала шайка жестоких бандитов, и несколько местных жителей, которым не нравилась растущая популярность Рамеша Бабы и его громкие киртаны, натравили бандитов на него. В одну из тихих ночей мы сидели на крыше, как вдруг я заметил крадущихся по горе людей. Все они были вооружены ружьями и ножами и направлялись прямо к нам. Я знал, что в таких безлюдных местах человеческая жизнь не стоит и ломаного гроша, а на закон никто не обращает внимания. С искаженными злобой лицами бандиты окружили нас, недвусмысленно давая понять, что готовы на месте перерезать нам горло. Их главарь вышел вперед — лохматый, устрашающего вида верзила в засаленных одеждах. Довершали картину его черный шарф, обмотанный вокруг головы, густые усы и гнилые зубы.

«В этих местах мы — закон, — прорычал он. — Прекращайте петь или прощайтесь с жизнью! Убить вас — все равно что раздавить комара!»

Баба продолжал спокойно сидеть, не проявляя никакого интереса к происходящему, пока шайка не убралась восвояси. На следующий вечер один из последователей Бабы из соседней деревни рассказал нам, что бандиты угрожали уничтожить и его семью. Я знал, что убийства в этих глухих лесах — дело обычное. Но Рамеш Баба не проявлял никакой тревоги. «Я повторяю имена Бога и пою киртан, исполняя волю святых людей и писаний, — сказал он мне. — Главное, чтобы Господь был доволен мною. А так, мне все равно, что со мной сделают». Баба, как ни в чем не бывало, продолжал каждый день петь киртаны. Я понял, что подобная убежденность — это качество, которое необходимо взрастить мне, чтобы сердце мое стало сосудом, способным вместить все то, о чем я молился. Да, у Рамеша Бабы был идеал, ради которого он жил и за который готов был умереть.

Мы спали прямо под звездным небом на цементной площадке возле храма Однажды я обратил внимание, что Рамеш лег спать, положив рядом палку длиной с метр. Обуреваемый любопытством, я сел и спросил: «Раньше я никогда не видел, чтобы Вы спали с палкой, Баба. Что-то случилось?»

Невозмутимым голосом он отвечал. «Да, из деревни передали, что неподалеку объявился леопард-людоед. Он уже загрыз несколько коров и местных жителей». Затем, слегка нахмурясь, он приподнял палку. «Этим вечером люди видели, как леопард поднимался на нашу гору. Вот я и держу эту палку для защиты». Все это он говорил с таким выражением, словно речь шла о прогнозе погоды на завтра.

Опять пришла моя очередь удивляться: «А как может защитить от дикого леопарда эта маленькая палка?»

«Да никак, Кришнадас. Защитить может только Господь, — он сладко зевнул и уже с закрытыми глазами в полудреме закончил свою мысль. — Тем не менее наша обязанность — показать Кришне, что мы делаем все, что зависит от нас». Успокоенный его верой, я крепко спал той ночью. И Господь действительно защитил нас.

Вскоре я покинул Ман-Гарх, однако время от времени я возвращался туда, чтобы пожить с Рамешем Бабой. Во время жаркого индийского лета температура воздуха на вершине горы, где обитал Баба, доходила до пятидесяти градусов по Цельсию. Зима же была холодной, с заморозками. У Рамеша Бабы не было ни вентилятора, ни обогревателя, однако он продолжал спокойно повторять святое имя Бога, медитируя на Кришну днем и ночью. На горе не было никаких удобств, и отправление естественных потребностей предполагало прогулку в лес с небольшой железной чашей с водой. Присев на корточки, мы справляли нужду, а затем омывались принесенной водой. Завершался весь процесс полным омовением в пруду. Так отправляли свои естественные потребности практически все садху, с которыми мне доводилось встречаться в моих странствиях по Индии. В большинстве случаев местные свиньи, своего рода представители санитарной службы, жадно накидывались на свежие испражнения и с удовольствием пожирали их.

Одним осенним днем, страдая от приступа дизентерии, я присел на корточки в кустах, чтобы ответить на жестокий зов природы. Меня лихорадило, и болезнь подтачивала мои силы, а тут, ко всему прочему, я вдруг увидел огромную змею, которая ползла из кустарника прямо на меня. Змея — желтая с зелеными пятнами — была около двух метров в длину и сантиметров пять в диаметре. По треугольной форме ее головы я понял, что она ядовита. Рептилия немигающим взглядом уставилась на меня и, немного подумав, обвила свое холодное тело вокруг моей ноги. Расположившись на отдых, она замерла. Замер и я. Боясь сделать вдох, я говорил себе так: Конец может прийти в самый неожиданный момент. Но неужели я умру такой бесславной смертью? В отличие от Рамеша Бабы, который не испытывал страха перед смертью, я боялся ее. Бешено колотящееся сердце и мечущийся ум показали мне, насколько мне еще далеко от того, чтобы по-настоящему предаться Господу.

Мысленно я вернулся к тому дню, когда мощное течение Ганги неумолимо влекло меня навстречу гибели. История повторялась. Собравшись с духом, я стал тихо повторять: Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе/Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе. Молитва сама лилась из моего сердца. И тогда, так же, как в тот день, когда меня уносила Ганга, я постепенно начал ощущать спокойствие, исходившее из непостижимой силы мантры, и внутри пробудилась отрешенность. Я обрел способность взглянуть на эту змею не как на врага, а как на своего брата. Имя Бога рассеяло все мои страхи. Я обрадовался. Прошло несколько минут. Змея посмотрела мне в глаза, а затем, медленно отвернув голову, скользнула назад в кусты. Пристыженный, я подумал:

 

Сегодня Господь показал мне, что в духовном смысле я еще крохотный младенец. Когда ребенок в опасности, он может лишь звать мать или отца.

Сегодня мать и отец этого маленького ребенка пришли в образе своих святых имен и спасли меня.

 

Вечерами мы с Рамешем Бабой сидели при тусклом свете фонаря на пыльном полу и ели роти. Как-то раз он спросил меня: «В каком городе в Америке ты вырос?»

«В маленьком городке под Чикаго», — ответил я.

Он перестал жевать, и глаза его наполнились слезами сострадания: «О, Кришнадас! Чикаго — это город, где убивают коров!» Глубоко вздохнув, я прикрыл глаза, с грустью вспоминая картины из детства: зловоние и рев животных, доносившийся с боен, мимо которых мы проезжали на машине. Непонятно, как об этом узнал Рамеш Баба, живший в полной изоляции на своей горе и оторванный от всех событий этого мира в течение нескольких десятков лет. Но это было правдой. До начала семидесятых годов двадцатого века Объединенные скотобойни (United Stockyards) на юге Чикаго оставались самыми крупными мясоперерабатывающими заводами в мире и самыми большими американскими поставщиками мяса. Сочувствие Рамеша Бабы к коровам, находившимся от него на расстоянии десятков тысяч километров, глубоко тронуло мое сердце.

Рамеш Баба на всю жизнь стал моим другом и источником вдохновения. Его поступки и слова никогда не расходились с теми идеалами, в которые он верил, и ему было все равно, что думают о нем люди. Он жил в тех же условиях, в которых живут гималайские мудрецы, но при этом ни разу не выезжал за пределы Вриндавана. Меня очень привлекало в нем сочетание аскетичности и глубочайшей образованности. Всю свою жизнь он просил подаяние, как нищий, и постоянно молился о том, чтобы стать инструментом божественной любви Радхи и Кришны. Когда он пел раги или служил Богу, эта любовь становилась очевидной. Да, — размышлял я, — путь бхакти очень глубок. Такие милосердные души, как Рамеш Баба и другие, направляют и ведут меня все глубже и глубже в моих поисках истины, раздувая в моем сердце искру желания обрести своего гуру. Теперь я искренне верил, что мой учитель появится именно в тот момент, когда я буду готов.

 

 

В одном из вриндаванских садов дети играли спектакль по играм Кришны. В блестящих коронах, в переливчатых костюмах, убранные с ног до головы украшениями, они пели, танцевали и изображали героев, демонстрируя свое знание мельчайших нюансов драматического искусства перед сотней местных жителей. Подобные театральные постановки проходили во всем Вриндаване, и мы с Асимом иногда посещали эти представления. Сегодня Кришна и Его друзья-пастушки, изображая из себя сборщиков податей, преградили путь Радхе с ее подругами-гопи, которые несли на головах глиняные горшки с маслом. Асим переводил мне с местного диалекта хинди.

Очаровательный маленький мальчуган, игравший Кришну, сказал Радхе: «Вы не можете пройти, не заплатив нам налог с вашей красоты, обаяния и сладчайшей любви. Платой будут горшки с маслом, что вы несете на головах».

Красивая девочка, которая играла Лалиту, подругу Радхи, отвечала: «С какой стати мы должны платить вам налог? Моя Радха — царица Вриндавана. Это вы должны платить ей налог за всю ту траву, что каждый день едят ваши коровы!»

Во всех шуточных стычках любовь Шри Радхи одерживала верх над озорным Кришной, и мы, затаив дыхание, следили за игривыми пререканиями влюбленных, пронизанными юмором, радостью и духовными эмоциями. Это были известные истории, но песни и танцы придавали им необыкновенное очарование. Во время своих странствий я смог понять, что суть йоги — полностью сосредоточиться на Всевышнем, и теперь не переставал удивляться, как много для этого существовало способов.

 

Первые лучи рассвета легли на просторный внутренний дворик, окруженный высокой кирпичной стеной. Стена была увита пышной лианой, вокруг которой деловито жужжали пчелы. Позади возвышался древний храм из песчаника. Птицы, невидимые среди ветвей, запели разом, приветствуя восходящее солнце. Местные садху любили сидеть в этом священном месте и тихо молиться. Кришнадас Бабаджи рассказал мне когда-то, что в центре этого дворика стоит самадхи (усыпальница) великого святого по имени Рупа Госвами. Он и его старший брат Санатана занимали посты первых министров при мусульманском наместнике в Бенгалии. Эти молодые, красивые и прекрасно образованные аристократы жили во дворцах и владели несметными сокровищами. Все любили братьев за щедрость, однако те мечтали о том, чтобы одарить людей величайшим богатством — любовью к Богу. По зову сердца они раздали все свои деньги нуждающимся и пришли во Вриндаван, где поселились в лесу, под деревом. Вдохновленные учением Господа Чайтаньи, они написали множество книг, в которых открыли миру тайны духовной любви. Будучи олицетворением этой любви, они уже без малого пять столетий служили источником вдохновения для своих бесчисленных последователей. Преданность Рупы и Санатаны настолько поразила меня, что я мог часами слушать о них.