Общественный строй древних германцев по данным Цезаря и Тацита

Содержание терминов «средние века» и «феодализм» в исторической науке

Содержание терминов «средние века» и «феодализм» менялось вместе с развитием европейского исторического знания. Термин «средние века» — перевод с латинского выражения medium aevum (средний век)[1] — был впервые введен итальянскими гуманистами. Римский историк XV в. Флавио Бьондо, написавший «Историю от падения Рима», пытаясь осмыслить современную ему действительность, назвал «средним веком» период, который отделял его эпоху от времени, служившего гуманистам источником вдохновения — античности. Гуманисты оценивали в первую очередь состояние языка, письменности, литературы и искусства. С позиций высоких достижений культуры Возрождения средние века им виделись как период одичания и варваризации античного мира, как время испорченной «кухонной» латыни. Эта оценка надолго укоренилась в исторической науке. В XVII в. профессор Галльского университета в Германии И. Келлер ввел термин «средние века» в общую периодизацию всемирной истории, разделив ее на античность, средневековье и новое время. Хронологические рамки периода были обозначены им временем от разделения Римской империи на Западную и Восточную части (завершилось в 395 г. при Феодосии I) до падения Константинополя под ударами турок в 1453 г. В XVII и особенно XVIII в. (веке Просвещения), которые ознаменовались убедительными успехами светского рационального мышления и естественных наук, критерием периодизации всемирной истории стало служить не столько состояние культуры, сколько отношение к религии и церкви. В понятии «средние века» появились новые, по преимуществу уничижительные, акценты, из-за которых история этого периода стала оцениваться как время стеснения умственной свободы, господства догматизма, религиозного сознания и суеверий. Начало нового времени, соответственно, связывалось с изобретением книгопечатания, открытием европейцами Америки, Реформационным движением — явлениями, которые существенно расширили и изменили умственный кругозор средневекового человека. Романтическое направление в историографии, возникшее в начале XIX в. в значительной мере как реакция на идеологию Просвещения и систему ценностей нового буржуазного мира, обострило интерес к средневековью и на какое-то время привело к его идеализации. Преодолеть эти крайности по отношению к средневековью позволили изменения в самом процессе познания, в способах постижения европейским человеком природы и общества в целом. На рубеже XVIII и XIX вв. два достижения методологического характера, важных для развития исторического познания, существенно углубили понятие «средние века». Одним из них явилась идея непрерывности общественного развития, сменившая теорию круговорота, или циклического развития, идущую от античности, и христианскую идею конечности мира. Это позволило увидеть эволюцию западноевропейского средневекового общества от состояния упадка к экономическому и культурному подъему, хронологическим рубежом которого явился XI век. Это было первое заметное отступление от оценки средневековья как эпохи «темных веков». Вторым достижением следует признать попытки анализа не только событийной и политической по преимуществу, но и социальной истории. Эти попытки привели к отождествлению термина «средние века» и понятия «феодализм». Последнее распространилось во французской публицистике накануне Французской революции 1789 г. как производное от юридического термина «феод» в документах XI—XII вв., обозначавшего земельное имущество, переданное в пользование за службу вассалу его сеньором. Его аналогом в германских землях являлся термин «лен». История средних веков стала пониматься как время господства феодальной, или ленной системы общественных связей в среде феодалов — земельных собственников. Существенное углубление содержания анализируемых терминов дала наука середины — конца XIX столетия, достижения которой были прежде всего связаны с оформлением новой философии истории — позитивизма. Направление, принявшее новую методологию, явилось первой наиболее убедительной попыткой превращения истории собственно в науку. Ее отличали стремление заменить историю как занимательный рассказ о жизни героев историей масс; попытки комплексного видения исторического процесса, включая и социально-экономическую жизнь общества; исключительное внимание к источнику и разработке критического метода его исследования, который должен был обеспечить адекватное толкование отраженной в нем действительности. Развитие позитивизма началось с 30-х годов XIX в. в трудах О. Конта во Франции, Дж. Ст. Милля и Г. Спенсера в Англии, однако результаты новой методологии в исторических исследованиях сказались позже, ко второй половине века. Суммируя итоги историографии XIX в., следует подчеркнуть, что чаще всего историческая мысль продолжала определять феодализм по политическим и юридическим признакам. Феодализм рисовался как особая политическая и правовая организация общества с системой личностных, прежде всего сеньориально-вассальных, связей, обусловленных, в частности, потребностями военной защиты. Подобная оценка нередко сопровождалась представлением о феодализме как системе политической раздробленности. Более перспективными оказались попытки сопряжения политического анализа с социальным. Робкие в конце XVIII в., они приобретают более выраженные формы в трудах французских историков первой трети XIX в., прежде всего в творчестве Ф.Гизо. Он впервые дал подробную характеристику феодальной собственности как основы сеньориально-вассальных связей, отметив две ее важные особенности: условный характер и иерархическую структуру, определившие иерархию в среде феодалов, а также соединенность собственности с политической властью. До позитивистов в социальной трактовке игнорировался тот слой непосредственных производителей -- крестьян, усилиями которых феодал реализовывал свою собственность. Историками-позитивистами было начато изучение таких важных социальных структур феодального общества, какими являлись община и вотчина; их анализ, в свою очередь, затронул проблему хозяйственной и социальной жизни крестьянства. Внимание к экономической истории привело к распространению теории, отождествлявшей феодализм с натуральным хозяйством. Развитие рыночных связей в этом случае оценивалось как показатель новой, уже капиталистической экономики — мнение, которое игнорировало принципиальную разницу между простым товарным и капиталистическим производством и неизбежную смену при этом типа производителя — мелкого собственника на наемного рабочего. В рамках позитивизма социально-экономические особенности средневековья выступали не как определяющие в системе феодальных отношений, а как данность, существующая параллельно политико-правовому строю (феодальная раздробленность — в политическом строе, натуральное хозяйство—в экономике). Более того, внимание к социально-экономической истории не исключало признания решающей роли личных связей, что объяснялось психологическими особенностями людей средневековья. Уязвимость подобных представлений заключалась не в их ошибочности, так как каждое из них отражало какую-то сторону объективной реальности, но в стремлении исследователей к их абсолютизации, мешавшей комплексному пониманию феодализма. Развитие позитивизма, с его широким спектром видения исторического процесса на его экономическом, социально-политическом и культурно-психологическом уровнях, а также признанием закономерностей исторического развития, не могло не направить исследователей к поиску единства в многообразии факторов. Иными словами, позитивизм подготовил первые шаги структурного, или системного анализа. Одним из результатов попыток подобного рода явилась выработка исторической наукой XIX в. понятия «цивилизация». Из двух наиболее общих параметров исторического развития — место и время, — оно подчеркнуло территориальное разграничение людских сообществ, сохраняющих свое особое «лицо» на протяжении всего периода существования. Внутреннее их единство определялось такими характеристиками, как природные условия, быт, нравы, религия, культура, историческая судьба. И хотя понятие цивилизаций включало в себя представление об их преходящем характере, время жизни каждой из них было временем «долгой протяженности».

В XIX в. в исторической науке появился и структурный термин «формация», связанный с оформлением марксисткой методологии. Это понятие, наоборот, раздвинуло границы человеческой общности до масштабов планеты в целом, выделив временное деление исторического процесса, где единицей отсчета стали способ производства и форма собственности. Системный принцип в марксистском понимании связывает разные уровни общественного развития единой экономической доминантой. В марксистской интерпретации феодализм был одним из способов производства, в основе которого лежит собственность феодалов на землю, реализуемая при посредстве мелкого производителя; при этом особо подчеркивался факт эксплуатации земельным собственником крестьянина. Монизм марксисткой методологии, к тому же сильно политизированной, не был принят в то время большинством исследователей. Жесткая детерминированность исторического процесса с подразделением на первичные — базисные и вторичные — надстроечные явления, действительно, таила в себе опасность его упрощенного понимания. В отечественной медиевистике уже советского времени эту опасность усугубила сакрализация марксистского метода, которая закрепощала науку. Абсолютизация метода нарушала комплексное видение исторического процесса, приводила к чрезмерному увлечению социологическими схемами, в известном смысле подменявшими анализ реальной жизни. Историческое знание XX столетия существенно обогатило системный анализ, в частности, применительно к феодальному обществу. Решающий импульс его развитию дала «битва за историю», начатая в 30-е годы представителями французской исторической науки, создавшими свое направление вокруг журнала «Анналы». Приняв важнейшие достижения социологии XIX в. и прежде всего признание системности мира, существующего по своим объективным законам развития, они вместе с тем заметно усложнили представление о комплексности исторического процесса. Свойственное этим историкам «ощущение великой драмы относительности» (по словам одного из основателей направления Люсьена Февра) привело их к признанию множественности связей — вещных и личностных — внутри общественной системы. Эта установка ломала механическое понимание причинности в истории и представление об однолинейности развития, внедряла в историческое познание идею о неодинаковых ритмах развития различных сторон общественного процесса. Было дано более сложное толкование понятия «производственные отношения», подчеркнувшее их неразрывную связь с компонентами дознания, поскольку отношения в сфере производства строятся людьми, которые руководствуются при этом своими представлениями о них. Новые подходы вернули в историю человека, не обязательно «героя» или творца идей, но обычного человека с его обыденным сознанием. Синтез достижений мировой и отечественной исторической науки XX столетия позволяет дать более глубокое и полное определение понятиям «феодализм» и «средние века», к характеристике которых мы переходим.

Общественный строй древних германцев по данным Цезаря и Тацита

На периферии Римской империи жило множество так называемых «варварских» племён («варварами» греки и римляне именовали всех негреков и неримлян), из которых самыми многочисленными были племена кельтов, германцев и славян. Значительная часть кельтских племён (в Северной Италии, Испании и Галлии) была покорена Римской империей и смешалась с пришлым римским населением. Иначе обстояло дело с германскими племенами, сыгравшими чрезвычайно большую роль в крушении Западной Римской империи, и со славянами, оказавшими особенно большое влияние на судьбы Восточной Римской империи. За несколько десятков лет до нашей эры и в её начале германцы, жившие в области между Рейном, Верхним Дунаем и Эльбой, а отчасти и в области коренного славянского расселения по южному побережью Балтийского моря и делившиеся на множество племён, не имели никакой письменности. Об их общественном строе известно из сочинений римских писателей и по данным археологии. Источниками, содержащими наиболее полные сведения о германцах, являются «Записки о галльской войне» римского полководца и государственного деятеля Юлия Цезаря (середина I в. до н. э.) и «Германия» римского историка Тацита (около 98 г. н. э.). Эти сведения подтверждаются археологическими материалами, найденными при раскопках.
Природные условия, в которых существовали древние германцы, были значительно более суровыми, чем в Италии. Отличалось древнегерманское общество от римского и по уровню развития производительных сил. Хозяйственная жизнь древних германцев стояла на значительно более низком уровне, чем хозяйственная жизнь рабовладельческого общества, находившегося в периоде расцвета (I в. до н. э.— I и II вв. н. э.). За 150 лет, отделявших германцев, о которых писал Юлий Цезарь, от германцев, описанных Тацитом, они сильно продвинулись вперёд в своём общественном развитии. «Эпоха между Цезарем и Тацитом,— писал Ф. Энгельс,— представляет... окончательный переход от кочевой жизни к оседлости...» (Ф. Энгельс, К истории древних германцев, К, Маркс а Ф, Энгельс, Соч., т. XVI, ч. I, стр. 349.). Как показывают данные археологии, в первые века нашей эры германцы уже были знакомы с плугом. В это время германцы селились большими деревнями и умели строить деревянные дома, которые они обмазывали разноцветной глиной, такой чистой и яркой, что создавалось впечатление цветного узора. В домах делались погреба, служившие местом хранения сельскохозяйственных продуктов. Сравнительное обилие этих продуктов свидетельствовало о возросшем значении земледелия в хозяйственной жизни германцев. На это указывают также обязательный при заключении брака дар мужа жене в виде упряжки волов; употребление германцами пшеницы и ячменя не только в пищу, но и для производства «напитка, подобного вину»; ношение одежды из льняного холста и т. д. Значительно изменился у древних германцев порядок пользования землёй. «Земля,— писал Тацит в 26-й главе «Германии»,— занимается всеми вместе, поочерёдно, по числу работников, и вскоре они делят её между собой по достоинству; делёж облегчается обширностью земельной площади: они каждый год меняют пашню и (всё-таки) еще остаётся (свободное поле)». Таким образом, в отличие от прежних порядков, пахотная земля «занятая всеми вместе», т. е. продолжавшая находиться в коллективной собственности родовых общин, уже не обрабатывалась ими коллективно. Она делилась между входившими в данные общины большими семьями, в которых сыновья и внуки продолжали ещё вести общее хозяйство с главой семьи. При этом семья вождя и семьи так называемых знатных лиц племени (родовых старейшин и пр.) получали большее количество земли, чем семья простого свободного германца, так как вождь и родовая знать уже имели в это время большее количество скота и другого имущества и могли обработать больший земельный участок. Именно это и означали слова Тацита о том, что раздел пахотной земли происходил «по достоинству» тех лиц, которые в данном разделе участвовали. Принадлежавшие общине луга и леса продолжали, как и раньше, находиться в коллективном пользовании. В первые века нашей эры германцы по-прежнему жили в условиях первобытно-общинного строя. Из родичей составлялись военные отряды; родичи получали часть штрафа, платившегося виновным в каком-либо поступке потерпевшему; при родичах происходило заключение браков, оценка приданого, наказание неверной жены и т. д. В то же самое время в жизни германцев уже наблюдались и признаки начавшегося разложения первобытно-общинных отношений. Возникло имущественное неравенство. Скот перешёл в частную собственность. Наиболее зажиточные из германцев начали отличаться от всех остальных даже своей одеждой. Зародились классы. Появились рабы и распространилась первоначальная, так называемая патриархальная, форма рабства. Рабы, которыми становились захваченные во время войн пленные, отличались от римских рабов и были близки по условиям своей жизни к римским колонам IV — V вв. Они получали участок земли и вели своё собственное хозяйство, будучи обязаны господину только оброком: хлебом, мелким скотом или одеждой. Однако самая возможность иметь то или иное количество рабов, несмотря на более мягкие по сравнению с римскими формы их эксплуатации, усиливала социальное неравенство в древнегерманском обществе. Родовая знать, имевшаяся у германцев и раньше (вожди, старейшины и другие выборные лица племени), стала постепенно пользоваться в обществе особыми наследственными правами. Большая знатность рассматривалась как основание для избрания в вожди племени даже юноши, и при этом не только в военное, но и в мирное время. Благоприятные условия для обособления родовой знати создавало сосредоточение у неё в руках больших стад скота и значительных участков земли. Этому же способствовало и развитие дружинных отношений.
Раньше германские вожди, выбиравшиеся племенем только на время войны, не имели постоянных дружин. Теперь положение дел изменилось. Быть всегда окружённым большой толпой избранных юношей (т. е. вышедших из знатных и более богатых родов) составляет гордость вождя в мирное время и защиту в военное, писал Тацит, указывавший, что «кормит» дружинников война и что поэтому этих людей легче убедить «получать раны, чем пахать землю», ибо они считают малодушием «приобретать потом то, что можно добыть кровью». С вождём дружинники были связаны уже не родством, а узами личного подчинения. Превращение временной власти вождя в постоянную ослабляло значение выборных лиц племени. В дружинах, указывал Энгельс, имелся уже «... зародыш упадка старинной народной свободы, и такую именно роль они сыграли во время переселения народов и после него» (Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 149.). В связи с зарождением имущественного и социального неравенства среди германцев изменился и их политический строй. Хотя верховная власть продолжала принадлежать ещё народному собранию, на которое собирались все свободные германцы-воины, значение этого собрания сильно уменьшилось. За ним сохранилось решение лишь наиболее важных дел — вопросов войны и мира, выбора военачальников, а также рассмотрение таких преступлений, которые наказывались смертью. К тому же все эти дела выносились на народное собрание знатью племени только после их предварительного обсуждения на совете старейшин. За простыми членами племени оставалось лишь право отвергать предложения старейшин «шумным ропотом» или же одобрять их, «потрясая оружием». Менее значительные дела на народном собрании не обсуждались вовсе, а решались, как писал Тацит, самостоятельно «первыми людьми племени». Маркс и Энгельс называли такое видоизменение прежних родовых порядков «военной демократией», поскольку сложившихся классов в то время ещё не существовало, как не существовало и государства, которое бы стояло над народом, а войны были обычным и повседневным явлением (Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 169—170.). Таким образом, в первые века нашей эры у древних германцев родовой строй вступил уже в период разложения. Развитие классовых отношений в обществе древних германцев было в значительной мере ускорено их соприкосновением с общественными порядками в поздней Римской империи IV—V вв.